На перекрестке цивилизаций

Дамаск, Димишк, Аш-Шам

Наш рейс до Дамаска длился менее четырех часов. Как-то неожиданно самолет вдруг развернулся и пошел на посадку. Я прижался лбом к иллюминатору. Навстречу мчалась желтая, казалось, безжизненная земля, а и моих глазах все еще стоял зеленый разлив весеннего Подмосковья.

В старину на Востоке считалось, что если аллах желал наградить смертного, то одарял его путешествием именно в Дамаск. Кстати, сами арабы называют его Димишк. А еще чаще просто Аш-Шам.

На аэродроме меня встретил сотрудник нашего торгпредства в САР. Мы были с ним знакомы по прежней работе, но довольно поверхностно. А сейчас, увидевшись вдалеке от Родины, обнялись и расцеловались.

Я делился с моим коллегой последними новостями и одновременно оглядывал зал аэропорта. Кроме нескольких надписей арабской вязью, ничего не напоминало здесь востока, Даже униформа полицейских и служащих была европейского образца. Мне пришла в голову мысль о том, что современные средства сообщения совершенно изменили понятие «путешествие». Слово это уходит из обращения. Его заменили более точные: поездка, командировка.

В сотне метров от нас возвышался почти законченный корпус большого здания. Кивнув в его сторону, мой спутник объяснил, что помещение, в котором мы находились, всего лишь багажное отделение будущего Дамасского аэропорта. Весь этот комплекс должен был быть закопчен еще в 1958 году. Но страна до сегодняшнего дня почти все время в состоянии войны. Ведь Сирийская Арабская Республика получила независимость лишь весной 1946 года. И это после четырехсотлетнего господства турок и четвертьвекового — французских колонизаторов. А вскоре началась война Израиля против арабов. Бюджет страны — это бюджет военного времени. Удивительно, как еще здесь проводится огромное строительство.

Широкое, как взлетная полоса, шоссе уносило нас от аэропорта в город. За нами в голубизне неба таяли ажурные контуры будущего дамасского аэровокзала. Вокруг расстилалась выжженная солнцем равнина, ограниченная вдали горной грядой Антиливана.

В открытое боковое стекло врывался сухой горячий ветер. Я подставлял ему лицо, смотрел на приближающийся к нам зеленый массив и думал о стране, в которой мне предстояло жить.

Через несколько минут езды по обеим сторонам шоссе потянулись зеленые насаждения. Пирамидальные тополя, фруктовые и оливковые деревья. Между деревьями виднелись огороды, небольшие луговины, поля. Зеленый массив разросся и тянулся километр за километром.

— Знаешь, что это такое? — спросил мой спутник, и, не дождавшись ответа, продолжал:

— Это, мой дорогой, знаменитый библейский рай! Именно отсюда, как говорится в легендах, в свое время были выдворены наши прапрапра — Адам и Ева.

Я узнал, что шоссе, соединяющее аэродром с городом, проходит по Гуте — оазису, издревле окружающему Дамаск. Это зеленый остров жизни в серых просторах пустыни. В настоящее время его площадь триста квадратных километров. Раньше она была намного больше. Во времена, давно прошедшие, густые леса покрывали вообще чуть ли не всю территорию Сирии.

Сейчас Гута — основной район садоводства, снабжающий фруктами не только столицу, но и добрую половину страны. Как это ни парадоксально, в Дамаске фрукты и овощи значительно дешевле, чем в провинциальных сирийских городах, не говоря уж о деревнях. Главный продукт сирийских садов — оливки, потом виноград, абрикосы, яблоки, груши, фисташки, апельсины, лимоны. Потребностей внутреннего рынка садоводство не обеспечивает. В то же время часть фруктов идет на экспорт.

Гута неотделима от Дамаска. Она его обрамление. Его слава. Его история. Его песня. Русский монах Василий Барский, путешествовавший по Сирии в начале XVIII века, дает представление о Гуте, как о месте «веселом и прекрасном; далече протяженном на восток и полудне близ гор высоких». Да и побывавшие тут позже путешественники утверждали, что каждый, кто увидит Гуту с ее фруктовыми садами, разделенными протоками воды, почувствует в себе прилив радости и умиротворения.

