Надрывы

Глава 16

Щербатые каменные стены проносились мимо капитана. Они, лихо лавируя в толпе, бежали к Южным Воротам, за которыми была река, мост и свобода.

— Скорее! — прикрикнул на остальных Стилдат, едва не столкнувшись с неуклюжим водоносом.

— Черт! — изумленно выдохнул Мелт, падая на грязную мостовую. Он попытался встать, но не смог — ноги, словно чужие, перестали сгибаться в коленном суставе.

— Скорее! — услышал он удаляющийся голос барда, но ничего не смог сделать.

— Спокойно, бесполезно что-либо делать, — флегматичный голос без тени насмешки неприятной холодностью резанул по ушам.

Капитан обернулся: в трех метрах от него, невозмутимо скрестив руки на груди, стоял человек в длиннополой рясе. Капитан был откинут назад, открывая взгляду длинные, тщательно ухоженные каштановые волосы и глаза… странные бесцветные глаза, в которых ничего кроме безразличия и легкого налета удовлетворения не читалось.

— Спокойно, с замороженной межсуставной жидкостью еще никто не бегал, — вновь повторил человек.

Капитан медленно потянулся за "Беретой", но только он ухватился за рукоять, как и руки совершенно онемели.

— Нехорошо дергаться, — мягко пожурил человек, позволив губам сложиться в прозрачную улыбку.

Мелт глухо застонал, чертыхаясь и матеря все вокруг последними словами. Цоканье копыт неумолимо нарастало…

— Держись! — услышал он крик Корни, а потом увидел стрелу, пролетающую над ним. Как-то неестественно медленно летела стрела, пущенная из лука, словно в вязком киселе, а не в воздухе. Она все замедлялась и, не дотянув до человека в рясе метра, бессильно упала на брусчатку.

Человек в стремительном движении развел руки, прикрыл глаза на секунду, а потом яркий шар огня вырвался ниоткуда, набирая скорость, расплываясь в воздухе, он устремился навстречу Корни. Пламя менялось, изгибалось в дугу, охватывая все большую область пространства и как бы отрезая пути к отступлению. Казалось, еще мгновение — и все, неминуемая смерть. Но огонь, едва коснувшись руки юноши, бессильно померк и сжался, словно пес при виде сердитого хозяина, а потом и вовсе исчез без следа.

Корни, не замечая случившегося, бежал к капитану, следом, обнажив длинный меч, упруго, словно кошка, двигался Стилдат. Человек в рясе слегка удивленно вскинул брови, но действовал быстро и четко, проверенным заклятьем, после которого юноша и бард так же, как и Мелт, нескладно рухнули на камни мостовой.

Тень торжества мелькнула на непробиваемом лице, после чего человек в рясе несколько расслабился, но цепко контролировал все вплоть до того мгновения, как вся тройка, крепко связанная по рукам и ногам, была погружена на лошадей, словно тюки с провизией, да еще и оглушенная мастерскими ударами по затылку.

— Император узнает твое имя, Свейрат! — не скрывая радости, сказал ему сотник.

Свейрат чуть заметно улыбнулся, склонил голову и удалился. Сегодня начинали сбываться его мечты о великой карьере, сегодня он заложил первый кирпич в основание лестницы успеха, сегодня о нем заговорит вся империя…

А десять минут спустя через Северные Ворота на полном скаку пронесся отряд, стремясь как можно скорее доставить свой бесценный груз императору, который совсем, было, потерял надежду разыскать человека из кошмарных снов своей единственной дочери.

Сотник предвкушал награду, солдаты предвкушали поощрение… Свернутый, словно тюфяк, капитан успел подумать только об одном. Все его мысли занимал единственный образ — безликий образ неминуемой смерти. Опять оставалось надеяться только на чудо. Да, чудеса здесь не были редкостью, но… почему-то интуиция вяло шептала на ухо, что надежды нет. Капитан не привык на все сто доверять своей интуиции, но на этот раз почему-то верил твердо и на все двести.

***

— Мне нужна победа без единой капли крови, — император обвел взглядом слегка уставших волшебников, — без единой капли крови с обеих сторон.

