Начало пути

Глава 8

Глава 8

Базыль

5 апреля 1795 года (Интерлюдия)

Франсуа Бартелеми сидел за столом и смотрел на прусскую делегацию, возглавляемую Карлом Августом фон Гарденбергом. По лицу этого уже не молодого мужчины, одного из видных членов Конвента, изворотливого французского политика, смене политических взглядов которого мог позавидовать даже Змей Толеран, нельзя было сказать, смеется ли он, насмехается ли или вовсе грустит. Мимика Бартелеми неизменно была таковой, будто он смеется над своими собеседниками и оппонентами.

На самом деле, Франсуа был столь истощенным и утомленным, что сил на радость и веселье не было никаких, несмотря на то, что повод был более, чем значимым. Сегодня он смог, наконец, добиться сепаратного договора с Пруссией, чем расстроил антифранцузскую коалицию.

Франция не может сейчас воевать, слишком много внутренних проблем накопилось, решать которые не получается, в том числе из-за войны. Противостояние антифранцузской коалиции заставляло использовать ресурсы на войну. А территориальные французские приобретения никак не покрывали расходы.

Париж голодал, крестьяне отказывались поставлять продовольствие в крупные города, разбойничьих банд развелось во всей Франции столько, что даже усиленному отряду перемещаться от одного города к другому стало не безопасно. А еще во Франции процветает замена одних жизненных нарративов на другие, но неизменно с критикой любой религии.

Гильотины не успевают отмывать от крови, но Франция наступает. При всей скудности имеющихся ресурсов французские войска после того, как два года назад корсиканский коротышка выбил англичан из Тулона, идут только вперед, и никакие коалиции не могут остановить революционный напор французов. Эта точка зрения для французских газет, но Бартелеми имел свое видение проблемы, оттого и приложил максимум сил, чтобы выбить Пруссию из антифранцузской коалиции.

— Вихорд, он над нами насмехается? — спросил у прусского фельдмаршала Мёллендорфа князь фон Гантенберг.

— Я не знаю, — отвечал семидесяти однолетний рослый, мощный прусский военачальник, начинавший служить еще при славных днях Фридриха Великого.

— Это все русские и австрийцы. Это они, коварные предатели, — князь фон Ганденберг сказал не в тему.

На самом деле все в прусской делегации искали оправдание своему, по сути, бесчестному, поступку. Никому и никогда не нравится ощущать себя подлецом. Поэтому подлецами и мерзавцами будут все вокруг. Кто угодно виноват, но только не сам виновник. Маньяк объяснит свои зверства тем, что это общество его не понимало, либо женщины все поголовно — жалкие существа, не достойные жизни. Взяточник не признается в том, что получал незаконные средства на сладкую жизнь и подарки любовнице, но обвинит в своем поступке либо того, кто настаивал на взятке, либо общество, в котором берут все и только лишь он, получается, жертва.

Так и прусаки. У них виновата Россия, Австрия, но точно не справедливые и честные подданные Бранденбургского правящего дома.

— Я согласен с вами, князь, — фельдмаршал Мёллендорф поддержал фон Ганденберга. — Как могли они окончательно делить Польшу без нас?

И ведь оба знали, что сепаратные переговоры в обход всем обещаниям и интересам союзников по антифранцузской коалиции начались еще в июле прошлого года, когда окончательным решением о третьем разделе Речи Посполитой даже «не пахло». Напротив, Россия была озадачена подавлением польского восстания во главе с Тадеушем Костюшко. А пруссаки всеми своими эмоциями болели за Суворова, чтобы тот победил конфедератов и Пруссии не пришлось участвовать в расправе над поляками.

Не так легко давались победы прославленному Александру Васильевичу Суворову. Поляки сражались отчаянно и не так, чтобы неумело. Немало русских солдат погибло в стычках с восставшими. А Пруссия в это время лишь говорила о приверженности союза с Россией, но уже вела переговоры с Францией.

Не удивительно, что такой демарш не был не замечен в Петербурге. И Пруссию не пригласили к дележу последнего куска польского пирога. При этом, самого раздела еще не случилось, как и не все конфедераты выбиты. Некоторые небольшие группы польских бунтарей все еще скрываются и пытаются перейти к партизанским действиям.

