На пути к звездам

Радость творчества

На южной окраине Калуги к Оке спускается тихая Коровинская улица. На ней нет мостовой, и проезжая дорога изрыта дождями и талыми водами. Маленькие домики утонули в зелени садов. На их молчаливых окнах рдеют герани, белеют тюлевые занавески. Пешеходов на улице — наперечет. Здесь нет ни магазинов, ни учреждений, и тишину нарушают только шаги случайных прохожих да пение петухов за деревянными заборами.

После революции эта уединенная улица получила громкое название: улица Жореса — в честь французского социалиста, пламенного оратора и борца против первой мировой войны Жана Жореса. Но не в пример площадям и залам, где выступал Жорес, здесь было тихо и скучно, новое название не очень подходило к этой улице, и калужане звали ее по старинке Коровинской.

В 1904 году в конце этой улицы в маленьком домике поселился со своей семьей Константин Эдуардович Циолковский. Домик стоял на улице последним. Дальше строиться было опасно: могло затопить наводнение от весеннего разлива Оки. Это и случилось в одну из следующих весен. Домик Циолковских затопило, и семье пришлось уйти к знакомым, сам же Константин Эдуардович не решился бросить на произвол судьбы свои чертежи и расчеты и перебрался с ними на чердак. Пищу и воду ему привозили на лодке.

После этого случая Циолковский надстроил над домиком светелку с верандой, и этот «второй» этаж стал на многие годы его рабочим кабинетом и лабораторией. Маленькому домику со светелкой суждено было навсегда войти в историю авиации и межпланетных сообщений. В его уютном кабинете с двумя окошечками на Оку ученый создал свои основные труды. Он прожил здесь до 1933 года. В 1933 году семья Циолковских получила от Советского правительства новый благоустроенный дом на той же улице, в старом же доме после смерти ученого был открыт музей его имени, а Коровинская улица получила окончательное название — улица Циолковского.

В 1921 году Циолковский оставил работу в школе. Советское правительство дало ему персональную пенсию, и с тех пор он отдал все силы любимому делу — авиации и межпланетным сообщениям…

Заглянем к Циолковскому в конце двадцатых годов.

Тихо в домике. Дети уже выросли и прекрасно понимают, как серьезна работа отца. Ведь его трудами интересуется штаб Воздушного флота Республики, о них справлялся при жизни сам товарищ Ленин.

Целый день Константин Эдуардович у себя в светелке. Сейчас ему хорошо работается. За годы Советской власти он издал гораздо больше трудов, чем за все дореволюционное время, и сейчас его идея применения реактивного двигателя на жидком топливе получила стройное завершение. Но все же многое еще надо проверить, рассчитать, написать, начертить, к тому же его часто приглашают на различные доклады: наука теперь интересует всех. А к докладам надо готовиться…

К вечеру в работе наступает недолгий перерыв, в это время вся семья собирается к чаю. На столе в столовой шумит большой самовар, в вазочке варенье, сваренное женой Константина Эдуардовича Варварой Евграфовной, хозяйственной, домовитой женщиной. На тарелке антоновские яблоки — урожай из своего сада, который был посажен самим Циолковским и вот уже много лет как приносит плоды.

Последним к столу спускается из своей светелки хозяин дома. На нем простая темная блуза. Такие же свободные блузы любил носить великий русский писатель Лев Николаевич Толстой, и с тех времен их зовут толстовками. Циолковский считал их очень удобными для повседневной работы. В темных волосах Константина Эдуардовича засеребрилась седина, ему уже немало лет, но он не думает о возрасте, были бы силы для работы.

К чаю обычно заходят и немногие гости. Сегодня пришел бывший коллега по уездному училищу. В далеком прошлом это тот самый Миша, который когда-то интересовался «орлом» дьячка. Став впоследствии учителем, он познакомился с Константином Эдуардовичем и рассказал ему о своей первой встрече с ним в Загородном саду. И посмеялся же тогда Константин Эдуардович над словами ребят о том, что он тоже выдумывает «орла»! Со временем коллеги подружились и теперь запросто навещают друг друга.

Константин Эдуардович подвигает гостю тарелку с яблоками.

— Кушайте! Кушайте! Антоновские яблоки очень полезны. И вообще растительная пища… Она основа нашего питания. Растения осуществляют круговорот веществ в природе, и когда человек начнет завоевание Вселенной, то в межпланетном снаряде он обязательно устроит оранжерею. Растения будут отдавать в атмосферу кислород и поглощать все отбросы — углекислоту, водяной пар…

— А вы все о своем, Константин Эдуардович!

— Конечно! Ну, забирайте яблоки! Пойдемте ко мне, посидим, потолкуем.

Они поднялись по узкой лестнице в светелку. Здесь, кроме крошечной прихожей, были еще комната и веранда. Комната служила Циолковскому спальней и кабинетом, а веранда — мастерской. С веранды имелась дверь прямо на крышу нижнего помещения. В шутку Константин Эдуардович звал ее «окном в космос». С наступлением темноты он частенько выходил через эту дверь на крышу и наблюдал в подзорную трубу небесные светила.

Через специальный люк можно было залезть и на крышу самой веранды. Туда Константин Эдуардович забирался, когда работал над моделью первой в мире аэродинамической трубы. Ему нужно было понаблюдать, как сопротивляются ветру предметы различной формы. Он привязывал их к веревочке и подолгу смотрел, как они колеблются под струями ветра. Соседей очень удивляли такие опыты. Ведь сами они лазили на крыши только ради ремонта или гонять голубей. Увидев однажды, как их странный сосед следит за монеткой, привязанной к нитке, они единодушно решили, что тут что-то нечисто: либо Циолковский проверяет, не всучили ли ему фальшивые деньги, либо — не дай бог! — не делает ли их сам? Но мало ли сплетен и небылиц ходило про Циолковского по Калуге в дореволюционное время!..

