Наполеоныч. Дедушка русского шансона - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Игорь Шушарин (Часть десятая Прощальная гастроль артиста) #14

Часть десятая Прощальная гастроль артиста

Таинственна эта ветвистость жизни: в каждом былом мгновении чувствуется распутие, — было так, а могло быть иначе, — и тянутся, двоятся, троятся несметные огненные извилины по темному полю прошлого.

Владимир Набоков «Соглядатай»

В начале июня 1920 года, после двадцативосьмидневного перехода из Константинополя в Швецию, в порту Гетеборга пришвартовался пароход «Яффа», и в числе прочих пассажиров на шведскую землю ступили 61-летний Гартевельд, его 38-летняя супруга Анна и их 10-летняя дочь Магда. Учитывая, что Вильгельм Наполеонович прожил в России четыре десятка лет, его возвращение на историческую родину оказалось вполне сопоставимо с эмиграцией. К тому же он стар и абсолютно неизвестен в Швеции. Без друзей и без связей, которые так много значили в России. А тут еще и страна переживает послевоенную экономическую депрессию, и безработица скакнула чуть ли не до 30 %. Словом, есть от чего впасть в отчаяние.

Но наш герой не зря носит гордое прозвище «Наполеоныч». Да, Швеция — не Россия. Но ведь и не остров Святой Елены. При желании здесь тоже есть где развернуться. Главное — определиться: с чем? Нужна беспроигрышная идея, сродни былому озарению в части «каторжных песен» (которые в Швеции, разумеется, не прокатят). И, как выяснится, такая идея у нашего героя была. Судя по всему, он вынашивал ее долгими месяцами, пока семейство Гартевельдов «ждало у моря погоды»: сперва в Крыму, а затем в Константинополе.

^{Стокгольм (1927)}

15 июня Гартевельды приезжают в Стокгольм и временно поселяются в гостинице. Местные газетчики проявляют к сбежавшему от большевиков соотечественнику сдержанный, но устойчивый интерес, и Вильгельм Наполеонович охотно раздает интервью, хотя оперативом его сведения не блещут (все-таки он покинул Москву полтора года назад). И вот, не проходит и месяца, как наш более-менее задружившийся с прессой Наполеоныч пускает в ход домашнюю заготовку. Она же — сенсация.

Во время очередного выступления перед журналистами Гартевельд сыграл на рояле бравурный марш и объявил, что это подлинный каролинский марш (Marcia Carious Rex) образца 1707 года, партитуру которого (девятнадцать нотных листов) он обнаружил в ходе своих музыкально-этнографических исследований в Полтавском городском архиве. Обнаружил, а впоследствии, подкупив смотрителя архива, выкрал.

Это было очередное стопроцентное попадание. И не только по той причине, что военная музыка того периода в Швеции почти не сохранилась. Много важнее, что как раз в те годы в стране случился пик ренессанса воина-короля, образ которого с тех пор будет окончательно мифологизирован.

^{Рукопись В. Н. Гартевельда с нотами «Marcia Carolus Rex». Ист. РАМ им. Гнесиных, 2010, № 2}

^{Одна из сотен пластинок с записью «Marcia Carolus Rex»}

4 июля в воскресном приложении к газете Dagens Nyheter публикуются ноты марша с изображением партии серпента[89]. Якобы только ее Наполеоныч, на свой страх и риск, и смог вывезти из России. После чего сумел восстановить в клавире — с опорой на серпент и по памяти — сей подлинный марш начала XVIII века от неизвестного автора.

Соотечественники Гартевельда ведутся на эту залепуху, как дети малые. Понятное дело, ведь они, в отличие от покойного Петра Ильича Чайковского, не знали, что Гартевельд — «сукин сын». И вот уже 24 июля в Швеции состоялось первое публичное прослушивание Marcia Carious Rex в исполнении Королевского военного оркестра.

Ну, а дальше, как говорят в родном для Гартевельда Киеве, «понеслась вода в хату».

