У кафе «Ландольт» майским утром остановились два человека. Оба молоды, но с бородками, и это сразу выдавало их иностранное происхождение. Вместо шляпы на одном, более плотном мужчине — шапка, слишком теплая для здешних мест. Он имел вид рабочего. Второй был худощав и носил очки, придававшие ему интеллигентный вид. Этот был без шапки и красовался, в отличие от своего светловолосого товарища, жгуче черной шевелюрой.
Мужчины оглядели дом. Пять этажей! Навес над первым этажом, где помещается кафе, внушителен, дает густую тень. Строги и массивны зеркальные окна с шелковыми портьерами.
— Войдем! — сказал светловолосый.
— А куда деваться? — улыбнулся его спутник.
Они вошли в кафе, сели за столик, заказали пиво и завтрак. Поели плотно. Потом подозвали кельнера.
— Скажите, где тут Сешерон? — обратился по-русски к нему худощавый.
Кельнер отвечал по-французски. Вмешался сидящий за соседним столиком человек, знавший оба языка. Кое-как россиянам было объяснено, как им добраться до Сешерона — пригородного района Женевы.
Расплатившись за завтрак, россияне скоро уже шагали к Сешерону. В Женеву они прибыли утренним поездом, местности не знали, по-французски не разговаривали и, проплутав по загородным улицам часа два, как-то сбились с пути.
Был жаркий день, оба уморились. Особенно распарило того, что был в шапке. Он присел на придорожный камень. Человек с шевелюрой увидел едущего по шоссе велосипедиста. Тот нажимал на педали так энергично, что не было смысла останавливать его. А жаль, очень похож на русского, мог бы все объяснить.
Вдруг велосипедист на полном ходу притормозил и слез с машины. Прозвучала родная речь:
— Вы что ищете, путники?
Человек с шевелюрой назвал улицу и номер дома. Не без труда выговорил:
— Шмен дю Фойе, десять.
— И кто вам там нужен?
— Человек один. Простите, а вы кто?
Приезжие внимательно оглядывали велосипедиста. Он, в свою очередь, изучал их лица и одежду. Потом спросил:
— Вы из России?
— Да. А вы, случайно, не на той ли улице живете? как ее?.. Шмен дю Фойе.
— Там. Вам именно в номер десять? В таком случае вы, наверное, ко мне, — сказал велосипедист и широко улыбнулся. — Я живу там. Пойдемте, товарищи!..
Так встретились на женевской земле два делегата второго съезда РСДРП с Владимиром Ильичем.
Человек с шевелюрой оказался делегатом от саратовской организации Лядовым. Второй, в шапке, — питерским металлистом Шотманом. Владимир Ильич знал об их предстоящем приезде, ждал их. Каждый день к нему на Сешерон тянулись люди. Лядов и Шотман были не первыми, — несколько человек еще до них прибыли из России с мандатами на съезд.
Выздоровев, Владимир Ильич не дал Надежде Константиновне и Елизавете Васильевне ходить по Женеве в поисках дешевой и удобной квартиры. Сам пошел искать.
Кое-что подсказал Плеханов, давний житель Женевы. Тот переезжал на лето с семьей в Клеран — дивное местечко на берегу Женевского озера. Георгий Валентинович звал туда и Владимира Ильича. Удивительно, до чего порой доходила у Плеханова забывчивость. Черновую редакционную работу надо вести, «Искра» должна выходить! А переписки сколько? И на носу съезд. Не так просто все.
— Ну, коли хотите оставаться, то ищите на Сешеро-не, — посоветовал Георгий Валентинович, — там почти загород. Тихо и спокойно…
Владимир Ильич отправился на Сешерон. Сел на велосипед и поехал. Прислала велосипед Мария Александровна. Один ему, сыну, другой Наде. Сэкономила из пенсии и сделала им подарок.
На улице Шмен дю Фойе Владимир Ильич наконец набрел на то, что искал. За палисадником — типичный швейцарский домик с островерхой крышей. Внизу — большая кухня с примыкающей к ней комнатушкой, на втором этаже — две мансардные светелки. Рядом — густой парк. Все устраивало.
Все… за исключением главного! За дни болезни Владимир Ильич еще больше убедился в своей правоте — не следовало переезжать сюда, в Женеву.
На первый взгляд казалось, стало легче выпускать «Искру», кончилась мучительная переписка между ее разбросанными по разным странам соредакторами. Теперь впервые за все время существования «Искры» они могли каждый день общаться, видеть друг друга, решать вопросы без излишней затраты времени и не совершая далеких поездок для встречи.
В Женеве жили уже и Аксельрод, и Потресов. Вся шестерка была в сборе. Типография для выпуска «Искры» нашлась без труда; тут выходило в разных, больших и маленьких, типографиях немало русских политических газет и журналов всевозможных течений — «экономистские», анархистские, эсеровские (в России недавно образовалась партия эсеров), духоборческие и всякие иные.
Набирать и печатать «Искру» тут было не сложно. А вести ее стало труднее, чем прежде.
Недоразумения в редакции «Искры» участились. При обсуждении статей для очередного номера на первом же совещании редакционной шестерки сразу пошла тяжба по наиболее серьезным статьям. Трижды в этот день шестерка раскалывалась при голосовании.
А единство в «Искре» в эти решающие дни перед съездом требовалось позарез. Доходили вести, что в России далеко не во всех социал-демократических организациях избирают на съезд искровцев. Но даже среди последних окажется немало тех, кого хотелось называть «мягкими», то есть не стойкими; а «твердых» будет не так много.
Вот почему Владимир Ильич так обрадовался приезду Лядова и Шотмана. Оба были искровцами. Все, что Владимир Ильич знал о них, об их работе в подпольных социал-демократических комитетах, позволяло надеяться, что обоих можно отнести к «твердым».
Дома он долго беседовал с ними. А те, рассказывая о жизни в России, о своей работе в подполье, ко всему приглядывались, и чувствовалось, их трогает более чем скромная обстановка квартиры и радушная простота ее обитателей. В комнате Владимира Ильича никакой мебели, кроме письменного стола, железной кровати, застланной пледом, двух-трех стульев да грубо сколоченной полки для книг.
Так же скромно была обставлена комната Надежды Константиновны, с той только разницей, что ее письменный стол был поменьше и не так завален книгами.
Но больше всего приглядывались гости к Владимиру Ильичу.
О нем эти люди не могли не знать: в России среди социал-демократов, особенно искровцев, тем более агентов «Искры» вряд ли кто-либо не читал «Что делать?» и более ранних работ Владимира Ильича. За зиму он успел опубликовать новую книгу — «К деревенской бедноте». Широкое распространение получило в социал-демократическом подполье «Письмо к товарищу», где Владимир Ильич снова коснулся жгучих вопросов строительства партии. Читали все многочисленные статьи Ильича в «Искре».
Но статьи в «Искре» шли без подписи. Что касается книг, то в России лишь одиночки угадывали, что Владимир Ульянов, знакомый многим по Самаре, Казани, Петербургу, есть тот самый Ильин, который написал «Развитие капитализма в России», и тот самый Ленин, книгой которого «Что делать?» зачитываются русские революционеры.
Только приехав в Женеву, узнавали об этом. А побеседовав с Владимиром Ильичем, долго оставались под впечатлением радостного открытия: так вот, оказывается, как живет и выглядит тот, кто так много сделал для партии! И оказывается, это он, а не Плеханов главный в «Искре»!
А в России, издалека, многим казалось, что именно Плеханов ведет «Искру», он — главная скрипка. Только тут, в Женеве, открывалось, кто есть кто.
— Так это вы «Катя»! — радостно говорил Лядов Надежде Константиновне и с чувством тряс ее мягкую руку.
Шотман, человек мастеровой и физически очень сильный, в благодарном порыве так сжал руку Надежде Константиновне, что она потом минуты три от боли дула на пальцы.
— А ведь я вас видел лет десять назад в Москве, — говорил Лядов Владимиру Ильичу. — Только я был тогда совсем молодым щенком.
Надежда Константиновна не отпустила, конечно, гостей без обеда. Ушли они после полудня. Солнце уже сдвинулось с зенита, было знойно. Женевцы, ехавшие или шедшие по шоссе, старались держаться тени. Лядов и Шотман шли по открытым для солнца местам.
Забыли про все. От обилия впечатлений голова шла кругом. Порой оба останавливались и начинали разбираться, все ли они рассказали, не пропустили ли чего-нибудь важного.
То Шотман, то Лядов восклицали:
— Постой! А вот еще про это мы забыли!
Оглядывались на давно исчезнувший из виду островерхий домик и, понимая, что возвращаться неудобно, шли дальше.
— Теперь ведь будем видеться с ним каждый день, — успокаивал один другого.
— Да, конечно.
— Это надолго. Пока соберутся все, пока съезд пройдет. Да, брат, повезло нам, надо откровенно признать.
На руках у Лядова и Шотмана была записка к Дейчу, жившему на одной из центральных улиц Женевы. Принимал и устраивал делегатов с житьем и питанием он, Лев Григорьевич. И делал он это толково, расторопно. Владимир Ильич точно разгадал в старике хозяйственную жилку.
Одновременный отъезд нескольких десятков активных социал-демократов из России был бы замечен охранкой. Ведь за малым исключением они были на учете, их знали. Поэтому выбирались из России делегаты большей частью нелегально и поодиночке. Уезжали поближе к западной границе, связывались с нужными людьми и в ка-кую-то глухую, темную ночь одолевали последние опасные версты, отделявшие Россию от Западной Европы.
А там, по ту сторону, в Берлине, сидел агент «Искры» Пятницкий и встречал тех, кто перешел границу. Избранным на съезд делегатам давались явки, деньги. Делегату говорили:
— Вот тебе швейцарский адрес и пароль. На месте все узнаешь.