Да, тот, кто побывал в Гуте, не может не согласиться с этим. Представьте себе дорогу, пробивающуюся сквозь зеленую стену зарослей. Над головой оплетенные диким виноградом ветви самых разнообразных деревьев. Журчанье бесчисленных ручьев сливается со щебетом и пением птиц. В розовых, белых, голубоватых взбитых париках стоят яблони, абрикосы, сливы. А над ними по бескрайнему небу плывут желтые горы…

Испокон веков Дамаск лежал на бесконечных путях купцов и солдат. Позже к ним прибавились паломники — христианские и мусульманские. Нет ничего удивительного в том, что после голых пустынь Аравии, обжигающих пыльных ветров Месопотамии, утопающий в омуте зелени, пропитанный запахом цветов, наполненный звоном фонтанных струй и пением птиц город казался усталым людям воплощением всех представлений о рае. Если к этому добавить почти что «райский» климат Гуты, контраст с окружающей Гуту пустыней, причудливую архитектуру города, древние развалины, оставшиеся от незапамятных времен, легенды, связанные с ними, то вполне можно понять Мухаммеда, отказавшегося, как говорит предание, въехать в Гуту — земной рай, дабы не утратить своей веры в рай небесный…

Мы въезжали в город. Возле картинно красивой, изящной крепостной башни, словно перенесенной сюда со страниц учебника по истории, наше шоссе вливалось в широкую улицу. По одной стороне ее стояли дома, а вдоль другой тянулась крепостная стена.

Это, собственно говоря, граница Старого Дамаска, пояснил мой спутник, — что-то вроде здешнего кремля. Стены, как видишь, сохранились плохо. Большая часть их вообще снесена. А те, что остались, используются под жилье. В них выдалбливают кельи… Уцелело и несколько ворот.

Улица оканчивалась базаром. На небольшой площади расположились лавки, палатки, тележки, заваленные фруктами и овощами. Прямо на мостовой возвышались горы арбузов, дынь, баклажанов, кабачков.

Машина наша потихоньку пробиралась сквозь типичную для любого базара пеструю, шумящую, как-то особо оживленную толпу. Ноздри приятно щекотал запах жареного мяса.

Хотелось побыстрее добраться до гостиницы, вымыться, пообедать и разобраться в полученных впечатлениях. Через несколько минут наша «Лада» (так именуются за границей «Жигули») остановилась у массивного семиэтажного серого здания, на фасаде которого значилось: «Semiramis».

Прежде чем оставить меня, мой товарищ сказал:

— Завтра — воскресенье. У тебя будет время, чтобы побродить по Дамаску. Кстати, воскресенье здесь выходной день только для нас, для местных же государственных служащих выходной по пятницам.

Он посмотрел на часы:

— Сейчас два часа. В семь мы с женой за тобой заедем. Советую пару часов вздремнуть. Имей в виду, с двух до пяти город замирает. А теперь: «маа-салями» — «пока!»

Я принял душ, но особой бодрости не обрел. На улице было как в духовке: жарко и сухо. В распахнутое настежь окно, помимо духоты, вливался такой шум, что голова разламывалась. Обедать расхотелось.

Я улегся на кровать и занялся восстановлением в памяти сведений о Сирии. Наряду с Египтом и Месопотамией она является колыбелью человеческой культуры. Действительно, в долине Евфрата, в Гуте и в некоторых других местах Сирии найдены следы поселений, относящихся к самым отдаленным временам. Считается установленным, что в IV–III тысячелетиях до нашего летосчисления обитавшие здесь племена шумеров, или шумерийцев, освоили обработку аллювиальных земель долины Тигра и Евфрата и перешли к оседлому образу жизни. Земледелие способствовало быстрому развитию рабовладельческих отношений и образованию нескольких небольших городов-государств.

