На солнечной стороне

Василий Попов Начало жизни

Было тихо. Редкие деревца дремали под жгучими лучами солнца, а за ними поле изнывало без воды. Среди табачного поля мелькали белые женские платки, свидетельствующие о том, что жизнь не остановилась под голыми выжженными холмами.

Я стоял на перроне небольшой станции. Паровозный гудок прорезал тишину. Вскоре показался окутанный дымом и сажей состав…

Поезд уже готов был отправиться, когда к станции подлетел видавший виды пропыленный «газик». Крупный мужчина на ходу выскочил из машины и бросился прямо к паровозу:

— Подожди, приятель!

— Чего это я буду ждать? Это что, автобус? Гляди, какой выискался! — возмутился машинист.

— Подожди! Прошу тебя как человека! — гневно крикнул мужчина.

«Газик» подъехал почти к самому паровозу, перрона уже здесь не было. Несколько мужских лиц мелькнули в белом облаке пыли.

— А расписание? — не сдавался машинист.

Перебранка продолжалась, а тем временем другие пассажиры «газика» выбрались из автомобиля, дошли до нашего вагона и принялись подряд обнимать худого сутулого паренька. Их было шестеро, седьмой разговаривал с машинистом.

Как ни странно, машинист сдался, он даже вышел и присоединился к пропыленным мужчинам. Пожав руку пареньку своей черной рукой, он тактично отошел. Мужчины говорили все разом, размахивая руками.

Наконец паренек сел в наш вагон. Как только он устроился в купе, мужчины — крепкие, небритые, возбужденные, пропахшие дешевым крепким табаком, — ворвались туда, подняли шум, снова начались объятия, кто-то всхлипнул. Потом они дружно вышли на перрон и стали возле окна. С пареньком остался только один из них вместе с деревянным желтым чемоданом и серым, туго набитым, видимо одеждой, мешком.

Поезд тронулся. Казалось, ему хотелось поскорее убежать от холмов.

Мужчины кинулись вслед за вагоном. Они усиленно махали руками худенькому сутулому пареньку, что-то кричали. Постепенно они стали отставать и наконец задыхающиеся, утомленные, остановились. Вскоре все исчезло — и станция, и «газик», и провожающие. Осталось только выгоревшее поле, голые холмы за окном и худенький паренек, застывший возле окна.

Напротив меня сидел полный, хорошо одетый мужчина и делал вид, что читает газету. Его спокойные карие глаза смотрели с добрым любопытством. Ему было уже немало лет.

— Уф… жарко, — произнес он, наверно, для того, чтобы рассеять тягостную тишину. Он посмотрел на паренька и его спутника, но они не обратили внимания на эти слова.

— Бай Станко, — обратился к пареньку мужчина с желтым чемоданом, — сядь-ка вот сюда, здесь попрохладнее.

Паренек улыбнулся. Только теперь я рассмотрел его лицо. Продолговатое, с тонким носом, оно имело цвет пепла. На потный лоб, сморщенный и широкий, спадала прядь волос. Умные живые глаза казались еще глубже из-за окружавших их теней. Пепельное лицо обрамляла редкая рыжеватая борода. На пареньке была совсем новая спецовка синего цвета, явно только что взятая со склада.

Паренек опустился на сиденье и вытянул ноги, обутые в красные полуботинки на белой резиновой подошве. Положил на колени длинные бледные руки с узкими кистями и обломанными ногтями. Если бы ладони и ногти не были бы так обезображены, эти руки выглядели бы нежными и ласковыми.

Мы с хорошо одетым мужчиной не отводили глаз от этих рук.

— Не смотрите на него так, — с досадой произнес небритый мужчина с желтым чемоданом. Его квадратное лицо налилось кровью. Он вынул бутылку, протянул ее мне и произнес неожиданно изменившимся, помягчевшим голосом:

— Выпей-ка, товарищ!

Я поднял бутылку и отпил немного прямо из горлышка. Потом то же самое сделал и полный мужчина.

— Дайте-ка мне, — с улыбкой сказал паренек.

— Тебе нельзя, бай Станко, — в голосе сопровождающего слышалась мольба.

— Ничего со мной не случится!

Паренек взял бутылку и начал пить, запрокинув голову. Его большое адамово яблоко отмеряло глотки. И только сейчас я понял, что он не так уж молод.

Теперь уже никто не смотрел на поле и голые выжженные холмы за окном. Поезд петлял, и солнце заливало то одну, то другую сторону купе.

— Если я не ошибаюсь, вы шахтеры? — поинтересовался полный мужчина и прокашлялся, словно собирался говорить долго.

В ответ шахтеры кивнули головами и закурили.

— Бай Станко, — обратился к пареньку небритый с тревогой, — не пей больше.

— Ничего со мной не случится. Давай выпьем за Гюльчан холм, Гриша!

— У меня гастрит, — сказал полный мужчина, виновато улыбнувшись, — мне больше нельзя сухого вина.

Он тихонько вышел в коридор.

За окнами мелькали кроны деревьев. Поле кончилось, холмы бежали вслед за поездом, колеса громыхали на стыках. Солнце заливало купе. Я смотрел на изъеденные вывернутые ногти паренька.