Было святым обычаем: приехав в Женеву, каждый новичок из русских революционеров-эмигрантов шел сначала на поклон к Плеханову. Для русского социал-демократа он был кумиром. Некоторые делегаты и сейчас шли прежде всего к нему. Когда он приезжал с дачи в город, в дверь его квартиры на улице Каруж без конца стучались поклонники. А он не очень охотно принимал их. Предпочитал являться «народу» в залах кафе «Ландольт».
А там за столиками уже вовсю шли словесные перепалки. Спорили прибывшие, спорили местные эмигранты. Пенились пивные кружки, ароматно попахивал крепкий черный кофе, который подавался в изящных черных чашечках.
Войдешь в кафе, и сразу тебя обдаст этими запахами, оглушит разноголосицей, шумным хором голосов, звучащих вразброд. Один твердит одно, другой — другое. Вон в углу Бауман (вчера приехал из Цюриха) уже сцепился с кем-то из приезжих. Это бундовец. Николай Эрнестович встречался с ним лет пять назад в тюрьме. Оба тогда были узниками. Но это ничего не значит.
Бундовец отстаивает право своей организации — Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России — состоять в партии на федеративных началах. Бауман против «партии в партии». Это напоминает ему нечто вроде того, что существует в английской социал-демократической партии. Там тоже так: каждая организация самостоятельна, делай что хочешь. Но пусть бундовец не забывает, что в одиночку не побороть самодержавие в России.
— Только совместная борьба в одной шеренге совсем пролетариатом России открывает путь к свободе, — твердит Бауман.
— Нет, нет! — выделяется из общего гула голос Веры Ивановны. Она спорит с горячим кавказцем Зурабовым.
Тот гулко басит:
— А я говорю — да! Верьте мне, мадам!
— Я не мадам!
— Извините. Я хотел сказать — коллега.
Вот где Георгий Валентинович мог проявить себя во всем блеске! Трудно приходилось тем, кто с ним спорил. Его доводы бывали метки и часто неотразимы. Заходил сюда, в кафе, и Владимир Ильич. А Юлий Осипович, можно сказать, тут почти дневал и ночевал.
Зато Аксельрод обрабатывал делегатов у себя дома, он не выносил сидение и споры в шумном кафе. Предпочитал домашние обстоятельные беседы за чайком.
Но тех же самых людей часто можно было встретить на Сешероне, в домике у Владимира Ильича. Приходил сюда и сам Георгий Валентинович. Потому что здесь, в домике, особенно часты интересные и в то же время деловые разговоры и споры.
Большая кухня стала как бы своеобразным партийным клубом. Публика сидит на чем попало, стульев мало, мебели почти никакой. Устраивались кто на подоконнике, кто на ящике из-под книг, привезенных из Лондона. А иные, поговорив час-два стоя, шли в ближний парк или на берег озера, находившийся рядом, и там продолжали свои обсуждения, усевшись на скамьи.
Тут можно было увидеть много новых россиян. Землячку — активную искровку, еще молодую женщину с умным, строгим лицом. Астраханскую искровку Лидию Михайловну Книпович, очень хорошо работавшую для «Искры» с первых дней создания газеты. Брата Владимира Ильича — Дмитрия., приехавшего делегатом от Тульского комитета. Делегата из Баку Кнунянца. Члена Организационного комитета по созыву съезда Красикова. Он только что прибыл из России.
Елизавета Васильевна и Надежда Константиновна едва успевали всех накормить и напоить.
Как-то поздно вечером, когда кухня опустела, Владимир Ильич попросил Мартова, еще не успевшего уйти, подняться наверх. Там была рабочая комната Владимира Ильича.
Не успел или не хотел уйти еще один из недавно приехавших россиян. Это был Стопани, делегат от «Северного рабочего союза» — одной из крупных социал-демократических организаций России, давний знакомец Владимира Ильича и Мартова по Пскову. Владимир Ильич и его пригласил подняться наверх.
— Я насчет устава хочу посоветоваться, — сказал он, когда все уселись. — Набросок вот у меня новый. Не первый, — добавил Владимир Ильич, устало улыбнувшись.
Да, это был уже не первый набросок проекта устава партии, сделанный рукой Владимира Ильича. Он держал в руке несколько бегло исписанных страничек. Всего несколько. Но в них содержался итог громадного и длительного труда.
Собственно, основные идеи устава были заложены в самой «Искре», так же как и главные идеи уже выработанной редакцией программы. Весь сибирский план нашел в программе и в этих нескольких страничках проекта устава живое воплощение. Эти идеи вытекали из всех трудов, написанных Владимиром Ильичем в последние годы, из множества его статей в «Искре», сотен писем в Россию, частных разговоров и споров с товарищами.
Жаль, не было Глеба Кржижановского в те минуты, когда Владимир Ильич при свете лампы читал свой новый набросок устава. Глеб непременно сказал бы: «Удивительная, просто удивительная последовательность!» Во всем, начиная с сибирского плана, нет, впрочем, еще с значительно более ранних времен, еще, пожалуй, с 1893 года, когда молодой двадцатитрехлетний Владимир Ильич только что появился в революционных кругах Питера.
Глеб Кржижановский, сам тогда совсем еще молодой студент-технолог, сразу обратил внимание на эту черту в Ульянове из Симбирска, — «какая железная устремленность к цели!» Но Глеб был далеко. Он не смог приехать, остался в России, как и ряд других активных искровцев, — нельзя было там все оголять, оставлять подполье без руководства.
— Ну как, товарищи? — спросил Владимир Ильич, прочитав свои странички.
В уставе был пункт, которому он придавал особое значение. И словно предчувствуя, что на съезде вокруг этого пункта могут возникнуть большие споры, Владимир Ильич как бы заранее выяснял точки зрения товарищей. Он добавил шутя, но это прозвучало очень серьезно:
— Приходится делать своеобразную перекличку. И именно по этому пункту.
Юлий Осипович подхватил, тоже шутливо:
— Но мы не солдаты на поверке и не ученики, только что севшие за парты.
— Почему не солдаты? — все тем же добродушным тоном сказал Владимир Ильич. — В некотором роде солдаты.
— Ах, в некотором роде! — рассмеялся Мартов. — Ну, на такую формулировку я еще кое-как соглашусь.
В комнату вошла Надежда Константиновна. Ее лицо выражало беспокойство, хотя и улыбалось. Она сообщила:
— В одном из залов «Ландольта» сегодня дошло до драки, представляете? Сейчас проходили мимо соседи и рассказывали. «Ваши товарищи, говорят, любят доказывать свои доктрины с помощью кулаков». Горький юмор!
— Это, наверно, Зурабов, — сказал Стопани. — Кулаки у него литые из чистого железа! Я лично просто завидую.
Бородатый милый Александр Митрофанович каким был, таким и остался. Доброта и мягкость светились в каждой черте его лица. Эти три года он прожил в вечных скитаниях — то и дело приходилось уходить, скрываться от полиции. А глаза были чистые, ясные; нет, это был не загнанный человек, а твердый, убежденный революционер, которого невзгоды жизни и лишения только еще больше закалили.
Последнее время он жил в Ярославле и хорошо работал в «Северном союзе».
— Иногда нужны и кулаки, — продолжал он защищать Зурабова, — мне и самому иногда хочется дать кое-кому из наших противников в морду!
Раздался общий сдержанный смешок — не очень веселый. Владимир Ильич неодобрительно покачал головой. Эмигрантских потасовок на политической почве он не терпел, а в Женеве они не были редкостью.
— Ничего не поделаешь, у Зурабова кавказский темперамент, — весело сказал Мартов.
Из угла на него укоризненно смотрела Надежда Константиновна. Стараясь не глядеть на нее, Юлий Осипович протестующе пожал плечами: мол, при чем тут он? Не хотят ли его упрекнуть в том, что он голосовал за переезд в Женеву? Чепуха. В Лондоне тоже были бы драки.
— Страсти, страсти! Характеры! — произнес Юлий Осипович как бы в свое оправдание.
— Нет, страсти и характеры далеко не все объясняют, — возразил Владимир Ильич. — У нас уж был разговор на эту тему. Кстати, недаром утверждают, что самое верное и прекрасное средство для обуздывания страстей — это ясное понимание их. С Зурабовым и другими товарищами придется побеседовать. А пока давайте вернемся к первому пункту.
И Владимир Ильич снова обратился к своим страничкам. Перечитал первый пункт, четко и внятно выделяя каждое слово. В предельно сжатой, как пружина, формулировке говорилось: «Членом партии считается всякий, признающий ее программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций». Стопани попросил Владимира Ильича, снова прочесть этот пункт.
— Охотно, — согласился Владимир Ильич. — В нем суть проекта. Самая соль.
С особым ударением он перечитал слова: «личным участием в одной из партийных организаций». Вслушавшись в эту формулировку, Александр Митрофанович удовлетворенно кивнул.
— А как еще иначе можно? — спросил он и в недоумении развел руками. — Когда идет борьба, то кто может стоять вне партийной организации?
— Вот, вот, — улыбался Владимир Ильич, довольный, что Стопани сразу уловил главное.
— Конечно, — говорил тот, — носить партийный билет в кармане могут захотеть многие, а надо работать, организовывать рабочих, устраивать демонстрации, стачки, перевозить и распространять литературу. Иначе просто нельзя!
— Бесспорно! — подхватил Владимир Ильич. — Только в этом случае у нас действительно будет боевая партия пролетариата, а не клуб политических дискуссий, как кафе «Ландольт». Ну, а ты что скажешь, Юлий Осипович? — обратился Владимир Ильич к Мартову.
Юлий Осипович задумчиво морщил лоб.
— Я опять сильно похудел, правда? — проговорил он, проводя сразу обеими руками по впалым щекам. — Спать надо ложиться раньше, вот что. Да-с. А насчет проекта что можно сказать? Есть у меня кое-какие собственные соображения, и я их уже высказывал. Но будем считать, что прочитанный нам проект в данной стадии наиболее отвечает моменту.
Владимир Ильич усмехнулся:
— Ответ уклончивый.
— Ведь я не скрываю своих мыслей, — продолжал Юлий Осипович, задетый за живое.