С самых ранних времен Месопотамия и Сирия заселялись семитскими племенами, прародиной которых был Аравийский полуостров. Пришельцы быстро перенимали культуру народностей, обитавших на этих землях до них, и переходили к земледельчеству. Одно из этих племен, осевшее на территории нынешней Палестины, вошло в историю под именем ханааненян, а другое, обосновавшееся на побережье Средиземного моря, стало предками финикийцев — отважных навигаторов древнего мира. Это ими были основаны города Тир, Судол, Библес, Угарит, Газа.

В результате бесчисленных миграций территория Сирии все больше и больше заселяется арамейцами, также выходцами из Аравийского полуострова. Их язык, весьма близкий к арабскому, стал межгосударственным официальным языком древнего Ближнего Востока.

В XXII веке до новой эры все находящиеся здесь города-государства объединяются семитским правителем Саргоном в единое царство — Вавилон. Особого расцвета это царство достигло в XVIII веке до новой эры, во время правления известного завоевателя древности Хаммурапи. Затем наступает закат. На авансцену выходит новое государство — Ассирия. Время его расцвета — XIII–VII века до новой эры. Далее, сменяя друг друга, следуют: Новый Вавилон, Персия, Македония, Рим.

Сирия, лежащая на самом оживленном перекрестке важнейших международных магистралей древнего мира из Египта и Европы в страны Востока — Ирак, Индию, Китай, имела возможность впитывать культуру самых различных народов.

С историей Сирии сливается и история Дамаска. Впервые Дамаск упоминается в египетском тексте, относящемся к XVII веку до новой эры, как город, завоеванный фараоном Тутмосом III. Неоднократно говорится о его существовании и в Библии: «Авраам преследовал их до Ховы, что по правую сторону Дамаска» («Бытие», XIV, 15).

«Дамаск по причине большого торгового производства твоего, по изобилию всякого богатства, торговал с тобою вином Хелбонским и белою шерстию» (Иезекииль, XXVII, 18).

Известно, что к VII веку до новой эры Дамаск становится местопребыванием вавилонского царя Навуходоносора. В дальнейшем Дамаск входит в качестве сатрапии в состав обширного древнеперсидского царства, а с 333 года до новой эры — в империю Александра Македонского. После его смерти большая часть Сирии становится вотчиной диадеха Селевка, положившего начало долголетней династии Селевкидов. Своей столицей селевкиды избрали город Антиохию, в которой в те времена проживало свыше миллиона жителей. Наступила эпоха расцвета таких городов, как Александретта, Латакия, Халеб, Буера, Пальмира.

С 66 года до новой эры для Сирии наступает новая, римская эпоха, сменяющаяся византийской. Разгром византийской армии арабами в 636 году новой эры в битве при реке Ярмук решил дальнейшую судьбу Дамаска. Он становился арабским городом. Царствование династии Омейядов (661–750 годы) стало его «звездным часом». Дамаск провозглашается столицей халифата — гигантской теократической империи, простирающейся от границ Испании и Франции до Индии и Китая. Он становится центром мировой культуры, украшается многочисленными дворцами и мечетями, воздвигаемыми по приказу правителей ради собственного тщеславия и возвеличивания.

«Золотой век» не бывает долгим. Пришедшая на смену Омейядам династия Аббасидов переносит столицу халифата в Багдад. Затем наступают тяжелые времена межвластья и анархии. Большая часть Сирии к концу XI века попадает под власть тюрков-сельджуков, а в ее приморской части появляются отряды крестоносцев. Их попытка в 1148 году овладеть Дамаском окончилась неудачей. Дамаск превращается в форпост мусульман в их борьбе с иноземцами. Город обретает былую славу и значение.

Он вновь становится столицей и культурным центром всего Ближнего Востока. На месте разрушенных зданий и дворцов воздвигаются новые. Развиваются ремесла. Процветают искусства. Этот период в истории Дамаска обрывается в 1260 году. Ворвавшиеся в Сирию монголы превратили край в пепелище.

