Глава восемнадцатая

— Ой, ой, летает, летает! — запричитала Лола.

Чуть не задев ее уха, мимо пронеслась летучая мышь.

— Ну и подумаешь, башмачной кожи ошметок, пусть ее летает, — протянула Нони, похожая в своем бледном сари на громадное ванильное мороженое.

— Ой, замолчи! — Помолчав, Лола добавила извиняющимся тоном: — Жарко, душно. Муссон идет.

Джиан уже два месяца обучает Саи. Должно быть, на них тоже влияет муссон.

Но сейчас он влияет уже на всех. Все жалуются. Вот и дядюшка Потти расплылся по креслу на своей веранде.

— Рано он в этом году. Рому принять, что ли, пока еще в состоянии. О-хо-хо, всего не выпить, жалко-то…

Лола принимает дисприн, таблетка шипит и кувыркается в воде.

А вот и газеты сообщили о приближении штормового фронта. Лола даже несколько ожила.

— Вот видите! Я же говорила! Я всегда его чую. Знаете, я такая чувствительная, такая чувствительная. Настоящая принцесса на горошине. Да-да, принцесса на горошине…

*

Судья и Саи сидят на лужайке. Шамка, заметив шевеление собственного хвоста, схватила его, не вполне разобравшись, чья это принадлежность. Выпустить добычу жалко, но в глазах недоумение, молчаливый вопрос.

— Вот балда! — вырвалось у Саи.

— Сокровище мое, — утешает Шамку судья, когда Саи удалилась. Жалеет обиженную любимицу.

*

Его долго ждали, но навалился он неожиданно. Первыми забеспокоились банановые деревья, затрепетали, захлопали лопухами листьев. Тревога! Тут же отозвались стуком палочного боя мачты бамбука.

В кухне заерзал по стене календарь повара, календарь богов. Повар аккуратно закрыл все окна и двери, но Саи ворвалась как раз в момент, когда он просеивал муку, отделяя ее от всяческой возможной нечисти. Мука взмыла пыльным облаком и осела на них обоих.

— О-хо-хо! Посмотри, что наделала!

Запорхали вылетевшие из непросеянной муки мошки. Повар и Саи взглянули друг на друга и рассмеялись.

Ангре ке тарах. Как англичане.

— Ангре ке тарах. Ангре джаисе.

— Смотри, мы совсем белые, — повторила Саи. — Как англичане.

Судья закашлялся от смеси дыма и перца, поднятой сквозняком.

— Глупая курица! Закрой дверь! — прохрипел он сквозь кашель.

Но дверь уже захлопнулась сама, вместе со всеми незапертыми дверьми в доме и в округе. Небо налилось пламенем. Синий язык лизнул сосну, и дерево мгновенно испарилось, оставив после себя обугленный пень, рассеивающийся клуб дыма да россыпь веток на поляне. Тут же с неба хлынули потоки воды. Шамка почувствовала себя расползающейся по полу амебой.

Кровля Чо-Ойю увенчана громоотводом, толстый провод которого уходит в солевую яму под домом, но собаке этого не объяснишь. Раскат грома — и она метнулась в спальню, под кровать. И там не чувствует себя в безопасности бедное животное, прячет понадежнее нос, поджимает зад, трясется от жуткого завывания ветра.

— Не бойся, глупая лягушка, дождик, дождик, обычный дождик.

Шамка пытается улыбнуться, но плохо это у нее получается. Глаза ее гладят взглядом солдата, который давно не верит дурацким байкам о смелости, которая города берет. Шамка готова к тому, что мир сейчас обрушится, исчезнет — и она вместе с ним.

*

Сезон дождей длится три месяца. Даже четыре. А может быть, и все пять. В туалете Чо-Ойю протекает потолок, капли звонко разбиваются об пол. Их перезвон прерывается, лишь когда, прикрывшись зонтом, сюда входит Саи. На стекле настенных часов осел конденсат. Вывешенное на просушку на чердаке белье не сохнет неделями. Разноцветная плесень покрывает дом и все, что в нем находится.

