Нас ждет Севастополь

ГЛАВА ПЯТАЯ

Полковник Громов сидел над развернутой картой и комкал бороду.

В штабе все знали: если полковник так бесцеремонно обращается со своей бородой, то он зол – и в такие минуты лучше не заговаривать с ним. Начальник штаба майор Фоменко стоял около стола с удрученным видом.

На карте голубели, как жилки на натруженных руках, реки, паучьими сетями чернели дороги, а лиманы и озера походили на голубые кляксы. И этих лиманов, озер, плавней было так густо на карте, что казалось: кто-то нечаянно облил ее голубой краской.

– Голубая линия, черт бы ее…

Выругавшись, полковник перестал комкать бороду и перевел хмурый взгляд с карты на майора.

– Молчишь, начштаба, – ворчливо проговорил он. – Ну молчи, молчи…

Бригада Громова, вновь укомплектованная и обученная, третьи сутки вела ожесточенные бои в кубанских плавнях. Путь морским пехотинцам преграждал высокий курган, поросший терном. Обойти его невозможно. Справа и слева от него раскинулись непроходимые болота. Господствующий над местностью курган гитлеровцы сильно укрепили. На его вершине находились два дзота, связанные между собой траншеей, подход к нему был заминирован, опоясан проволочными заграждениями.

Первый штурм кургана не принес победы. Второй также окончился неудачей.

Вот почему сейчас полковник сидел над картой злой, проклиная Голубую линию.

Полковник Громов знал, что сейчас идут упорные бои за Новороссийск, в районе станицы Крымской, под Темрюком. А его бригаде выпала задача наступать через плавни. Кто-то же должен тут наступать. Все бы хорошо, если бы не этот проклятый курган. Откуда он взялся тут, в плавнях?

Неудачи никогда не обескураживали Громова, он лишь становился хмурым, неразговорчивым. Он ругался, ворчал, а в голове его зрели новые планы, варианты. А когда план созрел, к нему возвращалось спокойствие, тогда с ним можно разговаривать без риска быть оборванным на полуслове.

Вынув расческу, полковник стал расчесывать бороду. Майор чуть улыбнулся. Он знал все привычки командира бригады. Если тот пускает в ход расческу, стало быть, что-то решил.

– Почему они, как лесные клещи, вцепились в Таманский полуостров? – ни к кому не обращаясь, в раздумье произнес Громов. – Ведь все равно придется оставлять. Обстановка на фронтах говорит не в их пользу.

Начальник штаба счел нужным на этот раз заговорить:

– Гитлеровцы не ослабляют боевых порядков первой линии обороны Таманского полуострова и упорно обороняют этот плацдарм потому, что он имеет для них и сейчас оперативное значение: понимают, что потеря Таманского полуострова создаст угрозу вторжения наших войск в Крым.

До войны Фоменко преподавал в военном училище и привык говорить так, чтобы каждая его фраза была предельно проста и понятна. Громов слушал его не перебивая, только щурил в усмешке глаза. Когда майор умолк, он с иронией заметил:

– Вполне академично высказываетесь, уважаемый начальник штаба. Только зачем вы выкладываете мне прописные истины? Вы хорошо усвоили то, о чем сообщил штаб фронта командирам частей.

– Совершенно верно, – подтвердил майор, не улавливая иронии в словах полковника.

Полковник поднялся, потянулся и положил руку на плечо майора:

– Все это так, дорогой мой. Все яснее ясного. Неясно одно: откуда взялся этот курган в плавнях? Словно прыщ на ровном месте!

– Курган называется «Семь братьев», – пояснил майор ровным тоном. – Название местное. Гитлеровцы назвали его воротами Голубой линии. Они уверены, что мы откажемся от наступления на этом участке.

Громов усмехнулся и покачал головой.

– Ворота, говоришь? Откажемся, стало быть? А зачем, скажи на милость, переться в ворота, если тебя негостеприимно встречают? Не лучше ли перемахнуть через забор? Когда я был пацаном, мы в станице Пашковской, я оттуда родом, лазали за яблоками через заборы или под заборы, а в ворота не совались. Хозяин поймает и трепку задаст. Пацаны были, а в тактике кое-что понимали.

Он опять сел на табуретку и принялся набивать табаком трубку. Несколько минут курил молча, не сводя глаз с карты. За курганом не голубела, а чернела прямая дорога на станицу. Минуй курган, а дальше равнина, есть где развернуться. Полковник положил трубку на карту и повернулся к майору:

– Вот что я решил. Фронтальная атака может, конечно, принести успех, но этот успех будет связан с большими потерями. Нужна авиация, чтобы бомбами разворотить курган. Но нам ее не дают, она действует на главном направлении. И я подумал – зачем посылать под пулеметный огонь батальоны? Пошлем-ка несколько отчаянных матросов. Через забор, так сказать. Помните бой за детские ясли на Малой земле?

Начальник штаба вопросительно поднял белесые брови.

– Опять разведчиков пошлем?

– Не всех. Вызовите ко мне лейтенанта Крошку и главстаршину Семененко.

После ухода начштаба Громов принялся ходить по комнате, сдвинув широкие брови к переносице.

Не повезло его бригаде. Громов был недоволен не только тем, что оказался в плавнях. Ему казалось, что командование фронта недооценивает боеспособность бригады. Ее хотели расформировать после апрельских боев. Еле добился отмены этого приказа. Но бригаду все же отозвали с Малой земли, хотя этого можно было не делать. Ведь все равно вместо нее высадили на плацдарм 81-ю стрелковую бригаду, не имеющую опыта в десантных операциях. А ведь не такое простое дело вывезти с плацдарма целую бригаду, а вместо нее высадить другую. Не было целесообразности в такой пертурбации. Когда Громов спросил в штабе фронта, почему так сделано, ему заявили, что боевые приказы обсуждению не подлежат. Ответ обидел его.

Вернулся начальник штаба. Громов неторопливо, мелкими глотками пил чай из алюминиевой кружки.

