Надрывы

Глава 4

По пустыне шел юноша. На вид ему можно было дать лет семнадцать. Старый потрепанный камзол грязно-зеленого цвета, добротные сапоги, верно, из кожи оленя, простой безликий коричневый плащ, знававший лучшие времена, но при ближайшем рассмотрении можно было разглядеть сложную текстуру водоупорной ткани и почти стершуюся от времени вышивку — такой знак оставляли на своих изделиях высокие эльфы, которые, вроде бы, исчезли из Ренада навсегда. Темно-русые волосы, перехваченные на лбу простым кожанным ремешком, ровным каре ниспадали до плеч. Глубокие темно-синие глаза неотрывно смотрели на зеленый столб света. Правильный нос, резкие скулы и чуть волевой подбородок делали его лицо мужественно-красивым. Высокий и статный, он четко печатал шаги по вязкому осыпающемуся песку.

Всякий, кто встретил бы его, непременно указал бы на дворянское происхождение, несмотря на бедную одежду. Из-за спины торчали оперенные стрелы и добротный охотничий лук, не слишком маленькй, чтобы убойная сила была достаточно большой, но и не слишком длинный, чтобы не мешал ходить по лесу. На черном поясе с медной пряжкой с левой стороны висели "близнецовые" ножны для двух мечей, ярко-синие рукояти которых не производили впечатления особенно богатых. Но сами ножны были украшены золотом, да и кожа, которой они были обтянуты, казалась диковинкой.

Рядом с юношей беззаботно бежал лохматый серебристо-серый пес, высунув наружу влажный розовый язык, пытаясь этим хоть как-то сгладить немилосердную жару. Вдруг пес настороженно отстановился, принюхался и с лаем бросился вперед. Пробежав метров двести, он вновь остановился и лаем начал звать хозяина.

Когда Корни подошел, он увидел человека. Странная облегающая серебристая одежда покрывала все тело. Он лежал, уткнувшись лицом в песок, и не подавал признаков жизни. На запястьях обеих рук мерцали красными огоньками внушительные браслеты. Корни перевернул человека на спину. Копна коротких жестких каштановых волос, всклоченная борода, изъеденное песком лицо и губы, потрескавшиеся от сухости. Худощавое лицо с немного впалыми щеками, высокий интеллектуальный лоб. Тонкая линия жестких губ контрастировала с несколько мясистым носом. Глаза человека были закрыты, а дыхания не было слышно.

Корни наклонился и приложил ухо к груди: сердце билось как-то вяло и редко, но устойчиво.

— Жив! — воскликнул юноша, сдергивая плащ.

Через несколько минут он уже с трудом тащил человека по песку, аккуратно уложив того на старый эльфийский подарок своего знаменитого и опороченного деда.

Несколько километров по пустыне дались ему нелегко, тяжелый груз напрягал и мешал. Часа три с небольшими остановками на отдых шел Корни к мосту, пока не ступил на почерневший от времени бревенчатый настил. Бревна — не песок, и еле живого человека по ним не потащишь. Корни со вздохом взвалил бездыханное тело на плечи, сжал зубы и шатающейся походкой побрел вперед.

День клонился к закату. Багровое солнце лениво опускалось за далекий лес на западе. Ветер, до сих пор неспешно шумевший листвой деревьев, стих и заснул, оставив в покое и несколько высоких туч, которые недвижно застыли в темнеющей синеве неба. Природа замерла в вечернем ожидании ночи, когда вновь взорвется буйным ревом хищников, криками ночных птиц и предсмертными воплями их жертв. Днем природа предстает во всей красе, ночью — во всем могуществе. Днем она показывает, как умеет украшать и пестовать, ночью — как убивать и мстить.

Совсем выдохшийся Корни подошел к заставе. "Хоть бы они там все захмелели и заснули!" — с надеждой думал юноша, подходя к гипотетической границе империи. Но нет, навстречу вышел все тот же сволочной дородный десятник, скрестив руки на груди. На раскрасневшемся лице было написано самодовольное предвкушение новых потех над столь редким здесь путником.

— А… это ты, молокосос, — ехидно улыбаясь, сказал стражник, когда подошел ближе. — А кого ты там тащишь на горбу?

Корни не удостоил десятника даже взглядом, он решил просто пройти мимо, не обращая внимания на насмешки, но стражник был явно другого мнения. Он решительно преградил юноше путь и, зло сузив глаза, повторил:

— Кто это, я спрашиваю?! Отвечай! Или, клянусь императором, я арестую тебя!

— Я нашел этого человека умирающим в пустыне, если ему срочно не помочь, то он погибнет, — сквозь зубы процедил Корни, невольно останавливаясь.

— Что-то этот чужестранец мне не нравится… — с притворной подозрительностью пробормотал стражник, осматривая чуть живого человека. — Да и ты его, верно, не случайно встретил. Ведь знал куда шел? Зна-а-ал… А может, он шпион какой?

