Наследство разоренных

Глава десятая

Второй год в Америке Бижу начал в итальянском ресторане «Пиноккио». На плите шипели и булькали чаны с пастой, а из динамиков бархатный баритон опер-премьера распространялся о любви и смерти, о мести и порушенной судьбе.

— Вонючий, — сморщила нос жена хозяина. — У меня, кажется, аллергия на его масло для волос.

Она предпочла бы персонал с задворков Европы: болгар, словаков. С теми хоть что-то общее: цвет кожи, религия, черты лица… Но болгар и словаков не хватало или же они проявляли больше щепетильности в выборе работы.

Хозяин принес мыло, зубную пасту, зубную щетку, шампунь-кондиционер, кусачки для ногтей, пачку ватных подушечек, а главное — дезодорант. Провел инструктаж о безусловной полезности доставленного набора. Помолчали, глядя на лежащие между ними вещи, осознав их интимный характер.

— Что думают в Индии о Папе? — спросил хозяин, желая поднять самоуважение в новом работнике.

— Что ж, ты сделал все, что мог, — утешала его жена через несколько дней, так и не обнаружив в Бижу никаких изменений. — Ведь ты ему даже мыло купил.

«Том и Томоко» — вакансий нет.

Паб «Мак-Суини» — работники не требуются.

«Уорк у Фредди»: с велосипеда не свалишься?

Бижу умеет ездить на велосипеде.

Сычуанские крылышки с французскими чипсами — три доллара. Жареный рис доллар тридцать пять центов плюс доллар за жареные пельмешки: раскусишь, и жаркий жир увлажнит рот. Роскошь! А это ведь пища бедняков. В этой стране бедняки питаются как короли! Цыплята генерала Цо, императорская ветчина… Все это в корзине, притороченной к рулю. Бижу на велосипеде. Жалкая фигурка, зажатая между рычащими чудовищами: автобусы, фургоны, такси… Бижу жмет на педали, косится на такси, за рулем которого парень, прибывший из Пенджаба. Водитель такси дудит Бижу прямо в ухо, Бижу вздрагивает и едва удерживает руль.

Как-то вечером Бижу доставил острый суп и яйца фу-йонг трем индийским студенткам, только что въехавшим в квартиру, освободившуюся после повышения арендной платы согласно изменившимся городским законам. В тот день доведенное до отчаяния население высыпало на улицы, протестуя против ужасающих условий жизни, на которое обрекает бедных людей городская администрация. Музыка, смех, жареные колбаски, импровизированный блошиный рынок, атмосфера праздника. Индийские студентки туманно мечтают когда-нибудь войти в какую-нибудь администрацию, но в этот день они с энтузиазмом присоединились к акции, с жаром поддержали людей, которым сами они казались куда большим злом, нежели эта проклятущая администрация.

Звонок. Дверь открыла улыбающаяся девушка. Сияющие зубы, сияющие глаза за сияющими стеклами очков. Взяла мешок, пошла за деньгами. Атмосфера дома пропитана индийской женственностью: изобилие свежевымытых волос: уютом и покоем дышат шитые золотом шлепанцы «Кольхапури». На столе среди книг и тетрадей громоздкий Ганеш, привезенный из дому как украшение, а также ради удачи в делах.

— Пусть тогда познакомится с нормальным индийским парнем, который поймет ее индийские капризы, — три присутствующие продолжали обсуждать четвертую, отлучившуюся куда-то девицу.

— Она и слышать не хочет о нормальном индийском парне, выросшем среди нормальных индийских тетушек и их сплетен в нормальной индийской кухне.

— Чего ж она хочет?

— Она хочет ковбоя с рекламы «Мальборо», но с докторской степенью.

