На солнечной стороне

I

С некоторых пор Дмитрий Павлович Шеменев стал ощущать недовольство своей работой. И чем дальше катилось время, тем сильнее становилось это чувство. Шеменев, пожалуй, и сам не мог точно определить, когда оно появилось. Может быть, в тот день, когда на его канцелярский стол поставили телефон. Это был старый военно-полевой аппарат, неведомо как попавший сюда, в сибирский райцентр. Телефон даже не звонил, а глухо гудел — «зуммерил», как говорят связисты. Был он не удобен: во время разговора приходилось нажимать на расхлябанный клапан, вделанный в трубку, иногда клапан выскальзывал из-под руки и связь прерывалась.

Но Шеменев обрадовался этому телефону. «Фронтовой», — подумал он и погладил зеленый, местами исцарапанный ящик. Глухие гудки его весь день напоминали Шеменеву о том уже далеком времени, когда он был командиром орудийного расчета в ИПТАПе — истребительно-противотанковом артиллерийском полку. Едва раздавался «зуммер», Дмитрию Павловичу хотелось сказать:

— Гвардии сержант Шеменев слушает!

Но произносил он совсем другое. Иногда: «Райисполком», реже: «У аппарата», а если «зуммер» отрывал от срочного дела, бросал в трубку коротко: «Да!».

Дмитрий Павлович раскладывал на столе деловые бумаги, читал их, распределял в папки с надписями: «К докладу», «На подпись», «В архив», некоторые подписывал сам. И временами, когда смотрел на телефон — точно такой же был у них, во второй батарее, ему казалось, что это совсем не он, а кто-то другой, молодой и отчаянный, нагнувшись к орудию, ловил в перекрестие панорамы надвигавшийся вражеский танк и простуженным голосом выкрикивал слова артиллерийской команды.

Скорее всего, Дмитрий Павлович привык бы к этому телефону, как привыкают люди ко всему на свете, перестал бы его замечать, а тем более предаваться фронтовым воспоминаниям. Но вскоре произошло еще одно небольшое событие, опять выхватившее из памяти военное прошлое…

Он прочитал в газете короткую заметку. Там сообщалось, что на строительстве гидростанции на Волге отличился экскаваторщик Терентий Малков. Был напечатан и портрет Малкова.

— Да ведь это Тереха, — взволновался Дмитрий Павлович. — Точно, Тереха… Вот, значит, как!..

В этом Малкове он без труда узнал заряжающего своего орудийного расчета, с которым расстался еще в Германии. И в тот день уже до конца работы, что бы Шеменев ни делал — отвечал ли на телефонные звонки, подписывал ли отпечатанные на машинке бумаги, приводил ли в порядок папки с документами, он думал о Малкове.

«Надо сегодня же написать ему», — решил Шеменев и вернулся домой в приподнятом настроении.

Ни Клавы, ни Валерки еще не было. «Совсем хорошо, не будут мешать», — подумал Дмитрий Павлович, хотя не любил, если жена и сын уходили надолго.

«Здравствуй, Терентий, привет из Сибири!» — вывел он своим аккуратным круглым почерком и остановился… Ведь придется написать, как сложилась жизнь, сбылось ли то, о чем мечтали перед демобилизацией. Шеменев ощутил холодок на душе и пустоту, а работа его показалась такой постылой, что не только писать — вспоминать о ней не хотелось.

Неожиданно он почувствовал зависть к Терехе Малкову. Это чувство удивило Дмитрия Павловича — был он не завистлив. Он понял, что зависть объясняется только одним: Тереха-то, наверно, не мучается, как он, не казнит себя мыслями, что жить надо бы по-другому. И Дмитрий Павлович попытался вспомнить, почему же все так у него получилось?..

Работать в райисполкоме стал он сразу после демобилизации. Времена тогда были все еще трудные. Карточки уже отменили, но продукты часто выдавали по спискам — то в магазинах, а то и в учреждениях, по месту работы. И так как надо было кормить и старуху мать, и молодую жену, и младшую сестренку, то выбирать особенно не приходилось; ученье в институте он отложил до лучших времен.

Сначала ему нравились и жарко натопленная, свежепобеленная комната, в которую он приходил утром, и канцелярский стол с зеленой клеенкой, и сама работа в главном на весь район доме. Правда, денег Дмитрию Павловичу платили не так уж много. В то время едва хватало дотянуть до очередной получки. И пришлось расширить огород, купить поросенка, а хозяйственная Клава развела кур и уток. Все это, заведенное сначала только для себя, стало год от года прибавляться, и часть того, что давало хозяйство, шло уже на продажу.