Впрочем, не им тягаться с гением Суворова. Славный и изобретательный русский полководец даже вооружил польских и частью литовских евреев, и те вылавливают недобитых конфедератов, занимаясь обеспечением правопорядка.

Но ведь в своем глазу бревна не заметишь, а вот в чужом — каждая соринка не меньше раскидистого дуба.

— А еще Россия могла быть более деятельной. Так и не прислала свои полки, — продолжал князь тушить внутри себя пожар.

Вот только нельзя потушить горящий дом лишь тем, что выльешь на него стакан воды.

Между тем французский представитель на переговорах Франсуа Бартелеми встал из-за стола. И подошел к прусской делегации.

— Что, господа, заставили вы меня смягчить требования. Это были сложные переговоры. Но а как иначе, если разговариваешь с сильным игроком, — сказал француз, но его лесть не нашла отклика, а лишь вежливые, подобающие в таком случае улыбки.

— Мы лишь действовали, как требуют того интересы родины, — отвечал Карл Август фон Гарденберг.

— Безусловно, теперь Ганновер, эта клякса на германских землях, вполне может стать прусской провинцией, — вставил шпильку Бартелеми.

Как же прусскому князю хотелось сказать, чтобы французы не совали свой нос в германские дела. Ганновер — этот вассал Великобритании, действительно был, как кость в горле, но Пруссия рассчитывала сама решать вопросы со своими соседями, а вот французы начинали вести себя в европейской политике слишком нагло. Хотя… войска Конвента вновь одержали победы, и конца поражений европейских стран нет.

— Не беспокойтесь, Карл, все вы правильно сделали. России нынче не до активной политики, она стоит на грани династического кризиса, англичане слабы на земле, но придет время, помяните мои слова, мы переломим хребет и английскому флоту, — Франсуа Бартелеми оставил за собой последнее слово и поспешил откланяться.

— Кто их остановит? — задал сам себе вопрос фон Ганденберг и поспешил ответить. — Вот пусть австрийцы с русскими и останавливают, да слабеют.

*……………*………………*

Белокураково

9 мая 1795 года.

Если слюна выделяется, желваки трясутся, руки тянутся к горилке, то это как? Я алкаш? Я? Человек, который за несколько месяцев меньше бутылки вина выпил? Нет, это День Победы.

С самого утра ходил, места себе не находил. Мои ученики с князем уже как две недели гуляют, меня с собой не взяли. Я стал свидетелем, или скорее современником, основания города Луганск. Там сейчас готовится к открытию завод и все бездельники Новороссии и Слабожанщины отправились на рандеву. Простите, конечно же, это не бездельники — это соль земли русской, аристократы, они собираются на шабаш. И одним из главных экспонатов этой выставки тщеславия и должен был быть Алексей Борисович Куракин с сыном и племянником.

— Сева! Сева! — звал я своего партнера по тренировкам Северина Цалко.

Сева — это же производная от Всеволод. Но а как мне еще звать мою «боксерскую грушу». Не выдумывать же прозвище по фамилии, а то может неловко получится.

— Тута я! — услышал я голос Севы.

— Так иди сюда, остолоп! — я был настойчив.

Не сказать, что наше общение стало, как равных. Некоторая субординация наблюдается, но приятелем Северина я уже обозначаю. А как без друзей, или хотя бы приятелей? Тут и так с развлечениями никак, так что хочется хоть с кем перекинутся словами, хоть об удоях, или о том, что Буян не хотел залазить на Красуху. Если что, это я о жеребце и кобыле.

Да и совместные тренировки допускают некоторое панибратство. Когда лежишь с партнером, а у тебя его рука на болевом приеме между ног зажата, это, знаете ли, сближает.

Не сказать, что мой организм молниеносно стал здоровым и достаточно тренирован, чтобы считать себя бойцом, нет. Прогресс был, но вполне обыденным, который достается потом и железной волей, а не чудом. По крайней мере, я уже пять раз подтягивался, пятнадцать раз жал на брусьях, версту пробегал относительно безболезненно.

Все свободное время я занимался либо бумагами, либо физическими упражнениями, в которые вводил больше фехтования и верховой езды. Сева не сказать, что мастер клинка, но азы: стойку, движения, правильность ударов, давал. Пока этого более чем за глаза. После, да, я собираюсь продолжать и такие занятия. Уже знаю, что получится. Навыки и понимание ножевого боя из будущего не мало способствуют быстрому усвоению техник фехтования.