В очередной раз предоставляю слово профессионалу — Марине Деминой:

«Сказать, что Carious Rex сразу полюбился и стал необыкновенно популярен — это значит ничего не сказать. Действительно блестящий образец музыки данного рода, с пентатонической архаикой торжественной основной темы и танцевальным средним разделом, изящной перекличкой медной и деревянных групп, с «возвращающими к военной реальности» органичными трубными сигналами, марш очень скоро получил статус чуть ли не второго государственного гимна (вплоть до 1980-х годов им открывались сессии риксдага). Пути к сомнениям в его подлинности были решительно отрезаны опубликованным на следующий день после премьеры мнением авторитетнейшего критика того времени, композитора Вильгельма Петерсона-Бергера, определившего к тому же тематизм флейтового эпизода как генетически восходящий к еще более ранней традиции военной музыки периода Тринадцатилетней войны.

6 ноября того же года марш прозвучал в исполнении сводного военного духового оркестра Стокгольма (дирижер Э. Хесслер) в рамках благотворительного концерта, данного в Королевской опере в пользу пострадавших во время гражданской войны в России. 30 ноября он уже достиг берегов Америки и украсил одно из шведско-американских торжеств в Чикаго (Orhestra Hall) силами около полусотни музыкантов Чикагского симфонического оркестра.

В последующие годы Marcia Carious Rex был обязательным номером крупных концертов и фестивалей, а летом 1924-го «представлял» Швецию на международном музыкальном празднике в Нарве. Наконец, в 1925 году, после демонстрации знаменитого немого фильма «Карл XII», мелодию марша знал не только каждый шведский тапер, но и каждый школьник. <…> А виновник торжества получил свою долю славы, непререкаемый авторитет и вполне благополучно дожил до 1927 года, выступая с лекциями и концертами, а также публикуя в прессе — преимущественно в национальной газете Dagens Nyheter — увлекательные очерки мемуарного характера[90]. Композитора Гартевельда страна так особенно и не приметила, да и он после непринятия Королевской оперой его «Песни торжествующей любви» оригинальной музыки больше не писал, а лишь иногда баловался переделкой старых опусов (переводил русские тексты на шведский)[91]».

* * *

Я убежден, что Гартевельд тосковал по России.

Не знаю, как насчет большевистской, но по той, которая «до 17-го», — наверняка.

Размеренная, бесстрессовая, экономная жизнь — не для Наполеоныча, и шведская «кольчужка» ему явно коротковата. Здесь, на исторической родине, он лишен всего того, что на современном сленге определяется исчерпывающим, емким термином «движуха». А для таких пылких натур, как Гартевельд, жизнь без страстей и приключений — невыносимая жизнь.

И от этой невыносимой тяжести бытия никуда не деться. Хотя бы ненадолго. Согласитесь, между поездкой на воды (подлечить нервишки) и поездкой в Сибирь (развеять тоску) — дистанция огромного размера? А поскольку за сорок лет жизни в России Наполеоныч «русифицировался» преизрядно, уверен, что даже и теперь, пребывая в весьма почтенном возрасте, все равно предпочел бы второе. Точно также, как некогда былой его случайный знакомец — купец из Новониколаевска, что изливал душу Гаретвельду в таежном прибайкальском шалмане:

«— Эх, барин, барин, башка-то у вас должно не глупая, а до этого вам, пожалуй, не дойти. Торговля у меня идет помаленьку, лавка у меня в Новониколаевске. Жена да дети там своим порядком обретаются, да зимой я и сам там торгую. Но человек я порченный что ли… не знаю… А только летом я срываюсь с цепи… Точно пес какой-то… Как весной у нас запахнет травкой, да птицы начнут тянуть к северу, я выхожу за город. Как дойду до Оби, посмотрю на реку, на широкую, на солнце, на степь, то верьте слову, сам делаюсь не свой. И смеяться и плакать хочется. Душно мне тут делается, будто воздуху не хватает. Сижу да по часам гляжу на простор, на даль. И противным мне делается и лавка, и вся эта канитель, что сказать нельзя. Тянет меня куда-то. Сила, знать, такая есть. И попа призывал, и травы там разные пил, а нечем одолеть ту силу. На манер запоя, что ли. И от людей-то тошно делается. Тогда-то я их насквозь вижу. Зайдет, примерно, ко мне в лавку сосед: «Как, мол, здоровье твое, Михайлович?» А какое ему до этого дело? Еще шапку не снял, а уж соврал. Тошно от вранья от этого. А тут кругом видишь степь, лес, т. е. видишь Божью правду и удержу нет. Заколачиваю лавку, денежки оставляю жене, да и айда — иду, куда глаза глядят. Брожу все лето и, верьте слову, как ушел, так точно другим человеком стал — дышу полной грудью… Вранья человеческого не слышу, одним словом — живу».