Дмитрий Павлович еще раз перечитал заметку об экипаже Малкова и подумал: а вот о нем-то самом уж вряд ли теперь помянут в газете добрым словом. Ведь работу его видно только двум-трем начальникам и никому больше, когда читают они составленные им сводки и бумаги.

Он прошелся по комнате, устланной чистыми половиками, взял с этажерки старую полевую сумку, вынул пачку бумаг, стянутую резинкой, стал их перебирать. Орденская книжка… Письма, сложенные треугольниками… И вот она — ломкая, выцветшая газета «В бой на врага».

Дмитрий Павлович осторожно развернул ее, увидел себя совсем молодого. Он стоял у орудия так, как поставил его фотокорреспондент, приехавший на позицию вскоре после боя. Корреспондент заставил его поднять правую руку, а левой зачем-то держаться за бинокль. Рядом с ним, у орудийного щита, маячил Тереха Малков со снарядом в руках. Лицо Малкова на снимке вышло не очень похожим, но тогда они остались довольны: в газете напечатали фамилии всего расчета и не поскупились описать, как они подбили два танка.

Дмитрий Павлович посмотрел в окно. Обнесенный плетнем, начинался сразу за домом его огород. В огороде каталась поземка, на смородиновых кустах трепыхались кое-где засохшие листья, а вдалеке над лесом угасала зимняя заря. Ветер гнал низкие, снеговые облака, медный просвет между тучами становился меньше, оставалась совсем щелочка, вот-вот исчезнет.

Он попытался вспомнить — куда девалось столько лет его жизни, что делал он в эти годы? И снова увидел себя за канцелярским столом или на этом вот огороде. Тут дел было по горло, едва начиналась весна. Огород, а потом заботы о доме — то заменить подгнившие венцы, то залатать крышу, то ехать в лес за дровами, то чистить стайку — занимали все его время.

Отворилась дверь, вошел Валерка.

— А, мое почтение!.. — обрадовался Дмитрий Павлович.

Валерка шмыгнул носом, поставил у порога школьный портфельчик, стал веником обметать снег с новых валенок.

И Дмитрий Павлович вдруг подумал — вот для кого убивался он в огороде: таскал навоз, копал землю, сажал, полол, поливал. Пусть он растет, Валерка, пусть учится до десятого класса, а там в институт пойдет! Непременно пойдет!.. Может, надумает в машиностроительный, как мечтал когда-то сам Дмитрий Павлович.

С нежностью он глядел на сына: как похож!..

Валерка разделся и деловито осматривал коньки, пробуя их остроту своим ногтем.

— Наточи, — попросил он.

Дмитрий Павлович, зажав коленками конек, стал шоркать металл напильником. И эта минутная, пустяковая, в общем-то, работа обрадовала его. С давних пор любил он возиться с железками и не мог не подобрать какую-нибудь завалящую, повертеть в руках, подумать — а на что бы можно ее приспособить? И если удавалось подновить ее, подраить напильником, пошлифовать шкуркой и приладить к двери — пусть будет ручкой или на стенку — вместо вешалки, хорошо становилось на душе, будто самого подновили. А когда, восьмиклассником, побывал с экскурсией на механическом заводе, увидел там хитро пригнанные друг к другу, тускловато блестящие шестеренки и плашки в организмах машин, сам захотел работать с такими же машинами, с металлом, со станками. Может быть, с того времени и стал думать — вырасту, кончу школу, поступлю в машиностроительный.

Валерка неожиданно спросил:

— Папа, у тебя какой род занятий?

— Что-о? — удивился Дмитрий Павлович.

Почти каждый день он читал эти казенные слова в анкетах, произносил их сам, но в устах Валерки они прозвучали сейчас странно и даже бессмысленно. Валерка увидел недоуменный взгляд отца, тут же пояснил:

— Ну, ты кем работаешь? В школе Варвара Петровна спрашивала. Кто, говорит, твой отец? А я че-то не знаю. У Кольки Верхозина — шофер, у Гришки Саломатова — плотник. А ты? Как ей сказать?

Дмитрий Павлович отложил конек и напильник, смущенно замялся. Как хорошо было бы ответить одним словом. И, вызывая недовольство собой, вспомнился портрет Малкова в газете. «Экскаваторщик, — произнес он про себя, чуть шевельнув губами. — Это он, Малков, экскаваторщик, — думал Дмитрий Павлович. — А у меня до сих пор специальности — никакой. Только должность».

