Наследство разоренных

Спящие буквы бомбят темноту, как диковинные

метеоры.

Гигантский неведомый город торжествует над

полем.

Уверясь в жизни и смерти, присматриваюсь

к честолюбцам и пробую их понять.

Их день — это алчность брошенного аркана.

Их ночь — это дрема бешеной стали, готовой

тотчас ударить.

Они толкуют о братстве.

Мое братство в том, что мы голоса одной

на всех нищеты.

Они толкуют о родине.

Моя родина — это сердцебиение гитары,

портреты, старая сабля и простая молитва

вечернего ивняка.

Годы меня коротают.

Тихий, как тень, прохожу сквозь давку

неутолимой спеси.

Их единицы, стяжавших завтрашний день.

А мне имя — некий и всякий.

Их строки — ходатайство о восхищенье прочих.

А я молю, чтоб строка не была в разладе со мной.

Молю не о вечных красотах — о верности духу, и

только.

О строке, подтвержденной дорогами

и сиротством.

Сытый досужими клятвами, иду по обочине жизни неспешно, как путник издалека,

не надеющийся дойти.[1]