Начало пути

Глава 6

Глава 6

Белокуракино

22 февраля 1795 год

Ничто не ново под Луной. Меня хотели купить. Николай Игнатьевич Тарасов, управляющий поместьем Белокуракино, сразу же предложил деньги.

— Сколько? — спросил я тогда.

Просто интересно, насколько меня оценивают. Так-то я был в дорогом наряде, от лучшего петербуржского портного. И, если Тарасов в этом разбирается, то мелочь не предложит.

— Четыреста пятьдесят рублей дам, Михаил Михайлович. Более того, что вам положил на год его светлость, — прошептал управляющий.

Сперанский внутри забурлил, закипел. У него случилось то, что можно было бы назвать «острой аллергией на взятку и всяческую коррупцию». У Надеждина таких экзотических болезней не случалось. Однако, никакой частью своего сознания я не собирался брать взятку. Напротив, я стремился найти как можно больше нарушений. И тут, конечно, одними бумагами я не обойдусь. Да и так… некоторое хулиганство проявил, покуражился.

— Хм… — я сделал вид, что задумался. — Как же мало я был оценен.

— Ну, знаете ли! Пятьсот рублей — это очень большие деньги, — управляющий поднял цену моей честности еще на пятьдесят рублей.

Почти уверен, что любой, или почти любой, кто оказался бы на моем месте, не преминул поторговаться до шестисот рублей и непременно взять деньги. А мне было противно, аллергия прогрессировала. А еще был один проект у меня в голове. От том, как можно, не сразу, но со временем, иметь стабильный доход с земли, даже не имея в собственности оную. Но об этом чуть позже, когда проект вырастит в перспективный бизнес-план.

— Прекращаем торг, оставляйте книги, пока уходите, завтра по полудни жду вас, Николай Игнатьевич у себя! Возьмите сани, вероятно, нам придется осмотреть окрестности, — решительно, с металлом в голосе, как ранее Сперанский не умел, говорил я.

Если бы Тарасов умел метать глазами молнии, то я был бы уже сражен. Но мне плевать на эти невысказанные угрозы. Нет, я не безрассудный, я уже послал за Северином и рассчитываю с его помощью составить картину происходящего здесь. Как я понял, охрана и управляющий — это две стороны, пусть, скорее всего, охрана поместья и куплена. Ну не пойдут же они против князя!

Мой обидчик, после удара которого шатается зуб, уже был рядом с домом, и не решался зайти, пока там был управляющий. Но не постеснялся это сделать, как только Тарасов вышел.

— Лучше, ваше благородие, я в ответ получил бы кулаком, — отвечал мне Северин, когда уже в потемках прибыл ко мне. — Не стану я наговаривать на своих.

— Не наговаривай на своих, я все уже понял. Прикрывали вы, нанятые князем, грязные дела подлеца Тарасова. Завтра же Его Светлость пошлет в Старобельск или еще куда, чтобы выслали роту солдат. Так наводить порядок? Или ты, как и твои други, поспособствуете мне, а я скажу князю, что охрана помогла обличить управляющего? — Северин Цалко задумался.

— Со старшим нужно погутарить, — принял решение казак.

— Утром жду тебя. А еще… Коли на меня ночью кто нападет, или загорится дом, то я уже передал письмо князю, он прочтет его утром и тогда будет плохо всем, — блефовал я.

Ночь прошла нормально, без серьезных эксцессов, если не считать кабыздохов, непрестанно лаявших до самого утра, пока эстафету не подхватили петухи. Чтоб они померзли все! А ближайший куриный бульон, который я буду пить, надеюсь, будет из самого крикливого петуха.

Семь из десяти свечей были использованы, но я, исследуя учетные книги, нашел с чего можно было начать свое расследование. Хотя, признаться, не так, чтобы было к чему прикопаться. Очевидно, что управляющий ворует, но доказать это не так легко, по крайней мере, по предоставленным книгам.