Сын ждал, доверчиво глядя ему в лицо.

— Ну, скажи ей: отец, мол, административный работник. Служащий… Понял?

Он боялся, что Валерка потребует уточнений. Но сын покорно кивнул, сказал «угу». Дмитрий Павлович всегда отучал Валерку от этого «угу», внушая, что следует говорить «да». Но сейчас воздержался от замечания.

— Долго не бегай, — сказал он. — Мать скоро придет, обедать сядем.

Валерка, надев коньки, ушел.

«Служащий, — подумал Дмитрий Павлович. — По паспорту служащий, а если разобраться, так самый настоящей единоличник. Не иначе».

Вернулась с базарчика Клава. Была она в пуховом платке, в полушубочке, из-под широкой юбки виднелись лыжные зеленые шаровары, заправленные в валенки. В руках корзина, покрытая чистой тряпицей.

— Продрогла аж вся… Скорый опаздывал, говорят, на путях заносы. Ждала хоть не зря. Петушка продала, варенец тоже весь. А картошку сегодня чего-то плохо брали.

Она вдруг заметила молчаливую сосредоточенность Дмитрия Павловича.

— Что с тобой? Не заболел?

В ее узких черных глазах он увидел тревогу.

— Думы одолели, — сказал он.

— На работе что-нибудь?

— Как жить, думаю…

— Так и будем жить, — сказала Клава. — Как все.

Дмитрий Павлович подумал, что Клава вросла в эту жизнь с рождения, никогда не уезжала из дому больше чем на месяц: однажды на забайкальский курорт Дарасун да еще в областной центр на экскурсию. И чувствовала себя в родном городке уверенно, будто птица в гнезде, радовалась, что знает вокруг всех, а все знают ее.

«Не поймет», — решил Дмитрий Павлович и не стал ничего пояснять.

Раздевшись, Клава вынула из корзинки завязанные в чистый носовой платок деньги, стала считать, распрямляя ладонью мятые рубли, позванивая мелочью.

— Положи в комод, — она протянула выручку.

Дмитрий Павлович деньги взял вяло, без всякого интереса, и впервые почувствовал смутную к ним неприязнь.

«Бьешься, бьешься, — подумал он, — ради этих чертовых бумажек. Стоит ли?»

На покрытом клеенкой столе появились тарелки, селедочка под луковыми кольцами, капуста с мелкими крошками льда и брусничными глазками, коричневая эмалированная кастрюля со щами.

После обеда, когда Валерка в своем закутке, отгороженном крашеной фанерной стенкой, занялся уроками, Дмитрий Павлович рассказал жене обо всем, что его мучило. Против ожидания, услышал сочувственное:

— Так что же нам делать, Митя? Что делать, если так получилось: вросли, корни пустили…

— Может, уехать куда-нибудь? Бросить все к черту.

— Да куда же? Куда мы поедем-то?

— А кто его знает… Да хоть на стройку. Вон, на Ангаре строят…

Ночью она говорила, лежа рядом с ним, перебирая его волосы:

— Ну, поедем, если тебе так лучше. Мне что? С тобой хоть на Колыму поеду. Девчонкой жутко было мне, а собралась в Германию, если тебя с армии не отпустят. А сейчас, мужней-то женой… Кого мне бояться?..

Они лежали в тишине, слушали торопливое тиканье ходиков, отсчитывающих минуты уходящей человеческой жизни, дыхание спящего Валерки да тонкое посверливание жучков-точильщиков, тоже зачем-то живущих на этом свете и добывающих себе пропитание.

Заснули уже посреди ночи, когда в оледеневшем окне исчез лунный свет и стало совсем темно. Решили: сначала уедет он, устроится, подыщет жилье, а к лету, продав дом и хозяйство, тронется с Валеркой она. И когда все было обговорено, Дмитрий Павлович почувствовал себя легко, как в те времена, когда все его имущество помещалось в солдатском вещевом мешке.

2

В отделе кадров строительства Дмитрия Павловича спросили о специальности.

— Да я, собственно, был на учрежденческой работе, — ответил он, — так сказать, в аппарате…

И хотел тут же добавить, что пошел бы на курсы экскаваторщиков или по другой механизаторской профессии. Но пока собирался высказать все это, заведующий кадрами бегло взглянул в трудовую книжку и обрадованно воскликнул:

— Как раз то, что мы ищем! С делопроизводством знаком? — внезапно перешел он на «ты». — Добро. Посадим тебя на кадры в Управление основных сооружений. Сегодня же согласуем с начальством и заготовим приказ.