Однако свой самый страшный час город пережил в 1400 году. Новый «покровитель Вселенной» — Тамерлан разрушил его с таким ожесточением, что в течение многих десятилетий на месте, считавшемся когда-то центром мусульманского мира, возвышались лишь груды развалин.

Прошло 116 лет. Разбив без особого труда войска мамлюков, предводитель турок-османов султан Селим-Грозный положил основу Османской империи, в составе которой Сирия находилась 400 последующих лет. Это был период резкого упадка всей арабской культуры. Перестали развиваться математика, астрономия, космография. И это во времена Коперника, Ньютона, Лапласа! Во времена великих географических открытий. В период генезиса капитализма в Европе.

Из некогда оживленного торгового центра Дамаск превращается в провинциальный город, посещаемый разве что мусульманскими паломниками по пути в святые места. И это накладывает отпечаток на дальнейшую судьбу города. Он приобретает сомнительную славу города ханжей, консерваторов, чванливых ненавистников всего прогрессивного. Отрезанный от моря Дамаск как бы впал в летаргический сон, теряя свое не только экономическое, но и культурное влияние.

Немногочисленные и вялые попытки отдельных арабских феодалов сбросить турецкое иго оканчивались неудачами.

Существовавшие в тогдашней Сирии отношения были типичны для разлагающегося феодального общества: продажность администрации, анархия, коррупция. Основная фигура в производстве — арендатор-издольщик. Важнейшие из ремесел — ткачество, из отраслей хозяйства — обработка сельскохозяйственных продуктов.

Турецкая буржуазная революция 1908 года не улучшила положения арабов, равно как и самих турок.

Первую мировую войну Сирия начала в числе стран — участниц Тройственного союза, а кончила ее на стороне Антанты. Но это отнюдь не означало обретения независимости. Турок сменили французы, получившие от Антанты мандат на управление этой страной. Но если четыре века назад завоеватели встретили на своем пути одряхлевшее, раздираемое внутренними противоречиями государство, то теперь они стояли на горящей земле, окруженные ненавистью консолидирующейся нации. Мощные восстания охватывали всю страну.

Мандатный режим просуществовал до осени 1941 года. Французское правительство, будучи само в эмиграции, признало тогда независимость Сирии, но, как вскоре выяснилось, лишь на словах. Окончание второй мировой войны означало для Сирии возобновление войны освободительной. Несмотря на то что страна была принята в ООН и имела дипломатические отношения со многими государствами, в том числе и с СССР, французский империализм продолжал ее считать своей собственностью. Но мир стал иным. Рушилась колониальная система. 17 апреля 1946 года последний иностранный солдат покидает территорию Сирии. Страна обрела независимость.

Я закрыл глаза и не заметил, как заснул. Мне снилась река. По ней плыл пароход. На его борту виднелась четкая надпись: «Дамаск». Пароход тревожно загудел. Но не густым басом сирены, а пронзительным телефонным звонком…

Я проснулся, снял трубку и посмотрел на часы. Стрелки показывали семь.

Мой приятель и его жена ожидали меня в холле гостиницы. После взаимных приветствий и принятых в таких случаях слов наша дама предложила:

— Давайте поужинаем в ресторане, а после посмотрим ночной Дамаск.

Темнело. Дамаск зажигал рекламы. Сейчас он казался мне гораздо более многолюдным и внушительным, чем днем. Мы довольно долго колесили по улицам. Темнота и рекламные огни — плохие помощники при знакомстве с новыми местами. Огни выписывали названия магазинов, ресторанов, кинотеатров, заливали витрины, очерчивали контуры минаретов, висели гирляндами над подъездами домов.