*

Саи в этот сезон всегда была бодрой и спокойной. Лишь в это время ее жизнь в Калимпонге приобретала какой-то смысл, бездеятельность находила оправдание. Она сидела на веранде, погруженная в настроения сезона, считая полную отрешенность от мира наиболее подходящим состоянием для этого времени помрачения цивилизации. Природу пробирал понос, телефоны издавали треск, телевизоры показывали муть. Мир исчез, Джиан не появится из-за поворота. Даже до дядюшки Потти не добраться, ибо вспухшая джхора вышла из берегов и унесла с собой связывавший их мост.

В имении «Мон ами» Лола крутила ручку настройки радиоприемника, не находя доказательства, что дочь Пикси все еще пребывает в каком-то сухом, недоступном стихиям месте, далеком от взбесившихся рек, холеры, крокодильих челюстей, от прилипших к верхушкам деревьев жителей Бангладеш.

— Ох, — вздыхала Лола. — Хоть бы этих хулиганов базарных смыло, что ли.

В последнее время участились стачки и демонстрации, отражающие усиление политической конфронтации. Но стихия отменила трехдневную забастовку и попытку блокады доставки рааста роко по шоссе. Какой смысл перекрывать шоссе, если по нему и так ничего нельзя доставить? Зачем закрывать конторы, если они и без того не работают? Как перекрыть дороги, если их нету, дорог, если они размыты и смыты, если разнесенные в куски мостовые валяются на дне ущелья?..

*

Между ливнями и бурями в небе просвечивает белесое солнце, вся мокрятина исходит паром, люди прорываются на рынок.

Джиан, однако, движется в обратном направлении, к Чо-Ойю.

Его беспокоит плата за уроки, отставание от программы. В этом он уверяет самого себя, скользя по грязи и хватаясь за придорожные побеги, чтобы не свалиться в лужу.

Но не это гонит его в Чо-Ойю. Вызванный дождями перерыв довел до невыносимых пределов выросшее в нем напряжение. Саи восседает среди прибывших из Силигури газет, пачкой за две недели. Каждый лист отглажен поваром. Вокруг веранды буйствуют папоротники, окаймленные каплями. Сотни паучьих кружев, обычно невидимых, поблескивают капельками. Саи облачена в кимоно, подарок дядюшки Потти, который обнаружил эту экзотику в сундуке матери, посетившей Японию, чтобы полюбоваться цветущими вишнями. Кимоно из алого шелка, расшито золотыми драконами. Сан в нем — повелительница дикого царства, пышный цветок на фоне влажной бушующей зелени.

*

Сан видит, что страна трещит по швам. Полиция борется с бунтовщиками в Ассаме, в Нагаленде, в Мизораме; Пенджаб в огне после гибели Индиры Ганди в октябре прошлого года; сикхи со своими Кангой, Качхой и так далее хотят добавить еще одно «К», Калистан, и выделиться собственной страной с пятью остальными «К».

В Дели правительство после многих мудрствований и умолчаний обнародовало наконец новый финансовый план. Сокращены налоги на сгущенное молоко и женское белье, повышены — на рис, пшеницу, керосин.

Черная рамка. Фото улыбающегося ребенка. «Наш дорогой Пиу, семь лет прошло со дня, когда ты покинул нас, отправился к своему небесному прибежищу, но боль наша не утихла. Почему тебя отняли у нас задолго до срока? Мама плачет, вспоминая твою милую улыбку. Жизнь наша потеряла смысл. С нетерпением ждем твоей реинкарнации».

*

Джиан:

— Добрый вечер.

Она вскидывает глаза, он чувствует боль, укол, ожог.

В столовой, отделенный от нее учебником, схемами, десятичными запятыми, Джиан всей душой чувствует, что это чудесное существо не должно сидеть рядом с обтрепанным учебником, что он совершает преступление, погружая ее в эту ординарщину, что деление углов, сложение углов, измерение углов загоняет его самого в угол. Как бы подтверждая, что лучше бы он из дому не вылезал, по крыше вновь загрохотал дождь. Ему пришлось повысить голос чуть ли не до крика. Получилась какая-то ходульная героико-эпическая геометрия, наука на котурнах. Смех да и только.