Студентки отличались самоуверенностью, присущей очень многим образованным индийским женщинам, любили мимозу, ловко управлялись пальчиками с дади роти, свободно чувствовали себя как в сари, так и в шортах для аэробики; «Нама сте, тетушка Кузум, айийе, бетийе, хайийе» срывалось с их язычков так же легко, как «Fuck you» или «Shit!». Западные прически и «западная любовь» уживались в них с преданностью традиционным церемониям с кучами украшений: зеленые (под изумруд), красные (под рубин), прозрачные (под алмаз). Они с умным видом толковали с канадцами о листопаде, с бухгалтерами о квартальном балансе, с индусами об Америке, с американцами об Индии, а также с индийцами об Индии и с американцами об Америке. Им удивлялись, ими восторгались — во всяком случае, в Соединенных Штатах, где все еще сохранилось мнение об индийских женщинах как о забитых и всячески унижаемых у себя дома. Их считали выдающимся явлением — и это делало их еще зауряднее, нежели они были до приезда в Штаты.

Проверка заказа: соевый соус, пикантный соус, утиный соус… пирожные… палочки для еды, салфетки, пластиковые ложечки, вилочки, ножички…

— Дханьявад. Шукрия. Спасибо. На чай… Вам стоит купить к зиме теплые перчатки.

Яркоглазая девица повторила совет еще и еще раз, так что Бижу мог истолковать это дружелюбие по-разному. Встреча индийцев в чужой стране, где стирается разница в образовании, имущественном цензе, где исчезает пропасть между кастами, традиционная неприязнь между Севером и Югом, Западом и Востоком…

Дверь закрылась. Бижу переполнен смесью ощущений и эмоций: симпатия и неприязнь, голод и жажда. Он оседлал велосипед, но почему-то задержался. Квартира на первом этаже, на окнах мощные решетки. Девицы тычут пластиковыми ложками в пластиковые контейнеры, где плавают в мутной жиже кошмарные ошметки. Бижу поднес к губам два пальца. Резкий свист — и он, не оглядываясь, нажал на педали, смешался с транспортным потоком Бродвея, распевая во все горло:

— О йе ладки зара си девани лагти хаи…

Старая песня, добрая песня.

Но вот в «Уорк у Фредди» посыпались жалобы: еду доставили холодной! Зима. Удлиняются тени, удлиняются ночи. Первый снег. Бижу кажется, что он пахнет снегом из морозильника. Под ногой крахмальное похрустывание. На Гудзоне звонко щелкает лопающаяся ледяная корка. Серая река бросает на обитателей города серую сеть одиночества.

Бижу засовывает под рубашку старые газеты — непроданные экземпляры мистера Айипа, доброго газетчика с угла. Под газеты иной раз сует горячую выпечку, вспоминая при этом своего дядю, сохранявшего тепло походного завтрака под одеждой. Но и это не помогает, и однажды, крутя педали велосипеда, Бижу заплакал от холода. Печаль охватила его, и из груди вырвался стон — протяжный тихий звук, усиливший печаль, убивающий надежду.

Вернувшись в свой подвал в Нижнем Гарлеме, он сразу заснул. Здание, как и многие соседние, принадлежит какой-то мутной мафии; сверкающий золотым зубом управляющий сдает съемщикам-нелегалам все, что можно, на помесячной, понедельной, чуть ли не почасовой основе. По-английски этот господин изъясняется немногим лучше Бижу, в таких же пределах владеет хинди и родным испанским, восполняя недостаток слов интенсивной жестикуляцией. Они быстро пришли к соглашению, и Бижу присоединился к контингенту жильцов, заползавших на ночь за распределительный щит, под отопительный котел, на вентиляционные короба, а также в кладовки и иные подвальные закоулки особняка, в котором в лучшие времена обитало какое-то состоятельное семейство. Над входом еще сохранилась облупленная цветная мозаика в форме звезды. В подвале имеется даже вонючий общий туалет с жестяным корытом-мочеприемником. Электрораспределительный щит часто не выдерживает нагрузки: включит кто-то из жильцов сверху что-нибудь энергоемкое — вылетают предохранители, и здание под многоголосый возмущенный вопль обитателей всех этажей погружается во тьму.

Бижу боялся этого дома. В первый же день его радушно приветствовал при входе некий здоровенный неопределенного облика оборванец.