— Какой он шпион?! — едва сдерживаясь, в тихой ярости сказал Корни. — Я его чуть живым в пустыне нашел!

— А что ты там делал?

— Пошел посмотреть, что это за зеленое пламя…

— Ага! — торжественно крикнул стражник. — Условный сигнал! Нет! Я тебя арестую! И его тоже! — десятник указал на незнакомца.

— Дворян можно арестовывать только по личному распоряжению наместника, — тихо процедил Корни. Его губы презрительно сжались, обострились скулы и глаза, открытые и добрые обычно глаза злобно сузились, превращаясь в два гневных острых клинка из непревзойденной гномьей стали.

Десятник несколько растерялся, но тут же оправился:

— Хорошо, пусть так. Но вот его-то я точно арестую! — и он решительно сделал шаг к юноше, намереваясь притворить в жизнь свои намерения. Корни жестом остановил стражника и поманил его пальцем, намереваясь сказать что-то на ухо. Удивленный десятник тупо остановился и наклонился к юноше.

— Если ты его тронешь хоть пальцем, я намотаю твои кишки на свой меч, понял? — холодным шепотом предупредил стражника Корни.

Тот вдруг выпрямился, остолбенело постоял пару секунд, потом побелел, потом он, наконец, осмыслил всю дерзость и неуважительность поступка какого-то мальчишкии и стал медленно закипать. Слегка выпученные глаза наливались кровью, расширенные ноздри с шумом втягивали воздух, а лицо стало пунцовым, словно солнце, заходящее за лес. Десятник сжимал и разжимал кулаки, но слов не находил:

— Ты!.. Ты!.. — забрызгал слюной он, слегка приходя в себя. — Да я! Да… О-о-о!!! — стражник покачал головой. — На кусочки!.. — неестественно тонким голосом прокричал он. — В пыль! В порош… — десятник закашлялся.

Корни все так же спокойно смотрел на него, совершенно не беспокоясь о своей судьбе. Только легкая улыбка скользнула по сжатым губам.

Десятник, яростно глядя на юношу, крикнул в сторону заставы:

— Редьюр, Маари! Сюда, быстро! Здесь нарушитель!

Через пару секунд на несовсем твердых ногах, но бодро, выскочили двое солдат. Они тут же подбежали к десятнику и стали навытяжку.

— Ареестова-ать щенка! — скомандовал десятник.

Солдаты с готовностью обнаружили клинки и стали надвигаться на Корни. Юноша, до этого все еще держащий на спине полуживого человека, аккуратно положил его на землю, сделал шаг в сторону и стремительно выхватил дангиены. Голубой блеск лезвий отрезвляюще подействовал на солдат, они остановились и просяще заговорили:

— Но… начальник! У него гномьи клинки…

— И что? Он же молокосос! — проревел десятник. — Остатки роскоши богатого рода! Что он умеет?!

— Но… но мы не в форме… — умоляюще простонал Редьюр.

— А-а-а! Проклятье! Ну держись, щенок! Сейчас ты узнаешь, чего стоит десятник имперской армии! Щит! — скомандовал он, расталкивая солдат и обнажая свой длинный меч. Маари вынес небольшой треугольный щит, который как нельзя лучше подходил для одиночных поединков. Он не сковывал свободы движений, что очень важно в дуэли, но при умелом владении прекрасно мог послужить для защиты.

Корни стал в боевую стойку: левая рука ниже правой, перекрещиваясь. Десятник, напялив щит на левую руку, подобрался и атаковал первым. Корни левым клинком с легкостью отвел меч десятника, а правым быстро контраковал, но и десятник не сплоховал, шустро подставив щит. Корни резко атаковал классическим для парного оружия приемом — клинки шли в противоход друг другу, один сверху вниз, другой — снизу вверх. Десятник с огромным трудом сумел защититься, тем не менее, скользнув по щиту, один клинок все же достиг груди, но сила удара, уже смягченная щитом, была недостаточной для того, чтобы пробить панцирь.

Оказалось, что десятник намеренно слегка приоткрылся, чтобы юноша потерял голову, атакуя. Его ответ был неожиданным: длинный меч, обогнув запоздало вернувшийся в оборонительную позицию дангиен, чиркнул по руке, нанеся неглубокую, но протяженную рану. Левый рукав, чуть повыше локтя, тут же обогрился кровью. Но клинок не вывалился из вдруг ставшей непослушной руки, Корни лишь еще сильнее сжал зубы. Об решительных атаках сейчас следовало забыть, левая рука не могла действовать с былым проворством, а это было чревато.