А еще мы стали стрелять. Много. Тут были лишь два принципа: хочешь стрелять, тогда оплачивай развлечение, ну и сам чисти оружие. И недешево же брал Стойкович, начальник охраны! Явно стоимость каждого моего выстрела обходилась мне в полтора раза дороже, чем цена пороха и пули.

В стрельбе я себя нашел. Да, гладкоствольные ружья пуляли «в ту степь», а вот нарезной штуцер, бывший в единственном экземпляре в поместье, оказался отличным оружием. Нет, он и рядом не лежал с той же «Мосинкой», но относительно остального огнестрела, это шедевр. Если бы еще кто заряжал, так вообще… А то пока ту пулю забьешь деревянным молотком, сем потов смахнешь.

— Что, вашбродь, нужно нешто чего? Али опять хочешь повалять меня? — как бы это не звучало, но тут речь шла только о тренировках.

— Давай выпьем! Есть тут горилка? Вино хлебное? — сказал я, а Сева только хлопал ресницами.

— Ты, вашбродь чего? — спросил Северин. — Не было же такого еще, а вот на те… горилку.

— На вопрос отвечай! — потребовал я. — Коли рубль дать нужно мне на пропой, так скажи!

— За рубль тут можно все село напоить. Найдем чего. У Осипа водится горилка, по такому случаю, будет и у господина управляющего, — размышлял в слух казак.

— Вот и их можно позвать, — сказал я, затыкая свой аристократизм.

Так захотелось общения, забыться обо всем, перезагрузиться. Это все рефлексы на 9 мая, не иначе. Вот сейчас и скупая мужская слеза появится. Так что работать все равно не смогу, покровитель умотал, напьюсь.

Северин уходил из дома как-то боком, не спуская с меня глаз. Может думал, что я в последний момент откажусь, но я не хотел отказываться.

Не знаю, как у кого, но для меня 9 мая — это праздник и точка! Все прадеды служили, все героические. Один, так и вовсе Герой Советского Союза. Так что с самого мальства я запоминал только празднование двух праздников: Новый Год и День Победы. При этом стирались с памяти даже мои дни рождения, а вот каждые 9 мая помню. Первый свой стакан водки я выпил на 9 мая, после всегда праздновал непременно с этим напитком. Это было что-то вроде дня семьи, которой уже в подростковом возрасте не хватало.

И вообще, столько работать, как это делал я, нельзя. Это патология. Настала пора протеста и против системы. Изо дня в день, я просыпался в шесть утра, делал зарядку, месяц назад начал еще совершать пробежку, в семь мылся, Агафья меня брила, после завтрак и два часа работы с бумагами. Потом непосредственные обязанности и обучение недорослей. Обед в последнее время был в компании князя, от чего, получается, я и в это время работал. Еще два часа работы с бумагами, потом обучение детей, тренировка, моюсь, и работаю не меньше, чем до полуночи. День сурка.

Не сказать, что не было сбоев, бывало. Иногда приходилось заменять тренировки работой с Тарасовым, трижды выезжал в поля, инспектируя, ну и консультируя сельских старост, да и самого управляющего. Тут много чего не известно, что в будущем понятно для любого человека, который имел дачу, ну или терпеливые разговоры с людьми старшего поколения.

К примеру, как только начал сходить снег, мы изготовили удобрения. И это был не только навоз, но и перегной, в малом количестве имевшийся в имении, сильно разбавленная известь, ну и зола.

Или картошка… То, что ее нужно окучивать, никто не знал, и когда это делать, тем более. Пришлось обозначать и пользу от этого овоща. Сложности были с пониманием зачем нужна кукуруза, семена которой удалось найти в малом количестве лишь в Киеве. Я посчитал нужным указать, что кукуруза имеет некоторые свойства, например, разрыхление почв, что нужно учитывать при определении мест посадки.

