Наблюдая за русскими. Скрытые правила поведения

О РУССКОЙ СКРОМНОСТИ

Характерная черта русских — нелюбовь к громким фразам. Мы не любим хвастаться. Это наполеоновские солдаты могли сказать в минуту смертельной опасности: «Гвардия умирает, но не сдаётся!» Русский солдат в такой же ситуации скорее выкрикнет что-нибудь, не предназначенное для дамских ушей. Поэтому так фальшиво звучат утверждения, что якобы наши войска шли в штыковую атаку со словами «За Родину, за Сталина!». Они могли кричать «Ура!», они могли материться, но когда рядом с тобой убивают и ты сам готовишься кого-то убить… Какой там, к чёртовой матери, Сталин!

Или другой эпизод. Досужий журналист, первым описавший широкоизвестный подвиг двадцати восьми гвардейцев-панфиловцев, ценой жизни не пропустивших к Москве вражеские танки, приписал комиссару Клочкову фразу, которую потом буквально сотни раз повторяла советская пропаганда: «Велика Россия, а отступать некуда: позади Москва!» Тут всё враньё. По словам журналиста, все герои погибли — но кто же тогда запомнил и донёс до него сакраментальную фразу? (Правда, позже выяснилось, что и это не так, были выжившие, и не все вели себя одинаково, но это к делу не относится, мы же говорим о мифе.) Главное же — не могло у комиссара в тот момент быть ни желания, ни времени такие слова говорить. Солдаты в самом деле были героями, но вряд ли они это осознавали, а если осознавали, не могли об этом «думать» такими громкими словами.

В этом ещё одна разница между протестантской и православной моралью: протестант гордится своими добрыми делами и готов объявить об этом всему миру. Во многих городах западной культуры можно видеть таблички: этот университет построен на средства такого-то миллиардера, эта лаборатория профинансирована таким-то миллионером. У кого нет таких денег, тот может оплатить красивую скамеечку в парке, но непременно чтобы на спинке было написано: дар родному городу от господина Джоунса.

Мы тоже можем такое написать, но куда реже. В состоянии сделать доброе дело — делай, но не кричи об этом на каждом перекрёстке. Бог всё равно увидит, а окружающим об этом знать не обязательно. Опять налицо дух коллективизма: не надо выделяться из массы, пусть никто не думает, что ты какой-то особенный.

Думается, что по той же причине мы не знаем большинства имён наших лучших иконописцев и архитекторов прошлых веков: художник мыслил себя таким же соавтором иконы или храма, как столяр, каменщик, мастер, готовящий раствор или укладывающий крышу. А что до вдохновения, так это Бог, а художник — только скромное орудие в Его руках.

Иногда это даже немного раздражает: вот мы привычно браним сегодняшних богачей, но если бы мы знали, сколько средств некоторые из них отдают на строительство больниц, детских садов и школ, сколько студентов получает от них стипендии, быть может, отношение к ним слегка изменилось бы?

Конечно, тут есть и другая сторона: при ненависти населения к богатым людям демонстрировать своё богатство ещё и опасно. Поэтому богачи не просто умалчивают о своих расходам, пусть даже благородных. Они отгораживаются от простых смертных заборами и военизированной охраной и хоть и пускаются во все тяжкие, но так, чтобы это видели только посвящённые.

Бывают, конечно, и исключения, когда богачи перестают стесняться. Один бывший министр с воодушевлением рассказывал тележурналисту о своём небольшом хобби — коллекционировании редких вин. Последней его покупкой на тот момент была бутылка коллекционного коньяка за три тысячи долларов. Поверьте, на его лице не появилось и тени смущения. Он напоминал Марию-Антуанетту, которая, согласно легенде, узнав, что французский народ бунтует, потому что у него нет хлеба, якобы воскликнула: «Нет хлеба? Так пусть едят пирожные!» Крупные чиновники, как правило, живут в мире, столь отличном от мира, в котором находятся все остальные, что им в голову не приходит мысль об аморальности их житья-бытья.

И всё-таки это сравнительная редкость. Не по-русски так себя вести. До нас, правда, доходят слухи о богачах, один из которых, скажем, любит высаживать в своём северном имении южные деревья: ему, видите ли, нравится любоваться пальмами, покрытыми снегом. Разумеется, пальмы при этом гибнут, но беда невелика, на следующий год он велит посадить на их месте новые… Вы читали об этом в наших газетах? Нет? Правильно, о таком никто не напишет: стыдно.

Наша скромность мешает нам в ещё одном отношении — при приёме на работу. Американец, сидящий перед работодателем, распускает павлиний хвост: я превосходно знаю это дело, я умело руковожу, у меня громадный опыт, я умею улаживать конфликты, я легко схожусь с людьми… Русский в той же ситуации ни за что не скажет: «Я хороший специалист», максимум, на что он пойдёт, это «Я думаю, что неплохо разбираюсь в этом вопросе», «Меня хвалят на работе» и т.п. Кому будет отдано предпочтение?

Авторы брошюры по межкультурной коммуникации для иностранцев О.Е. Белянко и Л.Б. Трушина приводят яркие примеры такой вот скромности-нескромности. Они рассказывают о некой русской балерине, которая приехала в Америку и, по-видимому, успела усвоить американский метод саморекламы. Балерина даёт интервью:

«Мой успех не был для Валерия (мужа. — В.Ж.) сюрпризом. Он знал, что я могу сделать всё. У меня столько энергии! И техника великолепная! У меня хорошая память, я в школе отлично занималась. Техника у меня ошеломляющая! У меня появились новые горизонты!»

К этому примеру авторы подверстали слова гениального танцора Михаила Барышникова, который в ответ на вопрос, как обстоят его творческие дела, ответил только: «Танцую понемногу».

Правда, тут необходима важная оговорка. Вряд ли тот же Барышников, так сдержанно отзываясь о своих успехах, действительно полагал, что в его танцах нет ничего особенного. Он прекрасно знал себе цену, но одновременно считал, что хвастаться этим — нехорошо, неэтично. Не по-нашему, одним словом.