Десятник хищно оскаблился и усилил натиск, ни на секунду не забывая о возможной контратаке. Его удары были сильны, но недостаточно стремительны, многолетняя служба на заставе не прошла даром, и он подрастерял ловкость. Через пару минут Корни стал уставать, кровавая рана и нелегкая прогулка по пустыне начинали сказываться. Десятник это тоже почувствовал, и его удары приобретали уверенность в победе. Один из них, особенно свирепый, пришелся как раз на чашеобразную гарду. Со звоном добротное лезвие длинного клинка раскололось надвое, более короткая верхняя часть отлетела метра на три, а в руке десятника остался тупой обрубок лезвия семидесятисантиметровой длины.

Десятник обомлел, тупо глядя на клинок, а потом с ревом бросил его в сторону, отпрыгнул в сторону и заорал:

— Меч! Быстро!

Корни ничего не стоило рвануть вперед и всадить ему свой клинок чуть повыше кирасы, но он остался стоять в оборонительной стойке. Ему претила сама мысль об убийстве безоружного, пусть и такого сволочного человека.

Десятнику было плевать на благородство. Едва почувствовав в руке рукоять нового клинка, он яростно бросился в атаку. Но эта атака были для него крайне неудачной: выпад был неточным, что позволило Корни его с легкостью парировать и, используя силу выпада, отвести меч десятника далеко вбок, правый же дангиен стремительно рубанул по локтевому сгибу, где пластинки накладок расходились. Десятник не успел блокировать такой уходящий удар, и лезвие гномьего клинка легко разрубило жилы, после чего правая рука десятника безвольно повисла, меч выпал, а сам он со стоном отбежал к заставе.

— Маари, Редьюр! Быстро арбалеты! Вгоните этому щенку пару стрел под ребра! — держась за руку, взревел десятник.

Солдаты спешно зарядили арбалеты и уже прицелились, ожидая команды начальника, но вместо команды услышали властный оклик:

— Арбалеты вниз! Именем императора, остановитесь!

— Стреляйте! — заорал десятник, дав пинка Маари.

Редьюр опустил арбалет, а Маари спустил тетеву. Стрела сорвалась к цели. Ларни, до этого неподвижно сидевший около человека из пустыни, впервые в жизни ослушался приказа хозяина. В затяжном прыжке он принял стрелу. Она вошла ему под правую лопатку на три дюйма. Пес взвизгнул, но приземлился аккуратно на все четыре лапы, после чего, скуля, повалился на левый бок. Корни закричал и рванул на солдат.

— Стоять! — уже совсем близко крикнул все тот же властный голос со стальными нотками.

Юноша поневоле остановился — он просто не мог не подчиниться, настолько этот голос парализовывал волю. Он обернулся и увидел всадника, влетающего на мост верхом на полностью черном великолепном жеребце. Всадник спешился и подошел к заставе.

Высокорослый, с гордой осанкой, твердым решительным шагом. Черный цвет преобладал в его одежде: строгий комзол был подчеркнуто простым, но отделанные серебром петлицы намекали на состоятельность владельца, длинный плащ, подбитый фиолетовым, человек решительно сдернул и небрежно бросил на седло, когда спешился, черные сапоги до колен имели серебрянные шпоры, какие разрешалось носить только высшим чинам империи, включая самого императора. На темно-сером поясе с правой стороны висели черные ножны, тоже отделанные то ли серебром, то ли атриллом, из которых торчала вычурная гарда, напоминающая дракона. На могучей груди болтался амулет в виде атакующего феникса, хищно сложившего крылья и выпустившего когти для последнего броска. Волосы, собранные в небольшой хвостик на затылке, также были совершенно черного цвета. Элегантная короткая бородка превосходно сочеталась с прической. Через всю левую щеку проходил глубокий старый шрам. Несмотря на все успехи магической медицины, этот человек либо не захотел от него избавляться, либо маги оказались бессильны, а это говорило о необычности раны. Но больше всего Корни поразили глаза. Сперва они показались ему светло-карими, но, присмотревшись, он понял, что это не так. Они были какими-то темно-оранжевыми, пылающими, постоянно меняющимися, словно неугасимое пламя горело внутри. От пристального взгляда в эти глаза становилось не по себе.

Но, в общем-то, этот человек не производил зловещего или, скажем, устрашающего, впечатления. Его лицо, скорее, было приветливо-настороженным, чем грозным. Правда, его голос развеивал всяческие сомнения насчет положения в империи, такие тона свидетельствовали о самой высокой должности, когда человеку повинуются беспрекословно.

Приблизившись на расстояние двух метров, человек в черном остановился и поинтересовался:

— Что здесь происходит?

Тон вопроса вывел десятника из состояния яростного ожидания, и он ответил:

— Этот щенок, когда мы пытались его арестовать, стал сопротивляться.

— Причина ареста? — голосом, не терпящим возражений, спросил незнакомец.

— Вот тот… чужестранец, — десятник указал на лежащего без сознания человека из пустыни. — А вы кто? — переборов страх, подозрительно спросил страж.

