Нариманов

4

Между годами тысяча восемьсот девяносто пятым и девятисотым созданы комедия «Дилин беласы», роман «Бахадур и Сона», историческая трагедия «Надир-Шах». В часы, отнятые у сна. Другого времени у писателя Наримана Нариманова нет. Дни беспощадно, без остатка поглощает служба — он помощник классных наставников, преподаватель азербайджанского языка, благотворительные хлопоты, общественные обязанности.

И в драматических произведениях, и в романе отражены раздумья молодого автора, его стремление поставить наиболее острые для Кавказа проблемы, да и не только для Кавказа. Национальная рознь, борьба с невежеством, добро и зло, социальная справедливость…

Комедия «Дилин беласы»…

…В большом кавказском городе живет Юсиф, образованный молодой человек. Открытая душа. Его жизненное правило: «Человек человеку другом должен быть». Как-то Юсиф получает письмо от Шамдан-бека. Когда-то они были близкими приятелями. «Дорогой друг! С тех пор как мы расстались, я не перестаю тосковать по тебе… Ах! Какое это будет счастье — сидеть рядом с тобой и вспоминать прошедшие дни… В конце этого месяца мы наконец сможем обнять друг друга…»

Обрадованный, растроганный Юсиф окружает Шамдан-бека почетом, вводит его в общество, отдает ему свою комнату, свою постель, кормит на взятые взаймы деньги. Из всех сил старается и Шамдан-бек. Промотавший все, что досталось в наследство, вконец опустившийся бек с остро закрученными, напомаженными усиками и с папахой набекрень выдает себя за просвещенного патриота. Благодаря его усилиям открыты-де четыре школы. Его заступничество дало возможность множеству обиженных встать на ноги, достойные люди получили службу, благоденствуют. «Тут один молодой человек есть, гм… вы, может быть, знаете, его Юсифом зовут, так это я его учителем определил… Естественно, поскольку я дружу с такими высокопоставленными лицами… Вот сейчас приеду к себе… человек пятьдесят встречать придут, не меньше». Губернатор души не чает в нем. Зять губернатора князь Сакарылин, грузинский князь Чавчавадзе, французский консул, председатель суда, прокурор — все заискивают перед Шамдан-беком.

Ближайшая цель Шамдан-бека — жениться на девятнадцатилетней Хадидже, дочери преуспевающего купца. Его не смущает, что Хадиджа — невеста Юсифа. «Подумаешь, предательство! Из-за того, что Юсиф дает мне кусок хлеба, я должен упускать богатство?.. На этом свете не раздумывают, когда добро само в руки плывет». Отца Хадиджи купца Хаджи-Ибрагима прельщает мнимое богатство и связи Шамдан-бека. Кого любит дочь, ему безразлично. «Наш век — денежный, главное в человеке — чтоб достаток был… Деньги у него есть, значит, все!» Назначен день свадьбы. Шамдан-бек ликует. «Что может сделать язык человеческий! Многие из-за языка несчастными становятся, а мне от него одна выгода». Хадиджа и Юсиф в отчаянии. Они поклялись умереть. Автор не может так закончить пьесу, не должны торжествовать коварство, корыстолюбие, вероломство. И в темном царстве денег и насилия общественное мнение торжествует над злом. Люди узнают истинное лицо Шамдан-бека. Выведенный на чистую воду, авантюрист теряет рассудок. Пытаясь отомстить Юсифу за собственную неудачу, он наносит себе смертельный удар кинжалом. Его погубили безудержное вранье, длинный язык. Дилин беласы — горе от языка!

Под занавес Юсиф произносит: «Знаете, что решило участь этого человека? Осуждение! Единодушное осуждение общества! Великая это сила — единство! Если бы люди были всегда едины, если бы они всегда действовали сообща, им не нужны были бы ни кинжалы, ни ружья, ни пушки!»

Это главная идея пьесы. Ее хотел автор донести до читателя и зрителя. Комедия имела успех.

Почти одновременно жизнь доставляет еще одну радость. Мало знакомый Нариманову армянский беллетрист и драматург Вртанес Папазян настойчиво убеждает редактора тифлисского армянского журнала «Мурч» — «Молот» Африканяна познакомить читателей с другим произведением — романом «Бахадур и Сона».