Тому, что в последние годы жизни Вильгельм Наполеонович жил, охваченный чувством ностальгии по России, которую он потерял, сыскивается косвенное подтверждение в его последних литературных набросках — так и не опубликованной рукописи «Шведы и другие люди. Безвредные параллели между Швецией и другими странами», датированной 1926 годом:

«Для того, кто долгое время провёл за рубежом, вызывает раздражение то, что личная свобода так ограничена в «лоне свободы на земле» — в Швеции. Жизнь шведа контролируется почти детально, и нигде больше человек не выдержал бы таких непереносимых ограничений и попечительства над взрослыми людьми, которые претерпевают в Швеции. Ограничения по сути — мелочь и уже прочно обосновались в быту, но из-за их обилия кажется, что они повсюду (буквально: всё прошито контактным швом. — Н. Б.[92])».

Нет, это просто потрясающе! Вырвавшийся из дремучей азиатчины в цивилизованные европы Гартевельд жалуется на тотальные ограничения личной свободы. А впрочем — все правильно. Перефразируя известную поговорку, что немцу хорошо, то русскому… ну, если не смерть, то уж точно — скука. По всему, тогда, в 1920 году, в Стокгольм возвратился все-таки не шведский подданный Юлиус Наполеон Вильгельм Гартевельд, а… русак Наполеоныч со шведским паспортом на кармане.

О поразительном феномене русификации иноземцев, длительное время проживавших в России, уже в наши дни писал замечательный писатель Вячеслав Пьецух:

«Видимо, есть у России какая-то тайна, коли иностранца так способна околдовать беспутная и неопрятная наша жизнь. Может быть, тайна эта заключается в некоторых уникальных свойствах русского человека, как-то: в прямодушии, ничем не стесненной откровенности, братской расположенности к первому встречному, выпуклости души… Иными словами, в том очаровании человечности, которое довлеет над нами наравне с пьянством и склонностью к витанию в облаках. Или, может быть, дело в гипертрофированной силе духа (гипертрофированной именно за счет нашей материальной слабости), из которой вышли великая литература, музыка и театр».

И далее там же, у Пьецуха: «Это точно, что в России жить нельзя, что еще Иван Сергеевич Тургенев вывел и записал. Зато интересно, остро интересно, как скрываться, противоборствовать и любить. Это точно, что “каждый, близко познакомившийся с Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране”[93], потому что по-европейски жить значит отсуществовать программно и незатейливо от первого “агу” до последнего “прости”, а по-русски жизнь — всегда преодоление и страда». Сдается мне, что ровно так и нашему Наполеонычу в последние годы жизни остро, мучительно не хватало именно азарта преодоления…

Вильгельм Гартевельд ушел из жизни 1 октября 1927 года. Супруга переживет его на долгих сорок лет. Дочь Магда (в замужестве Лагерман-Грен) пойдет по стопам сводного брата Михаила и станет писательницей (будет сочинять романы, стихи и детские книги под псевдонимом Нина Сандер; впрочем, говорят, получалось — так себе, из разряда «прочесть — и выкинуть»). Занималась Магда и литературными переводами, в частности, Пастернака… Удивительное дело! Мы давно живем в веке двадцать первом, Наполеоныч родился в середине века девятнадцатого, но при этом у меня имелись теоретические шансы напрямую пообщаться с его дочерью, которая скончалась в 1990 году. Пообщаться, выпить по чашечке кофе, сделать интервью об отце. К слову, последним (интервью) шведские журналисты, похоже, так и не озаботились…

* * *

Этот рассказ будет неполным, если в его финале не упомянуть еще одного интереснейшего персонажа. А именно — нашего современника, уроженца шведского города Лунд Ларса Хультена. Родившийся в 1943 году, к началу семидесятых Хультен состоялся не только как уважаемый историк из местного университета, но и как лидер неонацистского движения «30 ноября»[94]. А еще Ларс был одним из самых преданных фанатов Гартевельда и его Marcia Carious Rex.

И так случилось, что он же, будучи увлеченным, пытливым исследователем всего, что связано с романтической эпохой короля-воина, стал невольным разоблачителем нашего Наполеоныча.