Отдельной культурой станут томаты. Да, в этом времени такой овощ-фрукт-ягода, считается декором и отравой, но я очень любил некогда кетчуп или томатный соус, да и томатный сок. Так что уважал помидоры. Теперь этот овощ уже прорастает в ящиках в моем доме, ну и в доме Тарасова, как в строениях со стеклянными окнами. Там же и сладкий перец. А вот острый перец найти не получилось. Ничего, в Петербурге найдем, или в Одессе. Ходят слухи, что в Одессу все больше кораблей приплывает, становится, значит, город «Жемчужиной у моря».

— Есть, вашбродь, нашел, да и Николай Игнатьевич придет скоро, только за Осипом зайдет, — сообщал мне Северин.

Казак показал бутыль, на удивление, стеклянный, что уже было некоторой сельской роскошью. Увиденный напиток поколебал мое желание предаться в лапы Бахуса, но я человек смелый, сильный духом и такое малодушие подавил на корню. Раз решил пить, значит так и будет! Сегодня у меня читмил.

Читмил — это такой день, когда «зожник» может превратиться в безобразное жующе-бухающее существо. Главное же оправдать для себя действия. Якобы нужно «обмануть» организм, который выходит на плато, то есть останавливается в своем развитии. И многие этим злоупотребляют, пусть сегодня я буду одним из тех многих, кто остался в будущем и заморачивается своим здоровьем, уделяя один день в месяц на безобразия.

— А это… снеди же нужно. Не дело это пить без доброй снеди, — Северин превратился в организатора празднеств.

— Денег дать? — спросил я.

— Да нешта не найдем? — усмехнулся Сева. — Да для вас, вашбродь? Вы ж и деток посмотрели и енту… обчество взаимопомощи сладили. Селяне для вас последнее отдадут.

Эх, Сева! Знал бы ты, что делал я это не столько из-за своих добродетелей, а, скорее, потому, что таковыми обладает князь. Мне нужно было показать своему благодетелю, что я разделяю его устремления казаться просвещенным и добрым хозяином. Именно, что казаться.

Когда я предоставил просьбу проверить детей на предмет болезней и определить болезненным правильное питание, Куракин отверг ее, сказав, что медик Колиньи смотрел крестьян. Но я объяснил, чего именно хочу и Куракин зажегся идеей. Правда его огонька хватило для того, чтобы дать мне отмашку на действия, ну и чтобы записать в своем дневнике, что это он додумался и решил, даже выписал продуктов для этого. Вот как получается? Это же личное, пусть я иногда и почитываю тайком дневник Алексея Борисовича. И вот так, даже самому себе лгать? Ну да это дело Куракина.

Я обкладывал князя по всем статьям, беря в плотную осаду и не переставал бомбардировать мозг Куракина по разным участкам обороны. То стихи принесу, так, почитать, но неизменно про Россию, то проект какой, например создания Государственного Совета.

Аршином общим не измерить… [см. в Приложении] Это четверостишье сильно въелось под корку головного мозга князя. Казалось, из четырех строк Куракин создал целую философскую школу, как именно любить и, вместе с тем, критиковать Россию. Порой я думал, что он хотел предложить мне продать авторство этого короткого стихотворения, как и некоторых иных. Но князь, вероятно, движимый не столько честностью, сколько адекватной оценкой собственных литературных талантов, не стал этого делать.

— Вам нужно издаваться! Правда, не скромничайте, ваши стихи не дурственны, — говорил мне в минуты нашего общения князь.

Не дурственны… Так он об Лермонтове, Тютчеве, Фете и других поэтах. А вот басней про лебедя, рака и щуку, я захватил, как минимум один бастион обороны сознания Куракина. «Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу… да только воз и ныне там» [см. в Приложении]. И басня эта была посвящена французскому Народному Конвенту.

Как смеялся Алексей Борисович, как хвалил! Именно эта басня, ныне живущего господина Крылова, стала тем снарядом, который проломил оборону и я стал вводить в прорыв другие рода войск: математические трактаты, трактат «О кодификации законов» с описанием необходимости разделения уголовного, административного, гражданского права. Пока хотя бы так. А еще я написал методичку для пчеловодства, скорее для белокуракинцев, но, так увлекся, что решил немного углубится в историю. Сперанский знал о пчелах немало, любил их, отец держал у церкви дупла. Так что три недели я занимался только этим, уже обширным трудом.