Дождь и не думал ослабевать.

— Мне нужно идти.

— Что вы! — вскинулась она. — Вас убьет молнией!

По крыше заколотил град.

— Но мне давно пора.

— Не нужно, — предостерег повар. — У нас в деревне один человек высунулся из дому во время града — и сразу большая голи упала ему на голову. На месте убило беднягу.

Стихия свирепела, ослабив хватку, лишь когда уже стемнело. Но пробираться в кромешной тьме по разбитой дороге, похороненной под слоем ледышек, было бы безумием.

*

Судья раздраженно поглядывал на Джиана поверх отбивных. Присутствие учителя он воспринимал если не как злой умысел, то уж наверняка как следствие безалаберности и недомыслия.

— И что вас погнало сюда в такую погоду, Чарли? В математике вы, возможно, сильны, но в отношении здравого смысла, извините, подкачали.

Джиан скромно молчит, погруженный в какие-то свои думы.

Судья рассматривает его, изучает.

Бросаются в глаза скованность, сдержанность, неловкость в обращении с пищей и столовыми приборами. Однако парень себе на уме. Не без амбиций. Но такой пищи таким образом за всю жизнь не употреблял.

— А каких поэтов читают в наши дни молодые люди? — вдруг выстреливает судья неожиданным вопросом, отделяя мясо от кости при помощи ножа и вилки.

— Он математик, — напоминает Саи.

— А что, математикам запрещено интересоваться поэзией? Всестороннее развитие, универсальное образование и тому подобное…

Джиан напрягает воображение. Стихов он в жизни не читал.

— Тагор, — отвечает он неуверенно. Во всяком случае, на это священное имя возражений последовать не должно.

— Тагор! — восклицает судья. Раздраженно втыкает вилку в мясо, Окунает кусок в подливку, нанизывает туда же часть картофелины и две-три горошины, отправляет все в рот. Тщательно прожевав и проглотив, продолжает: — Пресловутый и перехваленный. — Несмотря на негативную характеристику, приказывает, ткнув для убедительности в сторону Джиана ножом: — Процитируйте что-нибудь, прошу.

Ради грядущего утра, что счастья зажжет огни,

Отчизна моя, мужайся и чистоту храни.

Будь и в цепях свободной, свой храм,

устремленный ввысь.

Праздничными цветами украсить поторопись.[2]

Каждый ученик начальной школы Индии зубрит эти строчки.

Судья прыскает смехом, коротким, безрадостным, жутким.

Проклятый муссон! Все в этом сезоне раздражало судью. Состояние его любимицы — собаки, состояние его идеалов. Влияние его сведено к нулю. Плесень на зубной щетке, змеи, лениво проползающие по газону, отяжелевшая мебель, все менее обитаемый дом. Каждый муссон откусывал от дома какую-то его часть.

Судья чувствует свой возраст и чувствует, как вместе с домом рушится и его разум, разрушаются перегородки между мыслями, которые он держал раздельно. Сорок лет назад он изучал поэзию.

*

Библиотеку всегда закрывали слишком рано.

Он приходил к открытию, покидал ее с закрытием. Прибежище для иностранных студентов. Покой, работа без помех, гарантия от посягательств и от издевательства.

Книга под названием «Экспедиция в Гуджарат»

«Малабарский берег волнистой линией ограничивает Индию с запада, а затем изящным поворотом изгибается в сторону Аравийского моря. Этот край носит название Гуджарат. В дельтах рек и по малярийным берегам приютились торговые города…»

Что вся эта писанина означала? Он не находил в описании ничего знакомого, напоминающего о семействе Пател и местах его обитания. Но, развернув карту, обнаружил Пифит, крохотное пятнышко, приткнувшееся к извилине реки.