— Вам следует прибавлять "дуэн" при обращении ко мне, — сухо бросил человек.

Десятник побледнел: такое обращение могли требовать только магистры его императорского величества и редкие военначальники.

— Я Лайкон дар Вэнс, магистр империи по делам тайного сыска, — представился человек, небрежно доставая свернутый пергамент. — Вот приказ императора о немедленной доставке этого человека, — Лайкон указал на бездыханного капитана, — в столицу Сиел, — он протянул пергамент ошеломленному десятнику.

Тот осторожно взял свиток левой рукой и попросил Маари развернуть. Слова Лайкона в точности соответствовали написанному, а знак императорской власти — черный дракон, пронзенный неестественно огромным двуручным мечом — выжженный на пергаменте из чуть зеленоватой кожи молодого тролля, доказывал подлинность. Не успел стражник осмыслить всю невероятность приказа, как Лайкон достал еще один точно такой же с виду свиток и торжественно произнес:

— А этот молодой человек принят на службу его императорского величества и включен в состав личной гвардии его императорского величества.

На этот раз на Лайкона ошарашено посмотрели уже две пары глаз: к десятнику подключился совершенно изумленный Корни. Десятник дрожащей рукой взял пергамент, печать была, вне всякого сомнения, подлинной.

— Проклятье! — тихо прошептал он, возвращая свитки.

— Что, простите? — с притворной вежливостью поинтересовался магистр.

— Повезло щенку… — пробормотал страж, сдергивая накладки и осматривая левую руку.

Глаза Лайкона полыхнули как-то особенно ярко и презрительно сузились. Десятник уловил взгляд магистра и побледнел. Он вдруг понял, что совершил непростительную ошибку. Десятник плюхнулся на землю и запричитал:

— Простите, дуэн, простите глупого солдата…

— Это тяжкое оскорбление гвардейца его императорского величества, — тихо и холодно сказал Лайкон, отстраняясь от десятника. — За такие оскорбления неминуемо полагается смертная казнь, неминуемо.

— О! Дуэн! Мой разум помутился! Простите, простите!

— Корнуэлс, — обратился магистр к юноше, который уже вложил клинки в ножны и склонился над собакой. — Вы склонны даровать жизнь этому недостойному?

Корни отвлекся и с холодным презрением посмотрел в глаза пресмыкающегося десятника. Что-то запротестовало в его душе:

— Еще минуту назад я снес бы ему голову собственноручно, но безоружного… пусть живет, но если Ларни умрет, то я вернусь… — снисходительность, злоба и холодная ненависть переплетались в голосе юноши.

— Ты чересчур великодушен, Корнуэлс, — покачал головой магистр. — Но это не моя жизнь…

— Делайте с ним, что хотите, мне плевать на эту скотину, — бросил Корни, вновь наклоняясь над собакой.

— Дуэн! Пощадите! — пуще прежнего заголосил десятник.

— Будешь ли ты отрицать, что десять минут назад хотел беспричинно убить этого молодого человека?

— Но…

— Ты отрицаешь? — сурово спросил магистр, нависая над десятником.

— Но он оскорбил меня! — вскрикнул тот, — я ему сказал, что он шпион, а он, не опровергая, еще и оскорбил!

— Будешь ли ты отрицать, что преднамеренно подстрекал его на оскорбления? — и без того суровый голос Лайкона стал совсем жестоким и беспощадным.

— Но…

— Все ясно! — презрительно сказал Лайкон, резко выпрямляясь. В следующее мгновение его клинок со свистом рассек воздух, и голова десятника глухо покатилась по деревянному настилу. В мертвых глазах застыло чувство страха, бездонного, всепожирающего страха за свою жизнь.

На лезвии меча не осталось ни следа, ни единой капли крови. Лайкон лихо вложил его в ножны и повернулся к впечатленному юноше, тот никак не предполагал, что магистр так беспощадно решит дело.

— Клади этого человека на лошадь, а я псом займусь.

Корни с трудом взвалил тело на спину великолепного породистого жеребца и вновь вернулся к собаке. Магистр тем временем исхитрился достать стрелу и сейчас просто держал руку на ране.

— Что с ним? — с беспокойством спросил Корни.

— Ничего, сейчас побежит, — улыбнувшись, ответил Лайкон.

И действительно, через минуту пес, как ни в чем не бывало, вскочил на все четыре лапы, весело лизнул в лицо склонившегося над ним человека и завилял хвостом.

— Пошли скорее, нечего тут задерживаться, — скомандовал магистр, подходя к лошади и беря ее за узды.

Корни тоже поднялся с корточек и поспешил за странным человеком, который мог быть кем угодно, но только не магистром Лайконом дар Вэнсом.

— А куда мы идем? — спросил юноша.