Честно ли я поступаю, когда беззастенчиво краду интеллектуальную и творческую собственность у людей, которые еще никак себя не обозначили, если за скобки выделить современника Ивана Андреевича Крылова? А разве стоит говорить о честности, когда на кону деньги, или другая, может и возвышенная, цель? Как сказали бы лаймы: «Ничего личного, только бизнес» [лайм — прозвище англичан]. Вот и я не нарушаю ни чьих прав, и не покушаюсь на собственность.

Если я буду активно действовать, что весьма вероятно, то уже иные темы в творчестве станут будоражить умы русских поэтов. К примеру, не дам убить Пушкина и Лермонтов не напишет своего «Убить поэта». Не допущу Бородино и не будет большого стихотворения.

А, что если не пустить Александра Сергеевича в Болдино? Там он затыкал скуку творчеством. А в Петербурге в это же время мог большую часть времени не писать, а волочиться за женщинами, да пистолеты разрежать в обидчиков. Мы не получим «Дубровского», «Барышню-крестьянку» и многое другое. А взамен появятся истории с еще пятью дуэлями, так как неуемная натура Александра Сергеевича не может жить в спокойствии.

Поэтому, я уже для себя решил, что стихи, которые знаю наизусть, или частично, я буду использовать на собственное благо. У России появится великий поэт, который не станет упиваться величием в творчестве, но пользоваться положением для своих нужд. Нужно только быть внимательнее, а то уже прочел басню про лебедя со товарищи, а после долго вспоминал, не написал ли Крылов уже эту басню. Нет, пронесло, а могло бы и не пронести.

— Добро в хату! — с такими словами вошел Осип, опережая даже Тарасова.

«Вечер в хату, сидельцы», — подумал я, наблюдая, как выкладывается на стол закуска.

Не голодают люди, если имеются такие продукты. Копченое сало, тушенное мясо, пышные хлеба, да такие, что в будущем стоят в два раза дороже обычных, и не везде продаются — с отрубями. Правда, в этом времени такой хлеб — это результат не лучшего обмола зерна, однако, сегодня я хотел позитива и искать во всем только хорошее. Наши же обязательно победят! В будущем, без вариантов нагнут клятого Гитлера.

— А что и тренировки вечером не будет? — спохватился Сева, когда до всех дошло, что сейчас будет попойка по жесткому сценарию.

— Нужно когда-то и отдохнуть! — сказал я и не сдержался, схватил только что отрезанный ломоть подкопченного сала.

М-м-м! Это очень вкусно. Шкурка не резиновая, мягонькая, тает во рту, как снежинка на теплой ладони.

Моя реакция после снятия пробы с главного блюда на столе, для меня, так точно, главного, не прошла мимо Осипа.

— То моя лебедушка так умеет сало приготовать, — с нотками искренней нежности говорил Осип.

Большой человек умеет любить не менее, порой и более сильно, чем люди размером по меньше.

— Удивили, Михаил Михайлович, я уж было дело думал, что мирское вам чуждо, все в трудах, да заботах, — высказался Тарасов.

— Есть время разбрасывать камни, но есть время их собирать. Время обнимать, и время уклонятся от объятий, — цитировал я третью главу Экклезиаста.

Про камни знал и раньше, а сейчас понял, что могу и дальше цитировать Экклезиаста, коротенько так, минут на сорок.

— Мудро, где-то я подобное слышал, — сказал управляющий, ну а я не стал ничего уточнять, а то уже знаю — могу нудить и умничать часами, только затронь тему.

— За нашу Победу! — провозгласил я тост и выпил сивухи. — Ух!

Быстро закусив соленым огурцом, я выпучил глаза в безмолвном вопросе. Ну не думал, что тут такие крепкие напитки. Не видел ни винокуренного завода, и самогонного аппарата.

— Это, любезный Михаил Михайлович, от брата моего, стало быть, гостинец. Он в Николаев переехал, да управляющим служит на заводе винокуренном, — Тарасов ответил на мой невысказанный вопрос.

— Я этно, твое благородие, испросить хотел. За спрос же не судят? — замялся Осип.

— Чего уж там? Спрашивай! — с некоторым недовольством сказал я.

Не люблю я, когда за столом под рюмку вопросы решаются. Если сел за стол, да выпил, так и веселись, веди разговоры на отреченные темы. Нельзя выпившим работать, это как за руль нельзя, так и в любой работе. А вот Осип, видимо, решил, что как раз тот случай, чтобы и просить.