— Если в Баку тюркский учитель отважился героиней своего романа сделать армянскую девушку Сону, воспеть ее благородство, широту духовных интересов, силу ее любви к мусульманину Бахадуру, то и мы обязаны быть на высоте. В наших национальных интересах, чтобы перевод тюркского романа немедленно появился в армянском журнале… Много шума — много подписчиков!.. — не то в шутку, не то всерьез заключает Папазян.

Он сам переводит роман, сам пишет небольшое предисловие: «Учитель Нариманов — человек с великолепными стремлениями и энергией. Он поклялся посвятить себя просвещению своего народа».

Итак, в девяносто шестом году почти одновременно в Баку и в Тифлисе на языке Бахадура и на языке Соны печатается первая часть романа.

…Есть неподалеку от Тифлиса, на лесистых склонах гор, дачное местечко Манглис. В былые семинарские годы там гостил Нариман. Теперь он отправляет в Манглис Бахадура, студента четвертого курса Петербургского университета.

Постоянно стесненный в средствах, привыкший зарабатывать на жизнь уроками, Бахадур охотно принимает предложение некоего Осипяна «из богатых и знатных тифлисских армян» обучать его дочь Сону персидскому языку. Сона оказывается человеком незаурядным. Среди мусульманских девушек Бахадуру такой встречать не приходилось. «К пятнадцати годам она уже свободно владела несколькими языками — хорошо знала русский и французский, изучила турецкий. О родном языке, конечно, и говорить не приходится… Многие делали предложение образованной и богатой невесте, но… она решила отдать всю жизнь своему народу — пером служить ему».

Персидский язык как-то незаметно отодвинут на задний план. Тем более что за несколько недель Бахадур научил Сону наиболее употребительным словам, «прошел с ней необходимые уроки по книге», и она уже могла отвечать на вопросы по-персидски. Быстролетные часы уходят на жаркие беседы решительно обо всем.

«— Ах, Бахадур-бек, я очень прошу вас, не скрывайте от меня своих мыслей. О чем бы вы ни думали, что б ни огорчало вас, говорите мне все. Иначе вы обидите меня своим недоверием.

— Этого я ни в коем случае не хотел бы. Но если уж вы непременно хотите знать, извольте: я произнес слово «нация», и слово это в который раз всколыхнуло во мне все те же думы, тяжелые, безрадостные.

Наступило молчание. Сона оглянулась по сторонам и убедившись, что они одни, сжала руку Бахадура:

— Как чудесно встретить человека, который думает так же, как ты!.. Никогда впредь ничего не скрывайте от меня, ладно? Ведь я ваша единомышленница, Бахадур-бек. Но объясните, однако, почему вы вздохнули при упоминании о вашей нации?

— Разве это непонятно? Разве вы не знаете, что моя нация отстала от всех других?»

Может быть, в романе все развивается слишком прямолинейно — это не суть важно. Устами молодых Нариманову необходимо сказать так много! Вокруг столько животрепещущих национальных проблем. «…Нация наша находится в таком бедственном положении, что даже маленький рассказик, в котором говорится о ее нуждах, может принести огромную пользу. Не нужно только бояться народа. Если ты друг своему народу, ты должен смело говорить ему правду в глаза».

В задушевных разговорах с Соной, с друзьями Алексеем и Султаном, высказываются горькие истины. О воспитании детей в семьях невежественных мусульманских богачей: «Их напичкают всякой всячиной, обучат танцам, выучат болтать по-французски, но своего родного языка они знать так и не будут, да и не захотят его знать!» О школах, где «учат точно так же, как сто лет назад». О пишущей братии, что «помешалась на одном: литературный язык надо непременно насыщать персидскими тропами, потому что на чисто тюркском языке пишут, видите ли, только невежды… Нужно спросить их: «Несчастные, на что вы тратите свой ум? Что пользы писать по-тюркски для китайцев?»

В полный голос называется первопричина застоя, отсталости, темноты: «Народ слепо верит моллам, и только им, мусульманин выполняет все, что приказывает молла. Но как раз это и разрушает нацию… Просвещенная молодежь чурается общественной жизни, а духовное руководство ею захватили моллы… Этим субъектам не только на нацию, им, честно говоря, и на веру-то наплевать!..»

