Начало пути

Глава 18

Глава 18

Петербург. Зимний дворец.

25 октября 1795 года (Интерлюдия)

— Вы узнали, кто такой этот Надеждин, или нет? — спросила Екатерина Алексеевна, русская вседержительница у Александра Семеновича Маркова.

— Государыня, я был занят подготовкой… — начал было оправдываться Марков.

— О ваших добродетелях и помощи Платону Александровичу я знаю. Но вы, Александр Семенович, еще и глава Тайной Экспедиции. Кроме ремонта в казематах, нужно и смотреть кто стихи пишет. Пииты они, знаете ли обладают некоей властью над умами, или же не пииты, а такие врали, как Радищев, — нравоучала императрица тайного советника Маркова [Александр Николаевич Радищев написал «Путешествие из Петербурга в Москву» где жестко раскритиковал социальную сферу Российской империи].

— Я исправлюсь, Ваше Императорское Величество, — Марков склонил голову.

— Уж будьте так любезны, — с нажимом сказала Екатерина и, приподняв свой подбородок… подбородКИ… отвернулась.

Аудиенция закончилась.

— Что смотришь, падший ангел мой? — обратилась государыня к Платону Александровичу Зубову, который сидел на кресле в уголке кабинета государыни.

— Любуюсь тобой, душа моя, — отвечал фаворит.

— Зачем ты выдернул Сперанского? — жестко, решительно, так, что Платон даже вздрогнул и чуть запутался в своих ногах, которые были переплетены на пуфике у кресла. — Зачем он тебе?

— Так поговорить с ним, Ваше Императорское Величество, — справившись с ногами, чуть споткнувшись, Платон все же встал по стойке «смирно».

— Твой интерес к этому поповичу рождает мое любопытство. Уму не постижимо, как это получается, что у Павлушки это имя звучит, после я узнаю, что ты просишь Валериана привезти тебе этого человека… — Екатерина, как только она могла, «ударила» взглядом своего фаворита. — Не стань смешным, Платошка! А нынче вон пошел!

Платон Зубов рухнул на колени и направился, ударяясь коленными чашечками о гранит, к императрице.

— Мне опала горше смерти. Не гони, душа моя! Ну не из-за того поповича ссору чинить? — перебирая коленями, Зубов приближался к Екатерине.

Пожилой императрице нравились именно такие моменты. Платон умел унижаться и восхищаться увядающей женщиной. Она знала, что любовничек заинтересовался неким Сперанским только потому, что Екатерина лишь пару раз упомянула о поповиче в присутствии фаворита.

— Уйди! Должна же я до вечера в обиде побыть. Но прознаю, что снова веселишь фрейлин… Евнухом сделаю! — сказала Екатерина Алексеевна и наблюдая на лице Платона великолепно сыгранный испуг, рассмеялась. — Пошел вон!

Платон Зубов вышел и государыня, пользуясь хорошим здоровьем, принялась за работу. Необходимо изучить ворох важных документов, в основном касающегося присоединения Курляндии, ну и других польских земель. Теперь, когда Пруссия заключила сепаратный мир с Францией, уже нет смысла оглядываться на пруссаков, но в документах должен быть порядок.

Что же касается некоего Сперанского, то государыне все, что нужно доложили и она уже знала, кто публикуется под именем «Надеждин», знает о каждом шаге князя Куракина, почти что о каждом слове этого деятеля. Сработал Александр Андреевич Безбородко. Алексей Борисович Куракин имел неосторожность писать письмо своему секретарю. Ну и как было не перлюстрировать письмо того, кто стал вхож к ближний круг наследника?

А в письме было написано о том, что князь не понимает, зачем его секретарю было печататься под псевдонимом. При том, как утверждает Безбородко, создается впечатление из письма, что Куракин сам боится сближения с наследником. Однако, ни государыня, ни вице-канцлер, который только для видимости отстранен от дел, даже не помышляли о том, что некий Сперанский является серым кардиналом и управляет Куракиным.

Александр Андреевич Безбородко был въедливым малым и стремился выслужиться, чтобы видимость опалы так и осталась таковой, а не превратилась в реальную. Потому он не ограничился лишь отслеживаем переписки. Состоялась его встреча с шефом Главной семинарии митрополитом Новгородским и Ладожским Гавриилом.