– Как думаешь, майор, о моем замысле через забор? – спросил он и подвинул к нему чайник. – Утоли жажду, чай крепкий заварен.

– Если рассуждать теоретически, замысел правилен, – сказал майор, наливая чай в кружку. – Но жизнь вносит поправки.

– Умный ответ, – усмехнулся Громов. – После войны буду рекомендовать тебя на дипломатическую работу. Когда разведчики появятся?

– Минут через двадцать. Они расположились в полутора километрах отсюда, а транспорта у них нет, пешком идут. Крошка получил мое приказание.

– Транспорт… Да, разведчикам нужен транспорт. Сейчас, когда наступаем, их надо обеспечить. Обдумай, начштаба, где раздобыть мотоцикл с коляской и автомашину.

– Я уже думал об этом. Приказал отремонтировать трофейный мотоцикл. Передам его Крошке. А вот автомашину еще не решил, где взять.

– Решай быстрее. Завтра этот чертов курган должен быть далеко позади нас.

В окно раздался возглас:

– Воздух!

– Неужели к нам? – воскликнул майор и подбежал к окну.

Громов неторопливо свернул карту и положил в планшет.

– Похоже, что к нам, – повернулся майор. – Давайте, товарищ полковник, в щель.

Громов вышел на крыльцо и посмотрел вверх. Летели шесть «юнкерсов», тяжело гудя моторами. Над хутором, где размещался штаб бригады, они стали снижаться. «К нам», – решил полковник, но не спешил прыгать в щель. Глядя на него, не прыгал и начальник штаба.

Но бомбардировщики не успели сбросить бомбы. На них налетела неизвестно откуда взявшаяся тройка наших истребителей. Завязался воздушный бой. Строй немецких самолетов поломался. Летчики сбросили бомбы куда попало. Они рвались далеко за хутором.

Громов повернулся к Фоменко:

– Видал? Кто-то еще думает о нас. Не одиноки мы в этих богом забытых плавнях.

Майор вытер на лбу проступивший пот и трясущимися руками принялся крутить цигарку.

– Немцам известно, где находится наш штаб, – заключил он. – Такой вывод напрашивается из этого визита.

– Видимо, так, – согласился командир бригады. – И что вы предлагаете? Выбрать новое место? Где? Кругом плавни. Землянки рыть невозможно. Выкопали щели на случай бомбежки. Неглубокие, а на дне вода. Подскажи, где укрыться?

Фоменко передернул плечами.

– Сплошная морока в этих плавнях. Можно бы палатки раскинуть на островках. Но нет палаток, да и демаскировать будут. Ничего придумать не могу, товарищ полковник.

Воздушный бой длился недолго. Один бомбардировщик упал в плавни, другой, оставляя за собой длинный шлейф дыма и вихляя крыльями, совсем низко полетел на свою сторону. Остальные развернулись и, отстреливаясь от наседавших истребителей, спешили покинуть поле боя.

Когда гул самолетов затих, из щели вылез выпачканный грязью капитан Игнатюк. Увидев полковника, он смутился, пробормотал:

– В щели вода. Придется переодеваться.

– Придется, – сощурился в усмешке Громов. – И умыться не мешает.

Игнатюк хмуро посмотрел на майора, который саркастически улыбался. Сказал:

– Не смешно, товарищ майор. Приличной щели саперы не могут сделать.

Он подошел к Громову и, преодолевая смущение, сказал:

– Разрешите, товарищ полковник, через час зайти к вам с докладом?

– По поводу щели?

– Нет. Более важное дело.

– А с начальником штаба это дело нельзя утрясти?

– Я должен доложить только вам.

– Что ж, приходите. Только не через час, а через три.

– Есть.

Козырнув, Игнатюк повернулся и пошел вдоль улицы. Громов смотрел ему вслед, покусывая ус. Не любил он этого капитана. Странный человек. У него все на подозрении. Такой родной матери не поверит.

Рота разведчиков разместилась в двух саманных сараях, неизвестно кем и для чего сделанных среди густых и высоких зарослей камыша. Третий месяц ротой командовал лейтенант Крошка. Он выписался из госпиталя вместе с Семененко и Гридневым. Не заезжая в отдел кадров, куда получили направление из госпиталя, они приехали в Геленджик, разузнали, где находится бригада, и заявились к полковнику Громову. А полковник ценил тех офицеров и матросов, которые, минуя все препоны, добивались возвращения в родную бригаду. Крошку он назначил командиром роты.

Сегодня утром в роте объявился Трофим Логунов. Из госпиталя его направили в запасной полк. Там он пробыл с полмесяца, а потом узнал, где находится бригада, и сбежал, не имея на руках никаких документов. Сильно рисковал. Если бы задержали, не миновать ему военного трибунала. Он понимал это и добирался до бригады тайком. В штаб не пошел, а сразу направился в роту.

Первым, кого он увидел, был Гриднев. Парторг сидел на ящике и читал газету. В руке у него был пучок камыша, которым он отчаянно отмахивался от комаров. Длинные усы парторга топорщились, словно в борьбе с комарами они участвовали тоже.

– Батя Артем! – радостно закричал Логунов и подбежал к нему, радуясь встрече.

Гриднев вскинул глаза, удивленно ахнул, отбросил камыш и обнял Логунова.

– Глянь-ка на него! Трофим! Живой, чертушка! Вот уж не чаял встретиться.

Пелена застлала глаза Логунова. Не выпуская из объятий Гриднева, он выдохнул:

– Вот я и дома…

Гриднев усадил его на ящик, вынул кисет с махоркой. Логунов протянул руку к кисету:

– Ты читаешь мои мысли. Только хотел попросить у тебя закурить.

Пока он скручивал цигарку, Гриднев внимательно осмотрел его.

– Здорово ты сдал, – заметил он и добавил: – В роте подправишься. Были бы кости…

– Почти неделю на подножном корму, – невесело усмехнулся Логунов. – Хорошо, что в госпитале заштопали основательно.

