Нас ждет Севастополь

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Трудно найти свою бригаду или дивизию во время наступления, когда ты возвращаешься из отпуска, из командировки или из госпиталя. Появишься в указанный комендантом населенный пункт, а там и след простыл от твоей части. Начинаешь гадать по карте, выспрашивать солдат, матросов, офицеров встречающихся на дорогах. Прибываешь туда, куда показали карта и встречные, но вдруг выясняется, что тут уже другая часть, а твоя где-то справа или слева. Спешишь туда, а там говорят, что твою вывели во второй эшелон или на формирование. Поворачивай обратно.

В таком положении оказался Николай Глушецкий. Третьи сутки он разыскивал свою бригаду. Но каждый раз, приезжая в указанный населенный пункт, находил только следы. Не всегда удавалось примоститься на попутную машину. Чаще приходилось передвигаться пешим порядком.

Фронтовая дорога в конце концов привела Глушецкого в Анапу.

Маленький курортный городок походил на древние развалины. Идя по улице, Глушецкий видел взорванные и сожженные здания. В городе стоял запах гари. С телеграфных столбов свисали рваные провода, под ногами хрустели осколки стекол. На некоторых домах висели объявления со знаками свастики.

Несмотря на разрушения, город выглядел празднично. Над многими домами развевались красные флаги. Значит, верили люди в освобождение и хранили символ советской власти.

Около двухэтажного, чудом уцелевшего дома стояла большая группа гражданских людей. Подойдя ближе, Глушецкий увидел, что они окружили двух пожилых мужчин в полувоенной форме и оживленно о чем-то говорили с ними.

Приглядевшись, Глушецкий в изумлении остановился. Один из них походил на Тимофея Сергеевича. Да это он и есть! Зачем он приехал сюда из Сочи? Почему-то сбрил усы. Протиснувшись ближе, он крикнул:

– Тимофей Сергеевич!

Тот обернулся:

– Николай! Вот так встреча!

Он обнял его.

– По глазам вижу – удивлен. А удивляться нечему. Прислан сюда крайкомом партии на работу.

– Да вы же…

– Староват, хочешь сказать, – усмехнулся Тимофей Сергеевич. – Верно, немного староват, но не дожидаться же, когда молодые вернутся с фронта. Восстанавливать советскую жизнь в освобожденных районах надо сейчас, не дожидаясь конца войны… Людмила Павловна, – повернулся Тимофей Сергеевич к одной из женщин, – проводите капитана ко мне. Ты, Николай, иди с ней и дожидайся меня. Я через несколько минут приду.

Комната, куда привели его, была просторна. У стен стояли две кровати, застланные серыми солдатскими одеялами. Видимо, Тимофей Сергеевич жил не один. У окна письменный стол, на нем графин с водой, газеты. Рядом потертый диван. У дверей на табуретках ведро с водой, таз. Стены голые, давно потерявшие свой цвет. Но и эта невзрачная обстановка для фронтовика казалась верхом уюта.

Глушецкий скинул вещевой мешок, умылся и сел за стол.

Тимофей Сергеевич не заставил себя ждать.

– Рад видеть тебя, – заговорил он, снимая фуражку и вытирая платком потный лоб. – А у меня сейчас забот полон рот.

В гимнастерке с отложным воротником, в темно-синих галифе, заправленных в хромовые сапоги, он выглядел стройнее и даже моложе. Глушецкий, привыкший видеть его в мешковатом костюме, сказал ему об этом. Тимофей Сергеевич усмехнулся:

– А меня обстоятельства заставляют выглядеть моложе. Видишь, даже усы сбрил.

Николай спросил о матери.

– Бодрится, каждый день ходит в госпиталь, – стал рассказывать Тимофей Сергеевич. – Чтобы ей не было скучно, я привел ей квартиранта. Бывший комиссар, потерял на фронте руку, сейчас в горкоме партии работает. Молодой, веселый. С ним скучно не будет. С питанием у нее все в порядке. Хлебную карточку имеет, получает паек. Я договорился в партизанском штабе, чтобы время от времени кто-нибудь приходил к ней и говорил, что муж ее жив и здоров.

Глушецкий поднялся, взял вещмешок.

– Мне пора. Надо быстрее разыскать свою бригаду.