С интересом читал он о прибытии к этим берегам цинготных матросов из Англии, Франции, Голландии, Португалии. Узнал, как доставили они в Индию первые томаты, орех кешью. Как Ост-Индская компания арендовала у короля Карла II Бомбей за десять фунтов в год. Узнал о плоде ююбе в подарочном наборе этого короля невесте, Катарине Брагантской, о доставке морем через Суэц телячьего супа «под черепаху» в страну риса и дала. Англичанин, спасаясь под пальмами от тропического солнца, имел возможность наслаждаться ярмутскими селедками и заглатывать бретонских устриц. Эти новые для него сведения возбуждали ностальгическую тоску по стороне, которую он покинул.

*

Ближе к полудню он отрывался от книг и отправлялся в туалет, бросая вызов своему пищеварению. Долго и безрезультатно напрягался над горшком. Слышал перетаптывание других жаждущих облегчения, запускал палец в анальное отверстие и выковыривал твердые козьи шарики, брякающие по унитазу и булькающие в воде. Снаружи наверняка его слышали, и он неверной рукой пытался сдержать свободный полет своих испражнений, изменить траекторию снарядов. Палец всякий раз покрывала свежая кровь, он подолгу мыл руки после посещения кабинки, но запах не отставал, преследуя его во время занятий. Работал он все усерднее, не пропускал ничего из списка рекомендованной литературы. «Закон собственности» Тофама, Аристотель, Индийское уголовное право, Уголовный кодекс. Свидетельский статус…

Продолжал работать и в своей комнатушке, все еще преследуемый всепроникающим запахом дерьма. Падал в кровать прямо со стула, в ужасе просыпался через несколько часов, снова прыгал к столу. Восемнадцать часов в сутки, больше сотни часов в неделю, иногда прерываясь, чтобы покормить ветчинным пирогом собаку хозяйки, отиравшуюся возле ног, слюнявя его брюки — первая дружба с животным. В Пифите такое баловство не поощрялось, личность собаки не рассматривалась как предмет интереса. Три предэкзаменационные ночи без сна, над книгами. Он раскачивался на стуле, читая, повторяя, зубря, зубря, зубря…

Путь, начатый однажды, долог. Волны океана вздымались между словами. Монстры подсознания поджидали момента, чтобы доказать свою реальность. Мелькала мысль об океане в снах далекого детства, задолго до морского путешествия.

Хозяйка доставляла наверх поднос с пищей. Аппетитно шипящие в горячем жиру сосиски, как будто живые. Предвосхищающие телевизионную рекламу, в которой пища поет, восхваляя свои весовые качества.

— Нельзя так много работать!

— Иначе никак, миссис Райс.

Он научился спасаться в конструкциях третьего лица и в безличных, отстраняться от себя, как подобает монарху.


Открытый конкурс-экзамен, июнь 1942.


Он сидит перед двенадцатью экзаменаторами, и первый же вопрос, заданный профессором Лондонского университета, загоняет его в тупик.

— Не могли бы вы объяснить, как работает паровоз?

Молчание.

— Не интересуетесь железной дорогой?

— Очень интересная сфера деятельности, сэр, но рекомендованная тематика поглощает все рабочее время.

— Но хоть какие-нибудь детали вам известны?

Джему морщит лоб. Что там что толкает? Что чем приводится в движение? Но он даже схемы паровой машины ни разу не видел.

— Нет, сэр.

Может быть, он сведущ в погребальных обрядах древних китайцев?

Он родом из той же части Индии, что и Ганди. Комиссии хотелось бы услышать что-нибудь об инициированном этим господином движении. Как экзаменуемый относится к Конгрессу?

Тишина. Взгляды устремлены на него. «ПОКУПАЙТЕ АНГЛИЙСКОЕ!» — такие плакаты Джемубхаи увидел в день прибытия в Ливерпуль. Ему тогда же пришло в голову, что, крикнув у себя дома «ПОКУПАЙТЕ ИНДИЙСКОЕ!», он мгновенно оказался бы за решеткой. В 1930 году, когда Джему был еще ребенком, Ганди покинул свой ашрам в Сабармати и направился в Данди, на берег океана, где погрузился в подрывную деятельность — соль добывал.

— До чего это его доведет? Ф-фу! Сердце у него, должно быть, правильное, но мозги точно не на месте! — сердился отец Джему, хотя тюрьмы не вмещали всех сторонников Ганди.