Действительно, у него были иные соображения о характере устава, особенно по первому пункту. Юлий Осипович даже пытался набросать свой проект устава. Набросок получился неудачным, и он это сам признал. Особенно восстал Владимир Ильич против рыхлого и «расширительного» толкования принципа членства в партии, которым был проникнут первый пункт мартовского наброска.
У Юлия Осиповича этот пункт звучал так: «Принадлежащим к Российской социал-демократической рабочей партии считается всякий, кто, признавая ее программу, активно работает для проведения в жизнь ее задач под контролем и руководством органов партии». Получалось, что членами партии могут объявлять себя и люди, не состоящие в одной из ее организаций и не обязанные подчиняться никакой дисциплине.
Юлий Осипович не стал настаивать на своем проекте. Ему показалось, что вообще нет особой разницы в той и другой формулировке. И сейчас, снова повторив это, он сказал, что не возражает, чтобы именно набросок Владимира Ильича был предложен предстоящему съезду.
— Конечно, — закончил Юлий Осипович, вставая со стула, — поскольку императивные мандаты у нас отменены, на съезде у каждого будет право отстаивать свою точку зрения. Все-таки, что ни говори, — вдруг опять перешел он на шутливый тон, — а в Запорожской Сечи людям жилось не худо! Пей, гуляй, веселись! А позовут в поход, пойдут и лягут костьми.
— Э, нет! — вскочил Стопани. — Пошел двадцатый век, и в наш век Запорожская Сечь — это уже устаревшая романтика. Не должно быть удельных князьков в партии. Она слишком серьезный инструмент. Нам революцию делать!
— Правильно, — одобрил Владимир Ильич и тоже встал. — Ну, спасибо, товарищи!
Долго после ухода гостей в окне мансардной комнаты горел свет. Не спал Владимир Ильич, не спала Надежда Константиновна. Они обсуждали положение. Дело шло к стычкам куда более значительным, чем потасовки в «Ландольте». Закипали страсти, и все явственнее намечались два противоборствующих направления: за партию и против нее, но далеко не все в ту теплую июньскую ночь 1903 года это понимали.
Приезд каждого делегата колебал чашу весов то в одну, то в другую сторону. Мало-помалу определилось — искровцев явное большинство. Всего на съезде ожидалось около пятидесяти человек.
…Прошел июнь, а съезд все не начинался. Ждали еще не прибывших делегатов. Тем временем Землячка и Гусев — делегат от Донского комитета, один из руководителей недавно произошедшей в Ростове крупной рабочей стачки, договорились с бельгийскими социалистами об их содействии в проведении съезда. Помогал живущий в Брюсселе социал-демократ Кольцов, тоже делегат предстоящего съезда.
Когда Гусев вернулся в Женеву с извещением, что все удалось сделать, шел июль. Тем временем в залах «Ландольта» с нарастающей страстью велись словесные схватки.
В некоторых других помещениях Женевы устраивались для делегатов лекции и собеседования, которые Владимир Ильич не разрешал себе пропускать. Он часто сам читал лекции, а на собеседованиях не уставал разъяснять линию «Искры».
Ради конспирации съехавшихся делегатов разместили по разным уголкам Женевы и пригородным деревушкам. Но что сделаешь с народом — сколько ни толкуй об осторожности, тянутся друг к другу, собираются, образуют свои маленькие центры. Один такой своеобразный центр образовался в Милье, близ Женевы. А на улице Плен-Пале в известном среди русских политических эмигрантов пансионе мадам Моргар был другой маленький центр. Здесь жили Бауман с приехавшей к нему из России женой, Литвинов — заведующий экспедицией «Искры», Дейч, Воровский, Бонч-Бруевич и другие социал-демократы.
И продолжались без конца беседы и споры на квартирах у Плеханова, Аксельрода, Засулич, Мартова, Дейча, Потресова. И по-прежнему не затихали оживленные голоса в большой кухне дома № 10 на Сешероне и на скамейках тамошнего парка.
Мартов мог быть доволен. То, что происходило сейчас в Женеве, действительно напоминало Запорожскую Сечь. Группы, группы, группы. Юлий Осипович и был доволен. Но когда Владимир Ильич при встречах говорил ему:
— Ну что, «пируем»? Справляем «бал»?
Юлий Осипович отрицал, смеялся:
— Я ведь тоже за партию, Владимир Ильич!
— За какую партию? Пора задуматься!
На съезде предстояло все охватить «единой связью», Владимир Ильич так и говорил. Звеньями единой связи он называл программу, устав и сам съезд.
— Ну, начинаю переправлять делегатов в Брюссель, — сказал Дейч Владимиру Ильичу в один из жарких дней середины июля. — Даю команду. Благословите!
— Благословляю, — улыбнулся Владимир Ильич. — В добрый час, начинайте!
Вечером зашел Бауман. Ему поручено сопровождать в Брюссель группу делегатов, не владеющих иностранными языками.
Он сидел на кухне, пил чай с Владимиром Ильичем и рассуждал о составе делегатов. Бог ты мой, кого только среди них нет! Владимир Ильич молча прихлебывал из своей чашки.
— Удивительное дело! — говорил Бауман. — В России и у нас тут за границей масса отличнейших партийцев, а на съезде мы будем иметь дело с некоторыми лицами совсем не нашего круга. Случай — великая вещь в истории. Его величество случай!
Николай Эрнестович в веселом недоумении разводил руками: ну, в самом деле, зачем будут на съезде целых пять бундовцев? Или взять такой факт: в Питере могучий пролетариат, много видных социал-демократов, а вторым делегатом от Питера оказалась сестра «экономиста» Махновца! Ведь и он, ее брат, избран. А рабочих среди делегатов мало! Парадоксы истории!
— Да, маловато, — соглашался Владимир Ильич. — Кроме Шотмана, еще трое. И все.
После чая Надежда Константиновна позвала Владимира Ильича на прогулку. Вечер воскресный, надо и отдохнуть, сил набраться перед съездом. Завтра-послезавтра уезжать.
Пошел с ними и Бауман.
Шагая в город берегом озера, встретили Аксельрода и Потресова. Оба о чем-то спорили. На озере каталось много публики. Проехали на лодке Махновец, его сестра — Лидия Петровна, Зурабов и Стопани. Их спорящие голоса далеко разносились по озеру. Недалеко от улицы Каруж на углу видели Засулич, Мартова, Шотмана и Дейча. Последний с жаром убеждал в чем-то Веру Ивановну и неистово жестикулировал. На повороте к «Ландольту» наткнулись на группу делегатов во главе с Гусевым и Лядовым. Они обрадовались встрече с Владимиром Ильичем, и все вместе зашли в «Ландольт».
В кафе за столиком шли оживленные толки. Сегодня тут царило мирное настроение. Гусева потащили к себе какие-то делегаты. Владимир Ильич пожалел: хотелось поговорить с ним. Человек жизнерадостный, энергичный, интересный.
Бородатый, в очках, за которыми светились умные глаза, очень молодой, хорошо образованный, Гусев начинал революционную деятельность еще в петербургском «Союзе борьбы». Теперь это был зрелый профессионал. Все, что Владимир Ильич знал о нем, подтверждало, что Гусев из наиболее надежных искровцев. В ростовской стачке, прогремевшей на всю Россию, Сергей Иванович — так звали Гусева, — показал себя умелым партийным организатором. Тысячи рабочих участвовали в этой стачке.
Те, которые утащили к себе Гусева, настойчиво упрашивали его спеть что-нибудь. В конце концов уговорили, и тот запел. У Гусева оказался сильный, приятный баритон. Он спел две арии из опер, и все горячо принимали певца. На бис он спел «Нас венчали не в церкви». Владимиру Ильичу очень понравилось пение Гусева, и особенно его растрогала последняя песня. Надежда Константиновна радовалась, что он хоть в этот последний вечерок перед главной схваткой отдыхает всей душой.
Поздно вечером он шел домой к себе на Сешерон с Надеждой Константиновной и братом. Дмитрий Ильич рассказывал о сестрах, о матери, о жизни в Москве.
На озере пели. Вдали мягко рисовались зубчатые силуэты затонувших в ночной синеве гор, смутно выступали белыми пятнами дачи на берегу. Шагать бы, шагать по этой ночи и думать о людях одно только хорошее, доброе. Ведь все они неизбежно разные, и каждый спешит к своей цели, видит какую-то свою мечту в жизни. Люди разные, а связь между ними должна быть единой.
— Единая связь, — произнес громко Владимир Ильич, забыв, что он не с кем-то разговаривает, а отвечает своим мыслям. — Одна! Единая и сильная связь, — повторил он, удивив спутников, которые вели разговор в эту минуту о чем-то другом.
«Священный огонь», — подумала Надежда Константиновна и крепко прижала к себе руку Владимира Ильича, с которым шла рядом.
Выезжали в Бельгию тайно, небольшими группами. Во главе каждой группы ставили делегата, знающего языки.
Опустела редакционная комната при типографии, где печаталась «Искра».
— Уехали на дачу, — отвечали посетителям, которые приходили сюда искать кого-нибудь из редакторов. — Время летнее.
Делалось все, чтобы замести следы, не потащить за собой в Брюссель ищеек заграничного отдела русского департамента полиции.
Конечно, не все верили слуху об отъезде редакторов «Искры» на отдых. В русском подполье слова «на отдых» и «на дачу» означали просто «тюрьму». А здесь, за пределами России, что могли означать эти слова? Догадывались, конечно, в чем дело, но где соберется съезд, не знали.
Большое скопление россиян в одном поезде было бы замечено. Разъезжались поэтому в разных поездах и по различным, заранее разработанным маршрутам.
Путь лежал через Францию, Германию и Люксембург. Когда ехали долиной Рейна, дивные картины вставали за окнами вагона. На холмах в отдалении возникали причудливые видения средневековых замков с башнями, подъемными мостами и рвами, старинные монастыри.