— Сначала отойдем вон к тому леску, — магистр махнул рукой на лес, видневшийся вдали. — А потом я займусь твоей рукой и этим несчастным.

Корни решил подождать с распросами. Судя по всему, этот человек знал, что делать, и у него не было причин не доверять столь неожиданному спасителю.

Разношерстную компанию провожали протрезвевшие взгляды двух солдат, с ужасом вперившихся в черного человека, и остекленевшие слепые глаза десятника, чья голова лежала на дощатом настиле моста. Глаза были мертвы, но хороший некромант смог бы много почерпнуть из них. Ведь глаза — это не только зеркало души, они способны заглянуть в душу другому человеку, но сознание редко воспринимает эту информацию, часто откладывающуюся на более низких уровнях. Правда, хорошего некроманта тут недостаточно, нужен просто выдающийся. Но уж он-то был бы несказанно удивлен, расшифровав этот слой подсознания десятника. Он бы с ужасом отпрянул от отрубленой головы и постарался как можно скорее забыть все, что узнал. А если бы это не удалось, то он забился бы в самый последний тихий уголок и жил там в надежде, что его мысли не распространятся дальше в мир, потому что, если ТОТ узнает…

***

Высокий человек стоял у распахнутого настеж окна. Ветер, весело заигрывая с пурпурной мантией, окаймленной черным, обдувал каменное лицо, в точности такое, какое чеканили на серебряных империалах. Тонкие жестокие губы напряженно вытянулись в линию. Темно-карие, почти черные глаза не находили на чем задержать взгляд, беспокойно метаясь по деревьям, облакам и прохожим.

Строгий черный комзол, расшитый серебром и с серебрянными же пуговицами, перевитый серебром пояс с пряжкой в виде черного дракона, пронзенного огромным двуручным мечом. На голубой, как летнее небо, перевязи болтались ножны, из которых торчала элегантная гарда с большим изумрудом в навершьи. Каре темных коричневых волос перехватил узкий серебрянный ремешок с двумя перекрещенными мечами в центре.

Черный с серебром — цвета императорского дома. Никто не мог сочетать в своей одежде только эти цвета, кроме императора. Магистры носили алые шляпы или плащи, а еще более низкие чины и вовсе не имели права на серебрянные детали в своей одежде.

Император, казалось, кого-то ждал, нетерпеливо шевеля пальцами. Но только это могло выдать его волнение, непоколебимая поза и каменное лицо не выражали никаких эмоций.

Дверь бесшумно отворилась, и в залу шаркающей походкой вошел сгорбленный карлик. Его хищный взгляд отыскал императорскую мантию.

— Ваша светлость, — просипел карлик, низко кланяясь. — Первый маг прибыл.

— Хорошо, Гунли, — после небольшой паузы отозвался император, его голос был чистым и властным. — Пусть войдет.

Гунли вышел, тихо прикрыв дверь. Император вновь повернулся к окну, размышляя над сложившимся положением. Ход мыслей был прерван деликатным покашливанием. Император развернулся и коротким кивком поприветствовал первого мага империи Рэконала.

Для мага, особенно первого, Рэконал имел весьма импозантный вид. Ему можно было дать не более тридцать лет, что, конечно, не соответствовало действительности. Простая с виду серая ряса щегольски сидела на широкоплечем волшебнике. Впрочем, простой она была только с виду, изготовленная с вплетением особых волокон, она могла служить неплохой защитой владельцу, в том числе и от магических атак. На тонкой серебрянной цепочке висел ярко-желтый диск с гравировками особых символов четырех стихий, но он не обладал силой, просто был знаком высокого положения мага. Крепкая шея плавно перетекала в большую, правильной формы, голову. Короткий ежик русых волос, плотно прижатые уши, мягкий нос и пухлые губы производили впечатление этакого силача-добряка, но острые въедливые глаза, от взгляда которых перехватывало дыхание, полностью развеивали это впечатление: бледно-голубые, выцветшие и холодные, они неизгладимо меняли все. Только по глазам можно было понять, что этот человек жесток, безжалостен и умен, тогда как лицо говорило о доброте и участии.

— Мое почтение, ваша светлость, — с легкой улыбкой на устах Рэконал поклонился, прижав левую руку к сердцу. — Ваша светлость выразила желание видеть меня…

— Да, Рэконал. Это личное, негосударственное дело.

— Буду рад помочь вашей светлости, — маг вновь поклонился.

— Моей дочери ровно раз в неделю снятся кошмары. Это случается в ночь с седьмицы на новдень…

— Как давно? — перебил маг императора.

— Чуть больше месяца. Ей снится какой-то человек, но она не может его описать, только говорит, что он пришел за ней и скоро заберет ее.

— А что же придворные лекари магические?