В поисках стоянки для автомашины мы еще долго кружили по прилегающим к центру улицам, пока, наконец, не попали на темный заброшенный пустырь, окруженный какими-то руинами. Невдалеке горел обыкновенный костер. Вокруг него расположились несколько арабов. Они мирно беседовали о чем-то своем и на нас не обратили ни малейшего внимания. Сюда почти не доносился шум соседних улиц. И если бы не автомобили, обступившие пустырь довольно плотным кольцом, то можно было бы подумать, что здесь не центр столичного города, а уголок великой Аравийской пустыни, затерявшийся и в пространстве и во времени.

Тьма еще не успела полностью завладеть небом. На западе, покрытом темно-малиновой окалиной заката, виднелись черные силуэты гор, а над ними в сиреневом небе сверкала одинокая звезда.

— Сириус?

— Он самый.

— А как называется по-арабски Сирия?

— Так же, как и Дамаск, — Аш-Шам. Или Сурия.

— Это от Сириуса?

— Нет. От Ассирии. А вот откуда Ассирия — не знаю.

Мы вернулись на оживленный проспект. Идти было трудно. Тротуар, отгороженный от проезжей части улицы железными цепями, явно не вмещал пешеходов. Большинство их составляли мужчины. Люди двигались не торопясь, как ходят на прогулках. Многие шли парами, держась за руки. Темп движения был для меня необычен. Очевидно, сказывалась многолетняя привычка деловой спешки. Но сейчас мне некуда было спешить. Кроме того, по собственному опыту я знал, — что через несколько дней потеряю чувство новизны, и то, что сегодня удивляет, завтра будет казаться обыденным и неинтересным. Я перестал нервничать и стал внимательно смотреть по сторонам.

Подавляющее большинство публики было одето в обычные европейские костюмы, при этом, насколько я мог судить, наимоднейшего покроя. Но особую элегантность придавали арабам белые и клетчатые платки, так называемые куфие, иногда удерживаемые на голове черным шерстяным обручем — агалем, иногда просто наброшенные на плечи. На представителях старшего поколения можно было увидеть малиновые фески. Встречались люди и в национальном платье: длиннополых, до щиколоток, белых рубахах или в своеобразных шерстяных костюмах, состоящих из обыкновенного пиджака, надетого поверх длинного халата без рукавов. С модными расклешенными брюками конкурировали испытанные веками мусульманские шаровары. Своим покроем они напоминают бриджи, сшитые на очень толстого человека и надетые на очень худого.

Поток пешеходов, в котором мы мирно плыли, то ускорялся, то замедлялся. В одном месте он вообще остановился, как бы преграждаемый плотиной. Функции последней выполняла тележка уличного торговца. Добротная тележка на четырех велосипедных колесах. Она стояла посередине тротуара, а на ней, как на трибуне, ораторствовал товаровладелец. Я никогда не предполагал, что человеческая гортань способна издавать столь резкие звуки. Это были призывы приобрести мужские носки. Каждый возглас оканчивался троекратным повторением стоимости товара: «Лира! Лира! Лира!» Не прерывая монолога, торговец схватил лист газеты, поджег его зажигалкой и начал совать в пламя пару носков. Носки оказались огнеупорными. Но все равно никто не бросился их приобретать.

Мы протиснулись между тележкой с несгораемыми носками и стеной дома и миновали вход в какой-то кинотеатр, перед которым толпился народ. Я поинтересовался, сколько в Дамаске кинотеатров. Оказалось, около двух десятков. Большинство их находится в центре. Фильмы в основном египетского производства. Однако демонстрируются и французские, итальянские и американские картины. Показывают и советские.

Мимо нас с ревом двигались огромные, набитые пассажирами автобусы, разукрашенные гирляндами разноцветных лампочек. Издали они казались передвижными новогодними елками. Отчаянно сигналя, обгоняя друг друга, спешили легковые автомобили всех существующих и существовавших марок. Большинство их было размалевано (я это успел заметить еще днем) изображениями распластанных в прыжке тигров, пантер, львов, парящих орлов, огромных голубых глаз, просто ладоней и ладоней с нарисованными на них глазами, отпечатками ступней, гербами различных стран и областей. Грохотали мотоциклы. На них правила уличного движения, очевидно, не распространялись. Они двигались против общего потока машин, пробирались под красный свет светофоров, легко и непринужденно перескакивали из ряда в ряд. Интересно, как бы чувствовал себя здесь инспектор нашего ГАИ. При этой мысли я даже рассмеялся.