На пароходе «Стартнейвер» морские брызги орошали лицо и руки Джемубхаи, высыхали, оставляя после себя пятнышки соли. Разве это можно обложить налогом? Смешно!

— Человек, нелояльный к управляющей администрации, не сидел бы здесь, перед вами, сэр.

Кто его любимый писатель?

Неприятный вопрос. Нет у него любимых писателей.

— Сэр Вальтер Скотт, сэр.

— Что вы читали из его произведений?

— Все напечатанное, сэр.

— Можете процитировать что-нибудь из наиболее вам близкого? — спросил профессор социоантропологии.

Вдоль границы скакал Лохинвар молодой.

Всех коней был быстрей его конь боевой.

Рыцарь ехал без лат, рыцарь ехал без слуг,

Был при нем только меч, его преданный друг.

Ко времени поступления на гражданскую службу кандидаты обычно оттачивают речь, но Джемубхаи за все годы обучения в Англии мало с кем общался; он целыми днями рта не открывал, и его английский сохранил выраженный гуджаратский акцент.

Лорд скакал по лесам, мимо гор, мимо скал,

Реку он переплыл, брода он не искал,

А когда замок Незерби встал перед ним,

Услыхал он, что Элен венчают с другим.

Да, соперник трусливый с душою пустой Взял невесту твою, Лохинвар молодой.

Джемубхаи поднял голову. На физиономиях экзаменаторов поигрывали иронические улыбочки.

Хмурит брови отец, и тревожится мать,

И жених свой платок принимается мять,

А подружки твердят: «Лучше с нашей сестрой

Обвенчался бы ты, Лохинвар молодой!»[3]

*

Судья замотал головой, отгоняя воспоминания.

— Идиот!

Он вскочил, оттолкнув стул, в пароксизме самоосуждения швырнул нож и вилку на тарелку и вышел из-за стола. Его стальная воля ржавела и разрушалась. Память накатывала по ничтожнейшему поводу. Подумаешь, учителишка стишок продекламировал… Скоро все, что судья отделил от себя глухим барьером, навалится на него и раздавит, жизнь его и вечность соединятся, все пойдет прахом.

Собака потрусила за ним. Судья вошел в свою комнату, сел, погрузился в размышления. Собака прильнула к нему, как дети прижимаются к родителям, чтобы утешить их и успокоиться самим.

— Извините, — сказала Саи. — Дедушка в своих капризах совершенно непредсказуем.

Джиан, казалось, ее не услышал.

— Извините, — повторила она, замирая, но он опять не услышал. Впервые он смотрел на нее, впивался в нее глазами, пожирал воображением.

Ага! Вот оно, доказательство.

*

Повар убрал со стола, запер недоеденный горошек в шкаф, похожий на курятник. Ножки шкафа-курятника тонут в мисках воды — мера защиты от муравьев и иной нечисти. Повар нагнулся за одним из ведер, подставленных под протечки, долил воду в миски и выплеснул остаток за окно, вернул ведро на место. Выплеснул воду из остальных ведер, под другими протечками, вернул и их на свои места.

Дополнительную постель повар приготовил в комнатушке, заполненной всякой дрянью, среди груд которой, в самом центре комнаты, торчала кровать. Поставил на стол две свечки в блюдечках для Саи и Джиана и принюхался. Чем-то странным попахивало в комнате?

— Ваша постель готова, мастерджи!

Но Саи и Джиан погрузились в газеты. Повар не заметил их беспокойства, так как и самому ему не терпелось прочитать два письма Винсу, пришедших с последней почтой. Они лежали у изголовья его кровати, придавленные пустой консервной банкой. Повар подвернул штаны, сжал в руке зонт, ибо вода снова хлынула с неба, и пошлепал к своей хижине.

*

Он, она и газеты. Впервые без всяких свидетелей.

Колонка рецептов Кики де Коста. Чудеса из картофеля! Мясо-колбасы! Соусы-анчоусы!

Секреты красоты Флёр Хуссейн.