Поражали крошечные расстояния, к которым россияне не привыкли. Не успели оглянуться, как очутились в столице Бельгии — Брюсселе.
После Женевы Брюссель показался большим современным городом.
Делегаты, не бывавшие тут прежде и мало знавшие бельгийские порядки, восхищались: вот где социалистам свобода! Никто их тут не гонит, не преследует, а лидер бельгийских социалистов Эмиль Вандервельде даже заседает в парламенте. В России это немыслимо, там нет парламента.
Когда сходила с поезда группа, которую возглавлял Владимир Ильич, кто-то из делегатов с облегчением вздохнул: слава богу, тут не придется придерживаться осточертевшей в русском подполье конспирации. Владимир Ильич взял этого товарища под руку и мягко сказал:
— В Брюсселе, который перед вами, написан «Коммунистический манифест», здесь развито социалистическое движение. Это верно. Но хозяин здесь — королевская полиция, а не социалисты. Так что не очень-то завидуйте, — закончил Владимир Ильич и рассмеялся. — И, пожалуйста, об осторожности не забывайте.
Действительно, неприятности начались с первых минут. Сперва забрюзжал бельгийский обыватель.
Идет делегат на явку к Кольцову (так было условлено еще в Женеве) и видит: на углу, недалеко от нужного дома, стоят Кольцов и его жена. Из толпы прохожих они вылавливали приехавших делегатов съезда, руководствуясь тем особым инстинктом, который позволяет россиянину безошибочно узнавать земляка.
— Постойте, товарищ, одну минуточку! — говорил Кольцов делегату и, волнуясь, начинал объяснять, что домой к нему заходить не следует, хозяйка его квартиры ворчит, не хочет, чтобы в дом ходили посторонние, и ну ее к черту — она еще может донести полиции, а это нежелательно.
— Так неудобно получилось, — с извинительной улыбкой вторила жена Кольцова. — Но мы нашли кое-что другое…
— Да, да! — перебивал Кольцов. — В гостинице «Красный петух» вас примут и устроят. Вот адрес.
«Красный петух» был недорогим, маленьким отелем, содержал его бельгийский социалист. Небольшие номера, обстановка скромная, на втором этаже — ресторан. Кто приехал и зачем — хозяину не было дела. Плату он получал, и это его устраивало. Через бельгийских социалистов нашли недалеко от «Красного петуха» и подходящее помещение для съезда, — очень скромное и неприметное.
…Как-то вечером Владимир Ильич и Красиков сидели за столиком в «Красном петухе» и обсуждали предсъездовские дела. Петр Ананьевич хорошо поработал в Организационном комитете по подготовке съезда. Объездил много городов России, потрудился, не считаясь ни с постоянным риском снова очутиться в Сибири, ни с лишениями, обычными для профессионала-революционера.
Случилось так, что из семи искровцев — членов Организационного комитета на съезд пока прибыл лишь один он. Среди прибывших трое были не искровцы.
Вот об этом и шел сейчас разговор между Петром Ананьевичем и Владимиром Ильичем.
— Вообще-то нас тут два искровца из членов комитета, — говорил Красиков, — но, увы, зашатались некоторые наши искровцы. Вот одна из них, извольте, — показал Красиков на вошедшую в зал представительную женщину в длинном темном платье и с высокой прической, — Александрова, которую вы хорошо знаете. Кстати, она идет к нам.
Вошедшая поздоровалась и подсела к столику, за которым сидели собеседники. У нее было властное выражение лица и самоуверенные, энергичные движения.
— О чем вы тут разговариваете? — спросила Александрова, и через минуту только она одна и вела разговор; всё говорила, говорила, и чувствовалось, привыкла, чтоб ее слушали.
Владимир Ильич, опустив голову, задумчиво трогал вилкой косточки в опустевшей тарелке, а Красиков, человек ершистый, иронически кривил губы и всем своим видом показывал, что не склонен терпеть замашек к «самодержавию» у этой дамы, но из вежливости к ее полу и годам не хочет спорить.
Екатерина Михайловна — так звали эту женщину — начинала революционную деятельность в Петербурге как народоволка. Два года отсидела в тюрьме, попала под Сольвычегодск в ссылку и тут примкнула к социал-демократам. Кончив ссылку, поселилась в Смоленске, стала активничать в искровской группе.
Владимир Ильич давно знал эту женщину и многие годы относился к ней с большим уважением. Он охотно привлекал ее к искровским делам. Но в последнее время, став членом Организационного комитета, она повела себя странно, и Владимир Ильич был ею недоволен. Любой активный искровец, привлеченный к подготовке съезда, хорошо знал, как трудно было добиться, чтобы количество делегатов искровского направления превысило на съезде число представителей других течений в русской социал-демократии.
Александрова вдруг словно забыла об этом. Ей показалось важным обязательно позвать на съезд кое-кого из одной заграничной группки социал-демократов, не имевшей никакого веса и совершенно оторванной от России. Состояло в этой группе всего три литератора, давно осевших в Швейцарии и, в сущности, никого не представлявших, кроме самих себя. Называлась эта группа «Борьба».
Владимир Ильич запротестовал против приглашения «Борьбы». Основные течения в русской социал-демократии на съезде достаточно хорошо представлены, и незачем из одних только соображений «полноты различных точек зрения» звать на съезд людей, которые заведомо будут мешать победе искровских идей.
Александрова и слушать не хотела никаких доводов разума — уперлась на своем, и все.
Отношения между ней и Владимиром Ильичем уже при отъезде из Женевы стали натянутыми. Своего Александрова не добилась, но ее поведение Владимиру Ильичу не понравилось.
Поэтому он и помалкивал сейчас, а она, словно никаких размолвок между ними не было, говорила как раз на «больную» тему. Мол, она знает, что состав делегатов съезда не совсем удовлетворяет Владимира Ильича и Красикова, и старалась успокоить их: ничего, мол, страшного нет. Кого из делегатов ни взять — все, почти все перебывали в тюрьмах и ссылке. Это кое-что да значит. При всех разногласиях и разноречивых взглядах на тот или иной пункт программы или устава, люди они, в конце концов, с революционным духом. Во всяком случае, серьезных возражений против объединения всех групп в единую партию пока не слышно, а что есть разные мнения, как она должна строиться, это другой вопрос.
— Вот именно, — перебил Владимир Ильич. — Извините, Екатерина Михайловна, в этом вопросе вся суть.
Тон у него был терпеливый, спокойный, и Красикова это удивило. Он знал, как велика тревога Владимира Ильича за исход съезда.
— Главное для нас сейчас — именно решение вопроса о строении партии. От этого зависит все!
— Ну что вы! — разводила руками Екатерина Михайловна. — Я знаю, что некоторые делегаты не согласны кое с чем в вашем проекте устава, но искровское воспитание побуждает их не противопоставлять вам свой контрпроект. Они готовы ограничиться предложением частных поправок к вашему проекту.
— Это кто хочет так поступить?
— А хотя бы Мартов. У него своя точка зрения, которую он собирается отстаивать. Я с ним говорила и думаю, он прав. Мне лично хочется его поддержать.
— Во имя чего? — усмехнулся Красиков.
— Из принципа! И не я одна стою за это, кстати говоря. Мы его поддержим.
— Кто — мы?
Владимир Ильич пристально смотрел на Александрову. Он не скрывал, что возмущен ее поведением. Но произнес почти спокойно:
— На съезде поговорим, уважаемая Екатерина Михайловна. Каждый сможет отстаивать свой взгляд. Но есть организация «Искры», которой вам следовало бы дать свои объяснения.
— И не подумаю, — усмехнулась Александрова.
— Ого, как безапелляционно! — произнес Красиков. Он сидел, засунув пальцы в кармашки своего пестрого жилета. — Право, женская психология прелюбопытна и в партийных вопросах.
— Оставьте, — пренебрежительно отмахнулась Александрова. — Все отлично знают ваш ядовитый язык.
Она обиженно поднялась со стула и отошла.
— Как хорошо, что она делегат с совещательным, а не решающим голосом, — сказал Красиков Владимиру Ильичу. — Эта дама задала бы перцу…
Владимир Ильич хмурился. Красиков предложил сыграть партию шахмат, и они пересели к окну, где на специальном столике с шахматными клетками уже были расставлены фигуры.
Красиков подолгу думал над каждым ходом, а Владимир Ильич, передвинув фигуру или пешку, принимался пристально разглядывать лица делегатов, шумевших в зале.
— Петр Ананьевич, — сказал он Красикову, когда партия была кончена, — знаете такое выражение: «спорить с пеной у рта»?
— Знаю, — усмехнулся Петр Ананьевич.
— Можете вы себе представить, что на съезде у нас дошло бы до этого?
Красиков захохотал, глаза его заискрились задорно.
— Пусть дойдет.
— Тогда будьте готовы. Через два дня открываем съезд.
— Я готов, — ответил Красиков.
От избытка чувств он хлопнул кулаком по коробке с шахматами. Звук получился такой сильный, что официантки у двери испуганно оглянулись. Странное впечатление, видимо, производило на них это множество бородатых россиян, шумно спорящих за столами.
На другой же день после разговора с Владимиром Ильичем Красикову пришлось дойти до «пены у рта». Накануне открытия съезда в «Красном петухе» собрался Организационный комитет.
На заседании Александрова потребовала пригласить на съезд одного из ярых противников «Искры» «экономиста» Кричевского. Удивительно, как Александрова тянула на съезд людей, которых искровцы менее всего желали бы видеть! Кричевский давно эмигрировал из России и был главным «столпом» «экономистской» газеты «Рабочее дело». С этим Кричевским «Искра» все годы вела борьбу.
Красиков, услышав о Кричевском, взвился на дыбы. Едко высмеял Александрову, обозвал Кричевского «пижоном» и сумел добиться отказа от приглашения этого человека на съезд.
Из «Красного петуха» Красиков после заседания бросился бегом к Владимиру Ильичу, остановившемуся с Надеждой Константиновной в небольшой гостинице.