Много, считай четверть, урожая, было потеряно. Я мог в это поверить, если бы не обоснование потери. «От 6 сентября сего года…», — писалось в амбарной книге. — «Крестьянин Яков сын Терентия по недомыслию своему и неразумению, оставил четыре воза пшеницы на дворе под дождями, от чего зерно погнило. Крестьянин был наказан плетьми и у него отобрана на месяц корова».

Что за чушь? Кто должен отвечать за то самое зерно? Крестьянин? И что это за наказание такое, забрать корову? Если бы кормилицу забрали навсегда, так нужно было ставить ее на инвентарь, а так, забрали-отдали. Мутит Тарасов и это хорошо. Для меня, конечно.

Однако, к управляющему нет негатива, напротив, уже по книгам, как все было прикрыто, можно сказать, что Тарасов или профессионал, но тут, насколько я знаю, такому не учат, либо от природы весьма смекалист.

Я ведь не за деньги Куракина беспокоюсь. У него есть еще с десяток похожих имений, большая часть под Саратовым, во всех и не разберешься. А за то, чтобы я перестал быть для князя «Мишей», а быстрее становился «Михаилом Михайловичем». В один уровень с князем мне вряд ли придется стоять, не сейчас и не через год, точно, но получить уважение, хотелось бы. А еще было бы не плохо, чтобы Куракин поступал так, как того хочу я.

Были и иные весьма сомнительные вещи, что я высмотрел в документах, так, судя по всему, в имении были три лесопилки. При этом, две из них вышли из строя и уже не используются. Моя чуйка говорила, что двух лесопилок никогда и не было.

— Господин проверяющий, — раздавалось за входными дверьми.

Я уже проснулся и даже выполнил небольшой комплекс упражнений. Какой же я хилый! Не больше тридцати секунд простоял в планке и руки дрожат, а по всему телу начались опасные вибрации, которые могли перерасти в судороги. Отжиматься после планки и вовсе не стал. Но о том, что я далеко не боец, понял еще ранее, практически сразу после попадания в тело Сперанского. Ничего, воля есть, психологическая готовность и мотивация к работе над собой наличествует, а это главное.

На пороге моего дома, облепленные снегом, стояли три человека. Двоих я знал — управляющий Тарасов и любитель ласкаться с девушками в барских помещениях, Северин. А вот третьего, самого сурового на вид мужчину, видел в первые.

— Я Богдан Стойкович, его светлостью назначенный главой охраны имения, — представился мужчина, более всего соответствующий моим стереотипным представлениям, как выглядели запорожские казаки.

Длинные усищи Богдана, наверняка, серба, сосульками свисали почти до плеч. Был ли чуб у этого человека, не знаю, так как тот мог быть спрятан под высокой меховой шапкой. Северин и Богдан были одеты в полушубки с мехом наружу, Тарасов же имел одежду мехом внутрь, как по нынешней моде принято в аристократической среде.

— Кто отвечает за мою безопасность? — спросил я.

— Так я и отвечаю! — сказал Богдан, как-то потупив взор.

Не нравится мне это. Могут прикончить меня и закапать в сугроб? Могут, если на кону их жизни и большие, действительно, большие деньги. Конечно, нужно будет придумать, что именно сказать князю, но тут могут, вдруг, появится волки, роль которых сыграют напавшие на меня обученные собаки, или еще какие звери. Могу же «случайно» упасть с какого холма.

— Хорошо, нынче же пойдем к Алексею Борисовичу и обскажем ему куда и зачем мы отправляемся, — сказал я.

— Нужно ли по пустякам беспокоить благодетеля? — спросил Тарасов, бросив короткий взгляд на Стойковича.

Я решил немного шокировать местных коррупционеров.

— Ну так не думаете же вы, что можете избавится от меня? Пусть князь знает, куда и с кем я уезжаю, а еще, что со мной может какое несчастье произойти, из-за чего я не вернусь с проверки. А коли так будет, то пусть и вызывает солдат, да берет всех под стражу, — сказал я, внимательно наблюдая за реакцией мужчин.