^{Лунд Ларс Хультен на манифестации Карла XII в Лунде. Фото: www.nyatider.nu}

^{Фрагмент нот «Марша московского ополчения»}

В 1973 году на микрофильме, полученном из московской библиотеки им. Ленина, Хультен обнаружил «прообраз» Carlos Rex. Так его многолетние поиски увенчались успехом, вот только прообраз сей имел название… «Маршъ Московскаго ополченія». И представлял собой печатный клавир одного из номеров гартевельдовского юбилейного монтажа «1812 год: 35 русских и французских песен, маршей, танцев и пр. эпохи вторжения Наполеона I в Россию в 1812 году». Так раскрылась тайна, возможно, что и не последней, но уж точно — самой тонкой и яркой мистификации Наполеоныча.

^{Советское посмертное издание нот В. Н. Гартевельда (1929)}

Нетрудно представить состояние исследователя, сделавшего столь неприятное для себя открытие. И все же честный каролинец нашел в себе мужество не «замотать» эту информацию, а выступить в печати с самоопровержением: «Я ошибался: Marcia Carious Rex всего шестьдесят лет». Впрочем, не желая допустить полного развенчания кумира, Хультен тут же выдвинул новую версию в защиту Гартевельда: дескать, композитор сочинил гениальный марш из чувства долга перед Родиной и великодушно уступил авторство Карлу XII. Красивая версия, если только не обращать внимания на одно маленькое «но»: исходный «Марш московского ополчения» являлся авторской обработкой, а не оригинальным сочинением нашего Наполеоныча. То бишь производная от производной. Вот что напишет по этому поводу в статье «IPSE DIXIT, или Возвращенные трофеи» Марина Демина:

«Гартевельд, на десятилетия опередив свое время по части смекалки и искусства манипулирования массами, сначала талантливо определил, с какой беспроигрышной наклейкой-брендом следует выходить на шведский культурный рынок в 1920 году (историческая аутентичность), подобрал материал (по логической схеме: Карл — Полтава — сражение — музыка — марш), продумал ее лингвистический дизайн (заглавие с латинским шиком — старинно, интеллектуально), подвел научную базу (серпент) и, наконец, инструментовал «во весь голос» — духовыми и ударными. И покатился бренд, как клубочек с горки, раскручивая одновременно и себя, и своего создателя».

Разоблачение Хультена стало сенсацией на сравнительно недолгий период. Буквально за несколько лет история с мистификацией авторства Гартевельда позабылась, а его марш не просто остался, но и продолжил исполняться как полноправное классическое произведение.

Пять лет назад, начиная работу над этой книгой, я общался со своим знакомым — известным шведским тележурналистом Малькольмом Дикселиусом. К немалому огорчению выяснилось, что он практически ничего не знает о своем соотечественнике Гартевельде. Но едва в разговоре всплыл Marcia Carious Rex, Малькольм оживился и тут же насвистел мелодию. Со слов Малькольма, у шведов она сидит в подкорке уже почти на генетическом уровне. Достаточно сказать, что до недавнего времени фрагмент Marcia Carolus Rex служил лейтмотивом местной юмористической телепрограммы «Парламентет» (аналог нашего «Прожекторперисхилтон»), равно как и по сей день продолжает озвучивать факельные шествия шведских националистов. Последнее обстоятельство лично мне — особенно симпатично. Приятно сознавать, что потомки викингов и Карла вышагивают под звуки строевой музыки московских героев-ополченцев…

Прах Вильгельма Гартевельда покоился на кладбище Скугсширкугорден (Skogskyrkogården) в Стокгольме на протяжении сорока пяти лет, после чего были проданы как сама могила, так и надгробный камень. Впоследствии, благодаря вмешательству Общества военных музыкантов, и в первую очередь по-прежнему преданного композитору Ларса Хультена[95], кинувшего клич о сборе средств, примерно в том же месте, где находилась могила, установили памятник Гартевельду. На камне — надпись: «Память о нем живет в бессмертных звуках Marcia Carolus Rex», а ниже — нотная строчка, партия двенадцатизвучной фанфары из марша.

И это — абсолютно справедливо. Впрочем, так же как и то, что не менее уместно здесь смотрелась бы и вторая нотная строка. Из «Подкандального марша». Ибо частичка памяти о Наполеоныче, несомненно, присутствует и в звуках этого гимна сибирской каторги.