Дмитрий Павлович растерялся, но все же сказал о своем желании — приобрести специальность механизатора.

— А зачем тебе это? Пока будешь учиться, сколько денег другим выплатят? Посчитай! А у нас зарплата — будь здоров, не каждый инженер за такую расписывается. Плюс еще премиальные. И квартиру обещаю. Это мы к осени пробьем. Получишь к Октябрьским секцию в новом доме. А там, на участке, знаешь какая очередища? Ждать ох-хо-хо сколько придется. Да с год в учениках проходишь. Ну?..

Кадровик смотрел приветливо, не только искал свою выгоду, но и Шеменеву желал добра. Дмитрий Павлович, однако, почувствовал: что-то опять убегает, ускользает от него, ради чего рванулся он сюда, оставив и Клаву, и Валерку. И так как он постоянно думал и тосковал о них, особенно по вечерам, то спросил настойчиво:

— А с квартирой точно получится?

— Пробьем! — заверил кадровик. — Слово чести.

И Дмитрий Павлович согласился.

Он устроился в общежитии — комната на четверых — и уже на другой день снова сидел за канцелярским столом, в комнатушке с двумя книжными шкафами и сейфом в углу. Стол был новенький, пахнущий клеенкой и столярным цехом, правда, не такой удобный и широкий, как на прежнем месте. А вот чернильница оказалась в точности такой же, даже крышка была расколота. Нарочно ломают их, что ли, усмехнулся Шеменев и раскрыл картонную папку с надписью «Личное дело».

Там лежала анкета Федора Подзорова, арматурщика. Где только ни побывал, кем ни работал этот Подзоров! Липецк, Ташкент, Новосибирск, Нижний Тагил… Он тебе и арматурщик, он тебе и плотник, и электрик. И всюду нужный, видать, человек: в личном деле одни благодарности. Дмитрий Павлович слегка позавидовал Подзорову — вот это работник!..

Не успел Дмитрий Павлович разобраться с делом Подзорова — тот просился на курсы бригадиров, — как пришли две девчушки определяться в бетонщицы. Стройке были нужны маляры, штукатуры.

Но девчушки хотели только на бетон. Едва их пристроил: пришлось созваниваться с начальником участка, с комитетом комсомола; девчушки получили направление в общежитие, убежали.

И все пошло почти как на прежнем месте: посетители, телефонные звонки, деловые бумаги, служебные совещания. Кто-то приходил оформляться, надеясь найти на стройке свое дело и свое счастье, кому-то приспичило увольняться по семейным обстоятельствам и уезжать, например, в город Колдыбань, о котором Дмитрий Павлович никогда не слыхивал.

После работы он много ходил по стройке, смотрел и смотрел. На плотину в синем выхлопном дыму въезжали двадцатипятитонные самосвалы, ссыпали там глину, и рокочущие трактора трамбовали ее, слегка пружинящую под гусеницами. Вдалеке маячили стрелы экскаваторов, черпали с речного дна гальку, грузили ее в автомашины, и они шли к бетонному заводу.

Дмитрий Павлович смотрел на движение машин, на работу многих людей и успокаивал себя: он тоже причастен к этой работе, тоже помогает всем этим ребятам — шоферам, экскаваторщикам, бетонщикам. Но потом приходили другие мысли. А чем, если задуматься, помогает? Ну, был бы он, допустим, инженером или техником, а то что же? Так, по бумажной части…

И опять донимали-тревожили сомнения: за таким ли делом поехал?..

Времени, чтобы подумать, сравнить свою жизнь с другими, теперь у него хватало. Чего, например, Федор Подзоров по земле метался, а потом здесь вдруг осел? Только ли выгоду искал?..

…Когда Дмитрий Павлович поселился в общежитии и для знакомства позвал соседей поужинать, Подзоров уже в конце застолья высказался откровенно:

— Моя бы воля, разогнал бы ваши кадровые отделы к едреной бабушке!

— Брось, Федор, не задирай Палыча, он, я вижу, мужик правильный, — вступился Иван Аксаментов, электросварщик, по прозвищу Боцман. Был он из флотских старшин, любил во всем ясность и железный порядок.

— Ты, Палыч, воевал? — поинтересовался Гоша Томилин, самый молодой в их компании, недавно демобилизованный пограничник.

Дмитрий Павлович кивнул.