— Хелло! — промычал он, пошатываясь и протягивая Бижу ладонь. — Меня зовут Джои, и знаешь, я уже набрался под завязку!

Новый ночлег Бижу находился на границе охотничьих угодий этого живописного обитателя великой страны. Впоследствии Бижу неоднократно видел, как охотник отмечает границы своих владений, испуская из мочевого пузыря сверкающую янтарную струю прямо на тротуар. Зимовал он в пузыре из пластиковой пленки, воздвигнутом над вентиляционной решеткой подземки. Пузырь вздымался каждый раз, когда внизу пролетал поезд, и снова вяло опадал. Бижу послушно вложил руку в липкую ладонь развеселого алкоголика. Ладонь сжалась капканом. Испуганный Бижу вырвал руку и побежал прочь. За спиной его раздалось довольное хихиканье.

— Все холодное! — возмущалась телефонная трубка. — Суп опять замерз. Рис каждый раз холодный.

— Я тоже замерз, — потерял терпение Бижу.

— Быстрей крути педали! — потребовал хозяин.

— Не могу быстрее!

С «Фредди» он распрощался после часу ночи. Уличные фонари, окруженные призрачным сиянием, освещали кучи снега, помеченные желтыми пятнами собачьей мочи, и кучи собачьего дерьма между ними. Поблескивали жестянки из-под пива и пустые пластиковые бутылки. Уличный декор цивилизованного поселения. Никого. Нет, вон в будке мертвого телефона-автомата стоит сумасшедший бомж-охотник и орет в трубку:

— Пять, четыре, три, два, один… ПУСК!

Он запускает трубку в стенку, выскакивает из будки и бежит прочь, придерживая рукой шляпу, как будто спасаясь от дымно-пламенного выхлопа запущенной им ракеты.

Бижу автоматически переставляет ноги. Шестой из одинаковых, похожих на могильные камни фасадов. Крысы скребут когтями, шарят в металлических мусорных контейнерах. Вниз, в подвал.

— Ох как я устал, — стонет он еле слышно.

Человек рядом с ним ворочается, извивается во сне, как будто его поджаривают. Кто-то подальше скрипит зубами.

Когда он снова нашел работу — в булочной-кондитерской-пекарне на углу Бродвея и Ла-Салль, — денег в конверте, бережно сохраняемом в «сберегательном носке», почти не осталось.

Весна, снег тает, отмерзшие лужи мочи растекаются по мостовым мегаполиса, капают в уличную канализацию. Столики городских забегаловок высыпали на тротуары, стулья приглашающе цепляют прохожих за юбки, куртки и пиджаки. Народ пользуется промежутком между адским холодом зимы и адской жарой лета, закусывает альфреско под цветущими вишнями. Женщины в кукольных платьях с аляповатыми бантами и лентами болтают с уличными приставалами, запахи кухни смешиваются с вонью автомобильного выхлопа, восходящие потоки воздуха из вентиляции метро лезут теплыми пальцами под юбки и щекочут воображение: «как Мэрили-и-ин Мо-онро-о-о-о…».

Мэр обнаружил крысу в Грэйси-Мэншн.

Бижу в пекарне «Королева тортов» знакомится с Саид-Саидом, самой авторитетной для него личностью в Соединенных Штатах Америки.

— Я из Занзибар, не из Танзания, — подчеркивает Саид-Саид, представляясь.

Бижу не слыхал ни о Занзибаре, ни о Танзании.

— Где это?

— Знаешь, в Занзибар полно индусов! Моя бабка индуска.

В каменных джунглях они едят салюсас и чапатис, джалебис, рисовый пилав… Саид-Саид поет как Амитаб Бакхан и Хема Малини.

— Мера джута хаи джапани…

или:

— Бомбей се айа мера дост — Ой!

К нему присоединяются Кавафья из Казахстана и Омар из Малайзии, они втроем вращают бедрами и лихо отплясывают перед аудиторией, состоящий из одного зрителя. Бижу горд до беспамятства: индийское кино шагает по планете.