Парад лысых красавцев в клубе Джимхана в Калькутте! Вручение призов. Победители: мистер Саншайн, мистер Муншайн, мистер Уил Шайн.

Четыре глаза прикованы к строчкам и иллюстрациям, но мысли ведут себя менее дисциплинированно. Наконец Джиан не выдерживает, роняет газету на стол, резко поворачивается в сторону Саи и выпаливает:

— Вы смазываете волосы маслом?

— Нет, — вздрагивает Саи от неожиданности. — Никогда не мажу.

Пауза.

— А что? — интересуется она. Что-нибудь не в порядке с ее волосами?

— Не слышу! Дождь шумит… — Он придвигается ближе. — Что?

— А что?

— Они так сверкают… Я думал…

— Нет.

— Они кажутся мягкими. Шампунь?

— Да.

— Какой?

— «Сансилк».

О-о-о, непереносимая интимность фирменных марок! О-о-о, отчаянная смелость и изощренная пытливость вопросов!

— А мыло?

— «Люкс».

— Для кинозвездочек?

Но испуг давит на них, не дает засмеяться.

Еще пауза.

— А вы?

— Да чем придется. Что в доме есть. Любое. Для мужчины это не важно.

Ему стыдно признаться, что мать покупает на рынке самопальное бурое хозяйственное мыло, весовое, самое дешевое.

Дальше — больше.

— Можно взглянуть на ваши руки? Такие маленькие…

— Неужто?

— Да. — Он вытянул для сравнения свои. — Видите?

Пальцы. Ногти.

— Пальцы… длинные. Маленькие ногти. Да вы их грызете!

Он взвесил ее руку в ладони.

— Легонькая… как воробышек. Наверное, кости пустые, как у птицы.

Эти слова всколыхнули нечто неуловимое в Душе Саи, сердце ее отозвалось звонкой барабанной россыпью пульса.

*

Сезон дождей плодит букашек. По комнате летают жуки всяческих расцветок. Из каждой дырки в полу вылезает мышь, как будто скроенная по размеру дырки. Из крохотной дырочки махонькая мышка, из большой дыры — здоровенная крыса. Из мебели выдавливаются термиты. Насекомых такая масса, что кажется, пол, стены, потолок, мебель дышат, шевелятся, вибрируют.

Но Джиан их не видел. Его взгляд сам оказался мышью, скользнувшей в рукав кимоно и обнаружившей там локоть.

— Острый какой. Страшное оружие.

Руки смерили, перешли к ногам. Он скинул башмак, стыдливо стянул и спрятал в карман поношенный носок. Углубились в созерцание поставленных рядом ступней.

Глаза ее производили потрясающее впечатление. Громадные, влажные, завлекающие, втягивающие свет. Но он не отважился их упомянуть, ограничился более доступными для понимания, для научного анализа частями тела.

Положил ладонь на голову Саи, ощущая ее шарообразность. Вытянул палец к дуге брови, сам пораженный своею смелостью. Палец скользнул к переносице.

Вода звучала многоголосым хором. Громко пела за окнами, грохотала по крыше и по бананам, плескалась в лужах и тарахтела по камням мощеного двора, булькала в окружившей двор, подобно крепостному рву, сточной канаве, глухо рычала в русле джхора. Звучно стекала с крыши по сточным трубам в водоприемные бочки, звучно вытекала из переполненных бочек.

Шум воды все громче, затрудненность речевого общения облегчает обмен взглядами и жестами.

Палец Джиана уже готов был соскочить с кончика носа Саи и коснуться ее губ, как вдруг…

— А-а-а-а! — завопила она, вскочив.

«Мышь!» — подумал Джиан.

Нет, не мышь. К мышам Саи давно привыкла.

— Ух-х-х, — выдохнула Саи.

Невозможно долее переносить еле ощутимое прикосновение этого пальца и тяжкое давление вспухавшего изнутри, необъяснимого ощущения. Она прижала ладони к лицу, замерла, потом встряхнулась, как будто освобождаясь от впечатлений.

— Что ж, спокойной ночи! — почти официально провозгласила она, безмерно удивив Джиана.