— Но врата…

— Мне плевать на врата, мне плевать на способы, но победа нужна быстро и бескровно, ясно?

— Да, повелитель, — понуро кивнули маги.

— Думайте, у вас не более двух дней, — император небрежно махнул рукой, волшебники почтительно удалились.

Один. Опять игра, бесконечная игра в твердость, непробиваемость и жесткость. Привычная до омерзения, однообразная до крайности. Он даже поморщился. В самом деле, твердость была основной чертой его характера, но… как сложно ВСЕГДА быть твердым, как невыносимо не снимать маску властного безразличия, как уродливо все это.

Суетятся. Лицемерят. Восхваляют. Боятся… Да, зато боятся, хотя, может быть, и не уважают… Суки! — император сжал руку в кулак. — Дрянной театр с бездарными актерами! И все вокруг него, словно в идиотском до рези в мозгу фарсе.

Немилосердное солнце раскаляло голубизну неба, лишь подчеркивая ее безупречность своим матерым сиянием.

Он вновь поморщился, сузив глаза до двух едва уловимых щелок.

Голубой — цвет страха и поражения… Да, пожалуй, поражения он боялся больше всего. Поражение — воплощенное бессилие, концентрированная слабость, а все это он ненавидел люто, а потому боялся… Нет, он не боялся просто поражения, он боялся СОБСТВЕННОГО поражения, потери силы. Что он без СИЛЫ? Все тот же мелкий щебень на дороге истории. А если вместе с силой? Тогда краеугольный камень истории. А что, если НАД силой? Тогда он есть сама ИСТОРИЯ. Те, кто НАД силой, творят историю, кроят ее по собственному усмотрению, заглядывают в будущее и видят там отражение прошлого…

Император нахмурился. Кто же над силой? Кто творит мир? Не он… Может быть, пока?

Только это согревало его, только это пока… Потому что… если иначе, то… зачем? Зачем все это? Зачем весь этот дрянной театр? Ради чего? Зачем что-то менять, если нет цели?

Но цель была и очень четкая. Он хотел стать кем-то. Пока он был просто императором простой империи, дряхлой и гниющей, с затаенными язвами внутри. Он хотел стать лекарем для нее, для этой истерзанной временем старухи.

От старости нет лекарств, это известно всем, но он не верил и хотел найти такое лекарство. Он думал, что сможет, он верил, что сможет. А вера — страшная вещь… И грандиозно могучая. Только вера спасает там, где отказывается от попыток разум, где режется насмерть безумная надежда, где истекает кровью истерзанная душа.

Что меняет мир? Разум? Нет, он только шлифует. Надежда? Нет, она только сохраняет? Любовь? Ее вообще нет. Сила? Но что такое сила без всего остального? Только вера способна на все, только она меняет мир так, как будет угодно ей. Но вера одна ничего не может, ну, почти ничего…

Что помогает вере? Сила, которая значит что-то только с ней. Надежда, которая все время питает веру. Любовь, благодаря которой о вере не забывают. Ведь как приятно верить в любовь. Разум, ведь слепая вера подобна стихийному бедствию. Но даже без всего этого вера остается верой, только вокруг нее может сплотится все остальное.

Вера — это стержень, основа инструмента, который воздействует на мир…

Он помотал головой, словно наваждение какое-то, слова истины сами собой рождались в голове, без всяких усилий, словно кто-то хитрый и большой диктовал книгу жизни.

Император оглянулся. Никого. Только личная охрана. Только лес и невыносимо голубое небо.

В общем-то, все осталось, как раньше, за одним исключением: ОН ПОВЕРИЛ…

***

Странное ощущение… Что-то новое, но, в то же время, безумно знакомое, что-то необычное, но до боли очевидное.

Хайф не привык размышлять, он вообще не привык напрягать свой мозг, а тут обстоятельства буквально силой заставляли анализировать все происходящее.