— Ты что? — спросил меня мой товарищ. И, выслушав, рассказал, что произошло на его глазах не далее как вчера.

— Вижу едет на велосипеде паренек лет четырнадцати. В одной руке поднос с какими-то закусками — здесь принято возить обеды из ресторанов на работу или на дом, в другой руке мороженое. Хотя прямо бы ехал, а то выписывает синусоиду по всей мостовой. Велосипедисты здесь, как циркачи, ловкие. Ему сигналят, а он нарочно под самый радиатор суется. Короче. Задел его один таксист. Представь картину: поднос летит в одну сторону, велосипед в другую, велосипедист — в третью. Вскочил, к подносу метнулся. Ладошками месиво и черепки сгребает. Потом схватил велосипед, а у того колесо отвалилось. Парень в слезы. И так его жалко стало. Чем дело кончилось? Сунули ему несколько лир, да заодно и по шее дали.

Ну, вот мы и добрались.

Разноцветные надписи на английском языке извещали о том, что перед нами ресторан «Али-Баба». Ресторан размещался в подвальном помещении. Зал, в котором мы расположились, изображал пещеру разбойников. Выложенные булыжником стены. Полумрак В углу по каменным глыбам с потолка временами низвергался водопад. Вдоль стен стояли картонные фигуры действующих лиц сказки: прекрасных девушек и самого Али-Бабы.

— Итак, не хочешь ли познакомиться с арабской кухней, — предложил мой приятель.

— Хочешь сказать, ужин без вина?

— Ну, нет. Во-первых, потребление спиртного, насколько я знаю, Кораном не возбраняется. Запрещено лишь в нетрезвом состоянии молиться. А во-вторых, около пятнадцати процентов сирийцев — не мусульмане. Но пьют здесь действительно очень мало. В деревнях практически вообще не пьют. Но и в самых крупных городах на улице пьяного не увидишь. Вино продается свободно, но не во всех магазинах. Особой популярностью пользуется, пожалуй, анисовая водка. В Болгарии ее называют «Мастика», а здесь «Арак».

«Пещера», рассчитанная примерно на семьдесят посетителей, была почти пуста. Две-три пары, очевидно молодожены, да за тремя сдвинутыми столиками веселая мужская компания. Но вот в дверях появились новые посетители. Он и она. Они несут большую корзину-люльку. В люльке младенец. За люлькой гуськом шествуют еще четверо детишек— от трех до десяти лет. Фамилия усаживается за соседним столиком. Дети, за исключением младенца в люльке, быстро рассеялись по помещению. Чувствуется, что они здесь не в первый раз.

Ресторанная жизнь идет своим чередом. Из невидимых светильников льется свет, достаточный, чтобы разглядеть лицо собеседника, но не его морщины. Из замаскированных динамиков струится приглушенная джазовая музыка. Я высказал мысль, что такую пещеру разбойников можно было бы без особого труда оборудовать и в Москве, и в Варшаве.

— Это заведение рассчитано больше на туристов, — сказала наша дама. — Если же хотите отведать национальных блюд в сочетании с экзотикой, надо посетить харчевню.