— Грустная история, — сказал Владимир Ильич, выслушав Красикова. — Обидно, что среди нас оказались и такие искровцы, которые готовы ставить нам палки в колеса. Это победа сил ада. Их наступление усиливается, как я и ожидал.
— Мы дадим им бой! — воскликнул Петр Ананьевич. — Такой бой, что небу станет жарко!
Он шумно отдувался. Надежда Константиновна налила ему кофе.
— Пейте и успокойтесь, милый Петр Ананьевич, — сказала она. — Мы с Владимиром Ильичем всякое повидали на своем веку.
В дверь постучали. Вошла Засулич. У нее было дело к Владимиру Ильичу и, кстати, к Красикову как к члену Организационного комитета. Усевшись за стол и тоже глотая кофе, поданный ей Надеждой Константиновной, Вера Ивановна поинтересовалась: кто же откроет съезд? Есть ли уже договоренность?
— Есть, — ответил Владимир Ильич, ласково и как бы успокаивающе трогая руку Засулич. — Съезд откроет Георгий Валентинович.
Вера Ивановна хотела скрыть свои чувства, но выдала задрожавшая от радости рука. Смутившись, она тут же встала и взялась за шляпу.
— Я пойду в «Красный петух», — сказала она. — Там так хорошо! Русью пахнет! Я сижу там с утра до вечера и все слушаю, слушаю разговоры. Как славно среди своих!
После ухода Засулич Владимир Ильич обсуждал с Красиковым предстоящие дела. Он стоял за то, чтобы на съезде, после утверждения программы и устава, были выбраны для руководства партией две тройки: одна в Центральный Комитет, другая в редакцию «Искры», которая станет центральным органом партии.
— Я знаю, как много значит для Веры Ивановны и Павла Борисовича возможность приобщаться к русской работе через «Искру», — говорил Владимир Ильич, — но с группами мы кончаем, мы уже почти партия, а это совсем другое. Тут должны возникнуть совсем другие связи.
Он объяснял, почему именно считает разумным и необходимым при данных условиях ставить во главе партии для руководства ею две тройки. Одна будет теоретическим центром партии (новая редакция «Искры»), другая будет возглавлять всю организационную работу партии (Центральный Комитет). Создание двух руководящих органов на первый взгляд можно посчитать отступлением от принципа централизма, лежащего в основе того построения партии, которое должно быть утверждено на съезде. Но это только кажущееся отступление от правила. Оно учитывает временные и особые нужды именно российского социал-демократического движения. В стране самодержавия и политического рабства, при еще далеко не преодоленном идейном разброде внутри партии, пока нужны два таких центра.
— А что касается состава троек, — закончил Владимир Ильич, — то тут воля съезда. Все группы будут на съезде распущены. И наша искровская «литературная группа», и русская организация «Искры», и плехановская группа и так далее. И тогда уже не групповые, а общепартийные интересы должны нами руководить при выборе троек.
— Правильно, — соглашался Красиков. — В редакцию надо вас, Владимир Ильич, Плеханова и Мартова. Только ему следовало бы образумиться и не поддаваться опасным настроениям «болотной» части съезда, — добавил Красиков, имея в виду Мартова, — иначе и его сбросим. А в Центральный Комитет следует избрать прежде всего Глеба Кржижановского. Он в России очень авторитетен.
— Да, это очень хороший работник, — отозвался Владимир Ильич. — Но до выборов руководящих органов еще далеко. Сейчас главное — обеспечить принятие нашей программы и устава. Тут будет борьба.
Петру Ананьевичу понравилось употребленное Владимиром Ильичем в разговоре выражение «силы ада». Несколько раз повторив это выражение, он сказал, смеясь:
— Мы такое прошли, такое испытали, что никакие чертовы силы нам не страшны! Если уж самодержавие с его тюрьмами, нагайками и ссылками нас не сломило, то что еще может нас сломить? Ничто и никто!
Красиков ушел поздно. Когда за ним закрылась дверь, Владимир Ильич вдруг сказал, что пойдет к Мартову.
— Я ненадолго, Надя. Два квартала отсюда. Хочу поговорить с Юлием. Завтра, после открытия съезда, будет некогда, а может быть, и поздно.
Надежда Константиновна не стала его удерживать.
Она понимала, зачем он идет к Мартову. Он не смог поговорить с ним в эти дни из-за хлопот с переездом и бесед с делегатами. А поговорить с Юлием Осиповичем было о чем.
Они расходились во мнениях за годы совместной работы в «Искре» десятки раз, но непроходимой стены между ними не возникало. Они неизменно относились с уважением друг к другу и неизбежно общались между собой чаще, чем с другими членами редакции: черновую работу в газете, в основном, вели они двое, а не Потресов, не Засулич, не Аксельрод и тем более не Плеханов, не снисходивший до обыкновенной правки чужих статей. Несмотря на все уверения Плеханова и Аксельрода, что с переездом «Искры» в Женеву дело изменится, — в сущности, и тут ничего не изменилось. Редакционная работа и в Женеве всецело лежала на Владимире Ильиче и Мартове.
Теперь дело шло к тому, что Юлий Осипович мог стать рупором и орудием всей антиискровской части съезда. Удержать человека от губительного шага, не дать ему дойти до страшного порога — вот чего хотелось Владимиру Ильичу. Казалось, непроходимой стены еще и сейчас между ними нет.
Юлий Осипович сидел на кровати, он уже собирался лечь, когда пришел гость. Его лицо было необычно красным, он волновался, уверял, что все понимает.
Владимир Ильич сидел напротив на стуле с высокой спинкой и держал на коленях плащ и шляпу. Он тоже был возбужден.
Откровенно рассказав о вчерашнем разговоре с Александровой за столиком в «Красном петухе», Владимир Ильич спросил у Мартова, говорил ли он кому-нибудь, что хочет выступить со своими замечаниями при обсуждении устава.
Нервное движение бровей Мартова показало, что он это говорил. Не отвечая прямо на вопрос, Юлий Осипович стал доказывать, что он вообще не придает особого значения уставам. Есть ядро людей, пользующихся доверием остальных. Вот это и важно, а не устав. Под «ядром» он подразумевал шестерку соредакторов «Искры».
— Нет, это ошибка! — возражал Владимир Ильич. — Это та самая групповщина, с которой мы должны покончить!
Юлию Осиповичу вдруг стало холодно, он накинул на рубаху пиджак, и разговор продолжался.
Снова и снова напоминал ему Владимир Ильич великолепные слова Стопани, произнесенные еще так недавно в мансардной комнате на Шмен дю Фойе, 10: «Нам революцию делать!..» Это вырвалось из души и точно определило главный смысл и назначение устава, который должен охватить крепкой единой связью все комитеты. Разве не ясно, что свалить самодержавие и выполнить свою историческую роль авангарда рабочего класса сможет только сплоченная партия с обязательной для всех ее членов твердой дисциплиной?
Владимир Ильич спрашивал:
— Я хотел бы знать, что тут кроется? Боязнь дисциплины, единой связи?
— Чего мне бояться? — уклончиво отвечал? Лартов. — Страшного для меня после туруханской ссылки вообще нет ничего. Голода, холода, лишений не боюсь. Самодержавия тоже не боюсь. Оно будет сломлено. А что придет потом, то увидим. Во всяком случае в излишне строгих уставах я не вижу смысла, даже во имя революции.
Владимир Ильич встал. Вот где зарыта собака! Единой связи не хочет Мартов, боится ее.
— Юлий Осипович! Я не хотел бы, чтобы идейные разногласия развели нас по разные стороны баррикады. Но борьба имеет свою логику. Человек может иногда и помимо своей воли стать рупором чуждых сил…
Когда Владимир Ильич вернулся домой, было два часа ночи.
— Ну? — спросила Надежда Константиновна, открыв ему дверь.
— Впереди бой, Надя. И тяжелый! Очень!
Сидели на длинных, грубых скамьях. В зале (здесь прежде помещался мучной склад) было сумрачно, свет с улицы скупо освещал взволнованные лица делегатов съезда. Казалось, зал слишком просторен для собравшейся тут полусотни людей. Неудачное, явно неудачное помещение подыскали технические организаторы съезда для его работы. Но даже это помещение сняли не без труда, пришлось прибегнуть к протекции и помощи местных бельгийских социалистов. Зато аренда стоила недорого, и это устраивало.
Денег на проведение съезда и содержание около полусотни делегатов было в обрез.
А предстояло обсуждение множества вопросов, и съезд грозил затянуться. В повестке дня, заранее розданной делегатам, значилось ровно двадцать вопросов. Кроме принятия программы и устава, предстояли еще и делегатские доклады с мест. В повестке был вопрос об отношении к разным другим партиям в России, был еще вопрос о демонстрациях и восстаниях. И в конце предстояли выборы.
В зале на скамьях сидели видные революционеры, хорошо известные в подпольной России, в большинстве широкообразованные, успевшие побывать в тюрьмах и ссылках, испытавшие немало на своем веку.
Эти люди представляли двадцать шесть социал-демократических организаций, которым предстояло наконец по-настоящему объединиться в одну партию.
Пока еще каждый делегат представлял на съезде свою группу или комитет. Плеханов и Дейч считались делегатами от группы «Освобождение труда». Члены группы Аксельрод и Засулич имели совещательные голоса. У Потресова тоже был совещательный голос. Владимир Ильич имел мандат с двумя решающими голосами от Заграничной лиги русской революционной социал-демократии. Мандат от организации «Искры» достался Мартову.
А еще были делегаты от группы, объединявшейся вокруг газеты «Южный рабочий», от Бунда, от заграничных «экономистов». Было немало представителей от уже сложившихся в России крепких социал-демократических комитетов, имевших большой опыт подпольной борьбы и ведших за собой значительные партийные организации, в которых было много рабочих. Среди тех, кто имел мандаты от местных комитетов, были и антиискровцы.