Вот, к примеру, камень… Ну, камень, как камень, ничего особенного, а взглянешь как-то по другому — не камень словно, какая-то структура, наслоение на чем-то… и связи… Хайф прикрыл глаза и попытался легонько дотронуться до этих связей. Чем? Да ничем! Просто попытался представить, как эти связи лопаются, словно перетянутый ремень. Ничего. Хайф напрягся, повинуясь чьей-то воле. Воля? Что такое воля? Хайф использовал волю, ее и власть. Что-то получилось, связи, вроде бы, оборвались.

Он открыл глаза: на месте камня была кучка мелкой пыли.

Совершенно бессознательно Хайф совершил магическое действие — воздействие на материальный мир посредством манипуляций с явными параметрами астрала.

В мозгу замельтешили образы: элементы, структуры, подструктуры, базисы, основы, рваные ритмы, куски слов Силы, невербальные части заклятий, эерхоны, связи, методы и приемы, структурные формы описания мира, пути входа в астрал, стихии, направления…

Хайф застонал от ужаса: никогда его мозг не принимал столько информации. Он, размышляющий порой лишь о способах заработка, через боль впитывал новые знания. Он, думающий только о том, как бы полегче провести еще одну ночь в пустыне, просто не мог понять все так быстро…

Впрочем, стихия не торопилась, у нее была целая вечность впереди, да и продление жизни своего воплощения не было чересчур сложным делом.

Хайф, оправляясь после взрывного напора нового, помутненным взглядом смотрел вперед и глубоко дышал. Воздух ободрял его, наполняя перегруженный мозг силой и новыми возможностями. Хайф глубоко дышал и ни о чем не думал, полностью расслабившись, все тревоги ушли, вся боль бесследно исчезла, растворившись в горячем и сухом воздухе пустыни. Умиротворенность во всем ее неприступном величии овладела Хайфом. Он с улыбкой оглянулся на погонщиков, с улыбкой посмотрел на солнце, с улыбкой словил взглядом порыв ветра и расхохотался. Он безудержно смеялся над этим миром, над этой жизнью, осознавая всю ничтожность, притворность и глупость существования. Жизнь без цели! Это уродство! Он не жалел никого, потому что нет ничего отвратительнее жалости, он не питал ненависти к каждому, потому что глупо ненавидеть бессильных, он просто не замечал их всех, этих бесцельно существующих людишек.

Его жизнь приобрела смысл, он понял свою цель. Или не свою?..

***

— Все вопрос времени, мой мальчик, — мягко повторил Эркон, присаживаясь на край стола, — время всегда все расставляет по своим местам, даже совершенно запутанные вещи.

— Да, конечно, — нетерпеливо кивнул Аркин, — но надо же что-то делать, что-то думать, как-то искать! Надо помочь, в конце концов, этому времени!

— Помочь-то можно, даже необходимо… Только все это более чем непонятно и странно…

— Что такое Безымянная Книга?

— Миф! — не раздумывая отмахнулся Эркон, — сказочка, красивая и страшная, для увлечения зеленых адептов. Мол, надо изменить сард'эн не меньше, чем на три эрна! Просто милое дело менять так сард'эны! Да их видят-то единицы! А еще и менять могут вообще человека два-три… Ну, пять от силы!

Аркин промолчал, лишь слегка скептически ухмыльнулся в душе — этот миф сейчас лежал у него дома в тайнике за книжной полкой, совершенно осязаемый, читаемый и достоверный.

— Все-таки, что означает девятка? Почему девятка? Наверное, была и двойка, и тройка, и восьмерка…

— Да, это очень даже вероятно… — старик задумался. — Я что-то не припоминаю подобных случаев… Вот если бы узнать, что это за народ такой, с такими рунами…

— Еще бы! Это, возможно, прояснило бы многое.

— Надо заняться этим серьезно! Если приблизительно определить возраст этой книги, то относится она ко второй или даже к концу первой эпохи… Кто же там жил?

— Да мы вообще о первой эпохе не знаем ничего!

— Ну, людей-то там еще не было, а вот эльфы жили. Их тогда еще высокими не называли, просто эльфами.

— Ладно, а еще?

— Еще? — старик поморщился. — А вот кто там еще жил, не знает, наверное, никто…

— М-да… — саркастически ухмыльнулся Аркин.

— Может, это какой-нибудь эльфийский диалект?