Тимофей Сергеевич проводил его до калитки. Прощаясь, он сказал:

– Фашистские варвары нанесли большой ущерб городу. Взорваны почти все крупные здания, пляж заминирован. Население голодает. Надо налаживать жизнь. Между прочим, немецкий комендант Анапы майор Маттель и его помощник не успели удрать, пойманы. Будем судить всенародно.

Он обнял Николая и поцеловал в щеку.

– Как это говорят на флоте: семь футов под килем и попутного ветра, – улыбнулся он.

Глушецкий пошел разыскивать комендатуру.

Он шел под впечатлением встречи с Тимофеем Сергеевичем. «Как подействовала война на некоторых людей, – думал он. – Годы болезни согнули Тимофея Сергеевича, но настали грозные дни – и он выпрямился, как стальной прут. Откуда у него появилась необыкновенная энергия, сделавшая его похожим на хорошо заряженный аккумулятор? Действительно, великая цель рождает великую энергию». Глушецкий был поражен его душевной бодростью, молодостью духа.

Комендатуру Глушецкий разыскал быстро. Там сообщили, где находится бригада полковника Громова.

Первым встретился ему капитан Игнатюк. Он стоял на крыльце одноэтажного дома и со скучающим видом курил папиросу. Увидев Глушецкого, капитан оживился, окликнул:

– Глушецкий! Жив, здоров? Рад приветствовать вас.

Глушецкий недолюбливал этого человека, но сейчас и ему обрадовался. Наконец-то в своей бригаде!

– Зайдите ко мне, – предложил Игнатюк. – Полковника сейчас нет, уехал в штаб фронта.

Он привел в свою комнату. Первое, что бросилось в глаза Глушецкому, были чемоданы и ящики. На каждом чемодане наклеены листы белой бумаги с надписями, указывающими, что находится в чемоданах. Все это были дела строевой части. Посреди комнаты стоял письменный стол, а на нем большие гроздья винограда, стеклянный графин, наполненный чем-то мутно-зеленым, и две алюминиевые кружки. Кивнув на виноград, Игнатюк сказал:

– Вокруг Анапы винограда видимо-невидимо. Гитлеровцы запрещали жителям рвать его, думали, что им достанется. Как в городе появилась советская власть, жители занялись уборкой винограда. Ну и нам, конечно, перепадает. Третий день не пью воду, а свежее вино. – Он указал на графин. – Видите, оно еще мутное. Желаете испробовать, наливайте в кружку. Только предупреждаю – не пейте много. Оно действует как слабительное. Я перестарался в первые дин.

Сев к столу, Игнатюк испытующе посмотрел на Глушецкого.

– Надо полагать, – начал он, поводя носом, – вы приехали без направления, как сделали это некоторые командиры и матросы. Из любви, так сказать, к своей бригаде. Полковник, как это ни странно, уважает таких недисциплинированных. А мне морока с их оформлением.

Достав из левого кармана партийный билет, Глушецкий вынул из него сложенную вчетверо бумажку.

– Вот направление из штаба Черноморского флота на должность помначштаба по разведке. Это должно вас успокоить.

Игнатюк взял направление, прочел, даже посмотрел на свет.

– Мы вышли из подчинения флоту, – произнес он. – Подчинены штабу армии и Северо-Кавказскому фронту. В связи с этим непонятно, почему вам дали направление из штаба флота, а не фронта.

– Об этом спросите полковника Громова. Назначение сделано по его просьбе.

– Разве что так, – согласился Игнатюк, пряча направление в портфель, лежащий на чемодане. – Приедет полковник, я доложу, а вы явитесь к нему на прием. А пока его нет, посидите у меня, ешьте виноград, пейте вино. Потом пойдем ужинать.

Кстати, давайте перейдем на «ты». Должности у нас равные, оба начальники отделов, капитаны по званию. Не возражаете?

– Что ж, – ответил Глушецкий, – можно и на «ты».

Игнатюк открыл портфель, достал оттуда флягу и банку консервов.

– Надо отметить твое назначение, – щуря глаза, но не улыбаясь, сказал он и стал отвинчивать пробку. – Выпьем водочки. От этого свежего вина одни неприятности желудку. Закусим консервами сорта «второй фронт».