— Вибрационная болезнь, — объяснил паренек без тени грусти в голосе. — Это от отбойного молотка. В костях исчезает какое-то вещество, они ломаются и уже не отрастают. Вы уже обратили внимание на мои ногти.

При этих словах полный мужчина вошел в купе и деловито взял руку паренька:

— Давай-ка посмотрим.

Он поправил очки и привычным движением начал ощупывать ее. По его розовому лицу прошла тень:

— Запустил ты болезнь.

Полный мужчина окинул внимательным взглядом впалую грудь паренька, его опущенные плечи, прислушался к его дыханию:

— И силикоз тоже?

— Тоже, — с улыбкой согласился паренек.

— Какой степени?

— Гриша! — обратился паренек к своему спутнику. — Какой степени? Ты меня слышишь?

Небритый смотрел в окно и не отвечал.

— Вы врач? — спросил я.

— Да.

— Гриша, давай за доктора, за его здоровье!

— Глупость какая-то! — в сердцах воскликнул доктор. — Сколько тебе лет?

— Двадцать шесть!

— Абсолютная глупость, — повторил доктор, голос у него прерывался от негодования. — И все из-за проклятых денег! Зачем вам эти деньги?

Ответа не последовало. Поезд подходил к станции.

— Зачем вам эти проклятые деньги, если вы из-за них чуть ли не с младенческого возраста инвалидами становитесь? — В голосе доктора слышалось отчаяние.

— Не разбираетесь вы в таких делах, доктор, — спокойно откликнулся небритый.

— Я? Я не разбираюсь? Я двадцать пять лет лечу людей, через мои руки прошли тысячи больных…

— Не разбираетесь, — произнес паренек.

— Совсем не разбираетесь, — неожиданно для себя подтвердил и я.

Паренек раскашлялся, этот звук напоминал стук топора по доскам.

— Видимо, я и в самом деле чего-то не понимаю, — сокрушенно промолвил доктор. — И все же всему виной — проклятые деньги…

— Нет!

В этих словах мне почудился стон или лозунг. Они шли из самого сердца. Паренек немного успокоился, его глаза расширились и потемнели.

— Мы, доктор, работали не только ради денег, — тихо сказал он. — Правда, нам много платят, но дело не в деньгах.

— В чем же? — почти крикнул доктор и поднял руку с обручальным кольцом. Рука дрожала.

— Вам, доктор, этого не понять, — грустно произнес небритый. — Бай Станко собрал нас, организовал бригаду. — Сначала мы не верили ему, считали зеленым. Чтобы он командовал нами вместо Величко! Вы знаете, кто такой Величко?

Доктор пожал плечами.

— Не знаете. Величко был одержимым.

— Был одержимым, — повторил паренек.

— Никто не верил, — продолжал небритый, не отрывая глаз от доктора. — Никто не верил, что мы пробьем проклятую скалу… Девять бригад распались, никто не хотел работать там. Деньги! Да плевать я на них хотел! Когда мы пробивали туннель в этой скале, мы совсем мало зарабатывали. А работа была почти самоубийством. А когда у нас ничего не получилось со второй шахтой, пришлось все переделывать — с обратным наклоном… Помнишь, бай Станко?.. А денег у нас до этого было столько, что мы могли целый город купить!

Паренек ничего не сказал.

— Ему памятник надо поставить! — с фанатичной любовью, глядя на паренька, продолжал небритый. — Когда мы отравились газами, он один нас всех по очереди вынес! А наверху женщины с детьми такой рев учинили, что небо дрожало. И мы снова спустились в шахту, хотя умирать никому не хотелось…

Он помолчал, потом заговорил снова:

— Липова скала? Вы спрашиваете, доктор, какой степени? — У него вдруг осел голос. — Посмотрите на него, он и не любил еще, и детей у него нет, а уже тремя серьезными болезнями болен — силикозом, вибрационной и сердечной. У него больное сердце, доктор!

Доктора оглушило это сообщение. Я молчал, бессмысленным взглядом уставившись на ногти паренька.

— Его отправили на пенсию, — добавил небритый. — Теперь я везу его в Поповско, его родное село.

— Отвезешь, Гриша, и вернешься, — в голосе паренька скользнула тревога.

— Не вернусь, — буркнул небритый, глядя на пол. — Я тебя не оставлю.

— Тебе нужно вернуться, у тебя четверо детей. Кто их станет кормить?

— Я привезу их в твое село, бай Станко. Я крепкий, стану работать в земледельческом хозяйстве. Пчел с тобой заведем, попросим небольшой виноградник, у меня эти вещи получаются…

— Виноградник, а, Гриша? Ульи? — на лице паренька появилась улыбка.

Небритый выразительно посмотрел на нас с доктором. Мы вышли в коридор, встали у окна. Солнце словно обстреливало поезд лучами-стрелами. Из купе доносились возбужденные голоса. В соседнем купе строители из Трына играли в карты.

Доктор смотрел в окно. У меня пол уходил из-под ног.

— Ничего не понимаю, — сокрушенно произнес доктор.

Солнце теперь висело совсем низко над холмами.