На календаре было по новому летосчислению 30 июля 1903 года, когда открылся съезд. И как ни сложилось потом все дальнейшее на съезде, день, когда его открывали, запомнился на всю жизнь. Все были взволнованны.
Над Брюсселем жарко пылало полуденное солнце, бельгийская столица жила своей обычной жизнью, а тут, в помещении мучного склада, сидели затаив дыхание около полусотни русских революционеров, очень разных, в большинстве еще очень молодых, и слушали вступительную речь человека, затянутого в черный редингот. Он стоял у стола один (президиум съезда еще не был избран) и торжественным голосом чеканил слова:
— Товарищи! Организационный комитет поручил мне открыть второй очередной съезд РСДРП. Я объясняю себе эту великую честь только тем, что в моем лице Организационный комитет хотел выразить свое товарищеское сочувствие той группе ветеранов русской социал-демократии, которая ровно двадцать лет тому назад, в июле 1883 года, впервые начала пропаганду социал-демократических идей в русской литературе.
Он тоже волновался, Плеханов, произнося эти слова. Он был бледен, строг, внушителен.
Где-то в середине зала на скамье рядом с Бауманом и Землячкой сидел Владимир Ильич. В первом ряду важно закинул ногу за ногу Крохмаль, уже знавший, что он будет ведать секретарской частью съезда. Далеко позади, па последней скамье, приютилась Надежда Константиновна — делегат с совещательным голосом.
Подумать только, с тех пор как группа «Освобождение труда» возвестила о необходимости создать в России марксистскую партию, минуло ровно двадцать лет! То был год смерти Маркса — 1883-й! Еще двенадцать лет после Маркса стоял на революционном посту Фридрих Энгельс!
Энгельс писал тогда о своем друге, что тот был таким центром для международного рабочего движения, откуда оно могло получать ясный совет, который мог быть дан только гением во всеоружии знания. Вот такой совет отныне русское рабочее движение должно получать от своей партии!
— Двадцать лет назад мы были ничто, — говорил Георгий Валентинович. — Теперь мы уже большая общественная сила, — я говорю это, конечно, имея в виду русский масштаб.
Двадцать лет назад… Нет, еще, пожалуй, три-четыре года назад все только начиналось. Память доносила до Владимира Ильича видения далекой Сибири, вставал перед глазами Енисей, и где-то под Ермаковской покосившийся крест на могиле Ванеева. И вспоминалось, как на обратном пути после похорон Ванеева, когда спускались по косогору к полевой дороге, одна из женщин воскликнула:
«Как нас мало, друзья! Горсточка!»
Сколько с тех пор прошло? Неполных четыре года.
— Мы сильны, но наша сила создана благоприятным для нас положением, — продолжал Георгий Валентинович. — Это стихийная сила положения. Мы должны дать этой стихийной силе сознательное выражение в нашей программе, в нашей тактике, в нашей организации. Это и есть задача нашего съезда.
Давно не ощущал Владимир Ильич такой близости к Плеханову, как в этот первый день съезда. Хотелось забыть прежние обиды. Идти вместе за все искровское, настоящее. Вместе до конца.
Но вот Плеханов приподнял обеими руками фалды редингота, сел и взялся за председательский колокольчик. Всплеск рук и взволнованный говор на скрипучих скамьях затих. Началась деловая работа съезда. Председателем бюро съезда был избран Плеханов, вице-председателями — Ленин и Красиков, секретарем — Крохмаль. Для ведения протоколов заседаний утвердили список из девяти человек.
Пока все это принималось, среди делегатов съезда в зале шел оживленный разговор. Обменивались впечатлениями от речи Плеханова. Находили, что она была блестящей. Владимир Ильич еще сидел в зале на своей скамье и с очень довольным, улыбающимся видом переговаривался с делегатами, сидящими рядом.
В речи Плеханова было одно место, которое больше всего понравилось Владимиру Ильичу. Георгий Валентинович сказал: «Положение настолько благоприятно теперь для нашей партии, что каждый из нас, российских социал-демократов, может воскликнуть и, может быть, не раз уж восклицал словами рыцаря-гуманиста: «Весело жить в такое время!» Эти слова как-то особенно пришлись по душе Владимиру Ильичу, и он говорил сейчас слушавшим его делегатам, что действительно весело в такое время жить и бороться, в этом ведь и весь смысл жизни.
— Прошу занять свое место за столом бюро, Владимир Ильич! — позвал Плеханов. — Мы переходим к обсуждению порядка дня!
Торжественность не оставляла Георгия Валентиновича. Он, без сомнения, переживал большой день в своей жизни, но ни улыбки не было на лице, ни светлой искорки в глазах. Он звонил в колокольчик и по-прежнему строго смотрел в зал.
Владимир Ильич, усаживаясь рядом за стол бюро, тепло улыбнулся ему. Георгий Валентинович ответил едва заметным кивком и тут же бросил орлиный взгляд в зал, еще раз позвонил.
Повестку дня обсуждали до позднего вечера и не кончили. Перенесли на другой день.
Ярко светило солнце, и настроение у Владимира Ильича было превосходное, когда он и Надежда Константиновна подходили к дому, где вчера начал заседать съезд. У входа толпились кучки уже собиравшихся на заседание делегатов. Не соблюдали никакой конспирации, шумно переговаривались, хохотали так, что не только уличные прохожие, даже седоки в экипажах оглядывались.
Стоял тут Зурабов — чрезвычайно живописный мужчина с густой черной бородой, какой не сыщешь во всем Брюсселе. Он был делегатом от Батумского комитета. И словно нарочно, для того чтобы всем бросалось в глаза его кавказское происхождение, он красовался сейчас в нарядной горской черкеске с кинжалом у пояса и с белыми газырями на груди.
В кучке людей возле двери виднелось улыбчивое лицо Лидии Михайловны Книпович — делегата от «Северного союза». Рядом — Бауман и Розалия Самойловна Землячка. У нее был мандат от Одессы.
Стоял тут и Плеханов и говорил молодым делегатам:
— Ваши папеньки и маменьки еще под стол ходили, когда я ходил в народ!
Делегаты смеялись: кажется, улыбался и сам Георгий Валентинович, чем-то довольный.
Увидев Владимира Ильича, Плеханов отвел его в сторону и начал шутливо словами гоголевского городничего из «Ревизора»:
— Должен сообщить вам пренеприятное известие!
И продолжал уже без шутливых интонаций:
— Под наш съезд подкапывается правительство всероссийского самодержца. Есть сведения, что бельгийская полиция уже ведет слежку за некоторыми из делегатов, и, видимо, не без нажима из петербургского департамента полиции.
Известие было действительно пренеприятным. Заговорили о возможных осложнениях в дальнейшей работе съезда и на всякий случай наметили место, куда съезд мог бы переехать.
Владимир Ильич высказался за Лондон. Плеханов морщился, он не любил Лондона, но в конце концов махнул рукой: пусть Лондон.
— Авось бог милует и не придется ехать, — сказал Георгий Валентинович. — Ну как вам вчерашний день показался, Владимир Ильич? Пока все хорошо как будто, а? — спросил он и сам же утвердительно кивнул.
Удивительно, но показалось, что удовлетворено какое-то его тщеславие, словно вчера был его день, день его торжества.
Да, пожалуй, так это и было. Его внушительная фигура, его яркая речь, острые председательские шутки — все, несомненно, произвело большое впечатление на делегатов. Все так, но видит же он, что за этим праздничным началом съезда прячутся клокочущие страсти и неотвратимо надвигается жестокий бой.
— Да, пока все хорошо, — повторил Георгий Валентинович и поспешил навстречу Аксельроду, показавшемуся на уличном перекрестке.
— Как поживаете, дорогой Павел Борисович? Какое самочувствие у вас сегодня?
Павел Борисович обмахивался шляпой, ему было жарко, хотя солнце еще не жгло и день только начинался.
В группе по-прежнему сохранялись стародавние отношения предельной взаимной предупредительности и трогательной заботливости друг о друге. Но что-то треснуло в самом главном, что скрепляло плехановскую группу, и Владимир Ильич это чувствовал. Предстоящее избрание «двух троек» в руководство партией неизбежно должно было сломать группу: ни Аксельрод, ни Дейч, ни Засулич ни в одну из этих троек не намечались. И хоть все это еще было только наметкой, уже давала себя знать их пока сдерживаемая обида. На Владимира Ильича Аксельрод косился, но боже упаси заговорить о своей обиде! Подойдя с Плехановым к Владимиру Ильичу, он сказал приветливо:
— Хорошее утро, правда?
И тут же отвел глаза. Это означало: никаких других разговоров, кроме как о погоде, он сейчас в присутствии Владимира Ильича вести не будет.
Владимир Ильич понял это и оставил Плеханова и Аксельрода наедине. К ним присоединилась сошедшая с извозчика Засулич.
А ведь, собственно, такая же трещина прошла и через организацию «Искры». И через многие другие группы и комитеты.
У дверей, ведших в зал, Владимира Ильича остановил Мартов и сообщил еще одну неприятную новость, во всяком случае Владимира Ильича она встревожила не меньше, чем сообщение Плеханова.
— Вчера вечерним поездом прибыл еще один делегат съезда, это Левин, у него, как ты знаешь, мандат от группы «Южный рабочий», — говорил Юлий Осипович. — И вчера же в ресторане «Красный петух» я слышал разговор о том, что он и Александрова будут настаивать сегодня на приглашении «Борьбы». Ведь Левин член Организационного комитета, как и Александрова.
На Александрову Мартов метал громы и молнии. Прежде он был в лучших отношениях с ней, но ее поведение и его возмущало.
Владимир Ильич был озадачен. Вчера поздно вечером на заседании мандатной комиссии проверялись полномочия делегатов съезда. В мандатной комиссии состояли Владимир Ильич, Дейч, Кольцов, Надежда Константиновна и делегат от Бунда Юдин. Присутствовала и Александрова. Опять зашел разговор о группе «Борьба». Но общее решение было не приглашать никого из этой группы. Присоединилась к решению и Александрова. Нехотя, но присоединилась.