— Ни малейшего сходства ни с одним из ныне известных, да и руны какие-то грубоватые, простые, правда, чем-то привлекают… — Аркин задумывался, — непонятно… чем же? Доверительные они какие-то, хочется им верить.

— Вера — не лучший помощник разуму, — наставительно пробурчал Эркон.

— Неужели ничего нет о первой эпохе? Там же были эльфы, должны были остаться их письмена!

— Эльфы-то были… А еще в конце второй эпохи была такая война, по сравнению с которой все остальные — бледная тень. Тогда магия была другой, не чета нынешней, и сард'эны поворачивали не на два-три эрна… Нет достоверных сведений, но тогда мир едва уцелел… Вроде бы сам Творец вмешался, покинув свой Хэйран, чтобы спасти Рейнар. Погибло все… Почти все эльфы пали, города лежали в руинах, знания терялись, книги… Книги исчезли, лишь малая толика осталась, редчайшие они ныне вещи. Тогда Творец, по преданию, и гномов создал, чтобы города помочь восстановить, а гномы-то себе на уме оказались: ушли в горы и там жили. Видно, и у Творца промахи бывают.

Ну да я совсем отвлекся. Можно кое-что найти по первой и второй эпохам. Но где, я не знаю. У меня кроме вот этой непонятно чьей книги нет ничего, в Академии и подавно нет, да и нигде в Империи, видимо, не сыщешь ты книги на эльфийском, касаемо этих эпох. Впрочем, я историей не больно-то интересовался, так что нужен тебе более сведущий, нежели я, а магия тут бессильна, нет у нас пока доступа ко времени, великая загадка оно для нас. Да… — старик задумчиво покачал головой, углубившись в собственные переживания.

— Но ведь есть "книга мировая", эльфами в конце четвертой эпохи написанная, там все есть, от первой эпохи и до конца четвертой…

— Ты ее читал?

— Конечно!

— Сколько там страниц про первую эпоху?

— Ну… С десяток…

— А про вторую?

Аркин поджал губы:

— Чуть более двадцати…

— То-то же… И правды в них, верно, с листок, не более.

— Неужели и эльфы не знают всего?

— Ну, всего-то, видно, никто не знает, а эльфы знают многое, да уж скрытны они не в меру. Думаешь, эта книга просто так к людям попала? — старик хитро прищурился. — А если ее специально написали именно для нас? Да, несоответствий в четвертой эпохе там нет, а вот в третьей есть вещи, которые не совпадают с другими источниками. Так что не все там чисто, я бы таким книгам не верил, уж больно их много в империи есть, неспроста это…

— Что же делать? — несколько растерянно спросил Аркин.

— Трудное дело у тебя, и не знаю даже, чем тебе помочь, какой совет дать. Одно скажу, в империи нет такого человека, кто помог бы тебе, ни в Академии, ни на окраинах…

— А вне?

— Есть, видно, но где… не ведаю, ученик, того не ведаю…

— Что же мне делать? — растерянность сменилась легким страхом перед неопределенностью жизни.

Эркон поцокал языком, теребя бороду, и сказал наконец:

— Я давно подозревал, что сокрыт от меня твой путь, а коли путь ученика сокрыт от учителя, не имеет он права на обучение, не имеет права влиять на судьбу… Я и так допустил ошибку немалую, когда отослал тебя на встречу ар-Стальку, а ведь уже тогда не имел права на это… Нить Судьбы твоя невидима мне, а от того страшусь я ошибок впредь совершать. С сего дня не ученик ты мне более, твоя судьба лежит с моей в разных измерениях, нет у нас точек общих.

Сам ищи свой путь, Аркин Ларн, ибо не ведаю я, что посоветовать тебе. Чувствую вину немалую за то, что пренебрег порывом первым, отказать ведь хотел сразу тебе, а после решил попробовать, усомнился я в верности запрета того на ученичество… Зря сомневался, — старик тяжело вздохнул.