— Словом, если хочешь увидеть Восток, гуляй не по центру, а по старому городу, — вмешался ее супруг. — Сказочный Дамаск существует. Только его надо отыскать и увидеть. Это трудно, а для многих вообще невозможно. Есть Дамаск для туристов и есть Дамаск для сирийцев. Это два города. Первый мы тебе с удовольствием покажем. Второй показать нельзя. В него входят без проводников. Я знаю твою любознательность и желаю удачи, но торопись. Учти, что нынешнее поколение — одно из последних, которому доведется еще видеть старый Дамаск. Здания, построенные много лет назад, обветшали. Да и люди не хотят жить в старых условиях — скученно, без удобств. Здесь по поводу реконструкции города велись оживленные дебаты. Одни требовали беспощадно сносить старые кварталы, другие ратовали за сохранение «лица города». Строительство, конечно, идет. Возникают целые новые районы. Но все это в основном на окраинах. Проблема осложняется еще тем, что старый город построен в основном из глины, а она недолговечна. И сами по себе многие постройки не представляют никакой ценности — они хороши вкупе. Только их скопление и дает представление о «восточном арабском городе». Но изменение архитектоники потянет за собой многое. На широких проспектах нечего будет делать осликам. Их заменят и уже заменяют моторизованные коляски и грузовики. Магазины уничтожат базар. А с ним умрет и старый город. Очевидно, это неизбежный процесс.

Я хотел возразить, что может произойти другое: «заиграют» действительные шедевры древних строителей, погребенные под массой пристроек, надстроек, времянок, но не успел.

Официант подогнал к нам тележку, нагруженную массой блюдечек, тарелочек и начал переставлять их на наш стол. Затем он откупорил бутыль вина и разлил ее содержимое по фужерам.

Существует золотое правило: никогда не спрашивай, как и из чего приготовлено блюдо. Нравится — ешь, не нравится — не ешь. В основном здесь были специи, соленья, маринады. Все очень острое. Спрашивать названья бесполезно. Все равно не запомнишь.

Потом были шашлыки, фрукты, и, наконец, знаменитый арабский черный кофе без сахара, пить который по традиции первому полагается хозяину, дабы убедить гостя в том, что напиток не отравлен.

Ресторан постепенно наполнялся. Удивляло почти полное отсутствие женщин. Однако это отнюдь не портило хорошее расположение духа мужских компаний. То здесь, то там слышались взрывы хохота, доносились оживленные голоса.

Очевидно, ресторанная обстановка везде одинакова. Может быть, поэтому я и не люблю ресторанов.

Официант принес счет. Я потянулся к бумажке. Приятель засмеялся:

— Все равно не поймешь. Арабы ведь не употребляют тех цифр, которые мы называем арабскими. Во всяком случае их написание совершенно иное.

Он ошибся. Я имел опыт чтения арабских цифр и очень хорошо понял сумму счета: 39–60.

Ресторан, в котором мы были, считается вполне приличным, но далеко не самым дорогим. Есть здесь и ночные клубы, и кабаре, и варьете. Говорят даже, где-то открыли рулетку. Но все это не для широких масс. Большинство же мужчин любит собираться в специальных клубах — кофейнях. Играют там в карты, в домино, в нарды. Смотрят телевизор. Просто судачат.

Мы вышли на улицу. Она все еще была оживленной, хотя и не так, как два часа назад. Поредел и поток автомобилей. Громогласный продавец огнеупорных носков исчез вместе со своей велотележкой. И только малолетние распространители лотерейных билетов оставались на своих местах.

— Знаете, как называется по-арабски лотерея — «я насыб», что значит «о судьба!».

— Ничего не скажешь. Удачное название.

На пустыре, где «паслась» наша машина, по-прежнему горел костер. Мне показалось, что люди, сидевшие у огня, даже не изменили своих поз за время нашего отсутствия.

Вскоре мы выбрались на широкий прямой проспект. Впереди в свете фонарей виднелись группы высоких пальм, а за ними вздымалась стена бесчисленных огоньков. Это город карабкался в гору. Постепенно мне начало казаться, что огни города вливаются в широкий безмолвный поток звезд, и никак не удавалось установить, где кончается город и начинается небо. Впрочем, какое это имело значение? Важно, что мы сами были частицами этого вселенского света. Проспект ушел в сторону. Теперь мы ехали узкими, слабо освещенными, но хорошо озелененными улицами, то и дело меняя направление. Крутизна подъема нарастала.