Теперь, услышав о новом ее «повороте», Владимир Ильич вознегодовал:
— У нее семь пятниц на неделе! Никакой логики в поведении! Искровец не может себя так вести!
Он добавил:
— Впрочем, характерно! Влияние болота!
— Какого болота? — нахмурился Мартов. Он понял.
Заседание началось в одиннадцатом часу. Задержка произошла из-за того, что некоторые делегаты пожаловались, что вчера им испортили все настроение блохи, напавшие на них, пока шло заседание. Не было ли тут рядом склада шерсти? Пришлось Дейчу порасходоваться, нанять двух уборщиц, которые с утра продезинфицировали зал и тщательно вымыли пол бывшего склада.
Все утро обсуждали порядок дня съезда.
Среди делегатов антиискровской стороны сразу показал себя наиболее воинственным Махновец — тот самый беглый ссыльный, которого когда-то у себя приютил в Ермаковском Ванеев и из-за которого потом так жестоко пострадал. Махновец выступал на съезде под фамилией Акимов.
С виду это был очень интеллигентный и добропорядочный мужчина с мягкими чертами лица и несколько наивным выражением глаз. Чувствовалось, этот человек мухи не обидит. А на съезде именно он шумел больше всех. Он то и дело вставал с места и требовал у председателя слова. И заявлял протесты. Все решительно ему не нравилось, и все вызывало возражения, которые он считал принципиальными, хотя это были частности.
Но шумел он не в буквальном смысле этого слова. Наоборот, встав с места, Махновец начинал речь очень спокойным тоном и говорил длинно, скучно, поучающе. Это был крайне вежливый и хорошо воспитанный человек. Шум возникал как-то сам по себе из публики; оратора прерывали возмущенными возгласами, громким смехом, едкими репликами, что, впрочем, ничуть его не смущало. Сияя всем лицом и наивно глядя в бушующий зал, он продолжал говорить свое.
Он и еще делегат Мартынов представляли на съезде Заграничный союз русских социал-демократов, издававший журнал «Рабочее дело» — насквозь проникнутый «экономистским» духом. По названию журнала Махновца и Мартынова называли «рабочедельцами»; «Искра» вела с ними борьбу с первого года своего существования. Сейчас, попав на съезд, они старались дать бой «Искре».
Было ясно, что их поддержит и сестра Махновца — Лидия Петровна, тоже, как и ее брат, очень добродушная с виду женщина. Делегаты так часто потешались над выступлениями ее брата, что, когда он брал слово, чтобы предложить какую-нибудь поправку, она начинала ерзать на месте, краснела.
— Сядь, пожалуйста, — тихо просила она брата.
После короткого перерыва перед делегатами выступил Кольцов. От имени мандатной комиссии он доложил об итогах проверки мандатов на вчерашнем заседании комиссии. Когда он сообщил, что группа «Борьба» приглашена не будет, поднялся Левин — тот самый делегат, который запоздал.
Ефрем Яковлевич — так звали этого человека — был по специальности доктором. На юге России подпольщики знали его как одного из редакторов «Южного рабочего». Сидел он все утро рядом с Александровой, и та что-то нашептывала ему на ухо, пока Кольцов говорил.
— Вопрос о «Борьбе» для меня новый, — заявил Левин. — Как член Организационного комитета прошу перерыва на пять минут, чтобы переговорить с товарищами.
Владимир Ильич шумно вздохнул, с комическим выражением лица развел руками — мол, эта история с «Борьбой» в зубах навязла, ни в какие ворота не лезет, но будем терпеливы.
Собственно, раз идет съезд, функции Организационного комитета исчерпаны. Все же перерыв по просьбе Левина объявили.
— Пожалуйте к окошку! — закричала Александрова членам Организационного комитета. — Прошу сюда! Скорее, товарищи, времени мало!
Во всех углах зала образовались группки. Оживленно переговаривались, дымили папиросками, выходили в коридор.
Тем временем у окошка сгрудились шестеро членов Организационного комитета. Нельзя было отрицать, что эти люди немало сделали для подготовки съезда. Ездили по России, собирали комитеты, объясняли задачи съезда, вели нужную работу — и все в трудных условиях подполья. И сейчас они чувствовали себя как бы хозяевами съезда, не сознавая, что это хозяйское чувство еще живет в них лишь в силу инерции, что высшая инстанция партии теперь сам съезд, лишь он правомочен решать кого приглашать, кого не приглашать.
Стоял у окошка и Красиков. Он нервно покусывал свои усики и едко улыбался. Но молчал. Ему решительно не нравилось это скоропалительное «совещание» у окошка.
— Хотя съезд уже идет, — начал Левин, — но вопрос о группе «Борьба» еще можно решить. Я за приглашение этой группы. Все-таки это социал-демократы, а не люди с улицы, так сказать.
Александрова тут же подхватила:
— Давайте голосовать, товарищи. Кто — за?
— Позвольте, — запротестовал Красиков. — Вопрос давно решен, и я решительно против «стоячих» заседаний у окошка!
— А я за, — сказала Александрова, сразу бледнея от ярости. — И довольно вам командовать!
— Это я командую, мадам? Чем кумушек считать…
У окошка поднялся шум. Красиков решительно возражал против приглашения «Борьбы». Все же с Александровой и Левиным согласились.
Вот тут, после перерыва, и закипели страсти. Когда объявили, что Организационный комитет требует приглашения «Борьбы», разыгралась буря. Одни стояли за приглашение, другие против.
Весь день съезд разбирался в этом деле.
Несколько раз в тот день поднимался с места Владимир Ильич. К нему внимательно приглядывались особенно те, кто до сих пор его мало знал. Речи его были коротки, держался он спокойно, но в каждом слове чувствовалась кровная заинтересованность в успехе дела, ради которого собрался съезд.
Ведь так трудно было его собрать! Зачем же с первых минут осложнять работу съезда?
Три интеллигента-литератора, пока ничего не сделавших для партии, образовали эмигрантскую группу «Борьба», которая за время своего существования, пожалуй, только увеличивала разброд, только усиливала своевольные нравы Запорожской Сечи в рядах российской социал-демократии. Зачем звать на съезд представителя этой группы? Основные течения в русском социал-демократическом движении достаточно хорошо и полно представлены здесь.
Эпизод с приглашением «Борьбы», однако, сам по себе весьма показателен. О чем он говорит?
Чтобы работа съезда была плодотворной, чтобы он мог успешно решить стоящие перед ним исторические задачи, должны быть отброшены прочь все сугубо личные предпочтения и побочные соображения, мол, Иван Иванович обидится, если его не пригласить. А Иван Петрович тоже очень хороший человек, да и здорово к тому же пишет, как такого не позвать? А Иван Семеныч однажды довольно хлестко выступил с критикой «Искры», что-то ему не понравилось в одной из ее статей, давайте и его пригласим, пусть и его точка зрения прозвучит с трибуны партийного съезда.
Конечно, на съезде должны быть услышаны голоса всех основных групп и течений в российской социал-демократии, спору нет.
Но это уже обеспечено! Разнообразия в точках зрения хватит с избытком. Многие годы засилья групповщины, годы разброда и шатаний — увы, довольно сильно дают себя чувствовать и сейчас.
И если звать еще кого-либо сюда на съезд, так это его величество партийность — вот что больше всего нужно для успеха съезда. Понимание общероссийских интересов, сознание революционного долга! Для марксиста нет других интересов, более высокого долга. Все другое не стоит и выеденного яйца.
Становилось ясно: ведь вот в чем дело, совсем не в группе «Борьба». Эти либералы из Организационного комитета хотят противопоставить себя съезду как своеобразная группа. Да еще обвиняют Красикова в нарушении дисциплины.
Организационный комитет постановил, а он, Красиков, дескать, против. Ну и прав, если против.
— Съезд — вот кто сейчас высшая инстанция, — говорил Владимир Ильич.
Кружковщина или партийность — вот перед чем стоит съезд, и от выбора, какой сделают делегаты, зависит судьба партии. Эти мысли Владимира Ильича западали в душу.
Плеханов, Мартов, Бауман, Красиков, Стопани тоже дружно отвергали приглашение «Борьбы». Защитники группы «Борьба» так и не получили поддержки.
За окном бывшего мучного склада уже смеркалось, когда Плеханов объявил:
— На сегодня хватит, товарищи! До завтра!
Вечером в столовом зале «Красного петуха» чудесно пел Гусев. После бурного дня делегаты вели себя весело и непринужденно. Ну и денек был! Если так ломать копья из-за приглашения на съезд некоторых персон — что же будет дальше? Но к событиям дня возвращались лишь на минуту — хотелось хотя бы за ужином отдохнуть от споров.
Владелец гостиницы успел перестроить обеденный зал — видимо, рассудил, раз тут собираются одни россияне, пусть и сидят вместе. И сдвинул все столы в центр зала. Получился один огромный стол. За него могли бы усесться чуть ли не все делегаты съезда.
Ненадолго заходил сюда в тот вечер и Владимир Ильич. Зашел именно для того, чтобы еще раз с удовольствием послушать пение Гусева. Право, чудесно, просто чудесно получалось у ростовчанина «Нас венчали не в церкви» из «Свадьбы» Даргомыжского:
Нас венчали не в церкви,
Не в венцах, не с свечами;
Нам не пели ни гимнов,
Ни обрядов венчальных!..
Трогал за душу грустный напев. Гусев сам аккомпанировал себе. Послушать сочный баритон россиянина сбежались и служащие гостиницы. У двери, где вечно торчали официантки, глазея на делегатов, толкалась вся кухня.
Когда Гусев затянул «Эпиталаму» из рубинштейновского «Нерона», на улице, перед окнами гостиницы, уже стояла толпа прохожих и жителей соседних домов. Заслышав, что в «Красном петухе» аплодируют певцу, толпа бельгийцев на улице тоже шумно рукоплескала.