Даже прожженного шпиона или диверсанта может выдать реакция, особенно при выводе людей из зоны комфорта. Эти товарищи ни разу не подготовленные психологически, чтобы скрыть свои намерения. Но мне показалось, что все же меня не хотели убивать, скорее будут давить на то, чтобы взял деньги. Ножик к горлу приставят, пригрозят смертью, а потом и деньги предложат, да пообещают, коли что, так сразу «бритвой по горлу и в колодец».

Но в таком деле есть серьезная опасность того, что это самое по горлу и произойдет. Там рука дернется, тут нервы не выдержат, или так в роль войдут, что при неповиновении и полосонут. Конечно, дальше князь по голове не погладит, но мне-то какая разница, что там будет дальше. Если бы знать, что эта смерть не окончательно и я вновь попаду в кого-нибудь и желательно более существенного деятеля, например в тело Александра Павловича, или в какого еще правителя, так и ладно.

Вот только будет ли такое? Все больше я думаю, что выбор реципиента был некоторыми обстоятельствами обусловлен. Совпадений между мной и Сперанским, на самом деле, хватает: тут и имя и фамилия и день рождения в самый неподходящий день, первого января, отчества только разные, но отца своего, в той реальности, я не знал. Дед был чекистом, по его стопам и пошел, а отец, якобы погиб при исполнении еще до моего рождения. Так что, при всем моем уважении к маме, которая всю жизнь жила для себя, скинув сына на деда и бабушку, могло быть всякое. Что же касается фамилии, то Сперанский, от латинского sperare-надеяться, получается «Надеждин». А еще я по образованию юрист, пусть и в экономической плоскости, но юрист. Академию ФСБ не заканчивал, а, по протекции деда, прошел обучение после экономического ВУЗа в специальной школе, тайно, чтобы иметь возможность работать под прикрытием.

И теперь вопрос: а кто еще в истории России имеет столько совпадений между двумя личностями? Тут и игра слов и нумерология. Вот я и пришел к выводу, что личность Сперанского, как реципиента, не случайна. Так что все мысли от том, что смерть не конечна, нужно выкинуть из головы и жить, стараясь эту жизнь сделать не менее красочной, чем та, которой лишился, а, лучше, еще более полезной и яркой.

Пока я успел поразмышлять, мои собеседники, переглядываясь, пришли к какому-то решению. И Тарасов показался мне сломанным человеком.

— Что, господин учитель, детей сиротами отставите? Его светлость человек благородный, но, как я понял, испытывает потребность в деньгах, а имение доходу почитай и не имеет. Казнит, так и есть, что убьет, — сказал Тарасов, вообще осунувшись.

Мне его жалко не было. Чего жалеть людей, которые сознательно оступаются? Каждому, да воздаться по его заслугам! И тут никаких противоречий в общем сознании двух личностей не было. А вот, как только я начинал думать о том, чтобы использовать Тарасова и не так, чтобы в черных тонах представить его деятельность, то часть сознания противилась.

— Метель началась, — констатировал я.

Погода и вправду испортилась. Сглазил я, предвещая скорую весну.

— Последние потуги зимы, — сказал Северин, пока другие ждали продолжения моих слов.

— В дом входите! — сказал я, указывая вглубь дома. — Уж не извольте обиды чинить, но у меня и чаю нет, чтобы согреться.

И вправду, как так получается, что я зависим от князя даже в еде. Пусть чай и не так, чтобы и дешевый, но мне гарантировался пансион, а не раз на раз обеды с Его Светлостью или сухпай на кухне. Ничего не измениться, либо дворецкого Ивана в отхожее место мордой тыкну, либо придется жаловаться моему работодателю.

— Пройдем по всем книгам… — сказал я и углубился в дотошную и скрупулёзную работу.

Таким буквоедом я не был никогда. Сейчас же я замечал каждую ошибку, меня коробило от глупых формулировок, чуть ли не подташнивало от явных недоработок в документах, или вовсе на некоторые моменты отсутствие таковых. И все равно я понимал, что документация Тарасова в очень хорошем виде. Даже не хочу смотреть на те документы, которые в плохом виде.

— Одна лесопилка работает, или вовсе таковых не существует? — спрашивал я.