– Так ты удрал?

Логунов не ответил, закурил. После нескольких затяжек, видимо не желая отвечать на вопрос, сказал:

– Между прочим, батя, недобрым словом вспоминал тебя, когда лежал в госпитале.

– Почему?-удивился Гриднев.

– Из-за Глушецкого. В госпитале встретился с его мамашей. Преждевременно ввели старушку в горе.

– Промашка вышла, верно, – подтвердил Гриднев. – Но сам посуди, ведь противотанковая граната…

– А из-за этой промашки жена Глушецкого в обмороке лежала, ребенок умер у нее. На фронт ушла. А могло все иначе быть.

– Могло, – согласился Гриднев. – Мы, как узнали, извинение написали. А сейчас Глушецкий из госпиталя выписался и домой поехал. Отпуск ему дали.

– Опять к нам придет? – обрадовался Логунов. – Вот было бы здорово. Кстати, кто его замещает?

– Крошка.

– Ну и как он?

Гриднев передернул плечами, словно осуждая нового командира за что-то, но на словах отозвался о нем хорошо.

– Боевой и о нас заботливый. В том сарае отсыпается, ночью лазил по переднему краю. Ты доложи ему о своем возвращении.

– Что-то он скажет, – вздохнул Логунов и признался: – У меня ведь ни направления, ни аттестата. Дезертир, одним словом.

– Непутевая твоя голова, – ругнулся Гриднев. – Поймали бы, не миновать штрафной роты.

– А я не боюсь. Все едино где воевать.

– Как сказать, – возразил Гриднев. – Ну, раз дело сделано, не выдадим.

– В запасной полк надо бы написать.

– И это сделаем.

Из сарая вышел заспанный Семененко. Он посмотрел сначала на небо, потом с кислой физиономией уставился на камыши. Левую бровь у него пересекал свежий шрам, которого Логунов еще не видел.

Заметив Логунова, командир взвода моргнул, протер глаза, будто не верил, и лишь после того гаркнул:

– Га, еще один возвернулся! Ну, давай лапу!

Он сгреб его, прижал к себе так крепко, что Логунов крякнул. Потом отпустил и спросил:

– Когда объявился?

– Час назад.

– Снидал?

– Нет еще.

– Шо? Гриднев, перестань его балачками забавлять. Накормить, зачислить в мой взвод, выдать автомат, кинжал. Да одеть нормально. А то, бачишь, какой у него вид! Срамота!

– Будет сделано, – заверил Гриднев.

Семененко принялся чесать шею, ругаясь:

– Сказились эти кубанские комары! Як вампиры. Все тело зудит. Занесло нас в трясину, чтоб ей… Тут отродясь, наверно, ни один путный человек не бывал.

Вразвалку он пошел к берегу, скинул гимнастерку и тельняшку, с шумом стал плескаться, ворча: «И вода тут как парное молоко. Нема в ней свежести».

– Пошли к Безмасу, – кивнул Гриднев Логунову.

Час спустя Семененко построил свой взвод.

– А ты чего? Особого приглашения ждешь? Становись! – крикнул Семененко Логунову, который стоял в стороне.

Логунов еще не представлялся командиру роты, успел только позавтракать и получить у старшины гимнастерку и тельняшку. Глядя на выстроившихся разведчиков, он с горечью подумал: «Почти ни одного старичка, все новые. Сколько друзей осталось на Малой земле».

После того как Логунов стал в строй, Семененко прошелся дважды перед разведчиками, окидывая взглядом каждого с ног до головы.

– Слухайте, шо я скажу, – остановился он, широко расставив ноги. – Бачите у меня белый подворотничок на гимнастерке? Почему не бачу у вас? А ну, кто скажет, что у меня времени свободного больше? Так вот мой приказ: с сегодняшнего дня шоб каждый имел опрятный вид. Не я выдумал. Устав требует. Мы первыми будем появляться в освобожденных станицах, селах и хуторах. В каком виде должны мы появиться перед советскими людьми, освобожденными от фашистского рабства? Шоб глянули на нас, веселых, добротно одетых, и подумали: «Гарни хлопцы! Такие будут гнать фашистов до Берлина».

Чуете, яка тут политика. Треба вам еще розмовлять на политичну тему?

– Все ясно, – раздался голос.

– А кому непонятно, – широко улыбнулся Семененко, – нехай забирае шмутки. В разведке бестолковым нема места. У старшины есть несколько простыней. На войне нам на них не спать. Используем их на подворотнички. Разойдись!

Он подозвал Логунова, отвел к берегу, где лежала кверху дном рассохшаяся лодка, сел на нее и усадил рядом Логунова.

– Рассказывай, видкиля ты взялся и кто размалювал твою физиономию.

– Долгая песня все рассказывать, – отозвался Логунов.

– Нехай, время пока есть.

– Ну что ж, коли так. Ты знаешь, как сложились дела в детских яслях. Оглоушили меня чем-то, подхватили фрицы под руки и повели…

Логунов говорил неторопливо, но заметно волнуясь, словно переживая все, что довелось ему перенести. Время от времени морщился, и тогда с его языка слетали просоленные матросские словечки. Семененко слушал внимательно, чуть покачивая головой и приговаривая: «Ну и ну». Сейчас Логунов с каждой минутой вырастал в его глазах. Не сломился парень, настоящей матросской закваски оказался. Хватило и смекалки. Надо доложить лейтенанту Крошке, чтобы Логунова назначили командиром отделения.

Когда Логунов умолк, Семененко достал из кармана три письма и протянул ему:

– Ось тебе в награду.

Глянув на обратный адрес, Логунов радостно ахнул:

– От Дуни! Что же сразу не дал?

Семененко хитро улыбнулся:

– То мое дело. Читай.

Логунов углубился в чтение. С первых строк заулыбался, глаза его засияли. А Семененко смотрел на него и становился все мрачнее и мрачнее.