— Интересный он человек, — произнесла Екатерина.

— Ваше Величество? — отреагировала на слова государыни Александра Андреевна Шувалова [после 1797 года Дитрихштейн].

Когда ушел Платон Зубов, чтобы не оставлять государыню одну, чего делать нельзя, если только сама императрица того не повелит, пришла одна из фрейлин.

— А ты позови мне Державина! — повелела императрица.

Гаврила Романович Державин должен был ожидать аудиенции. Ему, как секретарю, ну и исполняющему обязанности аморфного учреждения — коммерц-коллегии, было поручено произвести подсчет, что именно Россия получала после того, как в юридическую силу вступят документы, завершающие разделы Речи Посполитой. Екатерина хотела знать и о том, какие мануфактуры были или остаются на будущей русской земле, ну и о том, какие там земли и поместья. Очень ей помогли предыдущие разделы Польши, когда многие фавориты и нужные люди получали невообразимое количество земель Речи Посполитой с крестьянами. Вот, к примеру, из последнего — государыня отплатила Александру Васильевичу Суворову за уничтожение конфедератов землей, бывшей ранее польской.

— Ваше Императорское Величество, — уже через десять минут Державин стоял на пороге кабинета государыни.

— Ну, Гаврила Романович, ты все такой же, с горящими глазами, — сказала государыня и рукой указала на кресло.

Державин поддержал настроение императрицы, уже понимая, что сейчас должна последовать какая-то нестандартная просьба, более личная. Гаврила Романович за годы службы достаточно изучил повадки и характер государыни, понимал, что к чему, хотя Екатерина Алексеевна, бывало, преподносила сюрпризы. Она сама осознавала, что предсказуема и порой ввергала подданных в сложные положения, стараясь вести себя нелинейно.

— Вы, пожалуй, лучший русский пиит. На русском языке никто так не пишет, как вы, — начиная озвучивать вопрос, государыня перешла на «вы». — Скажите, что вы думаете об этих виршах.

Екатерина протянула Державину журнал «Магазин общеполезных знаний и изобретений с присовокуплением Модного журнала, раскрашенных рисунков и музыкальных нот». Этот журнал стал издаваться только месяц назад и сразу же завоевал интерес у немалого количества аудитории. Особенно на фоне того, что русский читатель привык к журналам, а их более, и нет. Золотой век периодической печати, закончился, по сути, только лишь начавшись. Но такой вот журнал, для демонстрации, что Россия все еще просвещенная держава, появился, вероятно, чтобы закрыться через полгода, как и многие другие.

Дело в том, что при всем стремлении к Просвещению, Екатерина не особо поддерживала различного рода издательства. С арестом и опалой масона Николая Ивановича Новикова, так и вовсе издательское дело завяло. Лишь только журнал с длинным названием, в котором и получилось у Михаила Михайловича издать свои стихи, оставался на плаву. Вернее, не так, он только что возник, стал быстро популярным, но находился в зоне риска быть закрытым уже в текущем году.

— Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, что оно горячим светом по листам затрепетало… — не глядя в журнал, декламировал Державин [это стихотворение Афанасия Фета в полном виде представлено в приложении к книге].

— Вижу вы знакомы с этим виршем. Что скажете? — спросила императрица.

— Трудно пииту оценивать творчество иного пиита. Но скажу так — это написал пиит, — отвечал задумчиво Державин. — Ваше Величество, это несколько… простовато, но весьма складно. Не несет тяжести и груза великого смысла, но в ту же минуту ложиться на ум и не хочет отпускать.

— Странно, сие, не находите? — спрашивала государыня, имевшая несомненный литературный дар и сама. — Народное… Да, вот так — народное, но не мещанское. Так о природе дворянин писать не будет. Но это же не все стихи.

— Безусловно, государыня, читал и иные, — Державин закатил глаза, припоминая начало стихотворения. — Москва, и град Петров и Константинов град — вот царства русского заветные столицы. Но где предел его и где его границы… [Федор Тютчев. Русская география. Полное стихотворение в приложении]

— И эти стихи так не похожи друг на друга… Но тут нет еще одного, короткого, но глубокого, — сказала Екатерина и продекламировала «Умом Россию не понять…».