— Во! Это тоже понимать надо! И вообще, кадры решают все!

— Да что вы разорались? — спокойно спросил Федор. — Я не Палыча задираю. При чем тут Палыч? Каждый поршень в своем цилиндре ходит. А на рацпредложения имею я право? Имею или нет? Тогда слушайте. У меня кореш был, в Липецке вместе на домне вкалывали. Он раньше в торгфлоте служил, ходил в загранку. Рассказывал, у капиталистов, говорит, никаких таких отделов не существует. И ничего, работа-то идет. А почему так? А потому — он не дурак, эксплуататор-то! Зазря доллары платить не будет.

— Потому и безработица у них, — заметил Иван Аксаментов. — Это нам не подходит. Не подходит такая система, говорю. Там у одних все, у других — нищета. А мы не на хозяйчика ишачим. Мы сами хозяева. Понял? Нет, ты скажи, ты понял?

— Да что ты тут со своей политграмотой? Ему про ежа, а он про чижа. Я же про лишних нахлебников говорю. Ты сосчитай: сколько тех же кадровиков у нас на стройке? Сидят в каждом управлении. А в масштабах государства? Жуткие тысячи набегут. Хоть в рублях, хоть в людях.

— Ну и что? Ешь капусту да не мели попусту. Зато у нас порядок, железный. И каждый человек при деле.

Дмитрия Павловича укололи слова Федора. Получалось, что он вроде бы дармоедом тут оказался. Но в спор он не полез, слушал и чувствовал: в какой-то малости этот Федор прав. Многовато людей сидит в конторах. Многовато!..

Он думал об этом и сейчас, остановившись у края котлована. Там, внизу, копошились человеческие фигурки. В углу экскаватор выбирал скальный грунт; посередине тащилась лошаденка, впряженная в телегу — увозила мусор; сбоку шагал возчик, навстречу ему бежал-торопился инженер, неся рулончик чертежей; из дощатого сараюшки-буфета вышла с ведром толстуха в белой куртке и поварской шапочке.

— Да, — вздохнул Дмитрий Павлович, — тут вроде каждый делает свое дело. Каждый. Даже эта лошаденка…

Он смотрел на скалистые стенки котлована, по ним беспрерывно стекали струйки воды. Вода сочилась, кое-где била фонтанчиками, шумела, падая вниз. По трубам, по желобам воду направляли в резервуары и откачивали огромными насосами.

Дмитрий Павлович хотел было спуститься вниз, поискать Ивана Аксаментова, Гошу и Подзорова, посмотреть на их работу вблизи, а потом вместе с ними пойти домой, но стал накрапывать дождь, и он торопливо пошел в общежитие. По дороге забежал на почту, в окошечке «До востребования» ему выдали письмо от Клавы. Она писала — ждет не дождется вызова. «…Хорошие покупатели нашлись на дом — приехали с острова Сахалин, деньги дают приличные, Валерка сильно по тебе скучает, скоро ли будем все вместе?..»

«Скоро, скоро…» — мысленно произнес он, проходя мимо двух домов со свежеокрашенными дверьми и немытыми, в краске, окнами. Здесь ему была обещана секция — две комнаты с кухней. Дождь усилился, но Дмитрий Павлович все же постоял у дома, гадая, какую же секцию дадут — на первом или втором этаже? Если на первом, то под окном он разобьет клумбу, посадит георгины и флоксы. И березку тоже посадит… Принесет из леса…

Дождь припустил сильнее, и Дмитрий Павлович побежал в общежитие, подняв воротник демисезонного черного пальто. Навстречу, и обгоняя его, бежали от дождя люди, некоторые толпились под козырьками подъездов, поглядывали на небо. Но просвета не намечалось, все заволокло низкими серыми тучами.

В общей кухне Дмитрий Павлович повесил сушиться намокшее пальто, переоделся в лыжный костюм и резиновые тапочки, еще раз посмотрел в окно — там вовсю разошлась непогода — и лег на койку поверх казенного одеяла. С тумбочки взял Гошин журнал «Вокруг света». Открыл наугад.