Император грустно улыбнулся — это было первое проявление чувств с момента появления Рэконала:

— Они ничего не могут, даже образ того человека не могут достать из ее памяти, не говоря уже о более серьезной помощи. В общем, они в полном неведении.

Маг нахмурился, размышляя, и ответил:

— Ваша светлость, я боевой маг, пусть и самый лучший, да, я знаком с магией сознания, но…

— Ты должен попробывать, — твердо и непреклонно сказал император.

— Как будет угодно вашей светлости, — Рэконал поклонился, в душе пожав плечами. — Я попытаюсь…

Император тронул посеребренный шнур, и через несколько мгновений в зал ввели маленькую принцессу. Прелестное голубое платье, украшенное серебрянными нитями, подчеркивало свежесть, а пышную прическу венчала маленькая серебрянная корона. Две фрейлены тотчас же удалились по знаку императора, оставив их втроем в просторном зале.

Рэконал никогда не имел дела с детьми, тем более с принцессой. Он неловко присел на корточки и протянул навстечу ей руки:

— Подойдите, принцесса, я хочу вам помочь.

— Кто это? — слегка недоуменно и капризно спросила Кина у отца.

— Подойдите, Кина, он лучший маг в империи, — кивнул император.

Она медленно подошла и взяла Рэконала за руки.

— А теперь смотри мне в глаза и постарайся не моргать, — попросил маг, но через несколько бесполезных минут раскаялся, что упомянул о необходимости не моргать. Он понял, что принцесса не терпит каких-то запретов и сейчас, может даже не обращая на это особого внимания, моргала особенно часто чисто подсознательно.

Маг вздохнул, покачав головой, и сказал:

— Я прошу вас, принцесса, не моргать, а то ничего не выйдет.

Кина надула губки, но постаралась моргать как можно меньше. Маг довольно улыбнулся и вновь сосредоточился на глазах принцессы, нежно-зеленых, как и у матери.

После двадцати минут безмолвного напряженного созерцания принцесса, не выдержав, топнула ножкой и сказала, что больше так не может. Император кивнул, дернул эа шнур и вскоре остался наедине с Рэконалом.

— Ну что? — спросил император таким тоном, словно ему был совершенно безразличен ответ.

— Это ужасно, — маг хмуро покачал головой. — Там такое нагромождение, что я с трудом разобрался…

— Что-нибудь есть?

— Значит так, я не буду вдаваться в подробности, но нить судьбы принцессы связана с нитью судьбы какого-то человека. Я не успел уточнить ни его внешность, ни какие-либо данные, но вот оборвать, изолировать связь я попробывал.

— И что?

— Если все будет удачно, то кошмары не повторятся, но это зависит не столько от меня, сколько от провидения.

— Что ты имеешь в виду? — император насторожился.

— Нити судеб слабо поддаются любому влиянию, они очень инертны. Так что все возможно…

— А тот человек?..

— Я не успел проследить его образ, принцесса устала. Если кошмар не повторится, то все хорошо. Но если это все же случится, то необходимо будет еще раз встретиться с принцессой.

— Хорошо! — император коротко кивнул. — Я благодарю тебя, Рэконал.

— Все для вашей светлости, — поклонился маг и неспеша покинул залу.

Император походил немного, прислушиваясь к гулким шагам. Он устало закрывал глаза и скрещивал на груди руки. Он садился на трон, потом вставал и подходил к окну, не находя себе места. Он с неестественной для императора грустью смотрел на свою столицу через окно дворца, но тут же брал себя в руки и вновь ходил туда-сюда совершенно безцельно.

Император откровенно скучал…

***

За три часа перед заходом солнца во Дворце Заката стал собираться Совет. Двенадцать Зо-г-аров, наиболее мудрых и влиятельных во главе с самим Верховным собрались за огромным шестиугольным столом для обсуждения важнейших вопросов государственного управления.

Почтенные старцы и гордые рыцари собирались вместе. Опыт и расчетливость сочетались с решительностью и наглостью, вялые сомнения с безапеляционной действиенностью, приязнь с ненавистью, иногда плохо скрываемой вежливыми, притворно сглаженными фразами. Все было на Совете Двенадцати: и ложь, и обман, и правда, и интриги (где же без этого), и компетентность, и бездарность — словом, все. Не было только одного — глобальности. Когда-то на Совете решались судьбы тысяч и тысяч вассалов великого государства Зо-р-Ахиан, раскинувшегося на все Вечные, Рабарские и Рудные горы, когда-то в ожидании решений трепетали, затаив дыхание, горные гномы, люди и даже эльфы. Даже высшие эльфы, которых оставалось уже совсем немного тогда, зависели от решения Совета. А теперь… Теперь лишь восточная часть Вечных гор — вот и все владения Зо-г-аров. Ввиду малочисленности их армия была не в состоянии удерживать большие территории. Завоевать — да! Никто, ни один род войск ни в какой армии мира не может сравниться с Зо-г-арами. Закованные в атрилл рыцари практически неуязвимы. Лишь редкие, особо удачные клинки и доспехи гномов могут посоперничать с атрилловыми. В физической силе горным троллям нет равных, а в открытом бою один пеший зо-г-ар со своим любимым двуручным мечом без особого труда разберется с шестью-семью латниками имперской армии. Но десять тысяч… Этого слишком мало для охраны границ даже небольшого государства. Лишь неприступные горы, в которых испокон веков жили тролли, спасают Зо-р-Ахиан от порабощения.