Молодость берет свое. Бахадур вечером у распахнутого в сад окна читает Соне стихи:

Сона в ответ: «Бедный соловей, он так страстно поет о любви к своей розе. А ведь роза, раскрыв свои бутоны, тянется к нему! Она словно хочет сказать ему: «Для тебя я цвету, любимый!..»

Сону мучает вопрос: какая сила, тайно властвуя над людьми, разделяет их? Бахадур не готов сразу ответить, он обещает дать ответ со временем. Проклятый вопрос терзает и его. «Какая сила разделяет людей?»

…В половине августа дни становятся заметно прохладнее. Разъезжаются дачники. Все больше пустеет Манглис. Время возвращаться в Петербург к университетским занятиям Бахадуру. Что же касается ответа на вопрос Соны… Его можно будет узнать только через четыре[15] года, когда Нариманов приступит к заключительным главам.

Едва ли Нариманов медлил с окончанием романа из-за отсутствия времени. Ведь в промежутке между первой частью и завершением книги пишется «Надир-шах» — повествование, потребовавшее изучения далекой эпохи, хитросплетений персидской истории. Или объяснение в том, что автор мучительно ищет возможность одолеть пропасть, уничтожить национальную рознь, религиозную вражду. Как уберечь счастье Бахадура и Соны?

А сила, против которой Нариманов всего больше восстает, — духовенство, неумолимо напоминает: я беспощадна, я и тебя могу раздавить.

Духовенство пытается расправиться с ним. Об этом скажут другие люди в другие годы. В центральном российском журнале «Искусство трудящимся» в 1925 году: «Его работа «Бегадир и Сона» настолько остро попадала в больное место тогдашней кавказской действительности, что Нариманов чуть не пал жертвой «со стороны разъяренных молл».

…Из Петербурга Бахадур обращается к Соне: «Зачем, почему нас разделяет пропасть?!.. Если люди создали эту пропасть, разве мы, люди, не в силах уничтожить ее?.. Зачем нужно, чтобы люди были рабами каких-то ими же придуманных законов… Разве это нормально? Нет. Закон природы один для всех людей! Все человечество должно двигаться к одной цели, и цель эта — мир любви и свободы.

…Каждая религия когда-то соответствовала своему времени, звала человечество к лучшему, готовила людей к борьбе за единую цель. Каждый новый пророк, приходя к людям, говорил: «Мы пришли, чтобы направить человечество на истинный путь». Значит, цель одна, путь один… Почему же тогда люди отделены друг от друга? Почему?» Мечется Сона. В какой-то далеко не радостный вечер ее отец предлагает, как ему кажется, самый лучший выход — пусть Бахадур примет христианство.

«— Нет, папа, ни за что! Я прошу тебя даже не упоминать об этом. Бахадур никогда не согласится на такой шаг, так же как и я. Зачем ему делаться христианином или мне переходить в магометанство?..

— Пойми, девочка, общество не знает и, уж конечно, не разделяет ваших взглядов… Наше общество живет по определенным законам, мы связаны традициями, установленными отцами и дедами».

В поисках выхода отец везет Сону к Бахадуру в Петербург. Он словно оправдывается перед юношей.

«— Да что там говорить, вы все понимаете… Я читал ваше письмо. Ваши помыслы чисты, ваши намерения благородны, но общество… нация…

— Да… да… конечно… — перебил его Бахадур в замешательстве. — …Моя любовь принесла страдания… Простите меня… Я… простите…»

Бахадур обещает, что все разрешится. И Бахадур находит выход…

«В смерти моей прошу никого не винить, Я убил себя собственной рукой… О, эта продаст разделяющая людей! Я пытался преодолеть ее, она убила меня… Но я верю — когда-нибудь она все-таки будет уничтожена…»

Сона сходит с ума. Ей предстоит угасать в лечебнице для душевнобольных…

Незадолго до самоубийства Бахадур грозит: «И если есть закон, который говорит мне: «Ты не должен ее любить — я уничтожу его, я сделаю это!».

Это всего лишь заявка на беспощадную борьбу. До полного уничтожения национальной смертельной вражды, религиозной нетерпимости, сил, их порождающих. Всего того, что вложено в понятие «пропасть». Пока Нариманов — просветитель, гуманист — наделяет героя своего другого произведения Надир-шаха чертами благородного разбойника, намеренно несколько смещая, приукрашивая исторические события.