— Одна, вторая собрана наполовину, думал ентим летом собрать. Колесо заказал, не прибыло еще, — отвечал Тарасов.

— Вот скажи мне, Николай Игнатьевич, ты рассчитывал, что князь и вовсе не приедет в ближайший год в имение, да никого и не пошлет? — спрашивал я.

— Так кожный год присылает кого посмотреть, что тут делается, — понуро отвечал Тарасов.

Куракин присылает, управляющий дает деньги, присланный погуляет, девок в бане помнет, да уезжает с отчетом, что все тут правильно. А охрана на своем рубле сидит. Все довольны, кроме самого князя, которому не хватает средств для выпендрежной жизни в столице.

— И все же мы поедем. Я хочу посмотреть на хаты крестьян. Коли и их ты обсчитываешь, то хоть режь, а я все одно доложу князю, — сказал я, вставая из-за стола. — Только нынче я иду к князю и проведу два урока его недорослям. После и поем, авось метель успокоится.

— Мы обождем, во дворе и обождем, — чуть повеселел Тарасов, почуяв, что в его жизни забрезжил огонек.

— А ты наперед не радуйся! Думай, сколь много денег отдашь князю! — сказал я, одеваясь и грубо указывая своим гостям на дверь.

На самом деле, я кое что хотел предложить и Тарасову и после князю Куракину. Имение может быть очень даже успешным. Правда по всем прикидкам нужно будет на один год увеличить количество дней барщины до четырех, но переживут крестьяне. Я вот был поражен, что в имении трехдневная отработка на барщинных полях. Четыре, а то и пять — в иных поместьях это нормально. А тут только три, не взирая на то, что князь в долгах, он следует своим устремлениям просвещенного помещика.

Увеличение на один день барщины должно хватить для того, чтобы поднять ряд земель, сейчас проходящих по книгам, как луга. Но куда нужно более трехсот пятидесяти десятин для скота, которого, считай и нет? В барском ведении только двадцать три коровы, и то, в большей степени телки на мясо.

Уроки прошли обыденно, на завтрак меня не пригласили, а дворецкий Иван, только после занятий с детьми, представил-таки мне лакея, который должен был меня обслуживать. Еще, гад, извинялся, что одного слугу предоставляет, что позже девку какую пришлет. Ну да, ладно, мне то что нужно? Чтобы было тепло, да еда. Ночные горшки я как-то смущаюсь доверять кому бы то ни было, а убраться в комнате всегда смогу, потому как привычен не сорить.

Меня ждали. Действительно, метель чуть утихла и было вполне нормальная погода, чтобы прокатиться по деревне. Так-то были видны крестьянские дома и они кажутся не такими и плохими, но я хотел увидеть, что у крестьян есть и какой быт.

Мы поехали на санях, хотя вполне можно было и пройтись. Или нельзя? Дорожки никто не прочистил, так что сугробы были серьезные и передвигаться по ним без лыж или снегоступов было бы опрометчивым. Так что лучше на санях.

Мне понравилась деревня. Крестьяне были не забитыми, общались без излишнего раболепия. Тут, на Слабожанщине, наверное, еще не такие глубокие традиции крепостного права. Не так, чтобы и давно, эти люди были еще свободными, при Елизавете Петровне начался процесс их закрепощения. Учитывая, что в деревне оказалось немало сербов и других представителей балканских народов, поверивших России в ее «греческом проекте», закрепощение их происходило в первом поколении. Чуть позже удивили, что были тут и свободные крестьяне, пользующиеся землей по аренде.

Большая кузница, водяная мельница, хотя по бумагам, должно быть две и одна поломанная. Есть и лесопилка. Но главное, что смягчало мое рвение — люди. Они жили не так и плохо. Одна корова на семью может не получалась, но было близко к этому. Имелись у крестьян и свиньи. И почему бы картошку не выращивать для корма хряков? Но никто заморские культуры и не думал высаживать.

— Сколько рублей вернуть можешь князю? — спросил я, когда уже засобирался назад, при этом груженный салом и вяленным мясом.