— И все это некий господин Надеждин? — с сомнением спросил Державин.

— Сперанский… — государыня, только что бывшая некоем романтическом настроении преобразилась и продемонстрировала властность: в движениях, взгляде, тоне. — Вам следует с ним познакомится и понять, что это за человек!

— Ваше Величество, могу ли я узнать, а в какую сторону смотреть? Что искать? — Державин был недоволен таким заданием, но отказываться и не думал.

Императрица не поленилась объяснить.

За свою жизнь Екатерина Алексеевна многое видела и замечала. Нередко самые, на первый взгляд, незначительные события, могли привести к большим потрясениям. Будучи женой Петра Федоровича, она оттачивала мастерство интриг на русском дворе, получив неплохую теоритическую подготовку от своей матери. Став императрицей, при этом не имея ни единого права на русский престол, Екатерина Алексеевна лавировала в русской политике и вылавировала.

Когда-то вокруг Павла Петровича собирался круг еще не заговорщиков, а так… почитателей наследника. Первую скрипку там играл Никита Панин. Екатерина быстро среагировала и упразднила угрозу.

Сейчас, когда то и дело шалит здоровье, государыня это понимала отчетливо, вокруг Павла должны появиться люди, которые захотят рискнуть и… нет, вряд ли будет переворот, хотя Екатерина и этого не отрицала, но не получится посадить Александра. Она хотела лишь подождать пару лет, пока у Александра не родится сын, ну и пока он сам не станет мудрее.

И тут непонятное шевеление рядом с Павлом. Куракин… Его Екатерина хорошо знала и ранее определила, как слабого чиновника, безынициативного, если не сказать, что трусоватого не самого блистательного ума. Потому она и удивилась прыти князя Алексея Борисовича. Было впечатление, что кто-то подталкивает Куракина к действиям.

Следовательно, нужно понять кто есть такой этот Сперанский? Такое складывается ощущение, что он и жнец и жнец и на дуде игрец, то есть молодец во многом. Талантище. Или тут законспирированная группа? Масоны? Не похоже, эту версию Безбородко проработал первой.

— … проверьте, Гаврила Романович, кто рядом со Сперанским и Куракиным. Нет ли там чьих следов: французы, англичане, не важно кто, но будьте внимательны. Если что-то заподозрите, то далее работайте с Александром Андреевичем Безбородко. Марков не будет в этом участвовать, потому как он в любезных отношениях с Платоном Александровичем, который знать ничего не должен, — напутствовала Екатерина Державина. — Пиит иного пиита должен приблизить к себе. Одарите лестью и Алексея Борисовича Куракина и его секретаря.

Ничего не оставалось делать великому русскому поэту и видному чиновнику, как подчиниться воле государыни. Между тем, Державин сам заинтересовался этим Сперанским.

*…………*…………*

Петербург

15 ноября 1795 года

Переезд до Тулы, после на Москву и, не задерживаясь в Первопрестольной, на Петербург, было сродни гонке. Кони нередко переходили на рысь, часто менялись на почтовых станциях, причем в первую очередь. Лиховцев имел какую-то бумагу, которая позволяла слать всех туда, куда и Макар телят не водил, но забирать лучших лошадей. Были некоторые деятели, которые пытались качать права, но поручик Лиховцев Дмитрий Николаевич затыкал даже полковников, было, что и одного князя. Имя Платона Зубова все-таки прозвучало. Так спешили, что Северин нагнал нас только за Москвой, на тракте в Петербург.

И пусть я был вместе с Агафьей и сперва мы даже шалили, но в остальном этот вояж стал сущим испытанием. Проколотая задница не позволяла нормально сидеть в карете, тем более, быть верхом. Пусть и терпимая, не острая, но постоянная боль сильно раздражала.

И это вылилось даже в то, что я согласился на дуэль на саблях. Идиотизм с моей стороны, но это я вызвал на дуэль. Но лучше уже так, представить себя стороной оскорбленной и выбрать оружие. И вот она неопытность. Меня заболтали и в итоге я кивнул не в самый подходящий момент, тем самым, оказывается, я согласился на бой на саблях. А ведь специально подстраивал все так, чтобы выбрать пистолеты. Был бы нормальный секундант, а не такой же гусар, как и тот, с кем я дуэлировал, вероятнее всего, меня так бы не обманули. Ну и я простофиля, задним умом думал.