На фоне моря был сфотографирован бородатый старик. Он стоял на плоту, в одних трусах, загорелый, суховатый, мускулистый. У ног его — собачка, на плече сидел попугай, на руках — кошка. Оказалось, что этот дед, один-одинешенек, не раз уже плавал со своими зверями по морям-океанам, а год назад на плоту обогнул всю землю. Мало того, он и еще раз решил объехать вокруг света. Не нагулялся, видать…

Дмитрий Павлович представил морскую бурю, рвущийся из рук парус, волны, которые захлестывают плот. Погибнуть захотел, что ли? Ну, ладно, сгонял вокруг земли. Доказал — могу! Всем доказал. А второй-то раз для какой цели? Стоп. А может, этот старик свой путь ищет? И плывет черт-те куда! А я вот ничего не могу. Инженером не стал. Техникум даже кончить не сумел. Плыву, куда несет…

Незаметно, в сумерках, Дмитрий Павлович задремал. Проснулся, когда пришли Иван Аксаментов и Гоша-пограничник. Он слышал, как ребята стаскивали свои мокрые спецовки и сапоги, как разговаривали о чем-то шепотом.

Дмитрий Павлович улыбнулся, подумал — какие уважительные парни. А за окном не переставая лил дождь и мокро шумел ветер.

— Льет, гадство, — сказал тихо Иван. — Наломает дровишек…

— Запросто. В котловане уже по колено… Запасные насосы подключать придется…

В окне коротко постояла ослепительная вспышка, потом слабо вздохнул гром. Дмитрий Павлович поднялся, разобрал постель, посмотрел в черное стекло. Там, в молниях и дожде, возникали дома, скользкая дорога с бульдозером в луже.

— Не к добру все это, — мрачно произнес Иван Аксаментов, помолчал и вдруг объявил: — В такую погоду хорошо или спать, или водку пить…

— Вот и спи, Боцман, — сказал Гоша. — Мне завтра в первую выходить.

…Проснулся Дмитрий Павлович от громкого крика:

— Котлован заливает! Все в котлован! — Это Федор Подзоров бегал по коридору, стучал в двери:

— Вставайте, ребята! Котлован заливает!..

Иван Аксаментов и Гоша проснулись, медленно встали.

— Я говорил не к добру, так и есть: не к добру, — проворчал Иван.

Дмитрий Павлович прошлепал босыми ногами к выключателю, щелкнул туда-сюда, света не было. Он открыл дверь в коридор, там тускло горела свечка. Из комнат появлялись темные фигуры, кашляли спросонья, топали сапогами. Иван чиркнул спичкой, она тут же погасла, но Гоша засветил карманный фонарик. Все оделись, Дмитрий Павлович тоже натянул свое непросохшее тяжелое пальто.

— А ты, Палыч, куда? — спросил Гоша. — Команда только нам, работягам. А ты спи, отдыхай, у тебя совсем другая служба.

— Дубина ты, дубина, — сказал Иван Аксаментов, — всех же наверх свистают!..

— Я так и подумал, — торопливо ответил Дмитрий Павлович. — Если всем, значит, всем… Я с вами, ребята.

— Сними только свой макинтош, — посоветовал Иван. — Надень мою телогрейку запасную.

— И верхонки мои возьми, — предложил Гоша. — Держи, новые! — И бросил брезентовые рукавицы.

Вместе со всеми он вышел под ливень и ветер. Забрались в крытый грузовик, уселись на доски, перекинутые с борта на борт. Дмитрий Павлович устроился между Иваном и Гошей, спиной к шоферской кабине. Дождь барабанил по фанерной крыше, пробирал холод, и трудно было согреться.

В кузов влезали все новые и новые люди, ругали погоду и какого-то прораба Враждобина, гадали — как там в котловане? Наконец набилось полно народу, машина тронулась.

Котлован, когда Дмитрий Павлович выбрался из грузовика, освещали прожектора, слепили. В их лучах мельтешила дождевая пыль, а вокруг котлована была темнота — ни огонька, ни просвета.

— Все отключили, всю энергию, — сказал Федор Подзоров, вынырнувший из темноты. — Опору, понимаешь, молнией спалило. На главной линии. На другой — обрыв за обрывом. Осталась одна шестивольтовая. Водоотлив вот-вот захлебнется, если опору не поставят. Айда вниз, ребята!

Уже внизу Дмитрий Павлович увидел, как два бульдозера воздвигали валки вокруг блестевшей на дне котлована воды. Тут же люди с лопатами пытались ввести в русло разлившийся поток. Но поток вырывался, размывал землю, которую кидали лопатами, земли не хватало, привезенная самосвалами горка уже растаяла.

— Подкрепление принимайте! — закричал Федор Подзоров. — Где тут начальство?

— Давайте людей к насосам! Вторую насосную заливает, — приказал кто-то массивный, в дождевике с капюшоном.