Блеснул в тот вечер талантами и Красиков. Оказывается, он превосходно играет на скрипке, Петр Ананьевич. Впрочем, приглядевшись к тонким чертам лица и костюму музыканта, шепотом говорили друг другу, что удивляться нечего: у этого человека артистическая внешность.
Делегаты звали Владимира Ильича усесться за стол, но он, посмотрев на часы, заспешил.
Прошло еще несколько дней работы съезда. Искровцы раза два собирались на частные заседания, обсуждали вопросы единства.
Александрова на эти заседания не приходила. Ее не устраивало присутствие Красикова, и она соглашалась прийти и дать свои объяснения только при условии, если «Шпильки» на заседании не будет.
— Какое право она имеет диктовать свою волю организации? — негодовал Владимир Ильич. — Присутствия такого-то хочет, а такого-то не хочет. Знакомые мотивы! Слышен голос все той же матушки-групповщины.
Тем временем работа съезда шла своим чередом. Бесконечно долго — дня три ушло на обсуждение места Бунда в партии. Поднимался Либер — главный оратор от бундовцев и без конца повторял одно и то же: еврейский пролетариат должен иметь свою партию, которая входила бы на федеративных началах в РСДРП.
Искровцы сталкивались и тут со старой болезнью — тягой разных групп социал-демократов в России к обособленности. Не партия наций, а единая партия рабочего класса всех национальностей — вот какой должна быть РСДРП. Этот искровский принцип строительства партии съезд поддержал. Но бундовцы продолжали яростно отстаивать свое право оставаться самостоятельной партией в РСДРП, снова и снова выдвигали принцип «федеративного начала».
Либер был опытным оратором, человеком, искушенным в политике. Скажи этому человеку, что он, в сущности, не марксист, что его выступления на съезде отражают не пролетарскую точку зрения, а обывательскую, он бы, вероятно, был глубоко обижен.
А между тем это было именно так. Большинство в Бунде составляли мелкие ремесленники западных губерний России, и в политической линии этой организации, возникшей в 1897 году, давали себя сильно чувствовать мелкобуржуазные настроения, далекие от той линии, за какую боролась «Искра».
Голоса бундовцев значительно усиливали антиискровскую часть съезда.
На пятый день, идя домой после вечернего заседания, на котором съезд уже обсуждал программу партии, Шотман и делегат съезда от Тулы рабочий Степанов обнаружили шагающего за ними бельгийского шпика.
Первым заметил шпика Шотман:
— Сережа, гляди-ка. За нами идет знакомец.
— Какой знакомец, что ты? — удивился Степанов.
— Шпик для тебя новость, что ли?
Это был странный шпик — во всяком случае, так казалось: он не прятался и даже попыток таких не делал. Его наглое бритое лицо Шотман и Степанов видели в нескольких шагах от себя. Когда они останавливались у магазинной витрины, тот подходил и тоже становился рядом.
— Надоела мне эта морда! — вышел из себя Шотман. — Всыпать бы ему, подлецу, да ведь вмешаются в потасовку полицейские.
На углу была стоянка экипажей. Заметив, что у фонаря торчит одинокий извозчик и на улице поблизости других не видать, Шотман втолкнул своего приятеля в коляску, сам прыгнул вслед за ним на сиденье и велел извозчику гнать к вокзалу:
— Опаздываем, милый, гони!
Русских слов извозчик, конечно, не понял, но название вокзала уловил и погнал лошадь.
Должно быть, шпика в тот вечер чуть не хватил удар. Он хотел погнаться за своими жертвами, но улица была пуста, ни одного экипажа. С отчаяния шпик несся минут пять вдогонку за Шотманом и Степановым. Бежал, бежал, потом, должно быть, задохнулся и отстал.
В следующие дни стало ясно, что охота бельгийской полиции за некоторыми делегатами — дело не случайное. Не оставалось сомнений: это результат усиливающегося нажима русского департамента полиции. Как сообщили Плеханову бельгийские социалисты, русская дипломатическая миссия в Бельгии распускает версию, будто все участники съезда как на подбор оголтелые анархисты-заговорщики.
Плеханов рассказал об этом Владимиру Ильичу:
— Наши друзья бельгийцы принимают меры, чтобы успокоить местную власть, но советуют быть ко всему готовыми. Как бы нам не пришлось переезжать в другую страну. Партийный съезд, кочующий по Европе, такого еще, кажется, в истории не бывало.
Владимир Ильич усмехнулся. Да, такого не бывало.
Разговаривая с Георгием Валентиновичем — это было во время перерыва, — он смотрел на делегатов, стоящих кучками в разных углах зала. Бросилось в глаза улыбчивое, русобородое лицо Баумана. Смеется, что-то рассказывает. Сколько тут таких, как он, — перенесших все, что только может вынести профессионал-революционер в самодержавной России! Не только в Бельгии, во всей Западной Европе социалисты не просидели столько лет в тюрьмах и ссылках, сколько эта полсотня делегатов.
Когда Владимир Ильич предложил на всякий случай подготовить переезд всех делегатов в Лондон, Плеханов не возражал.
— Вы организатор и душа съезда, — сказал он, видимо, вполне искренне. — Право, никто не отдавал и не отдает столько сил съезду, сколько вы.
Пожалуй, Владимир Ильич был единственным из делегатов, который просиживал на съезде целые дни, никуда не отлучаясь. Иные потихоньку ускользали с заседаний, чтобы побродить по Брюсселю, поглядеть достопримечательности. Владимир Ильич весь жил съездом, внимательно слушал каждого делегата, вел записи. Иногда, уходя с заседания, делегат шутя говорил другому:
— Ничего. Ленин за нас послушает.
С того утра, когда Владимир Ильич и Плеханов уселись рядом за стол бюро, казалось, от одного длительного и близкого соседства они стали чувствовать большее расположение друг к другу.
Кроме Александровой, искровцы пока держались единой линии, и Георгий Валентинович поддерживал их и был очень воинственно настроен против оппортунистической части съезда.
Остроумные замечания и шутки Георгия Валентиновича вызывали часто в зале громкие аплодисменты и веселый смех.
В один из дней, когда начали обсуждать программу, ярый рабочеделец Мартынов пустился в критику некоторых положений книги Владимира Ильича «Что делать?» и подготовленного редакцией «Искры» проекта программы. Плеханов с убийственной силой высмеял Мартынова.
— Прием Мартынова, — заметил Георгий Валентинович, — напоминает мне одного цензора, который говорил: «Дайте мне «Отче наш» и позвольте мне вырвать оттуда одну фразу, и я докажу вам, что его автора следовало бы повесить».
Хохот в зале долго не затихал.
Продолжал шуметь Махновец. Он поддерживал каждого, в ком чуял колеблющегося, стоящего где-то посреди, между сторонниками «Искры» и ее противниками. Так что в своем поведении на съезде он был не так уж наивен. Он знал, чего хочет. Ему не правилось, что программа вся проникнута духом ленинской книги «Что делать?», что в программе говорится о диктатуре пролетариата.
— Я убежден, — говорил Махновец, — Плеханов не согласен с Лениным.
Плеханов под общий смех ответил Махновцу, что тому не удастся поссорить его с Лениным.
— У Наполеона была страстишка разводить своих маршалов с их женами, — говорил Георгий Валентинович. — Но я проявлю больше характера, чем наполеоновские маршалы: я не стану разводиться с Лениным и надеюсь, что и он не намерен разводиться со мной.
Владимир Ильич, смеясь, отрицательно качал головой. В зале аплодировали.
В один из дней, еще до голосования программы, обсуждался вопрос о центральном органе партии. Делегаты с воодушевлением подняли руки за «Искру». Ораторы признавали, что партия обязана ей многим, и лучшее свидетельство этому — происходящий съезд.
«Искра» будет отныне центральным органом партии. Так решили.
Это был день большого праздника для Владимира Ильича и Надежды Константиновны. В перерыве она подошла к нему и, радостно улыбаясь, пожала руку, но без слов, молча. Он ответил крепким рукопожатием и тоже ничего не сказал, только широко улыбнулся.
А на другой день началась суматоха.
Делегатов еще в предыдущие дни предупредили: они могут выдавать себя перед посторонними за кого угодно, но не признавать, что они русские.
Рано утром, когда Шотман и Степанов собирались на съезд, к ним явились два полицейских агента в штатском и предложили заполнить опросные листы.
Шотман, как и его приятели по квартире, не знал французского языка и упорно разговаривал с полицейскими по-русски. Те не знали русского. И трудно сказать, чем кончилось бы дело, если бы в квартиру не заглянул Красиков. Он владел французским и сумел выручить товарищей из беды.
— Они шведы, — сказал Петр Ананьевич, не моргнув глазом, — здешние студенты. Этот вот Винстрем, тот — Сундстрем, а третий житель квартиры — Карлсон.
— Шведы?
— Да. Чистокровные шведы.
— А не русские?
— Ничуть. Уверяю вас — шведы. Я сам швед.
Красиков говорил по-французски хорошо, его внешность была представительной, такого никак не примешь за анархиста. Полицейские решили, что, видимо, произошла ошибка, вежливо извинились, откозыряли и ушли.
Но оказалось, что в этот день бельгийские полицейские являлись еще и к другим делегатам. Весть об этом принесла на съезд Землячка. Ей, Гусеву и Зурабову предложили в двадцать четыре часа покинуть пределы Бельгии. Это всех взволновало. Что теперь делать?
Прибежал, когда уже шло заседание съезда, еще один делегат — Кнунянц.
Это был молодой темнобровый бакинец, на съезде он выступал под фамилией Русов. Ради конспирации большинство участников съезда, особенно те, кто приехал из России, носили чужие имена и фамилии. Русов — Кнунянц был в полном расстройстве.
— Товарищи! — сообщил он. — Приходила полиция. Меня высылают.
В тот же день от бельгийских социалистов узнали, что всем делегатам съезда грозит арест и высылка в Россию. Тут уж медлить не стали. Дейч, кряхтя, выдал делегатам проездные деньги, и началось переселение съезда в Лондон.