Закончив читать, Логунов поднял глаза и весело воскликнул:

– Ой, Дуняха, молодец! Бригадир из нее получился классный. Самый большой урожай в районе собрала. С одними бабами! Это, Павло, оценить надо. Пишет, что в сентябре делегация уральских колхозников поедет на фронт и что в состав делегации ее метят. Только не знает еще, на какой фронт поедут. Вот бы к нам! Представляешь – появляется делегация в нашей бригаде. А я тут как тут, при всем честном народе обнимаю свою жинку. Здорово было бы, правда?

– Неплохо, – сказал Семененко и тяжко вздохнул. – А у меня, друже, горе. Освободили мое село Яблуновку. Получил письмо оттуда, и с той поры жжет в моей груди, Спалили фашистские каты хату, а маты застрелили. Мстили за батьку. Он в партизаны ушел. Ну, батько даст им перцу! Он партизанит у Ковпака, в село не возвернулся. Хата – черт с ней, после войны построим еще, а кто мне ридну маты вернет? Никого я так не ховал, как маты. А в нее стреляли… Сумно мне…

Он замолчал на какое-то время, потом стукнул кулаком по днищу лодки.

– За маты я дал зарок сто фашистов отправить на тот свет. Не знаю, смогу ли теперь их в плен брать. Рука будет чесаться… Может, мне в роту автоматчиков перейти? Крести автоматом, круши гранатами – нехай на том свете показания дают.

– Это ты всерьез о роте автоматчиков?

– Пока думка…

Из сарая с озабоченным видом выбежал Крошка.

– Семененко! – крикнул он.

Главстаршина откликнулся.

– Вызывает командир бригады. Тебя и меня. Немедленно. Где твоя пилотка? Надевай, и пошли.

Увидев за его спиной Логунова, Крошка не удивился, а подошел, пожал руку:

– Вот и хорошо, что вернулся в родную роту. Сдавай старшине документы. Вернусь – поговорим.

– У меня нет документов, – признался Логунов.

Крошка махнул рукой:

– Нет, и не надо. Пусть занесет в список.

– Я зачислил его в свой взвод, – сказал Семененко.

– Горазд, – не то с осуждением, не то с одобрением заметил Крошка. – Пошли.

Командир бригады встретил Крошку и Семененко, стоя у окна. Он с явным удовольствием оглядел их. Начальник штаба рядом с ними казался невзрачным. Полковник сам был могучего телосложения и любил рослых, широкоплечих моряков.

Усадив Крошку и Семененко за стол, полковник подсел рядом, постучал трубкой о ладонь, выбивая пепел, вынул пачку «Беломора», протянул ее разведчикам. Когда закурили, он, продолжая постукивать трубкой о ладонь, сказал:

– Курган-то надо брать?

– Обойти невозможно, – сказал Крошка, еще не понимая, к чему клонит полковник.

Но Семененко сразу догадался.

– Ночью рискнем, – заявил он, вставая. – Как детские ясли.

– Сиди, сиди, раз усадил, – тряхнул головой полковник, – Рискнем… Со смекалкой надо рисковать.

Догадался теперь и Крошка:

– Нам, значит, дарите курган?

– Дарю, – подтвердил Громов, щуря глаза.

– В таком случае разрешите составить план.

Полковник отрицательно покачал головой.

– Не стоит, пожалуй. План вот тут. – Он постучал пальцем по лбу. – Основная задача ляжет на одного человека. Думаю, что этим человеком будет Семененко.

И он стал подробно объяснять план действий. Окончив, спросил:

– Замечания?

– У меня есть предложение, – сказал Крошка. – Надо добавить еще одного человека – сапера. По пути к кургану придется делать проход в минном поле. Самому Семененко не стоит отвлекаться на это. Впереди, по-моему, должен ползти сапер.

Громов на какое-то мгновение сдвинул мохнатые брови, но тут же расправил их и даже улыбнулся.

– Согласен. Сапера дам. Вижу, что удар по заднице пошел впрок твоей голове.

Крошка покраснел. До каких пор полковник будет зло иронизировать над ним? Еще две недели тому назад группа разведчиков во главе с Крошкой в ночной разведке наткнулась на вражескую разведку. Их разделял бугор. Те и другие разведчики стали перебрасываться через бугор гранатами. Немецкие гранаты разорвались позади, и их осколками пять разведчиков, в том числе Крошка, были легко ранены в ягодицы. Пришлось отойти. Вернувшись, разведчики пошли в санроту, спустили брюки и попросили сделать им перевязку. Докладывая начальнику штаба, Крошка сказал, что ранено пять разведчиков, но умолчал, в какое место. Однако на другой день командир санроты проговорился начальнику штаба, а тот сказал полковнику. Громов вызвал Крошку и пригласил присесть. Тот сел на краешек стула. Громов обошел его вокруг, кидая насмешливые взгляды и покачивая головой, потом сказал: «Расскажи, пожалуйста, как вы дошли до жизни такой, что стали задницы подставлять немцам?» Крошка пытался было объяснить, как получилось, но Громов оборвал его: «Представляю, как девчата в санроте смеялись над голозадыми разведчиками. Картина! Сфотографировать бы вас в тот момент». Крошка краснел, пытался встать, но Громов усаживал его. Наконец Громов притушил усмешку и уже сердито заявил: «Понял, надеюсь! Еще раз подставишь задницу противнику – пойдешь в стрелковую роту». С того дня почти при каждой встрече Громов напоминал Крошке о злосчастном ранении, заставляя лейтенанта краснеть и сердиться, про себя, конечно.

– Даю добро, – сказал Громов, вставая и крепко пожимая руку Семененко. – Повторяю, горячку не пори.

– Задача ясна, – не отводя глаз от пытливого взгляда полковника, отозвался Семененко. – Разрешите только напарника подобрать самому. – У себя в роте подберу.

– Разрешаю.

