Наблюдая за русскими. Скрытые правила поведения

НАРОД И ВЛАСТЬ

Русское терпение сложно увязывается с отношением русских к власти. К расхожей фразе о том, что в России две беды — дураки и дороги, они не так давно добавили важную составляющую: «…и дураки, которые указывают нам, какой дорогой идти».

Публичная власть в России возникла, как известно, с приходом скандинавских чужаков — варягов. Вообще-то обычай приглашать правителя со стороны — нередкий: пусть правит тот, у кого не будет желания выдвигать на первое место «своих», из своего клана, чтобы не вызывать ревности остальных, не сеять раздор между местными группировками.

Но в данном случае всё пошло как-то не совсем так. Чужаков приняли, но не сочли полностью своими. С тех самых пор на власть и смотрят как на что-то чужое и враждебное. Со временем историческое развитие — например, владычество татаро-монголов, а в XX веке большевистский террор — только усугубило это отношение. Так всю историю Руси народ и власть говорят на разных языках. Народ постоянно испытывает свою власть на прочность. Н. Бердяев называл Россию самой безгосударственной, самой анархической страной в мире, а анархизм — явлением русского духа.

Анархичность русского национального сознания хорошо демонстрируется разницей в значении двух слов — «свобода» и «воля». «Свобода» — это то, что хорошо понятно нашим западным соседям. Это возможность делать что хочешь, но при этом обязательно учитывать, что у других — такие же желания и намерения. «Моя свобода размахивать кулаками кончается там, где начинается нос соседа».

А вот «воля» — это нечто другое, по крайней мере в одном своём значении. Это та же свобода, но без учёта чужих интересов. Вспомним выражение «Зверь вырвался на волю». А была ещё «казачья вольница». Русские террористы назвали свою организацию «Земля и воля», а не «Земля и свобода». Они сами решили, что будет хорошо для народа, и ни с кем не собирались советоваться. До сих пор в России популярны имена Кропоткина, Бакунина, Махно — апологетов анархии и борцов за неё.

Я спрашивал студентов, что бы они хотели сделать с преступником, совершившим что-нибудь гнусное, например, растление малолетних. Предлагалось что угодно, от отрезания соответствующего органа до медленной и мучительной смерти на колу. В любом случае об уголовном кодексе никто не задумывался. Американцы на такой же вопрос, без сомнения, ответили бы: поймать и судить по всей строгости закона.

Так что, как видим, суд Линча получил своё название в Америке, но применять его готовы в другой стране…

Однако и здесь всё не так просто. Анархизм русских уживается с бесконечным терпением народа. Русские могут ужасаться кровожадности власти и одновременно допускать её эксцессы — в отличие, например, от французов, которые уж никак такого отношения не потерпели бы. Русские же признают право власти быть такой, какая она есть («Несть власти аще не от Бога»).

И в то же самое время, как это характерно для многих восточных народов, послабление, идущее от властей, немедленно расценивается как слабость власти и возможность сесть ей на шею. Николай Бердяев пишет:

«Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждёт жениха, мужа, властелина. Россия — земля покорная, женственная».

Правда, покорность эта может принимать своеобразные формы. В книге культуролога А. Сергеевой приводится таблица отношения россиян к различным социальным группам. В ней к самым полезным группам относятся «трудящиеся»: рабочие, крестьяне, интеллигенция. Вторая, уже, стало быть, менее полезная, группа — это молодёжь и предприниматели. К третьей, «малополезной», группе относятся представители церкви, региональные власти, профсоюзы, Совет Федерации и пенсионеры. И наконец, последнюю, четвёртую, «совсем не полезную», группу образуют правительство, Государственная дума и политические партии.

«— Вы кто такой?

— Депутат.

— Стыдитесь! Здоровый человек! Лучше бы работать шли!»

Как видим, ироничное и даже презрительное отношение к властям предержащим выступает здесь из каждого слова.

А вы что хотели? Что ещё можно ожидать, если у нас разрыв между десятью процентами самых бедных и десятью процентами самых богатых — в 63 раза (данные по Москве). Для сравнения: в Китае эта цифра — 3, в США — 24.

В газете «Аргументы и факты» сообщался забавный факт. Время от времени редакция спрашивала читателей: а хотели ли бы вы, чтобы нашим руководителем был…? — и называли какого-нибудь очередного иностранного политика. Так вот, однажды к нам приехал французский министр иностранных дел Б. Кушнер. И когда газетчики задали россиянам такой же вопрос, 55% ответили, что, мол, да, хотели бы. И тут выяснилось, что многие из отвечавших представления не имели, кто это такой, Кушнер. Одни думали, что это футболист, другие — что певец. Иными словами, нам так осточертели наши политики, что мы готовы сменить их на кого угодно, хоть на чёрта лысого или папу римского. А может быть, мы и этого не хотели, просто, видя, что в нашей невесёлой жизни ровно ничего не меняется, кто бы к власти ни пришёл, мы просто махнули рукой: «Кушнер какой-то? Ну и наплевать, Кушнер так Кушнер…»

Некоторые исследователи (например, В.М. Соловьёв) отмечают, что терпимость к самодурству власти может опираться на традиции снизу: власти позволено быть нахлебником, паразитировать на шее народа в силу традиции. Ведь искони на Руси было множество тунеядцев: бродяг, липовых богомолов, приживалов, откровенных лодырей, — которых общество покорно содержало. В этом списке власти — это всего лишь ещё один дармоед, которого надо кормить.

В западных странах тоже есть нахлебники — как правило, мигранты, не имеющие толковой профессии и живущие на пособие по безработице. Пособие, как правило, совсем немаленькое, так что можно и не особенно стараться искать работу. Они и не стараются. Но если их права хоть как-то затрагиваются, они устраивают бунты, жгут машины и громят магазины. Поэтому достаточно состоятельные страны предпочитают не связываться с этими скандалистами: дешевле откупиться.

Российские приживалы — это другое. Мы не боимся их восстания, мы просто покорно смиряемся с тем фактом, что вот есть такие люди, которые работать не хотят, за квартиру не платят, правил общежития не признают, ведут, что называется, «антиобщественный образ жизни», — и их приходится содержать. Снова налицо наш родной коллективизм.