По щиколотку в воде, они побежали за Федором в самый дальний угол котлована. Здесь Дмитрий Павлович увидел переполненное водой озерцо, а посредине его, на бетонных фундаментах, насос и два мотора. Их уже заливало. По кромке бегал прораб, командовал людьми, столпившимися тут же.

— Снять их с фундаментов надо! — услышал Дмитрий Павлович. — И немедленно!..

— А то зальет моторы, — объяснил Федор Подзоров. — Тогда за неделю не откачаем…

«Как же снимать? Вокруг вода, без лодки не доберешься», — подумал Дмитрий Павлович.

— Плотники, живо сюда! Где плотники? — крикнул прораб.

Из досок и бревен сколотили плот, спихнули на воду. Федор Подзоров, Гоша, Иван сразу же прыгнули туда. Дмитрий Павлович воткнул в бревно топор, схватил шест и тоже — к ребятам. Они подплыли к насосу и уже замершим моторам. Фундаменты их вместе с болтами крепления скрылись под водой. Федор и Гоша на ощупь пытались гаечными ключами открутить болты.

— Эй вы, на плоту! — крикнул прораб. — Держите трос, обвязывайте оборудование!..

Дмитрий Павлович поймал брошенный с берега конец и вместе с Иваном стал продергивать трос под основание.

И огни прожекторов, и непогода, на которую никто не обращал внимания, и отрывистые команды — все это на миг перенесло Дмитрия Павловича в те времена, когда ненастной ночью полк форсировал реку, и он стоял, как и сейчас, на зыбком, шевелящемся плотике рядом с Терентием Малковым…

У Федора Подзорова и Гоши-пограничника дело подвигалось быстро, а проклятый трос никак не продергивался под насосом. Иван зло матерился, прораб с берега что-то им советовал, но у них ничего не получалось.

— Долго вы там чикаться будете? На первой насосной уже мотор подняли и систему к эвакуации подготовили, — подгонял их прораб.

А вода все прибывала.

«Тут по-другому надо», — решительно подумал Дмитрий Павлович. Рывком сбросил ремень, ватник, рубаху, майку… Все это он проделал мгновенно, а затем прыгнул в воду.

— Трос! Быстро!..

— Ну, Палыч! — воскликнул Иван Аксаментов. — Ну, ты даешь! — И протянул ему конец.

Дмитрий Павлович схватил его и нырнул как можно глубже. Нащупал под водой часть насоса, втолкнул трос в какое-то отверстие и вынырнул. Отдышался, снова нырнул. Закрепил трос петлей и вдруг почувствовал боль: ногу сводила судорога. Он попытался выпрыгнуть на плотик, но беспомощно сорвался, едва удержавшись за скользкие доски. Иван Аксаментов и Федор подхватили его, вытащили. Гоша набросил ему на плечи свою намокшую телогрейку и сразу причалил к берегу.

— Держи, одевайся, — сказал прораб, протягивая майку и свитер. — Да ты разотрись, разотрись!

— Тоже мне, медицина, — проворчал Федор Подзоров. — Разотрись! Ему бы изнутри согреться. Ночной-то буфет работает? Может, у Лизки-буфетчицы разживемся для Палыча? Кто скорый на ногу? Иван, ты? Слетал бы до буфета, держи гроши…

Дмитрий Павлович натягивал одежду на мокрое тело, но теплее не становилось, его пронзал холод и била дрожь.

— Ты бы побегал, попрыгал, — сочувственно сказал Федор. — Сейчас горячее Боцман доставит. Эх, ты, Палыч…

— Палыч-то ваш, ребята, в самый момент плюхнулся, — раздался позади чей-то густой голос. — Еще бы чуток, и конец насосу, а теперь вытянем…

— Палыч войну прошел, — сказал Гоша. — Понимать надо!

Дмитрия Павловича окружили электрики, арматурщики, плотники. Говорил же о нем бригадир арматурщиков Свилеватов. Из его личного дела Дмитрий Павлович знал, что он сапером провоевал от Курска до Белграда, а потом восстанавливал Днепрогэс, строил канал в Крыму, работал на Волго-Доне. Свилеватов протянул ему эмалированную кружку:

— Бери, браток, сейчас нальем твои, как говорится, боевые сто грамм. У нас в бригаде народ запасливый, все предусмотрели.

Дмитрий Павлович взял кружку, кто-то налил туда из фляги, обшитой сукном, с медным колечком и карабином. «Тоже фронтовая», — отметил Дмитрий Павлович и почему-то вспомнил свой исцарапанный телефонный аппарат.