Надир — выходец из самых низов. С пятнадцати лет он разбойничал вместе с отцом. Сейчас ему за сорок. Он бесстрашен. Умен. По своим способностям намного превосходит родовитых, титулованных визирей, ханов, военачальников, самого шаха. Никому другому — Надиру, поднявшему крестьян, удается защитить от чужеземцев священные очаги предков. Громкая победа у крепости Хорасан над систанским ханом — и шах прощает бывшему разбойнику Надиру все грехи, ставит его во главе персидских войск.

Победы… Победы… Падают крепости, сдаются на милость Надира чужеземные ханы, покоряется Афганистан. Надир с победоносными полками возвращается в Исфаган, направляется во дворец шаха… Там все готово к встрече. Палачу отдан приказ отрубить Надиру голову.

Дворцовые интриги, они имеют склонность стремительно развиваться неожиданным образом. Визири Джафар-хан, Рза-хан и Мухаммед-хан, те, кто в следующем акте предадут Надира, спешат известить его о намерении шаха. Надир легко совершает переворот. Самозабвенно дерут глотки ханы: «Да здравствует Надир-шах! Да здравствует Надир-шах!»

Новый правитель Надир, по утверждению состоящего при нем летописца Мирзы Мехти, «беззаветно любит отчизну… помогает беспомощным, согревает заботой обездоленных и сирот». Проводит реформы, готовит далеко идущие преобразования. Намеревается «урезать права и привилегии духовенства… После этого закона каждый ленивец не будет стремиться стать моллой… Государство, в котором власть моллы слишком велика, не может развиваться. Потому что моллы всегда стараются держать народ в темноте…

Надо лишить духовенство права составлять светские законы и указы по делам государства… Я проучу этих злодеев и тунеядцев!» Как бы в подтверждение Надир велит обезглавить старейшину молл — ахунда Алекпера. Тот отверг его планы примирить мусульман-шиитов и мусульман-суннитов, приверженцев двух толков в исламе.

Моллы жестоко отомстят шаху Надиру. На охоте неизвестные стреляют в шаха. Расчетливо. Так, чтобы слегка ранить в руку. Визири, зная болезненную подозрительность Надира, его необузданные вспышки гнева, лишь намекают:

«Великий шах! Наследный принц должен лучше других знать об этом.

Надир-шах: По твоим словам, выходит — это заговор моего сына?

Мухаммед-хан: Да, мой повелитель!» Большего не нужно. Надир в припадке ярости требует, чтобы его единственному сыну, двадцатилетнему Рзагулу немедленно выкололи глаза. Мать юноши тщетно валяется в ногах, умоляет на два часа отложить наказание.

Рзагулу ослеплен. Тут же доброжелатели охотно доставляют Надиру доказательства полной невиновности сына. «Кровавыми слезами я должен обливаться… От стона и вопля моего земля и небо должны содрогнуться… Я должен перенести муки ада…» Теперь дни и ночи Надир-шах молит аллаха, дабы ниспослал ему смерть, как великую милость.

Аллах милостив. Однажды ночью трое подосланных ханов набрасываются на Надира. С двумя он совладает, третий вонзит кинжал в спину. В назидание правоверным.

Долгие годы, до первой русской революции, «Надир-шах» находится под строжайшим запретом. Ни профессиональный театр, ни любительский кружок — никто не смеет ставить[16] пьесу. Одна персидская принцесса отважилась было, перевела трагедию на фарсидский язык. В Тегеране прошел всего один спектакль.

Понимают в Петербурге, понимают в Тегеране, сколь опасны замыслы просветителя Нариманова.

То самое, что осторожно допускал Мирза Фатали Ахундов в своих «Обманутых звездах», — обстоятельства могут возвести на трон простого человека, в пьесе Нариманова получает развитие. Выходец из низов ниспровергает божьего помазанника. В полный голос при этом заявляя: «Правитель, не заботящийся об отечестве и народе, проводящий свои дни в бесконечных пиршествах, терзающий народ своим произволом, найдет свою гибель от рук народа…»

По авторской ремарке: «Действие происходит в Исфагане в 1717 году». Заинтересованность в судьбе Персии не случайна. В персидских событиях более позднего времени Нариманов примет непосредственное участие.