Водки во фляге было немного. Игнатюк вылил ее в одну кружку, а уж из нее разлил поровну. Выпил, закрыл глаза и несколько раз причмокнул. Лишь после этого взял в рот кусочек консервированной колбасы и медленно стал жевать.

Игнатюк быстро захмелел. Моргая глазами, словно в них попала пыль, капитан положил свою руку на колено Глушецкого и с обидой в голосе заговорил:

– Почему, скажи, полковник презирает меня? Я ведь честно выполняю свой долг. Обязан я быть бдительным? Обязан. Я обязан каждого человека прощупать. Не в моем обычае доверять. Доверчивый человек может плохо кончить. Ты разведчик, значит, знаешь, как коварен и хитер враг. А полковник… – Игнатюк сморщил нос и ехидно улыбнулся. – Впрочем, теперь он будет ко мне по-другому относиться. Видел бы ты, какая у него была физиономия в ту минуту, когда я привел к нему связанного подполковника и сказал, что поймал гитлеровского шпиона.

– Ты поймал шпиона? – изумился Глушецкий.

На лице Игнатюка появилось самодовольное выражение.

– Да еще какого! Из штаба армии мне благодарность прислали и предложили полковнику представить меня к ордену. Так-то вот!

– Это интересно. Расскажи, как ты его поймал.

– Неделю тому назад дело было. Приехал к нам подполковник из штаба фронта. Представился начальнику штаба и требует сведения. Начальник штаба доложил ему о наличии солдат и офицеров в бригаде, об артиллерии, о плане наступления. Подполковник хотел побеседовать с командиром бригады, по тот сказал, что освободится через час. Он в это время угощал Семененко.

– Семененко? Почему Семененко?

– Почему да почему? – поморщился Игнатюк. – Да потому, что Семененко герой. Двое суток мы топтались у ворот Голубой линии, сотни людей потеряли там, а взять тот проклятый курган в плавнях не могли. А Семененко один пошел, уничтожил оба дзота, а бригада рванула вперед. На радостях Громов пригласил в гости Семененко. А в такую минуту наш полковник кого хочешь выгонит или заставит ждать.

«Молодец Павло», – восхитился Глушецкий, и ему самому захотелось быстрее увидеть главстаршину и обнять.

– Начальник штаба куда-то торопился, оставил подполковника на мое попечение до тех пор, пока не освободится командир бригады. На дворе уже ночь. По такому случаю решаю угостить представителя фронта. Налил ему стакан водки и себе, конечно. Откупорил консервы. А он отхлебнул глоток и давай сразу закусывать. Я ему говорю, что надо выпить сразу, такой у нас обычай. Он посмотрел на меня удивленно. В стакане-то всего двести граммов, любой офицер или солдат залпом выпьет и не поморщится. А этот удивляется. Подумаешь, цаца какая. Ну, не хочешь, не надо, не неволю. Может, непьющий, есть такие, может, язва желудка у него. Вынул я кисет с махоркой и угощаю: дескать, вы там, в штабе фронта, папиросы смолите, от махорки отвыкли, а все же давайте вспомним солдатскую жизнь. Он не отказался, оторвал от газеты кусок и стал крутить, и ни черта у него не получается. Я давно скрутил и уже закурил, а у него то табак сыплется, то газета рвется. Вот тут-то я насторожился. У нас любой генерал цигарку свернет. Смотрю на руки подполковника, а они белые, выхоленные, ногти аккуратно подстрижены и далее пилкой подпилены, под ногтями траурной каемки нет. Давно я не видел таких рук у наших офицеров, на среднем пальце правой руки натертая полоска от кольца. Сколько служу в армии, а никогда не видел у офицеров колец на пальцах. Сомнение меня еще больше взяло. Встал, сказал ему, что распоряжусь, чтобы яичницу с колбасой поджарили, а сам вышел и дежурному говорю: «Стой у дверей с пистолетом наготове и одного матроса с автоматом поставь. Как услышишь «руки вверх», так вбегайте и вяжите подполковника». Сам положил пистолет в карман и вернулся к подполковнику. А у него во pтy уже папироса, цигарку так и не свернул.

– А из тебя разведчик получится, – заметил Глушецкий.