Да, Совет уже не тот… Но не сегодня. Над столом возвышалась девятифутовая фигура Верховного. Небольшая, чуть сплюснутая сверху голова с маленькими остроконечными ушами, плотно прилегающими к ней, покоилась на внушительной шее. Мясистый нос по людским меркам был непропорционально огромен и уродлив, а землисто-серая кожа — какая-то грубая и шершавая на ощупь. Тонкогубый рот расплылся в холодной презрительной усмешке, обнажая мелкие желтые клыки. Темно-вишневая ряса, которую он одевал только на Совет, была подпоясана простым ремнем из человеческой кожи с атрилловой пряжкой в виде реголда. Реголд и атрилл — два символа могущества Зо-г-аров. Непобедимая птица — владычица воздуха, и непробиваемый металл — мечта оружейника. Конечно, на реголдов находился дракон или феникс, а на атрилловые доспехи — клинок из эурита, но это были настолько редкие в Ренаре явления, что не могли сломить господство птиц и металла. Верховный стоял, неторопливо осматривая собравшихся. Он знал, чем закончится Совет, и это знание основывалось не на пустом месте.

— Достойнейшие, я приветствую вас от имени Зо-г-аров, повелителей гор! — ритуальным приветствием начал Совет Верховный.

Все собравшиеся дружно встали и стройным хором ответили:

— Хвала Верховному Правителю Гор и окрестных земель от имени достойных сынов Зо-г-аров!

После приветствия все уселись. Верховный величественно осмотрел зал и заговорил:

— Много веков наш народ терпит незаслуженные унижения и оскорбления со стороны человеческого рода, не достойного существовать в этом мире. Много лет мы копим силы, тренируем воинов и строим планы, но наша армия по-прежнеми недостаточно сильна, чтобы на равных противостоять всей армии империи. Правда, есть одно "но"… Давно, очень давно, было произнесено Единственное Пророчество, которое предвещает крах империи людей и возрождение Зо-г-аров. Там ясно сказано, что это случится, когда над миром вспыхнет второе солнце и в пустыне расцветет зеленый цветок. Так вот, — Верховный сделал паузу. — Месяц назад над миром было два солнца, а вчера зеленый цветок осветил пустынные земли…

Верховный замолчал, чувствуя, что Совету нужно время для осознания этой вести. Роган возбужденно начал убеждать соседей:

— Это чистейшая правда! Солнце я сам видел, да и многие видели, хоть оно было не очень ярким. А цветок вчера… Да! Далеко отсюда, но он был! Это бесспорно! Там делал облет наш дозор и видел! Я сам убедился по его памяти! Да!

— Никто не сомневается в точности фактов, — проворчал Ар-Хек, самый старый Советник, голос которого имел огромный вес при принятии решений. — Но что нам следует предпринять? Ведь Пророчество ничего не конкретизирует…

— Война! — молодой Засухр, один из высоких армии, рубанул рукой воздух. — Седой Клинок принесет нам победу!

— Согласен! — крикнуло одновременно еще трое троллей.

— Лучше обождать… — осторожный Джах-летописец был как всегда в своем репертуаре.

— Раздавить их как клопов! — крикнул Засухр, свирепо зыркнув на Джаха.

Совет начал спорить, нестройно, взахлеб. Кто-то был за немедленную войну, кто-то говорил, что это все бред, кто-то утверждал, что немного подождать будет все же лучше.

Верховный поднял руку, и все стихло.

— Мы не будем устраивать обсуждение вопросу, который я сейчас вынесу на голосование, он слишком очевиден. Я спрашиваю вас, достойнейшие, будет ли война между зо-г-арами и людьми?

Десять сказало "да", двое — "против".

— Немедленно ли следует начинать войну?

На этот раз лишь трое высказались за сиюминутное начало боевых действий, остальные покачали головами.

— Тогда нам следует обсудить план подготовки и нападения на империю, — подвел итог Верховный.

— Но как? Как мы можем одолеть едва ли не полумиллионное войско империи? — изумился Ар-Хек.

— На это Единственное Пророчество не отвечает, — покачал головой Верховный. — Но что-то должно произойти…

— Что ж, пока наше нападение не имеет смысла, — пожал плечами Ар-Хек, — будем просто форсировать подготовку.