Вернувшись в роту, Семененко уединился на берегу среди камышей. Ему хотелось обдумать план, который предложил полковник. Он испытывал гордость, что именно ему, а никому другому в бригаде, доверил полковник такое ответственное задание. То, что не сделали два батальона, должен сделать он один. Не так-то это просто.

Когда его разыскал Гриднев, командир взвода сидел, покусывая камышину и хмуро сдвинув брови.

– Чего зажурился? – спросил он, подсаживаясь рядом.

Семененко не повернулся к нему, а, глядя на заросли камыша, проговорил, словно высказывая свои мысли вслух:

– Живым из пекла не возвращаются… Вот и мой черед настал…

Гриднев заглянул ему в глаза.

– Чего ты говоришь? Разве с такими мыслями идут в бой?

Семененко буркнул:

– Не мешай думку думать.

– Скажи пожалуйста, – протянул Гриднев, покачав головой. – О смерти думает, как необстрелянный салага. Сейчас ты, Павло, вроде старого корабля, у которого все механизмы разболтались. Сдается мне, что вместо тебя надо другого человека подобрать. Ты морально не подготовлен.

Несколько мгновений Семененко оторопело смотрел на него, потом его лицо покраснело от гнева, он ухватил Гриднева за ворот гимнастерки и крикнул:

– Шо? Шо ты сказал? Ты посмел говорить такие слова мне?

– Страви несколько атмосфер, – спокойно произнес Гриднев. – Будь ласков, остынь.

Семененко отпустил его, вскочил.

– Как ты смел сказать такое! Я салага? Понимаешь ли ты, Артем, что сказал? Не ожидал.

– Остынь, говорю, – повысил голос Гриднев. – Сядь, послушай, что скажу.

Семененко, глянув на него исподлобья, сделал несколько шагов и неожиданно рассмеялся.

– Ой, парторг, завел ты меня с полоборота. – Он сел рядом и обнял Гриднева за плечи.

Гриднев усмехнулся в усы.

– В нашей МТС, помню, был такой случай…

– Знаю, батя, – перебил его Семененко. – Был такой психоватый, вроде меня, агроном. И однажды…

– Откуда знаешь?

– Да ты же рассказывал.

– Все может быть, – согласился Гриднев. – Ты вот о мертвом якоре задумался. Не одобряю такие мысли. Смерть-то придет, когда ее не ждешь. Чего же о ней думать? Коммунист ты. А это что значит? Это значит быть всегда готовым ко всему и к смерти во имя победы. Что толку в том, что тебя ухлопают на кургане? Курган-то останется у немцев. Значит, твоя задача выполнить приказ. Кого надумал напарником взять?

– Мабуть, Логунова. Он в минном деле мастак.

– А может, кого другого? Логунов не окреп еще. Ты говорил с ним?

– Нет еще, но знаю, что согласится. Злости в нем против гитлеровцев накопилось – через край, разрядка хлопцу потребна. Лучшего напарника не найти.

– Тебе виднее, конечно. Мое сердце тоже лежит к Трофиму.

Семененко собрал свой взвод и стал объяснять задачу.

– Весь взвод отойдет от кургана в сторону метров на двести и откроет по нему огонь. Я и Логунов поползем прямо в лоб. Логунов будет разминировать проход, на кромке минного поля останется, а я поползу дальше. – Семененко помолчал, собираясь с мыслями, и уже тише сказал: – Колы меня убьют и я не успею взорвать дзоты, тогда будет действовать Логунов. Ясна ваша задача? Колы ясна, выбирайтесь на исходный рубеж. А мы пошли.

Крошка обнял обоих разведчиков.

– Ни пуха…

Семененко и Логунов отошли на десяток шагов, повернулись и помахали руками взводу. В ответ раздалось:

– Удачи!

– Счастливого плавания!

Через каких-нибудь десять минут в роту приехал на мотоцикле капитан Игнатюк. Подозвав Крошку, он сказал, что есть серьезный разговор. Крошка торопился на наблюдательный пункт командира бригады, чтобы следить за действиями Семененко и его взвода. Поэтому ответил Игнатюку, что в его распоряжении несколько минут.

– Уложимся, – заверил Игнатюк, сверля Крошку колючими глазами.

– Выкладывайте, – сказал Крошка, засовывая в карманы гранаты.

Морща нос, словно принюхиваясь, Игнатюк оглянулся по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии лишних ушей, приблизился к Крошке и, понизив голос, внушительно заговорил:

– В вашей роте объявился матрос Логунов. Вы его приняли, хотя документов у него нет. Кто вам дал право зачислять его в роту?

Крошка удивленно вскинул глаза.

– Ничего не вижу в этом предосудительного. Логунова мы знаем почти год, он был у нас в разведке на Малой земле. Лежал в госпитале. Естественно, его потянуло в родную бригаду. Я ведь тоже когда-то миновал отдел кадров.

– Черт знает какое легкомыслие! – проворчал Игнатюк. – Разведчик ведь, должен понимать…

– Вы пришли мне мораль читать? – нахмурился Крошка, Давайте-ка в другой раз. Я же сказал, что тороплюсь.

– Так вот слушайте, лейтенант. – Игнатюк для внушительности старался растягивать слова. – Этого Логунова надо взять под наблюдение. В разведку не посылать. Вам известно, что он был в плену?

– Известно… Он сбежал.

– Это он говорит. А может быть, его переправили к нам с определенным заданием.

– Ну, знаете ли…

– Не нукайте, а проявляйте бдительность. Враг хитер и коварен. Где он сейчас?

– Логунов пошел вместе с Семененко выполнять боевую задачу.

– Как! Ему такое доверие? Вернуть, вернуть немедленно!

– Поздно, товарищ капитан. – Крошка чувствовал, что его лицо покрывается пятнами и все внутри дрожит. Стараясь сохранить спокойствие, он спросил: – От чьего имени вы действуете?

– Этот вопрос будет согласован с командиром бригады.

– Будет… Через несколько минут я сам встречусь с ним. Обойдусь без посредников.