Моим противником был Владимир Петрович Юрковский, так он представился, хотя я подслушал, что он что ни на есть Юрко. Что сказать? Стыдно было получать издевательства и осознавать свою никчёмность, как фехтовальщика. Я обещал себе, что стану в этом лучшим. Хоть какое-то утешение от проигрыша было в том, что я могу стать намного лучше, чем задиристый коротышка Юрковский.

Было у меня и две банальные драки, смог вывести на агрессию. Тогда я уже оторвался по полной и показал, что такое быть умелым бойцом-рукопашником.

Так что было сложно и физически и психологически. Стать товарищами с этими конвоирами я не смогу никогда.

А еще погода… Это был ужас. Метель была таковой, что, когда, выходишь из кареты, становишься изваянием из снега. Все это резко сменялось дождем, после лужи покрывались льдом. Кони не хотели идти и часто приходилось выходить из холодной кареты и вручную тянуть животных. Но все проходит, прошло и это.

Агафью, как и Северина, отправили прочь, предупредив, запугав, что ничего рассказывать они не могут. Меня привезли сразу же к Зимнему дворцу. Тому самому, Елизаветинскому, барочному. Вот только к центральному входу не повезли. Лиховцев переговорил с начальником караула поста у въезда во дворец, и через полчаса меня препроводили какими-то окольными путями.

Были мысли о том, чтобы бежать и я мог бы это сделать, но чего добился бы? Где я еще могу быть нужным? Нет так! Какое место на Земле, кроме России, нужно мне? Это не пафос, это рационализм. Где родился, там и пригодился. Я слишком русский, чтобы стать французом, или еще кем-то. Я слишком люблю активную жизнь и людей, чтобы отправиться куда-нибудь в глухой уголок Америки. И меня не прельщают развлечения в виде уничтожения индейцев. Некуда бежать, если ты находишься дома.

— Так! Фи! Фу! — выказывал свою брезгливость некий человек, в котором я не узнал, а узрел Платона.

Его можно лично не знать, но лишь слышать о том, как тот выглядит. Обознаться сложно. Этот высокий, чуть выше меня, кудрявый, словно два года нечёсаный чернокожий репер, только рыжий. Зубов был одет в режуще яркие одежды. Панталоны были желтые, сюртук фиолетовым, или порфирным. Попугай, да и только. Однако, это был власть имущий попугай.

— Слушай меня, сын поповский! — демонстративно прикрывая нос кружевным белым платком, гнусаво говорил фаворит. — Ты станешь делать то, что я скажу. Все, о чем разговаривает твой хозяин, ты мне передашь. Так же жду от тебя прожекты, по примеру того, что ты передал князю Куракину. С тобой свяжутся люди, будешь слушать их во всем. И больше никаких виршей! Спрячься! Не высовывайся!

Последние слова Платон кричал. Только проведение знает, чего мне стоило сдержаться и не ударить фаворита. Как же он раздражал! В своей жизни я встречал людей, которые мне не нравились, были те, которых я брезговал, иных считал занудами. Но в таких случаях я поступал так, что просто старался оказаться от таких людей подальше. Если только общение не касалось службы, но это иное, как и другой настрой.

Тут же я видел ничтожество. Знал я кое-что про Платона, многое, о чем читал в будущем, подтверждалось элементарным наблюдением. Ну ведь никчемный же человек, облепил себя побрякушками, а путного для России ничего не сделал. Старушка-императрица все никак смириться не может с тем, что она старушка? Или нерастраченная материнская любовь взыграла. Так есть же на ком реализовываться, как мать. Не хочет с сыновьями наладить контакт, уже поздно? Один, от Орлова, сейчас в Ревеле, другой закрылся в Гатчино. Так можно же было обрушиться со своим материнством на внуков.

Сложным был человек Григорий Потемкин, но он был человек, государственный деятель, пусть и со своими закидонами. А тут…

— Я позволяю тебе говорить со мной! — высокомерно произнес Платон.

— Я сделаю все, что нужно, ваше сиятельство, — сказал я.

И сейчас, когда я принял решение, говорить было уже легко. Как именно, еще не знаю, но я избавлю Россию от этого ничтожества.