– Не разведчик, а контрразведчик, – поправил Игнатюк. – Я когда-нибудь в Смерш перейду работать. Однако слушай, что было дальше. Сел я, предлагаю допить водку и тост произношу за быстрейшее очищение Тамани от гитлеровской нечисти и добавляю: «Ваша операция «Эдельвейс» с треском провалилась, господин подполковник». Он глазом не моргнул, только, вижу, заметно побелел. Тут я выхватил пистолет, наставил на него и крикнул: «Руки вверх!» Он было схватился за свой, да не сообразил сразу, что пистолет не на том месте. Немцы привыкли кобуру почти на животе носить, а тут он подвинул ее на бок, как мы носим. Он руку к животу, а там кобуры нет. В этот момент вбежали дежурный и матрос и наставили на него пистолет и автомат. Он поднял руки и сердито крикнул: «Что за глупые шутки? Вы за это ответите». Обезоружили, связали руки и отвели к командиру бригады, а тот передал начальнику Смерша. Оказался самый натуральный шпион. Имел задание узнать все о нашей бригаде, а также поручение склонить полковника Громова завести бригаду в непроходимые плавни и погубить. После этого Громов должен перейти линию фронта и отправиться в армию предателя генерала Власова, звание за ним сохранялось. Если Громов откажется, то убить его. Так-то вот!

Игнатюк победоносно хмыкнул.

– Любопытный случай, – заметил Глушецкий, с интересом слушавший.

– А если бы я не проявил бдительность? Полковника Громова не было бы на свете. Сейчас он молчит, только поглядывает на меня каким-то непонятным взглядом. А до этого каждый раз делал замечания, дескать, почему я с таким подозрением отношусь к людям, почему никому не верю. Враг хитер и коварен. Это не модный лозунг, а так и есть на самом деле. Врагов надо искать всюду. Иногда, конечно, ошибешься. Но лучше перегнуть, чем недогнуть. Лес рубят – щепки летят.

– Но люди не щепки, – возразил Глушецкий.

Игнатюк пренебрежительно махнул рукой.

– Не ошибается тот, кто ничего не делает. Человеку свойственно делать ошибки. Неглупый, надо думать, был тот шпион, которого я изловил, а вот в чем-то ошибся. Ошибся наш начальник штаба, высказавший ему все данные о бригаде. А каждая ошибка чревата последствиями. Поэтому лучше перегнуть, чем недогнуть. Так-то!

Игнатюк продолжал говорить, но Глушецкий слушал его рассеянно, обдумывая предлог для того, чтобы уйти. Хотелось встретиться с Семененко, узнать, кто из разведчиков вернулся в бригаду. Не желая обидеть Игнатюка, проявившего гостеприимство, он вежливо сказал:

– Извини меня, капитан, но есть у меня желание проведать разведчиков. Скажи, где они расквартированы.

– Сразу в работу включаешься? Что ж, похвально. – Игнатюк понимающе усмехнулся. – Вечером не забудь явиться к командиру бригады, – напомнил он.

– Разве такое можно забыть? Ты не затеряй мое предписание.

– Я еще ничего не терял, – обиделся Игнатюк. – Даже на Малой земле у меня в хозяйстве был полный порядок.

Глушецкий вскинул на плечо вещевой мешок. Игнатюк встал.

– Имущество свое мог бы оставить у меня. Чего с мешком ходить к своим подчиненным.

– И верно, – согласился Глушецкий, снимая вещевой мешок и ставя его в угол.

Разведчики были расквартированы поблизости в трех небольших домиках, утопавших в зелени. На скамейке около одного домика сидели два матроса и ели виноград. При виде капитана оба встали, один бойко сказал:

– Здравия желаем, товарищ капитан. Позвольте спросить, кого ищете?

Оба матроса были незнакомы Глушецкому, и это огорчило его. Где те ребята, с которыми высаживался на Малую землю?

Он спросил, в каком доме находится Семененко. Матрос указал ему на средний.

– Там живут командир роты, командиры взводов и старшина.

Вся веранда этого дома была обвита зеленым плющом. Глушецкому она напомнила его дом в Севастополе на Корабельной стороне. Только там вместо плюща рос виноград. Войдя в коридор, увидел три двери. Постучал в первую и, не дожидаясь приглашения, открыл ее. Семененко лежал на кровати поверх застланного покрывала, ноги в сапогах вытянул на стул.