– Вы будете отвечать.

– А кто же? Конечно, я. У вас, товарищ капитан, мама есть?

– Есть. А что?

– Так вот – идите вы к вашей маме.

– Что такое? – Игнатюк подошел к Крошке вплотную и, глядя снизу вверх, зловеще процедил: – Я припомню это тебе, лейтенант.

– А иди ты еще раз! – подражая его интонациям, сказал Крошка.

Отойдя с десяток шагов, Крошка оглянулся. Игнатюк стоял, широко расставив ноги, и смотрел ему вслед. В его глазах было столько злости, что Крошка невольно вобрал голову в плечи и далее поежился.

«Накляузничает, как пить дать», – решил Крошка.

К кургану ползли издалека. Перед минным полем остановились перевести дух и прислушаться.

Кругом квакали лягушки, гудели тучи комаров.

Семененко подполз к кусту перекати-поля, навел бинокль на курган. Перед курганом местность была чистая, камыш сожжен. Как преодолеть эти пятнадцать метров? Ползти? Заметят. Сделать рывок? Не успеешь, пристрелят. В бинокль видны оба дзота. В каждом две амбразуры, из которых торчат крупнокалиберные пулеметы. Между дзотами расстояние не более пятнадцати метров. Семененко знал, что дзоты соединены между собой траншеей. От левого дзота идет траншея в тыл, где находится минометная батарея.

«Семь братьев»… Почему такое название у кургана?» – подумал Семененко.

Слева началась стрельба из автоматов. Семененко посмотрел туда. Это его взвод отвлекает внимание противника на себя. Послышались крики: «Полундра!»

Из дзотов быстро отозвались пулеметы.

Семененко повернулся к Логунову:

– Пора, Трофим. Лезь вперед, да гляди внимательней, не то взлетим к чертовой матери.

– Нет расчету взлетать, все равно до рая не добросит, – отозвался Логунов и пополз.

Он полз тихо, ощупывая рукой землю перед собой. Мины были натяжного и нажимного действия, обнаружить их в густой траве нелегко. Обезвредив одну мину, Логунов вытирал рукавом пот, облегченно вздыхал и начинал опять шарить.

Семененко полз за ним метрах в двух, не сводя глаз с ближайшего дзота. Ему отчетливо были видны вздрагивающие от выстрелов стволы пулеметов, направленных в ту сторону, где находился его взвод.

Логунов дополз до проволочного заграждения и остановился. Заграждения были не на кольях, а спиралями. В траве они мало заметны.

Повернувшись к Семененко, матрос заметил:

– Тут придется подольше задержаться. Под проволокой могут быть мины и фугасы.

– Посмотри сначала, нет ли на проволоке сигнализации.

Следя за тем, как Логунов резал ножницами проволоку, Семененко подумал: «Рановато, пожалуй, взвод открыл огонь. Мы тут можем задержаться, да и передохнуть бы».

По его лицу струйками катился пот. Гимнастерка также была мокрая от пота. Они проползли с полкилометра в маскировочных плащ-накидках, закрывавших голову по самые глаза. Под плащ-накидками было душно, как в парной. Карманы разведчиков набиты гранатами – противотанковыми и Ф-1 (моряки называли их «фенями»), запалы в них уже вложены. Поэтому ползти нужно особенно осторожно, чтобы не произошел нечаянный взрыв.

Логунов сделал проход в проволочном заграждении, ощупал землю. Мин тут не было. Он отполз назад к Семененко и, тяжело дыша, доложил:

– Проход сделан, мин нет. Ползем дальше?

– Трохи обожди, отдышись.

Логунов сунул саперные ножницы за голенище и прижался к земле. Вот сейчас он почувствовал страшную усталость и с горечью подумал: «Эх, Трофим, Трофим, нет в тебе прежней силы…»

Немигающими глазами смотрел Семененко на курган, до которого осталось каких-нибудь семьдесят метров. Вокруг кургана было черно от сожженной травы. Тут на голой земле маскироваться невозможно. Как же преодолеть это пространство, чтобы успеть сунуть в амбразуру гранату? Семененко страшно захотелось закурить, а в ногах он ощутил неимоверную тяжесть, словно к ним привязали гири.

Тряхнув головой, Семененко кивнул Логунову:

– Ползем.

Миновав проволочное заграждение, Логунов остановился и прошипел:

– Замри, Павло. Кажись, лягушку нащупал.

Это была не та зеленая лягушка-квакушка, которых видимо-невидимо в плавнях. Это была зловещая лягушка. Из земли торчат три усика. Наступишь на них – и вверх подпрыгивает, как лягушка, начиненная шрапнелью мина. Она разрывается на метровой высоте и поражает все кругом. Обезвреживать эти прыгающие мины надо умело. Но Логунов был знаком с ними еще на Малой земле. Он прополз вперед шага на три и опять остановился. Еще одна прыгающая мина.

Обезвредив ее, пополз дальше. Теперь полз без задержки. До кургана было совсем близко. Приостановившись, повернулся к Семененко:

– Минное поле кончилось. Разреши ползти с тобой.

– Лежи, не двигаясь, потом видно будет.

Теперь Семененко пополз один. Логунов замер на месте, напружинив все мускулы, готовый броситься вперед по первому сигналу главстаршины.

В это время на наблюдательном пункте командира бригады лейтенант Крошка не отрывался от стереотрубы. Полковник Громов тоже наблюдал.

– Хорошо маскируются, – вслух выражал он свое одобрение.

Здесь же находились командир артиллерийского дивизиона и начальник оперативного отдела бригады. Они ждали сигнала полковника. У орудий и минометов ждали сигнала артиллеристы, чтобы открыть огонь по намеченным целям. В камышах лежали штурмовые группы, ожидающие сигнала к штурму.