Осторожно вымеряя шаги, как пьяный, желающий скрыть свою нетрезвость от дорожного полицейского, Саи направилась к прямоугольнику дверного проема и нырнула в спасительную тьму. Джиан сокрушенно созерцал разболтанную дверь, за которой скрылась ее фигура.

Она не вернулась.

А мыши никуда и не исчезали. Безмерной настырности твари.

*

Разбитая кровать судьи напоминала гамак. Со всех сторон течет, капает, струится; тинькает да булькает. Судья зарылся в кучу несвежих одеял, белье сложил на абажур лампы, чтобы подсушить, часы сунул под лампу, с той же целью. Для цивилизованного человека ситуация весьма неудобная. Воздух той же влажности, что и снаружи, как будто здесь тоже идет дождь. Недоставало лишь свежести наружной атмосферы. Судья морщится от запаха плесени и спор, древесного дыма и мышиных испражнений, керосина и каких-то еще, неопределимых сразу примесей. Он выбрался из постели, достал шерстяной ночной колпак и пару носков. Натягивая носки, заметил на стене скорпиона. Схватив мухобойку, замахнулся, но скорпион уже почувствовал движение и, задрав хвост, заспешил в щель.

— Черт!

Вставная челюсть ухмылялась из стакана улыбкой скелета. Судья нашарил снотворное, смыл таблетку в желудок глотком воды из кувшина. Вода в Калимпонге ледяная, недавно растаявший снег гималайских гор. Десны свело холодом.

— Спокойной ночи, котлетка моя любимая, — пробормотал судья уже заснувшей собаке, когда онемевший рот снова вернулся к жизни. Собака не проснулась, а судья все не мог заснуть и оторваться от воспоминаний.

*

По результатам устного экзамена судья набрал сотню из трехсот. Низшая оценка. Письменный экзамен улучшил ситуацию, он шел сорок восьмым. Однако лишь сорок два лучших принимались на службу. Он уже собирался брести прочь незнамо куда, когда ситуация снова изменилась. С целью увеличить процент местного населения в штате гражданской службы комиссия составила новый список, в котором в последней строчке значилось; Джемубхаи Попатлал Пател.

Новоиспеченный гражданский служащий устремился в свою конуру, рухнул на кровать в одежде, даже в обуви, из глаз потоком полились слезы. Провалялся он так трое суток.

— Джеймс! — беспокоилась квартирная хозяйка. — Вы больны?

— Нет, не беспокойтесь. Просто очень устал.

— Джеймс?

— Миссис Райс, все в порядке. Все наконец позади.

— Рада за вас, Джеймс, — автоматически промолвила хозяйка и постаралась убедить себя, что ей и в самом деле приятно. Прогресс в мире неоспорим. И это должно радовать.

Не первый, не второй. Но все же прошел. Послал телеграмму домой.

«Результат недвусмысленный».

— Что это значит? — удивились домашние. «НЕ» в английском чаще всего означает какую-нибудь гадость. Но знакомый судейский чиновник развеял их сомнения, и отец почувствовал себя королем, когда в дом потянулись родственники, соседи, знакомые да и незнакомые, чтобы полакомиться сластями с сиропом и с лицемерными улыбками выразить свою искреннюю радость.

*

Несколько придя в себя, Джемубхаи вместе с сундуком, отмеченным надписью «мистер Дж. П. Пател, пароход „Стратнейвер“», отправился в наемном кебе на новую квартиру. Он даже повернулся, чтобы помахать рукой на прощанье — ради последнего взгляда на собаку с ветчинными пирогами в глазах, следившую за его отъездом из окна верхнего этажа.

Ранее Джемубхаи жил на десять фунтов в месяц. Теперь на время двухгодичной стажировки ему обеспечены триста фунтов в год, и он может себе позволить более комфортное обиталище ближе к университету.

В новом пансионе с десятком съемщиков он познакомился с Бозе, нашел своего единственного друга в Англии.

Их роднили похожие мешковатые костюмы, похожие жилые комнаты, которым они своим присутствием придавали одинаковую неуютность, одинаковые походные сундуки. Они признали друг друга с первого же взгляда, первым же взглядом согласились, что не будут обременять один другого несущественными деталями личной биографии.