Я не отказывался, когда крестьяне угощали. Видел, что их дети с голоду не пухнут, так что можно и взять, чтобы меньше зависеть от доставки еды.

— Девятьсот, не более, — отвечал приказчик.

— Вечером придешь ко мне. Составим прожект. Попробую уговорить его светлость Алексея Борисовича, чтобы деньги эти пустил на развитие, — обнадежил я Тарасова, не будучи уверенным, что из затеи что-то получится.

Но начинать влиять на мнение князя нужно с малого. Если получится сейчас убедить, а, главное, чтобы позже не разочаровать, то это будет реальным шагом для достижения целей. После, очень рассчитываю, прицепом ехать вслед Куракина, иногда, или часто, подталкивая его вперед

*………….*……………*

Петербург

24 февраля 1795 год (Интерлюдия)

Две комнаты, находящиеся рядом, буквально через небольшой зал, но такие разные. И дело не в цветовой гамме бархата, которым были обшиты комнаты, или мебели, а в царящим настроении. Две комнаты были объединены лишь одним… Это не характеристика, никакая вещь, не предмет, а человеком, чье зримое или незримое присутствие было в двух помещениях. Сейчас Россия управлялась по такому принципу: Екатерина управляет Россией, а Платон Зубов управляет Екатериной.

Граф Платон Александрович Зубов объединял две комнаты, периодически находясь то в одной, то в другой. Одно помещение озарялось улыбкой повесы, ставшего самым влиятельным человеком в Российской империи, другая комната чувствовала скорбь и сочувствие от любящего человека.

Платон любил Екатерину. Ее ли? Может все, что было связано с этой женщиной, все те возможности, которые давала любовь: деньги, власть, лесть. И если все перечисленное в наличие только благодаря этой женщине, то, да — он ее любит.

Молодой, особенно относительно старушки-императрицы, человек, имел яркую внешность. Его рыжеватые, а, скорее, чуть выцветшие светлые волосы было невозможно не заметить. И дело не только в странном цвете волос, сколько в той пышной копне, трепать которую так нравилось императрице. А еще он был статен. Высокий, стройный, только с чуть выпирающим животом, но без этого атрибута Платон казался бы худощавым и несколько болезненным.

Зубов всегда одевался так, что из сотни придворных, стоящих рядом, глаз падал только на его, а после иные уже не замечались, являясь блеклыми точками. Никто более не мог позволить себе рядится под павлина, но вот этому человеку, подобное шло, что не могло не вызвать удивление и досужие разговоры.

Но каким же он был актёром! Екатерина сперва насмехалась над многими ролями, которые играл перед ней молоденький красавец, а после так привыкла к нему, что не находила лучшего развлечения, чем общаться с Платошкой, быстро становящимся для всех, кроме императрицы, Платоном Александровичем. Екатерина Алексеевна не принимала тот факт, что она уже давно увяла, не то, что поблекла красота, которой, по сути, не так чтобы много было и в молодые годы, а шарм, флер женщины, плотным туманом окутывающий ее ранее, — вот что кануло в Лету.

И Платон был напоминанием всего того, чего с Екатериной не случилось. Она не имела счастливой молодости. После государственного переворота приходилось неустанно лавировать, в том числе и с помощью мужчин. Она боролась все время, терпела, прятала внутри себя истинные эмоции и чувства, лишь изредка выставляя их наружу. А этот паяц может себе такое позволить и это Екатерине нравилось в ряду прочего.

— Господа, не скучайте, но мне нужно проверить государыню, я скоро, — весело, задорно говорил Платон, встречая приятные слуху возгласы восхищения и непременного ожидания возвращения паяца.

— Граф, без Вас тоска мертвецкая, ждем, ждем прениприменно, но, конечно же, долг превыше, — щебетали женские голосочки, под одобрительные кивки их мужей или сторонних мужчин.

Быть рядом с Платоном Зубовым — это окно возможностей. После Григориев Орлова и Потемкина, не было такого мужчины, который имел такую власть, как Зубов.