Замысел полковника был такой. Если Семененко заставит замолчать хотя бы один дзот, то артиллерия откроет огонь по целям, расположенным по ту сторону кургана, а штурмовые группы рванутся на курган и закрепятся там. А если Семененко не сможет выполнить задачу, то артиллерия открывает огонь по кургану, некоторые орудия выкатываются на прямую наводку против амбразуры. После артиллерийского обстрела штурмовые группы перейдут в атаку. Правда, такие атаки не принесли успеха ни вчера, ни позавчера. Гитлеровцы хорошо прикрывали подступ к кургану артиллерийским и минометным огнем из глубины. Полковник вызывал штурмовую авиацию, чтобы подавить вражеские батареи, но штурмовиков ему не дали, они были заняты на других участках. Не исключено, что штурм кургана и на этот раз не принесет успеха. Но что делать?

Громов мял свою бороду, бросая сердитые взгляды на окружающих его офицеров. Все молчали, зная, что сейчас полковник не в духе и лучше не заговаривать с ним. В такую минуту на НП появился капитан Игнатюк. Он подошел к полковнику и обеспокоенным тоном сказал:

– Товарищ полковник, есть срочное и важное донесение.

– Ну, – буркнул полковник.

– Знаете, кто пошел с Семененко? Матрос Логунов, который был в плену и только сегодня объявился в роте без всяких документов. Логунов у меня на подозрении. Боюсь, что он подведет Семененко.

Громов подозвал Крошку:

– Кто такой Логунов? Это не тот рябой матрос, который был на Малой земле?

– Тот самый. Семененко сам его выбрал в напарники.

– Он был в плену?

– Был, сбежал.

– Это Логунов так говорит, – заметил Игнатюк. – А на самом деле могло быть иначе.

– Интуиция вам подсказывает? – усмехнулся полковник.

– Да, и интуиция, – убежденно заявил Игнатюк, – нужна проверка. А тут его посылают на такое ответственное задание. Считаю, что командир роты показал свою близорукость.

Полковник хмуро глянул на Игнатюка и спросил:

– Задание ответственное, это вы правильно заметили, капитан. Но оно связано с риском для жизни. Вы пошли бы на такое задание?

– Если прикажут – пойду.

– А если добровольно?

Капитан на какое-то время замялся.

– Вот что, капитан, – сказал Громов. – Поговорим в другой раз. Крошка, наблюдай.

Игнатюк козырнул, повернулся и пошел, бросив колючий взгляд на Крошку. Лейтенант вопросительно посмотрел на полковника.

– Наблюдай, говорю! – рявкнул полковник.

…Вот и кончились трава и кустарники, где можно маскироваться. Впереди голая, почерневшая от выжженной травы земля. До ближайшей амбразуры еще шагов двадцать. Как проскочить эту самую страшную зону без риска быть прошитым пулеметной очередью? Семененко весь напрягся, сжимая в руке «феню». Сейчас надо сделать рывок – и он окажется в непростреливаемой зоне. Но какая-то необоримая сила прижимала его к земле, не давая возможности подняться. И в этот момент гитлеровцы увидели разведчика, из ближайшей амбразуры по нему открыли пулеметный огонь. Но пулеметчик взял немного выше, и пули пролетели над головой Семененко.

Теперь выжидать нечего. Была не была! Семененко скинул плащ-накидку и, не поднимаясь, швырнул гранату. Она разорвалась около амбразуры. На какое-то мгновение вражеский пулемет замолчал, укутанный дымом и пылью. Семененко вскочил, как на пружинах, и бросился сначала налево, потом вперед.

Он влетел на бруствер траншеи и спрыгнул в нее. В голове пронеслась мысль: «А в амбразуру я не сунул гранату». Отцепив от пояса противотанковую гранату, он повернул налево и стал пробираться по траншее к дверям дзота, и вдруг кто-то ухватил его за ногу. Это был немецкий офицер, лежавший в «лисьей норе», вырытой в стене траншеи. Он одной рукой ухватил разведчика за ногу, а другой доставал из кобуры пистолет. Семененко отдернул ногу и ударил его в лицо носком сапога. Офицер опрокинулся. Семененко не стал его добивать, не было на это времени. Несколькими прыжками он достиг дверей дзота, распахнул их и метнул туда гранату, а сам упал. Взрывной волной вышибло дверь. Семененко вскочил и вбежал в дзот. Там было темно от дыма и пыли. Дав несколько коротких очередей, он схватил пулемет, выволок его наружу и перебросил через бруствер траншеи.

Один дзот уничтожен, но остался второй. Азарт боя разгорячил моряка. Инстинкт самосохранения, действовавший в начале схватки, исчез, одна мысль завладела всем его существом – крушить, убивать, уничтожать. Он бросился по траншее ко второму дзоту. Опять на пути встретился тот офицер, который хватал его за ногу. В руке у него был пистолет, сам он ничего не видел, его окровавленное лицо распухло, глаза закрыты. Офицер что-то кричал. Семененко выстрелил в него из автомата.

Траншея была сделана зигзагом. Боевой опыт подсказал, как надо действовать в такого типа окопах. Он бросал за поворот гранату, потом давал короткую очередь из автомата и подбегал к следующему повороту. Еще один поворот – и можно бросать гранату в дзот. Но тут на него налетел высокий немец. Увесистый удар кулака в висок оглушил немца, и он прислонился к стенке траншеи. Стрелять было неудобно, Семененко выхватил финку и вонзил ее в живот немца. Тот скорчился. Семененко перепрыгнул через него.

Во втором дзоте не было дверей. Семененко подбежал к входу, отстегнул последнюю противотанковую гранату и швырнул ее внутрь дзота. Разгоряченный боем, он не сообразил сразу упасть, взрывная волна сбила и оглушила его.

Логунов подбежал к нему и взял под руки. Семененко резко вскочил, взмахнул финкой.

– Стой! Это я! – отшатнулся Логунов, пугаясь дикого выражения глаз Семененко.

Несколько мгновений Семененко смотрел на него, не понимая, кто перед ним. Когда понял, лицо его исказилось, на нем появилась не то улыбка, не то гримаса.