— Но…

— Без возражений, Аркин, — стальная воля мелькнула на миг в усталом старческом взоре. — Твой путь не ведом мне. Твоя судьба — потемки для меня. Сам решай, сам действуй, сам думай — ты, все-таки, лучший выпускник Академии… А теперь прощай, прощай, Аркин Ларн и… удачи тебе! — Эркон дар Строрк положил свою сухую руку на плечо молодому магу, сжал пальцы, потом повернулся и ушел.

Аркин постоял минут пять в тяжелом раздумье, со вздохом осмотрел библиотеку, провел рукой по корешкам древних книг на ближайшей полке, потом решительно выдохнул воздух и уверенной походкой целеустремленного человека вышел из дома своего уже бывшего учителя, который так ничему и не научил его. Хотя… Нет, все же кое-что осталось после него — Аркин поверил в себя. Своей судьбе он не верил, а вот в себя… Да, вера — плохая замена разуму, но вот если она станет лишь спутником, не пытаясь противопоставлять ему себя, перед таким человеком не устоят многие преграды.

Аркин вернулся домой и принялся листать Безымянную книгу. Он методично вчитывался в заклятья, которые пока не мог сотворить. Он упорно просматривал их, надеясь найти хоть какой-то ключик к разгадке и на сороковой странице обнаружил-таки заклинание, которое было ему под силу. Аркин обрадовался, но никаких комментариев не было, никаких объяснений, даже названия не было у этого заклятья, и он не мог представить, какое оно вызывает действие. Он осторожно отложил ликование в сторону и внимательно просмотрел всю книгу до конца — все остальные заклятья были выше пределов его сил.

Разум отказывался как-либо толковать это заклинание, тогда за дело взялась вера. Аркин верил, что ничего плохого не случиться, а потому глубоко вздохнул и совершил именно те действия, которые описывались в этом единственном коротком заклятье:

"Непосвященный в сущность, для тебя это. Лежит сард'эн равенства сил в центре квадрата из эерхонов стихийных, сдвинь его не два эрна в слабость. Лежит сард'эн вящей тревоги между эерхонами тьмы и мгновения, сдвинь его на эрн в силу. Обозначь себя линиями Силы, перекрести четыре стихии, не дыши и останови свое сердце и кровь в жилах.."

В тот же миг Аркин исчез вместе с лежащей на столе книгой.

***

Лес, мрачный и ненавистный, угрюмо преследовал Хранителя. Он окружал его со всех сторон и вовсе не собирался расступаться, услужливо предлагая выход, он вовсе не собирался редеть или хотя бы светлеть. Напротив, все больше елей, все больше сумрака, и даже запах гнили и влаги усилился.

Хранитель не то, чтобы не любил, он люто ненавидел лес. После хрустального горного воздуха лесной казался омерзительной кашей из отбросов, отвратной, густой и непереносимой. После необъятного простора гор лесная сдавленность, узость казалось ужасной.

Он физически ощущал недоверие леса, недоверие каждого убогого кустика, каждой жалкой веточки. Ели, словно вечные охранники, угрожающе шевелили разлапистыми ветвями, гудели языком ветра, бормоча проклятья. Лес не доверял Хранителю, он ненавидел его, но и боялся… Чувствовал силу.

Хранитель тоже чувствовал силу леса и его ненависть, но что поделаешь… Зеркало мертвой рябью отзывалось на все попытки оживить его, никаких вестей, никаких реголдов. Он третий день буквально продирался сквозь гущар, с трудом добывая пропитание. Лишь Седой Клинок на поясе согревал его, вливая свежесть в усталые ноги, наполняя уверенностью и надеждой обессиленное сознание.

Да, Хранитель мог проделать просеки в чаще без особого труда с помощью клинка и двигаться более комфортно, но он нутром чувствовал, что лучше этого не делать — лес не стерпит такого, а тягаться со всем лесом…

Хранитель прикинул, что до реки Морей он будет добираться не менее двадцати дней, это если все сложится как нельзя более удачно. А если нет… Это было слишком долго, он не мог себе позволить столько странствовать. А еще этот странный золотой дракон… Если он найдет его, то все пропало, потому что против дракона он не имел практически ничего, тем более этот дракон был отнюдь не простым золотым драконом.