— Хлопцы у меня справные, да только мастеровитыя, могут и постоять за себя и за семьи свои. А я человек военный, значит, понятия имеем. А ты так справно руками, да ногами машешь, да ухватки ведаешь. А я то… — Осип явно терялся.

— Ну и что ты хочешь до меня донести, чтобы твои старшие сыны со мной тренировались? — перебил я Осипа.

— О, вот то, да. Слово ентое — тренировать, — обрадовался Осип. — Хорунжий казацкий, что тута есть, не хочет брать хлопцев. Говорит, что запоздал я, уже не сделать с них казаков. А я и не хочу казаков, но уйду я, кто защитит село? — оправдывался Осип.

— Хорошо, — спокойно ответил я.

Тренироваться лишь с Северином — это не самое лучшее решение. Хорошо, когда работает группа, а то я уже знаю на пять ходов вперед, что хочет сделать Сева. Да, хотелось бы подготовленных бойцов в спарринге, но пусть и сыновья Осипа будут. Отработаю на них некоторые методики тренировок, чтобы понять современные особенности людей.

Есть у меня одна из целей — создать некоторое воинство, по принципу ЧВК. Думаю, что такое можно будет, если, к примеру, начать активно действовать в направлении создания Русской Американской компании. Есть же у бриттов войска Ост-Индской компании. Так что тут не мое новаторство, а лишь калька опыта Англии.

И сыновья Осипа тут не подойдут, молодняк нужно найти, воспитать, выкормить, психологически обработать. И для все этого нужно самому соответствовать и быть выше тех, кого хочу учить.

Не хотел начальник охраны Петро Зычный давать мне для, как он, видимо, думает, баловства, еще кого, кроме Северина. И в этом хорунжий частью прав. То, как я тренируюсь — песочница по сравнению с разработкой самосвалами карьера. В прошлой жизни все то, что я могу сейчас, пришло ко мне к годам пятнадцати.

Но нельзя форсировать тренировки. Пусть мозг знает, как нужно, к чему следует стремиться, но тело не готово. Так что приходится пока работать над тем, чтобы улучшить выносливость, укрепить связки, провести растяжку. Ну а еще — плотно и хорошо кушать. Мяса на мне не было совершенно, теперь же что-то стало появляться, но слабо и мало. Ну да, капля камень точит.

Рассчитываю через два-три месяца выходить уже на следующий уровень тренировок и подключать работу с серьезными утяжелениями. Ну а то, что так возбудило Осипа, наши толкания в спаррингах, так это еще только попытка нарабатывать мышечную память. То ли еще будет, коли живы останемся.

Мы пили, потом… пили, у а дальше опять выпили. Расслабление не приходило. Только хотел спеть «Как упоительны в России вечера», собрался с остатками мыслей и не стал. Рвались наружу «Офицеры», так даже себе рот рукой закрыл. Не нужно здесь этого, вопросы лишние будут, а Тарасов-стукачек все расскажет князю.

Да, я обрабатываю Куракина, но и тот не теля, словно чует, что со мной что-то не так. В своем дневнике князь как-то написал, что не определился: черт я, или вовсе, Богом присланный. Уж слишком разнообразный и знающий оказываюсь. Кстати, эта запись заставила меня чуть уменьшить напор на Алексея Борисовича и скорректировать его.

Могло было быть и так, что князь окажется столь сильной личностью, что о каком-нибудь влиянии на него следует забыть. Но, нет. Я уже понимал, что он возьмет меня следом за собой, протащит по склону горы наверх. Именно я уже веду его переписку, чуточку, лишь малыми штрихами выстраиваю образ Алексея Борисовича, как деятельного и понимающего человека. Главное, что я деятельный и понимающий, спасибо мне, Михаилу Сперанскому за понимающего, ну и Михаилу Надеждину за деятельного. Хотя ситуации вариативны, все может изменяться в характеристиках, какая часть сознания за что именно отвечает.

— Ты скажи мне, учитель, — Осип был изрядно пьян, но, в отличие от меня уверенно держался на ногах. — За какую победу мы пьем?

— Так за все! Много их было, а будет еще больше! — отчал я.

— Дай-то Бог! — отозвался Тарасов.

— Ик! — философски заметил Северин.