Увидев Глушецкого, Семененко вскочил:

– Боже мой! Кого я вижу! Боже мой!

Он сдавил Глушецкого в могучих объятиях, потом отшатнулся, посмотрел на его лицо и заморгал. Глушецкий увидел в его глазах слезы.

Семененко опять обнял Глушецкого и глухо, преодолевая непрошеные спазмы в горле, сказал:

– Дюже я тосковал без тебя, побратим мой на веки вечные, дюже…

Полевой госпиталь, в котором работала Галя Глушецкая, расположился на другой окраине Анапы. Все эти дни врачи, сестры, санитары работали круглые сутки, принимая и отправляя раненых. Все смертельно устали, но работали с радостной приподнятостью: победа! Не стало слышно выстрелов, не висят над головой самолеты, не надо ходить согнувшись, рискуя получить одну из шальных пуль, день и ночь жужжащих над Малой землей. Сознание, что все это осталось позади, что советские войска продвигаются вперед, что гитлеровцам теперь не до бомбежки госпиталей, – все это радовало сердце.

За последние два дня раненых стало меньше, и медикам нашлось время для отдыха.

Нескольким сестрам разрешили прогулку по городу. Пошла с ними и Галя. У девушек было веселое настроение. После долгой маеты на Малой земле им казалось, что они попали в рай, они дурачились, пели песни. Галя веселилась вместе с ними. Но когда мимо прошла группа морских пехотинцев во главе с лейтенантом, она вдруг погрустнела, незаметно отстала от подруг и свернула на другую улицу. Ей захотелось остаться одной.

Морские пехотинцы напомнили ей о Николае. Недавно она получила от него письмо из Сочи. Писал, что его выписали из госпиталя и дали краткосрочный отпуск, что на днях поедет в отдел кадров за назначением. Поэтому просит не писать ему в Сочи, а ждать следующего письма, в котором укажет свой адрес. Николай писал, что очень соскучился о ней, мечтает о том дне, когда встретятся.

Встретятся… Неужели это возможно? У Гали замирало сердце при мысли о встрече. Но если эта встреча все же произойдет, какой будет она? Галя положит голову на грудь мужа и выплачет все свое горе, всю тоску. Именно – выплачет, чтобы с сердца снялась вся тяжесть, чтобы исчезли все душевные тревоги. Николай добрый и чуткий, он поймет причину ее слез, он сам вытрет их, а потом поцелует заплаканные глаза, ласково погладит ее голову, как делал всегда…

Ах, мечты, мечты… Возможность встретиться на фронте мужу и жене так маловероятна… Разве что Николая опять ранят и его привезут в их госпиталь. Но чур, чур такие мысли… Пусть их встреча не состоится до конца войны, но лишь бы его не коснулась пуля.

Из раздумий ее вывел оклик:

– Галя!

Таня перебежала дорогу, весело махая рукой, и чмокнула Галю в щеку.

– Кричу, кричу, а она голову опустила и словно оглохла. Почему такая скучная?

Галя смущенно улыбнулась.

– Так просто, шла и задумалась.

– А куда шла?

– Дали отпуск на несколько часов. Вышла прогуляться, посмотреть город.

– Тогда пойдем вместе. Не возражаешь?

– Что ж, я рада.

Таня была нарядно одета. Новая гимнастерка, темно-синяя юбка, хромовые сапожки на высоком каблуке, черный берет, лихо заломленный набок.

– Вид у тебя парадный, – не удержалась от похвалы Галя.

Таня шепнула ей на ухо:

– А знаешь почему?

– Одно из двух – или на свидание идешь, или к начальству вызвана. – Но, увидев ее сияющие глаза, сказала: – На свидание. Угадала?

– Угадала, – рассмеялась Таня. – Я такая сейчас счастливая, счастливее меня нет. Открываю тебе секрет. Я вышла замуж.

– За Виктора?

– За кого же еще! За него, конечно. Мы условились пожениться сразу же после освобождения Новороссийска. Так и сделали.

– Поздравляю, Танюша! – воскликнула Галя. – Я всегда желала вам счастья.