— Получай, — сказал Гоша, сунув Дмитрию Павловичу толсто отрезанный кусок докторской колбасы и детскую шоколадку.

— И как тебе служится, Палыч, на кадрах?

Согреваясь от выпитого, веселея, Дмитрий Павлович неопределенно пожал плечами, вопросительно посмотрел на Свилезатова — мол, к чему такой вопрос?

А тот продолжал:

— Боевой, вижу, человек, а сидит, понимаешь, там, свой талант маскирует… Ловко ты водную преграду форсировал…

Все сдержанно засмеялись, Дмитрий Павлович тоже улыбнулся.

— Мы только еще мозгами шевелили — как быть, — сказал Федор, — а он, гляжу, бултых! И тама. И лапти сушит. Слыхали, как семеро вятских в проруби кисель заваривали, а после лапти стали сушить? Дело, значит, было так…

— Да слыхали, слыхали! — нетерпеливо перебил Свилеватов и неожиданно для Дмитрия Павловича предложил: — А если тебе к нам в бригаду? Нам люди во как нужны, сам знаешь…

— Не всякие люди, — ревниво заметил парень, наливший из фляги, — всяких мы не берем. У нас народ правильный подобран. С которым, бригадир говорит, куда хошь идти можно.

Дмитрию Павловичу стало хорошо то ли от выпитого, то ли от этих слов, то ли от того, что был он среди ребят, чем-то похожих на тех, из его орудийного расчета. И ему захотелось водить с ними дружбу, встречать праздники, советоваться, жить по соседству. И, как они, работать с металлом, сваривать тяжелые, неподатливые штыри, и чувствовать, как они меняют форму, превращаясь в разнообразные хитрые переплетения, без которых станцию не построить.

Но тут же он подумал о Валерке, о Клаве, о секции в новом доме, которую отдадут кому-то.

— Так я бы не против, — сказал осторожно. — Только дела у меня такие, ребята: семья! А в учениках у вас сколько ходить? Год, а то и больше…

— Да кто тебе сказал? За год мастером тебя сделаем. Я сам тебя учить буду, — заверил Свилеватов. — Через три месяца сдашь на разряд. Поставим тебя сварщиком…

Дмитрий Павлович слушал молча, скрывая волнение.

— Ты не сомневайся, — продолжал Свилеватов, — бригаду нашу все знают. И навстречу пойдут, в случае чего. Ну, согласен?

Вместо ответа Дмитрий Павлович отрешенно протянул Свилеватову руку. И в это время зажглись огни вокруг котлована, засветились окна домов, все радостно зашумели, а Гоша даже закричал «ура!».

— Ну, теперь порядок, — сказал прораб. — Восстановили главную! Теперь и насосы поднимать не придется. Побегу к электрикам. А тебе, Шеменев, спасибо от лица руководства. Начальнику строительства доложу.

А еще через два дня Дмитрий Павлович, одетый в брезентовую куртку и такие же брюки, зажав в руке держак сварочного аппарата и прикрывая лицо щитком, неумело тыкал электродом в скрещенные арматурные штыри. Из-под электрода фонтаном разлетались искры, металл потрескивал, податливо плавился, послушный действиям Дмитрия Павловича, и застывал намертво, свариваясь с другим металлом.

Дмитрий Павлович был захвачен новым, непривычным еще делом и радовался этому делу, хотя Свилеватов, стоявший рядом, одергивал:

— Постой, Митя, постой! Держи инструмент крепче, а сам-то, сам-то не напрягайся. Свободней держись. И электродом не тычь. Не тычь, говорю. Веди как пером по бумаге. Во, это совсем другое дело. Вот, вот! Получается помаленьку…

Вечером Дмитрий Павлович возвращался из котлована вместе со Свилеватовым, Федором Подзоровым, Иваном и другими ребятами из бригады, и Гоша все спрашивал:

— Что ты улыбаешься, Палыч? Как майская роза лыбится и лыбится. Клава, что ли выехала? Темнишь ты чегой-то!

— Темню, темню, — отвечал он и весело думал о том, что сегодня же напишет письмо Терентию Малкову. И еще он думал, что человеку надо хоть раз в жизни решиться и обрубить все постромки, которые держат тебя по привычке, а не по желанию, на давно уже освоенном пятачке, и вот так сразу шагнуть вперед, шагнуть в эту ли черную ледяную воду или еще куда-нибудь, чтобы найти верный путь к самому себе. К делу, для которого ты явился на эту землю.