А еще этот лес! Сколько он будет продолжаться? Конечно, тут опасность обнаружения низка, но это невыносимо — тащиться по мерзкому лесу!

К вечеру четвертого дня отчаяние подобралось вплотную к разуму и он хотел было начать делать просеки, но тут, словно по мановению волшебной палочки, лес расступился, оборвался совершенно неожиданно, а впереди открылось… озеро, а вдали виднелся берег, сплошь поросший густыми елями.

Хранитель ошарашено остановился и задумался, как бы ему побыстрее и попроще перебраться. Конечно, Седой Клинок многое мог сделать с водной стихией, он это средство Хранитель приберег на потом, а пока просто осмотрелся по сторонам: сплющенная хибарка испуганно жалась к лесу, словно страшась подступающей воды. В подслеповатом окошке виднелся маленький огонек, слегка разгонявший сгущающуюся темень. Хранитель, после некоторого колебания, двинулся к хижине.

Кривая дверь была незаперта, но он негромко постучал.

— Кто там? — услышал он недоуменный хриплый голос, который мог принадлежать как древнему старику, так и просто больному мужчине.

— Не здешний я, заблудился, — как можно доверительнее ответил тролль, напуская на лицо безмерную усталость и блик радости от встречи с человеком.

— Проходи уж, болезный — прохрипел голос.

Хранитель толкнул дверь и вошел внутрь. Обстановка была, мягко говоря, бедной: черный от копоти стол, нескладная печка, на которой и лежал хозяин, скамейка возле стола и гора посуды — вот и все убранство. Под потолком висело несчетное число пучков каких-то трав, а свет давала внушительная восковая свечка в изящном канделябре на вид из чистого золота — это был единственный предмет, который поразительно выбивался из общей картины бедности и грязи.

Человек на печке закряхтел и сел, свесив ноги. Хотя человеком он, видно, не являлся. Низенький, не более полутора метров ростом, с густой окладистой бородой, широкоплечий, руки ниже колен, узловатые и сильные, сам лысый, уши маленькие, неестественно прижатые к голове, и узенькие щелочки глаз, непропорционально мелких.

— Вот так гость, — с недовольством прохрипел хозяин, оценивающе глядя на Хранителя.

— Заблудился я… — развел руками тот.

— Да ну? — как-то недоверчиво сверкнул глазами хозяин. — Это ж где надо шляться, чтобы из Вечных Гор сюда забрести…

Хранитель напрягся, рука сама собой потянулась к рукояти клинка.

— Ты, тролль, не кипятись, не след нам с тобой враждовать, — примирительно поднял руку хозяин. — Не человек же я, али не узрел?

Хранитель молчал, но руку держал на рукояти.

— Ох, ты, горячий какой! — поцокал языком хозяин. — Ты мне не грози, не боюсь я. Смерти не боюсь, уж не ведаю, может, она и в радость мне. Леший я, али не слыхивал про таких? Мы никому особливо зла не чиним, коли не со злом к нам приходят, так что не хватайся за меч, не след… — леший вяло покачал головой. — Да и что я могу тебе сделать? Сила-то немалая в твоем мече сокрыта, не чета мне, не одолею я ее. А ты, часом, не перебраться ли желаешь? На берег противный?

— Желаю, — ответил Хранитель, несколько успокоившись.

— Ох, и непросто будет это, ох, непросто… — сокрушенно покачал головой хозяин.

— Отчего же? — удивленно вскинул брови тролль.

— Озеро-то не плавное…

— Что? — не понял Хранитель.

— Плавать по озеру-то возможности нет.

— Отчего же?

— Никто до берега не доплывал, гинули все, как тонули, но нет, кабы тонули, я бы знал. А так… просто гинули неведомо куда.

— И что, все время так было?

— Да где там, все время! — махнул рукой леший. — С месяц как будет! А, что там говорить! Ко мне тут раньше что ни день, так пара-тройка людишек заглядывала, травки какие целебные прикупить, от порчи какой излечиться… а ныне — никого, за цельный месяц только ты один и заглянул, а остальные сгинули в озере.

— Что-то ты темнишь… — подозрительно прищурился Хранитель.