– Тю на тебя! Откуда взялся? Трохи не прирезал.

Он шагнул ему навстречу, и вдруг перед глазами поплыли круги, к горлу подступила тошнота. Прислонившись к стенке траншеи, прохрипел:

– Дай воды…

Логунов хотел пойти в дзот, рассчитывая найти там флягу. Но тут раздались крики, и он увидел, как на курган бежали вражеские солдаты со второй линии траншей. Тут уж не до фляги.

– Фрицы, Павло! – крикнул он и стал стрелять из автомата.

Превозмогая разлившуюся по всему телу слабость, Семененко высунулся из траншеи. Он увидел не только гитлеровцев, но и бежавших к кургану морских пехотинцев. Взобравшись на бруствер, Семененко встал во весь рост, призывно замахал рукой, крича:

– Швыдче, братва! Бо поздно будет! Не давай гадам закрепляться!

Морские пехотинцы и гитлеровские солдаты вбежали на курган одновременно. Завязалась ожесточенная рукопашная схватка. Длилась она не долго. Гитлеровцы не выдержали. Моряки сбили их с кургана и преследовали по пятам, смяли минометную батарею. Полковник Громов, видя успешные действия штурмовых групп, бросил в бой всю бригаду. В сумерках морские пехотинцы ворвались в станицу. Гитлеровцы поспешно отходили.

Ночью Громов вызвал к себе Семененко и Логунова. Явился один Семененко. Он не успел переодеться и почиститься, был в истерзанной гимнастерке, заляпанной грязью и кровью, брюки в коленях порваны, и оттуда виднеются кальсоны, сапоги грязные. Громов обнял Семененко и трижды поцеловал.

– Богатырь! Богатырь! – несколько раз повторил полковник.

Семененко смущенно улыбался, переступая с ноги на ногу.

– Повезло…

– Ранен?

– Ни одной царапины. Оглушило немного.

– Действительно повезло, – в задумчивости поглаживая бороду, произнес Громов. – Такое раз в жизни бывает. А где твой напарник?

– Его царапнуло пулей. Пошел в санроту на перевязку.

Громов положил ему на плечо руку и несколько торжественно заявил:

– Объявляю вам сердечную благодарность от имени командования и всего личного состава. Своим подвигом вы спасли жизнь многим матросам и офицерам. Представляю к наградам и даю каждому отпуск на пятнадцать суток.

Семененко вытянулся, козырнул:

– Служу Советскому Союзу! – И, чуть замявшись, попросил: – А насчет отпуска прошу повременить. Логунов пусть едет, а я подожду.

– Почему? – удивился полковник. – Ваша область освобождена.

– Нема зараз никого родных, – опустил глаза Семененко и тяжело вздохнул: – Хату спалили, маты убили, а батько партизанит.

Полковник кашлянул, не найдя сразу нужных слов для утешения.

– Вот что, Павло, – после некоторого молчания пробасил он в бороду, – садись-ка за стол, и разопьем бутылочку. Ночевать останешься у меня. Мне спать не придется, утром двинем дальше. А ты спи, разбудим, если понадобишься.

Он открыл дверь в соседнюю комнату и окликнул ординарца. Вместе с ординарцем вошел капитан Игнатюк.

– Вам чего? – насупился Громов.

– Вы приказали доложить о потерях за прошедшие сутки.

– Да, да, – спохватился Громов. – Докладывай.

– Убито рядовых и сержантов двадцать девять, офицеров два, ранено девяносто рядовых и сержантов, офицеров три.

Полковник склонил голову и несколько минут сидел молча, комкая бороду. Игнатюк стоял, не шевелясь, и так смотрел на голову полковника, словно пересчитывал на ней седые волосы. Семененко сидел на краешке стула, испытывая неловкость.

Не поднимая головы, полковник махнул рукой:

– Можете идти.

Но когда Игнатюк повернулся, полковник остановил его:

– Вот что, начальник четвертой части. – Он в упор посмотрел на него: – Будем считать, что проверка Логунова закончена, Он получил ранение и сейчас находится в санбате, завтра оформите наградные листы на Семененко и Логунова. Вы меня поняли?

– Так точно.

Полковник возвысил голос:

– И если еще… Впрочем, идите.

Он проводил его глазами и, когда дверь за ним закрылась, повернулся к Семененко.

– Все же потерн большие, – огорченно покачал он головой.

Вынув пробку из бутылки, которую поставил на стол ординарец, полковник наполнил стаканы вином. Подняв свой стакан, он сказал:

– За упокой твоей мамы, Павло, и за здоровье живых матерей, чьи сыновья сражаются на фронте с фашистской нечистью.

Выпив стакан до дна, полковник с задумчивым видом стал набивать табаком трубку.

– А мою мать белогвардейцы шомполами запороли. Было это в девятнадцатом году в станице Пашковской, – проговорил он хмурясь, потревоженный воспоминаниями. – Я в то время был командиром взвода конной разведки в Стальной дивизии, которой командовал Жлоба. Дал я тогда клятву рубать беляков и прочую нечисть, которая мешает трудовым людям жить. И до сих пор ту клятву помню и до самой смерти не отступлю от нее.

Некоторое время Громов молчал, усиленно дымя трубкой. Семененко хотел сказать, что он тоже дал клятву, но вместо этого произнес:

– Севастополь освободим, тогда буду просить отпуск.

– Отпущу, – кивнул Громов.

В дверь постучали. Вошел начальник штаба и доложил:

– Прибыл подполковник из штаба фронта.

– Чего ему надо? – недовольно спросил Громов.

– Точно не знаю. Спрашивал, какие у нас артиллерийские средства, наличие людей в батальонах, намерены ли завтра продолжать наступление. Пригласить его сюда?

– Сюда не надо. Пусть побудет у тебя. Через несколько минут приду.

После его ухода он разлил по стаканам оставшееся в бутылке вино.

– Выпьем-ка, Павло, за Севастополь.