По мере шагов и приближения к спальне императрицы, той самой второй комнаты, выражение лица Платона Александровича менялось. Вот ушло веселье, улетучилась игривость, лицо молодого мужчины стало все больше принимать серьезность. А в спальню к государыни входил человек, который чуть ли не плакал от скорби, что его любимая вновь приболела и нынче не может даже сидеть и со старческой улыбкой наблюдать за любимым арлекином-Платошкой.

— Любимая моя, но как же так… Я молю Господа, чтобы ниспослал тебе веселье и задор. Какие же у тебя красивые глаза, когда они смеются, — лил елей в уши императрицы Платон.

— Сукин ты сын! — прохрипела Екатерина Алексеевна и схватилась за копну чуть рыжеватых волос. — Ты что вновь принижаешь Павла? Не понимаешь, что он способен на безрассудство?

Платон не сразу вспомнил о каком именно сюжете идет речь, да и вовсе лишь предположил, что именно имеет ввиду императрица из череды шаржево-гротескной болтовни в адрес наследника, которую фаворит себе позволил. Ну было модно же выискивать, или же выдумывать неловкости Павла Петровича и после обсуждать это в обществе, как бы по секрету. А Платон был модником, более того, при русском дворе кое в чем являлся законодателем моды.

— Если ты, арлекин, еще где-нибудь скажешь о том, что я собираюсь отдать престол Александру, отправлю в Новороссию, — Екатерина вымученно улыбнулась. — Ты же у меня губернатор Новороссии? А все время подле меня. Так что смотри, работать заставлю!

Екатерина силой приблизила покорное и излучающее лицо Платона к себе. Зубову было больно, казалось, что клок волос вот-вот останется в руках старушки, все еще обладающей необычайной силой, особенно для своего возраста и болезненности, вопреки маленькому росту.

— Ты все понял? — с нажимом спросила Екатерина.

— Конечно, — чуть обидчиво отвечал фаворит. — Я же никогда тебя не предам. Жизнь свою положу.

— Я не желаю рассорить Александра с Павлом. Если раньше времени выйдет узнать о приемнике… — Екатерина замолчала.

У императрицы вновь разболелся зуб. Зубы — вот то, что постоянно мучило женщину с ранних лет. Даже императрица не может сделать так, чтобы эта боль не тревожила. Но не только зубная боль мучила Екатерину, куда более ее беспокоило то, как могут развиваться события, если прямо сейчас нарушить принцип престолонаследия, который, впрочем, она сама нарушила, заняв трон не по праву.

Да, есть закон еще Петра Великого, по которого правитель может сам назначить себе приемника, но Павел не такой уж и смиренный, чтобы не попробовать что либо сделать. Мало того, Екатерине докладывали, что более трех тысяч отборных войск Гатчинского гарнизона, с приданными пушками, могут использоваться сыном ненавистного мужа для взятия власти. Пусть случится так, что Павел узнает уже постфактум о том, что не быть ему императором, когда весь двор, гвардейцы, все узнают, а он, неблагодарный сын, будет маршировать в Гатчино. Так что завещание нельзя пока озвучивать.

— Ну, развлекай меня, пока медикус кровь будет пускать! — усмехалась императрица.

Екатерина знала, как Платон не любит видеть кровь, как он бледнеет, порой закатывает глаза, как девица с пережатым корсетом. Так что пусть уроком будет любимому паяцу.

Зубов смотрел в глаза Екатерины, стараясь не замечать, как лейб-медик Роджерсон делает разрез на вене правой руки, как подставляет тазик и туда стекает императорская кровь, ничем особым не отличающаяся от какой-нибудь иной.

— И еще, Платошка, я подумала и решила принять твое предложение. Займись расстройством помолвки Густава Адольфа с Луизой Шарлоттой. Пусть Александра выйдет замуж за шведского короля, — сказала Екатерина и выгнала прочь своего фаворита.

И вот шаг из спальни государыни, и в глазах уже не так чтобы много горечи, еще шаг, и настроение начинает меняться.

— А вот и я, господа и прекраснейшие дамы! Чем дальше будем развлекаться? — игриво говорил Платон, у которого из головы и вовсе выветрилось все то, о чем просила Екатерина.