Войдя в свой кабинет, Циолковский садится в кресло у стола, берет в руки слуховую трубку, которую сделал для себя сам, и говорит гостю:

— Ну, рассказывайте, что там нового у нас в городе. Кроме почты, давно нигде не был. Некогда.

Слуховая трубка Константина Эдуардовича похожа на огромную воронку. Она собирает звук и помогает преодолевать глухоту.

Гость Константина Эдуардовича ведет кружок фотографии на Детской технической станции, и все его новости — о ней и об успехах юных фотографов.

Константин Эдуардович радуется вместе с ним.

— Вот хорошо-то! Ведь фотография — очень нужная в жизни вещь. Она требует знаний и находчивости. Я сам испытал это в своей работе, но для меня не было технических станций, и пришлось самому обучаться фотографии, а теперь любой ребенок может овладеть этим нужным делом… Стоит ему только прийти на Детскую техническую станцию. Большое это дело!..

Для издания научных трудов Циолковскому нужны были фотографии его моделей, и чтобы получать их без промедления, он задумал научиться снимать их сам. Купил по дешевке деревянный аппарат, треножник, нужные химикалии и начал учиться с помощью руководства по фотографии. И конечно, научился! Настойчивость и трудолюбие помогли ему и тут. Вскоре он уже прилично фотографировал. И как во всяком деле, и здесь пустился в изобретательство. Однажды задумал сняться со всей семьей, причем сам он тоже должен был выйти на фотографии. Какая же это семейная карточка без главы семьи! И фотография получилась. Для этого Константин Эдуардович приделал на объектив крышечку, которая открывалась и закрывалась с помощью нитки. Все это невольно вспомнилось, когда гость говорил о своих юных фотолюбителях.

Потом Константин Эдуардович рассказывает о своих последних работах. Увлекается и забывает, что его гость мало сведущ в вопросах науки. Но то, над чем он сейчас работает, так важно, так увлекательно, что трудно сдержаться.

Вы понимаете, — убежденно говорит Циолковский, — я твердо верю, что за эрой аэропланов винтовых должна обязательно последовать эра аэропланов реактивных. В моих расчетах все готово для этого, дело за их осуществлением, но теперь я не сомневаюсь, что оно придет.

— Живя в Боровске, вы, Константин Эдуардович, больше занимались расчетами дирижабля. Что же он, устарел теперь?

— Нет! Придет время и для моего дирижабля. В стране с нашими просторами он незаменим. У него же огромная грузоподъемность! Но сейчас, верно, я занят другим. Дирижабль — для меня это пройденное, как давно выученный и усвоенный урок. Сейчас меня увлекает ракета. Поймите: ракета — самый совершенный двигатель! Для нее нет предела ни вдаль, ни ввысь, ни на земле, ни за ее пределами. К тому же у нее колоссальная скорость. Космическая! И вы знаете, совсем недавно я пришел к очень важному выводу: для межпланетных путешествий из ракет можно составлять поезда, это еще больше увеличит скорость…

— Вы говорите «поезда», Константин Эдуардович. Как же это? Разве из ракет можно делать вагоны?

— Да нет! Что вы! Под поездом я понимаю последовательное соединение нескольких ракет. При взлете работает только одна. Когда ее топливо используется, то она, как ненужная, отделяется от поезда и падает, а в работу вступает следующая, и так далее. К цели подойдет только последняя. Она-то и достигнет огромной скорости, потому что ее разгонят уже использованные и отброшенные ракеты.

Вот смотрите, какой скорости можно достичь, если соединить последовательно три ракеты!

И Циолковский схватывает карандаш, кладет на колени фанерную дощечку, на которой обычно пишет, берет лист бумаги и начинает быстро набрасывать цифры.

Мелькают нули, от них у гостя рябит в глазах, но он не решается прервать эту вдохновенную запись. Она похожа на создание увлекательной и страстной поэмы рукой великого поэта.

Наконец Циолковский спохватывается:

— Что же это я?! Увлекся и забыл, что для вас это все ничто. Вам подавай наглядное или фантастику, а для меня единица с двадцатью пятью нулями — реальная, ощутимая величина, как монета на ладони.

— А для меня, Константин Эдуардович, крупно написанная единица с двадцатью пятью нулями — это во-от какая величина! — И гость широко развел руками, как бы пытаясь показать беспредельность. Оба добродушно рассмеялись.

Гость ушел, отдых кончился. Циолковский опустил деревянную дверь над пролетом лестницы, ведущей в светелку. Это означало, что он работает и входить к нему не надо. Потом вернулся к столу, уселся поудобнее в кресле, взял чистый лист бумаги и занялся прерванными расчетами. Время летело, и вечер незаметно перешел в ночь. Но как хорошо работалось! Так много значило сознание, что труд его не напрасен и не будет забыт, как труды многих гениальных русских самоучек. Не то теперь время. Сбылась мечта найти воспреемников своего труда. Ими будут партия большевиков и весь советский народ.

«Мои труды не пропадут, — думал ученый, — к ним бережно относятся Коммунистическая партия и Советское правительство. Надо только работать. Как можно больше работать! Ведь только ради дела и можно жить!»