— Никто, кроме Николая Ивановича Салтыкова, не будет посредником между государыней и Павлом, — Платон попытался посмотреть на меня зло, жестко.

Не получилось. Не тот это взгляд. Когда человека не уважаешь, тем более, когда начинаешь считать его объектом, дичью, страха нет. Но сыграть его было нужно.

— И сам больше не вылезешь, твое имя, и Надеждин и Сперанский более звучать при дворе не может, — добавил Платон.

Он приревновал? Есть повод? Неужели Екатерина обо мне говорила? Вычислили же, что поэт Надеждин — это я, и стихи Афанасия Фета, как и Тютчева, зашли и признаны пригодными. А еще в Гатчино, в окружении Павла течет, при этом сильно. Наследник под пристальным присмотром и не может проделать и шага, чтобы не было сообщено императрице. Это было предсказуемо, в отличие от того, как поведет себя Платон. Да он больной человек! Помешался на ревности.

— Будешь полезным, сделаю тебя дворянином и оставлю подле себя. А теперь пошел вон! Думай, что и кому говорить, но о нашей встрече ни слова, иначе сгною! — прошипел Платон и я, чинно поклонившись, отправился прочь.

А в голове только мысли о том, где найти штуцер, да сделать это так, чтобы никто не узнал. А еще нужно потренироваться в стрельбе. Иного способа, чтобы убрать Платона, я не видел.

— Это… барин, меня тут пужали, чтобы не говорил кто, почему, куда, зачем. Вы мне обскажите все, не сочтите за труд! Как же не говорить, коли я служу его светлости и должен все говорить князю? — терялся старший кучер.

— Я сам поговорю с князем. А тебя, если князь не спросит, ничего и не говори, никому не говори, если ты жить хочешь, да чтобы семья жила. Ты понял, Семен? — я попытался быть жестким, но слишком устал.

Особенно вымотал короткий разговор с Зубовым.

Сперва я хотел отправится в какую таверну, чтобы там поесть, да и поспать. Мне сейчас было безразлично, где спать, главное, чтобы лечь. Но все-таки отправился в дом Куракина.

Князя не было, потому я смог поспать, потом еще и помыться и поесть. И только после прибыл князь.

— Возвернулся? Это хорошо. Много собралось работы. С братьями переписываюсь, нужно как-то мыслить, чтобы они прибыли ближе к Петербургу, — говорил князь.

— Ваша светлость, я не вправе давать советы, но Александр Борисович в опале, а вы ходите к наследнику. Подумайте, может быть не стоит привлекать к себе много внимания? –возражал я.

— Это я еще решу. Но не только к его императорскому высочеству я захаживаю. Тут просится на обед президент коммерц-коллегии и личный секретарь государыни Гаврила Романович Державин. Подобное многое говорит, — Куракин радовался, как ребенок.

И так хотелось бы просветить своего покровителя. Тучи сгущаются над нами. Ну или мы вызвали интерес у власти, а от таких интересов можно и обжечься. Державин. Это хорошо, я о нем знал только хорошее, что так же может настораживать, так как не бывает людей с только лишь хорошими качествами. У каждого есть своя червоточина. И легче, когда знаешь, в чем она заключается.

— Так вот, Михаил Михайлович, такой придворный человек, как Державин, словно зверь какой должен чуять настроение у государыни и мнения при дворе. Если он решил завести общение, то все хорошо, — убеждал меня Куракин.

В чем же я оказался неправ? Или все, что происходит — это нормально? Хотел же привлечь к себе внимание, так вот оно. Нужно все это принимать спокойно и рассудительно. Однако, либо я растерял свои навыки разведчика и агента, либо влияние характера реципиента, но волнение присутствует. Что, если за меня взялись всерьез и получится так, что сомнут? Не хочу.

Два дня пролетели, как их и не было. Занимался отчетами по поместью, дописал статью о промышленном перевороте, да и все, впрочем. Единственно, что запросил встречи с Бароном — тем криминальным авторитетом, с которым уже успел пообщаться. Звучит так, словно на прием собрался к императору. Но, я не знаю, где искать Барона, потому и обратился к Пылаеву за помощью в этом вопросе.