— Надо разработать стратегию сражения против превосходящих по численности полков людей. Возможно, было бы неплохо заслать шпионов…

— Это было бы великолепно! — перебил Верховного Фарсх-Кар, глава армии. — У нас явно недостаточно сведений об реальных способностях солдат империи!

— Джах, Совет поручает тебе сиистематизировать все сведения из архивов по имперской армии и представить доклад на следующем Совете.

— Мне поможет Вер-Хор, — Джах кивнул.

— Пускай, — разрешил Верховный. — Я думаю, разведчиков следует послать на реголдах, не так ли, Сен-Кар?

Главный специалист по реголдам откашлялся и сказал:

— Да, это быстрейший путь. И самый безопасный к тому же.

— У остальных никаких изменений в должностных обязанностях не будет. Только делайте все с расчетом на скорое начало войны. Да, Засухр, подготовь шпионов. А Роган пусть поработает над Зеркальной маской. Если ни у кого нет предложений, я закончу Совет.

Все молчали. Верховный встал, обьявил Совет Двенадцати завершенным и попросил остаться Рогана.

— Вот что, достойнийший, — сказал Верховный, когда они остались вдвоем. — У меня появилась мысль насчет Пророчества.

— Я весь во внимании, — Роган напрягся.

— Я думаю, что под разными отрядами подразумеваются другие народы Ренара!

— Но кто? — изумился маг.

— Ну… Возможно орки или темные эльфы…

— Орки? — маг презрительно усмехнулся. — Да эти твари не способны к союзу! Они тотчас же вцепятся в горло друг другу или нам! А эльфы просто гордецы, они нас презирают!

— Я согласен с тобой, достойнейший, — угрюмо покивал Верховный, но это обьяснение наиболее очевидно.

— Вполне может быть, — подтвердил маг. — Но я решительно не знаю, кто может вступить с нами в союз.

— Это-то меня и настораживает… — Верховный нахмурился, поднимаясь с трона. — Ты следи за состоянием. По-моему астралы дрожат в предчувствии чего-то.

— Нет, Верховный, астралы успокаиваются. А это что-то произошло уже давно. В тот день, когда второе солнце осветило горы.

— Но что это? — Верховный заинтересовался.

— Не знаю… — маг задумчиво покачал головой, — но это потрясло мир тонкостей и астралов.

— Будем надеятся, что эта Сила на нашей стороне. Ступай, Роган.

Роган ушел, а Верховный бродил по залу и думал: "Кто знает, на что способна эта сумасшедшая гадалка… Кто знает…"

***

— Миллорд, ссегодня рассвел зеленый ссветок. Мои наблюдатсели виидели столб изумрудного ссвета. Великая и сстрашшная пусстыня проссыпаятсся. Пора… — свистячий шепот Херва был еле слышен из-за шума дождя.

— Да, Хевр, пора… — Герк задумчиво посмотрел на иссиня-черное кольцо со сложным орнаментом, украшающее мизинец его левой руки: орнамент еле мерцал бледно-желтым светом. — Пора собирать силы. Отправляй гонцов!

— Сслушшаюссь! — Хевр низко поклонился и тихо удалился.

***

— А знаешь, кого люди поставили заправилой в мире? О, люди глупы! Только фортуну!

"…Провидение правит миром. Оно наматывает на жилистый кулак все нити, идущие от судеб людей, троллей, эльфов, гномов и вообще всех живых телесных и фантомных существ. Оно с легкостью дергает за эти тоненькие ниточки, направляя течение событий по определенному руслу. Оно с беззаботной улыбкой смотрит на копошащийся внизу мир, смотрит на войны, на смерти, на победы и свадьбы, на детей и стариков. Ему одинаково безразлично, что будет с теми или иными. Ему совершенно все равно…

Да, единственное свойство провидения, отличающие его от всесильного, всемогущего гипотетического правителя Вселенной — это полное отсутствие разума. Оно похоже на маленького ребенка, бездумно ломающего игрушку. Так и оно, все его действия совершенно случайны. Порой, разрушительны и нелепы, порой, благородны и выверены для глаз посторонних наблюдателей. Но это не результат работы мозга, это просто воля случая.

Да, провидение правит миром. Но правит ли оно хорошо? Нет. Тогда, может быть, плохо? Нет. А как же оно правит? Как слепой и глухой всадник, скачущий по ровному полю с разбросанными там и сям небольшими ямами и кочками. И, если бы поле было бесконечным, всаднику и его коню ничего не угрожало бы. Но нет ничего бесконечного во Вселенной, и поле кончается обрывом с одной стороны…

Да, проведение правит миром, но слепо и бездумно, не осознавая, что оно вообще существует и него есть какое-то занятие…"

— А они говорят, правит. Разве ж это правление, а, внучек? Вот и я говорю, так, баловство одно.