В одном существенном отношении Бозе отличался от Джему. Бозе — оптимист. Путь только один, одна дорога — в будущее! «Вперед, вперед, бодрым шагом в поход, с нами сто музыкантов идет!» Они вместе скользили по речке на неуклюжей плоскодонке, вместе пили чай с джемом и с надоедливыми осами. В Лондоне они наблюдали смену караула у Букингемского дворца, поглощали пирожки и избегали других индийских студентов. Согласились, что гигиена на Трафальгар-сквер отнюдь не отвечает хваленым английским требованиям. Жуткая масса загаживающих всё вокруг голубей, один из которых отметил и плечо Бозе. Бозе посоветовал Джемубхаи, какие пластинки купить для нового граммофона: Карузо и Джильи. Заодно поправил и произношение: Джи-л-л-л-ь-й-й-и-и, а не Джигли. Й-йорк-ш-ш-ш-ш-и-и-и-а, Э-дин-б-б-б-ё-а, Джен-н-н-э-э-а — окончание теряется, как ветер в пустошах Бронте, бесконечное окончание без окончания, а не Джен Эйер-р-р, как положено в южноиндийском варианте. Вместе прочитали «Краткую историю западного искусства», «Краткую историю философии», «Краткую историю Франции» и кучу других «Кратких…», всю серию одолели. Освоили эссе о стихосложении, о сочинении сонетов, книгу о стекле и фарфоре: Уотерфорд, Сальвиати, Мейсен, Лимож, Споуд. Провели глубокие натурные исследования в области пирогов, пирожных, бисквитов, варений, конфет.

Теперь он взял реванш за прежние конфузы, поднялся «до марки». Английский судья утратил акцент, и его стали принимать за того, кем он не был, за достойного человека. Он завидовал англичанам, ненавидел индийцев. Страстно стремился стать англичанином и стал тем, кого в равной степени презирали как англичане, так и индийцы.

В конце стажировки Бозе и судья подписали присягу, поклялись в верности Ее Величеству и вице-королю, получили циркуляры по обработке змеиных укусов и обитанию в палатках, перечень имущества, коим следовало запастись для возвращения на родину: бриджи, сапоги для верховой езды, теннисные ракетки, винтовки. У обоих сложилось впечатление, что они собираются в продолжительный бойскаутский поход.

Снова на борту «Стратнейвера». Судья прихлебывает чай и пролистывает пособие по языку хиндустани. Он не знает языка той части Индии, куда его направили. Он держится особняком, ибо в обществе англичан чувствует себя неловко.

*

Внучка проходит мимо двери его спальни в ванную, он слышит, как свистит кран: струя воды обильно разбавлена воздухом.

Саи моет ноги, забывает о лице, выходит, вспоминает о лице, возвращается, забыв, зачем вернулась, вспоминает о зубах, кладет в карман зубную щетку, выходит, вспоминает о лице и зубах, возвращается, снова моет ноги…

Взад-вперед, взад-вперед, кусая ногти.

Она гордится тем, что может вынести все что угодно.

Все что угодно, кроме нежности.

А лицо забыла вымыть!

Она возвращается в ванную и снова моет ноги.

*

Повар сидит перед письмом. Синие чернильные волны омыли бумагу, не оставив ни одного слова, ни одной буквы. Такое случается в дождливый сезон.

Второе письмо — та же самая картина. Между ним и сыном океан в буквальном смысле. Отодвигает надежду, раздевается и лезет в постель. Наволочку вот сменил…

В запасной комнате Джиан размышляет над содеянным. Прав он или не прав? Прав или виноват? Откуда смелость взялась? Он явно перешагнул границы дозволенного. Наверное, ром обвинить можно, пища непривычная… Ощутил что-то вроде гордости. «Ай-яй, ай-яй», — сказал он себе вполголоса.

Под дырявой крышей Чо-Ойю лежали без сна четыре человека. Снаружи бушевали дождь и ветер, молнии нагло вспарывали темное небо.

Загрузка...