Что касается промышленного переворота, то эта статья на будущее. Екатерина, пусть и великая, но не понимает, что здесь и сейчас Россия становится догоняющей страной. Даже не при Петре Великом, хотя и тогда было что догонять, но именно сейчас технологии делают гигантский скачок, а мы тут почти ничего не делаем, так, только единичное применение паровых машин. Известно мнение государыни, что она против любых машин, которые своей работой заменяли бы человеческий труд.

В это же время Англия становится лидером по производству тканей, совершенствует свой флот и продолжает доить Индию, уже торгуя с Китаем опиумом. Хотя последнее это уже за пределами темы статьи, хотя и является следствием переворота. Скоро наступит отставание в вооружении, промышленном и сельскохозяйственном производстве, потом Крымская война, ну и так далее. Войны выигрывает не столько солдат и офицер, но прежде всего экономика, от которой и зависит, какие это будут солдаты и офицеры и чем они будут убивать вражеских солдат и офицеров.

Впрочем, ранее, чем к власти придет Павел, печатать статью о промышленном перевороте нельзя, Екатерина отрицает необходимость использования машин, ну а я отрицаю возможность дразнить государыню, а теперь еще и Платошку.

Я пытался узнать, как можно больше о нем. Нет, не рыться в грязном белье фаворита, где, уверен, можно выпачкаться и после не отмыться. Мне же нужно понимать, какая у фаворита охрана, как он передвигается, как охраняется его выезд. И это было сложным, так как Платон почти что никуда сам и не ездит. За два дня лишь одна поездка к брату Николаю и все, остальное время ни на шаг от юбки Екатерины.

Но я заметил некоторые особенности поведения фаворита. Когда Екатерине было чуть хуже и она проводила время за медицинскими процедурами, он чаще уезжал со дворца. Это могло бы показаться странным, ведь должно быть все наоборот. Но я нашел объяснение — Екатерина сама его гонит прочь, не желая выглядеть болезненной и, возможно, жалкой.

Нужно понимать все последствия акции и то, готов ли Павел Петрович к решительным действиям. Гарантировать, что Екатерина схватит инфаркт или инсульт от того, что с ее фаворитом что-то сделается, не берусь, но большие шансы на то имеются. В иной истории ровно через год императрица получит сердечный удар, а и сейчас все знают, что сердце у государыни барахлит, пусть она и старается молодиться.

На третий день пребывания в Петербурге мое острое желание избавить себя и Россию от позора и глупости Платона Зубова переставало давить на мозг. Складывалось некоторое ощущение, что я смогу пережить внимание фаворита императрицы, однако, мою решительность и ненависть к Платону подпитали требованием отчетов.

На улице меня выловили, пригласили отойти за угол. Разговаривали не только жестко, но и крайне унизительно, за гранью того, что я мог допустить. Невероятных усилий потребовалось, чтобы не убить двух платоновских, или салтыковских эмиссаров после первых же слов обращения ко мне.

— Ты, поповец, сделаешь так, как тебе велено. Скажут идти на псарню за собаками убирать или конский навоз собирать, то и будешь делать, да благодарить за это, — надменно говорил офицер кавалергардского полка.

Жлоб, халуй, сам же живет без чести, если гвардеец, но при этом занимается грязной работой, да и хамит. Ничего будет у меня еще возможности…

Я тогда кивал, как болванчик, и соглашался со всем, что мне было сказано, напитываясь решительностью. Прекрасно осознаю, что смерть Зубова или его неким образом искалечивание — это событие, которое может стать мировым. Все зависит от реакции императрицы.

— Сегодня к тебе придет Державин и ты должен записать весь разговор. Вчера князь Куракин был у Павла, и я должен знать, о чем шел разговор, — нагружал меня заданиями гвардейский подпоручик.

После того, как человек Зубова сказал про визит Державина, я подумал о том, что в доме князя есть люди, которые докладывают Зубову. Не напрямую, конечно, а через вот таких гвардейских «шестерок».

Дело в том, что Гаврила Романович действительно прислал письмо, что хотел бы прибыть в дом Куракина на обед. Может быть по этому поводу успел растрепать сам князь Алексей Борисович, однако, я разговаривал со своим работодателем и тот согласился с моим мнением, что не стоит рассказывать кому бы то ни было о визите Державина. Правда, в том разговоре акцентировалось внимание на Павле Петровиче.