— А раз темно, вон тебе лодка, у бережка стоит, и весла там имеются. Бери, не жалко! Только после на меня не пеняй! — рассердился леший.

Хранитель сверкнул глазами, выбежал вон и хибарки, отвязал лодку, сел в нее и начал быстро грести, удаляясь от берега.

Леший вышел на берег и с грустью посмотрел ему вслед.

— Олух, — прошептал он с безразличием, закрыл дверь и пошел спать.

Хранитель, спокойно работая веслами, доплыл до середины озера. А потом сумерки сменились мраком ночи и на спокойную гладь медленно опустился туман. Сначала легкий и прозрачный, он постепенно густел, белесые клубы становились серыми, грязными, словно ночь выстирала в тумане свое грязное белье. Хранитель заметил, что скорость замедлилась, он протянул руки и коснулся воды — она была вязкой, словно жидкий кисель, и теряла прозрачность. С каждой секундой она становилась темнее, пока, наконец, не приобрела матово черный цвет, абсолютно глухой и мертвый цвет ночи.

Хранитель не чувствовал присутствия магии, ни малейшего, но что-то было не так. Он перестал грести, тревожно озирался по сторонам, но туман стал совершенно непроницаем, даже поверхность воды на расстоянии трех метров не была видна.

— Что за ерунда, — пробормотал тролль, поглаживая рукоять Седого Клинка.

Время остановилось. Все застыло: ни малейшего порыва ветра, пелена тумана совершенно не менялась, лодка, словно вмурованная в гранит черной воды, не двигалась.

Хранитель испугался. Он с силой ударил веслом по воде — с вязким хлюпаньем весло погрузилось в черноту и по ней разошлись вялые круги.

— Ф-фу-у… — с облегчением выдохнул Хранитель. По крайней мере мир не застыл вокруг него.

Время шло, но ничего нее менялось. И вдруг, словно по мановению руки, туман исчез, резко и неожиданно. Яркое солнце, слепя и оглушая, ударило по привыкшим к темноте глазам. Закружилась голова, зеленые пятна пошли играть в пятнашки перед глазами. Хранитель прикрыл веки и подождал, пока все утихнет. Потом он открыл глаза: совершенно безоблачное небо, резкое солнце, бездвижная черная гладь озера и бесконечная пустыня до края горизонта.

Хранитель застонал, на глазах выступили слезы — он прекрасно понимал, где находится. Он прекрасно понимал, что если зеркало будет слепо еще дней семь, то ему конец, потому что от Мертвого озера до ближайшей обитаемой земли что-то около трехсот вершей.

***

— Продолжим, внучек, фундаментальные познания твои улучшать. Слушай внимательно…

"… Сущность волшебства есть сфера недозволенного для существ Тверди, ибо иначе чрезмерную власть иметь они будут, но само волшебство возможно для них, ибо иначе бледен и скучен был бы мир Тверди… Понятие, рекомое волей, есть условие непременное для деяний волшебных, токмо вольный достичь Свиры право имеет, но нет того у иных.

Свира есть свет мнимый, и имеет она частей счетное число. Части эти зовутся расвы, а в иносказании на Тверди их астралами нарекли.

Головная расва есть Нерушимая расва, ибо первая она и вся Твердь ею строится. Волшебники влияние на эту расву имеют и все дела их несложные токмо сквозь эту расву проворачиваются.

Эерхоны и сард'эны Нерушимую расву образуют, они суть загадка для мага, не ведают они природы их. Однако тайного здесь нет изначально. Эерхоны — суть элементарные параметры Тверди, сард'эны — сложные более параметры, но нет различия между ними, кроме трудности доступа ко вторым и легкости доступа к первым.

В Тверди отражение эерхонов и сард'энов — константы мира есть, и это магам ведомо, ибо не сотворить внятного заклятья без знания подобного…"

— Ты, внучек, слушай. Слушай, да запоминай. Много тут непонятного и нового для тебя, так что пока просто запоминай, а потом все повторим, вот тогда и вопросы задавать начнешь, а пока смысла в этом нет, ни к чему тебе в новом спрашивать, привыкай пока.