Очередной поворот, и мы мчимся по узкому прямому шоссе, упорно уходящему вверх. Город окончился. Дорога стала предельно узкой и крутой. Справа виднелась уходящая вверх каменная стена. Нетрудно было догадаться, что слева находился столь же крутой обрыв. Такой подъем не мог продолжаться долго. Действительно, вскоре фары выхватили из темноты красивое куполообразное здание, напоминающее наблюдательный пункт обсерватории. Не доехав до него метров сто, мы съехали на обочину и вышли из машины.

Далеко-далеко внизу, как огромное озеро, плескался ночной Дамаск. Вспыхивали, передвигались и гасли огненные брызги. Не было ни развалин, ни недостроенных зданий, ни свалок, ни трущоб, не было ни фешенебельных районов, ни бараков. Была ласковая земля, а на ней дороги, а на их перекрестке — город, может быть, самый древний на всей планете.

Место, с которого мы любовались ночным Дамаском, находилось на перевале. Я ни о чем не спрашивал. Не хотелось нарушать молчания. Пахло полынью. Раскалившаяся за день земля отдавала свое тепло. Казалось, что она дышит нам прямо в лицо. И от этой близости становилось весело и спокойно.

Мы стояли в нескольких метрах от края пропасти. Далеко, далеко внизу, в ущелье извивалось широкое, хорошо освещенное шоссе, забитое автомашинами. Их огни были хорошо видны. Никакого шума сюда не долетало. Может быть, поэтому казалось, что это вовсе не машины, а живые существа на дне глубокого потока.

Это была стодвадцатикилометровая автострада, соединяющая Дамаск с Бейрутом. Я где-то читал, что еще в середине прошлого века путешествие до Бейрута длилось четыре дня и было крайне рискованным, поскольку не каждая лошадь могла преодолеть так называемую «козью тропу» — дорогу через Ливанские горы.

Вокруг нас царило безмолвие. По существу мы находились в пустыне. Среди звезд. Огромных и ярких, какие могут быть только над пустыней. Нет ничего удивительного в том, что астрономия зародилась именно здесь. Где же еще можно видеть звезды так близко и где еще так удобно рассматривать их с теплой земли. Халдейские пастухи, должно быть, знали это. И они не упустили своего часа.

Меня о чем-то спросили. Я ответил невпопад. Друзья засмеялись и сказали: «Все ясно!» Постепенно я обрел дар речи. Однако все мои восторженные слова казались мне самому плоскими, и я замолк.

Мы стали спускаться и вскоре оказались на широкой магистрали, на той самой новой Бейрутской дороге, которой только что любовались сверху. Мы развернули машину и устремились к Дамаску. Справа во мраке скорее угадывались, чем различались силуэты деревьев, а за ними темная стена гор. Дорога шла узкой долиной. Совершенно неожиданно словно из-за угла из темноты выскочил осыпанный огнями железнодорожный состав. Маленький паровоз тянул несколько миниатюрных пассажирских вагончиков и гудел при этом так отчаянно и пронзительно, что становилось страшно за всех окружающих, не говоря уже о пассажирах.

Железная дорога пришла на смену «козьей тропе» в 1880 году. С тех пор она так и остается в целости и неприкосновенности.

С обеих сторон шоссе нас заманивали веселые огни многочисленных ресторанов. Отчетливо слышался шум невидимых водопадов и ручьев. Время от времени на поворотах показывалась искрящаяся поверхность речки, бежавшей параллельно дороге. Это была знаменитая Барада, когда-то прозванная македонцами Золотой рекой.

Минут через десять мы выехали на широкую площадь, украшенную высоким бетонным обелиском и большим макетом земного шара. Дома, выходящие на дорогу, пока никак не могли сомкнуться и образовать улицу.

— Это начинаются павильоны международной Дамасской ярмарки. Посмотришь, что творится здесь во время ее работы. Яблоку упасть негде!

Сейчас, однако, на территории ярмарки царил полный покой, нарушаемый разве что плеском протекавшей рядом Барады… И тут я увидел здание своей гостиницы. Совершенно неожиданно мы оказались чуть ли не в центре современного Дамаска.