Она тяжело вздохнула и наклонила голову, чтобы Таня не увидела, как дрогнули ее губы, когда произнесла последние слова. Но сияющая от счастья Таня ничего не заметила и продолжала:

– Но испытания наши еще не кончились. В тот же день, когда мы сказали друг другу, что отныне мы муж и жена, Виктор ушел в море, а я вернулась в свой батальон. Не только медового месяца, но и суток медовых не дали. Так-то вот жениться в военное время. С того дня я не видела Виктора. Вчера мне дали отпуск. Наш батальон сейчас в Геленджике, получили пополнение, обучают новых десантников. А мне вроде и делать нечего. Я и попросила отпуск. И знаешь зачем? Чтобы приехать сюда. Виктор должен быть в Анапском порту. Видишь, какая я хитрая. И везучая. Приехала вчера и не знаю, где устроиться. Иду и раздумываю, а мне навстречу Вася Рубашкин. Надо же! Хороший парнишка, я обучала его па Малой земле снайперскому делу. Стихи пишет. Обрадовались встрече. Его осколком снаряда ранило, но он в госпиталь не захотел ехать, а остался при санитарной роте. Сейчас в комнате выздоравливающих. Когда я сказала, что без квартиры, он повел в дом, где живет, там нашлась и для меня комнатка. Правда, повезло?

– Конечно, – подтвердила Галя, удивляясь веселой словоохотливости Тани, которую до этого знала более сдержанной.

– Пройдем в порт? – предложила Таня.

– Не возражаю.

В порту было пустынно. Только у деревянного причала стояли два торпедных катера. Когда Таня и Галя подошли ближе, с одного катера им помахал фуражкой офицер.

– Кто бы это мог быть? – задумалась Таня. – Ах, да это же Костя Кочиев, приятель Виктора.

Лейтенант Кочиев спрыгнул на причал и подошел к женщинам. Поздоровавшись, он сказал:

– Знаю заранее, какой вопрос зададите. Сразу отвечаю: Виктор в море, а когда вернется и в какой порт – Анапу, Новороссийск или Геленджик – не могу сказать.

– Такая-то вот жизнь у жены моряка, – грустно усмехнулась Таня.

На дороге показалась небольшая группа штатских людей. Они шли быстро, оживленно разговаривали. Глянув на них, Галя радостно воскликнула: она узнала Тимофея Сергеевича и бросилась к нему.

Тот оглянулся, остановился, удивленно воскликнул:

– Галочка! Вот так встреча! Дай-ка обниму тебя.

– Я так рада вас видеть, – сказала Галя, целуя его в щеку. – Как вы сюда попали?

Тимофей Сергеевич посмотрел на сопровождавших его людей, развел руками и огорченно произнес:

– Нет времени и поговорить. Работы по самые уши. Вот что, Галя, приходи вечером или завтра утром. Я работаю в райкоме партии, там и живу. Обязательно приходи. Мне надо что-то сказать тебе. Ты виделась с Николаем?

– Нет.

– А он здесь, в Анапе.

У Гали дрогнуло сердце. Николай здесь, а она даже не знает об этом!

– Не прощаюсь, жду, – кивнул Тимофей Сергеевич.

Галя осталась на дороге, смотря ему вслед и приложив руку к сердцу. Таня подошла к ней, обняла.

– Поздравляю, Галя. Надо же так случиться!.

– Ой, Таня! Мне не верится… Может, это все во сне? Только сегодня я думала, когда встречусь с Колей. Сейчас побегу в госпиталь и попрошу отпустить меня до утра.

– А утром я приду к тебе.

– Буду ждать.

На перекрестке они расстались.

Но не довелось ей сходить вечером к Тимофею Сергеевичу и встретиться с мужем. Когда пришла в госпиталь, увидела суетящихся санитаров, сестер. На автомашины грузили госпитальное имущество.

– Галя, садись! – крикнула ей пожилая медсестра. – Чуть не уехали без тебя.

Галя взобралась на машину и встревоженно спросила:

– Куда?

– Вперед, на запад, – весело ответила медсестра.

«Вот и встретились», – с горечью подумала Галя и, уткнувшись головой в брезент, разрыдалась.