Наталья Кирилловна. Царица-мачеха

Глава 2 ОСОБНЯК АРТАМОНА МАТВЕЕВА

За высоким забором каменной кладки в тени разросшихся лип прятался известный в придворных кругах своими журфиксами особняк. Над железными воротами поднималась сторожевая вышка, откуда велось наблюдение за ближайшими окрестностями. Видимо, предусмотрительный хозяин опасался пожаров, столь частых в Москве.

Немудрено, что царскую карету здесь увидели ещё издали, когда она терялась в переулках. Загодя отворилась калитка, и в ней появился хозяин Артамон Сергеевич. Он был в бархатном богатом кафтане европейского образца, украшенном множеством пуговиц, — по центру застёжки. Высокий белый ажурный воротник достигал, согласно моде, самого подбородка. Рыжие, с лёгкой проседью волнистые волосы ниспадали почти до самых плеч. Бороду он сбрил, хотя она и полагалась боярину. Над тонкой верхней губой темнели усики. Вопреки важной осанке в лице его было что-то простое и приветливое. И по виду хозяина особняка нельзя было предположить, что он держал в руках самого царя, как о том думал не один только Богдан Хитрово.

Да, казалось, и сам Матвеев не заботился о том, какое впечатление производит на окружающих. Завидев приближающуюся царскую карету, он просиял, нетерпеливо устремился ей навстречу и так, сияя лицом, шёл рядом с окном кареты, из которого на него приветливо смотрел царь.

— Как преданный твой друг, государь-батюшка! Как преданный друг! — не отрывая взгляда от царя Алексея, говорил он.

И когда карета въехала во двор и остановилась возле крыльца, Артамон нетерпеливо отворил дверцу кареты и, не дожидаясь, пока стольники выведут царя, сам подал ему руку и помог спуститься по лесенке, повторяя:

— Как преданный друг! Всё ждал тебя. Опасался, не задержали бы тебя дела.

Оба направились к домашнему крыльцу, словно друзья после долгой разлуки, предвкушая сердечную беседу.

Эта идиллия была неожиданно нарушена юродивым, который появился с противоположной стороны кареты и встал перед царём. На почерневшем на весеннем солнце, обветренном лице юродивого было такое властное выражение и столько непонятного нетерпения, что все онемели.

Это был известный всей Москве Фёдор-страстотерпец, прозванный так за многие горести и беды, преследовавшие его в прежней жизни, когда он был дворянином и владел небольшим сельцом. Но князь Телятин, воспользовавшись смутным временем, прирезал к своему богатому имению достояние Фёдора, прогнав самого хозяина на выселки. Где было бедному дворянину тягаться с князем, известным своими загребущими руками! Фёдор пытался найти управу на него, но скоро понял, что правды ни в одном приказе не сыщешь. Все дела вершили крупные взятки. Дьяки и тиуны и разговаривать не хотели с человеком, если он был беден и у него не было связей наверху.

Фёдору не везло. Беда, как известно, не ходит одна. Сначала один за другим умерли дети. Затем преставилась жена. А потом был большой московский пожар, уничтоживший всё его имущество.

Так началась жизнь Фёдора в церковном приходе. В скором времени он прославился своими предсказаниями. Москвитяне искали с ним встреч, и Фёдор стал Христа ради юродивым. Он не носил вериг и с виду не походил на юрода, но его считали блаженным, несчастненьким и мудрым.

— Что тебе, Фёдор? — скрывая досаду, спросил Матвеев. — Или просишь о чём?

— Прошу у Бога милости для твоих людей!

В глазах Матвеева мелькнуло, но тотчас же исчезло злое выражение.

— Ступай, юрод! Ныне не время толковать о делах! Приходи завтра.

Не слушая его, юродивый обратился к царю:

— Государь, не ходи в этот вертеп сатаны!

Царь, вглядевшись в лицо юродивого, ласково спросил:

— Что гневен, Фёдорушка?

— Сказано тебе: «Не ходи в сей вертеп сатаны!»

— Ну будет тебе, христовенький! — всё с той же лаской в голосе продолжал царь.

Он хотел ещё что-то добавить, но Матвеев с мягким принуждением повёл своего царственного гостя в дом.

Между тем в стороне от ворот продолжали стоять люди, видевшие эту сцену. В толпе шептались:

— Божьего человека изобидеть — большой грех.

— Богом это не забывается.

— Артамошке это ещё припомнится.

— Видали, как ощерился? Будто блаженный и слова не моги сказать.

— Знамо, худое задумал Артамошка, коли испугался юрода. Опасается, как бы люди не вызнали про его дела.

— Слыхали, как блаженный, когда от ворот пошёл, шептал: «Зачем ты, царь, пошёл в этот вертеп?»

— Видно, жалеючи царя говорил эти слова.

— Как не жалеть! Оба, поди, и царь и юрод, одною бедою повиты. Оба в одночасье и бобылями стали, и детей у них Бог прибрал.

Им открыл слуга, одетый так богато и пышно, что его можно было принять за господина. Двери были металлические двойные, медные ручки начищены до блеска.

Первое, что бросалось в глаза при входе в особняк, — это большое помещение и большие окна, задёрнутые кисеей.

И как не подивиться искусным манерам хозяина! Приветливость, простота, ненавязчивое радушие, столь не свойственное русским боярам, — всё выдавало в нём европейца. Недаром он много лет мотался по чужим землям. Он вывез оттуда не только свой наряд, но и манеры.

Гостиная, куда привёл своих гостей Матвеев, могла поразить любое воображение. Света здесь было не меньше, чем в царской садовой галерее. Кругом всё блестело. Полы выстелены цветными плитами, и на них — ни пылиночки. Сверкают чистотой подоконники, оконные рамы. И ковры такие богатые да ворсистые, что нога в них тонет. В фарфоровых и фаянсовых горшках обильное разноцветье, глазам отрада. У окон — клетки с птицами. Возле камина дерево в кадке, на нём — обезьянка прыгает и что-то лопочет. Её ужимки и прыжки смешно отражаются в венецианском зеркале. Богдан видит в нём и своё отражение: седые, поредевшие у висков волосы, усталый взгляд. Почувствовал вдруг, что всё в этой гостиной ему чуждое. Что бы он взял себе, так это мебель. Ничего не скажешь — удобная. У кресла высокая спинка, и обито оно золотой тиснёной кожей. Верхняя часть спинки и ножки в ажурной резьбе. Лёгкое, значит, и удобное, хоть подвинь, хоть перенеси в другой угол.

Царь заметил заинтересованность Богдана, с которой тот разглядывал мебель, и незаметно шепнул ему:

— Тебе Сергеич подарок приготовил, какого у тебя и на уме не было!

— Где уж нам строить догадки! Этот человек столько вывез из-за бугра, что в нашей Московии его и сравнить не с кем.

Матвеев бросил взгляд на обоих, говоривший, что он слышал и слова царя и ответ боярина. Он стоял возле бюро и что-то из него доставал. Затем, развернув упаковку, с поклоном приблизился к царю и протянул ему икону:

— Дозволь, государь, презентовать тебе сей бесценный дар. Ведаю, ты особо почитаешь святого Николая-угодника. Да облегчит тебе сия икона бремя житейских бед!

Несказанное блаженство разлилось по лицу царя. Иконы были для него лучшим подарком. Подарочные иконы он держал в особом хранилище. После его смерти осталось восемь тысяч двести таких икон.

Видя, как царь быстрым движением прижал икону к груди, Матвеев понял, что тот оставит её у себя. А это входило в планы Матвеева: теперь царя не оторвёшь от этой иконы, он и в дорогу будет брать её с собой.

Сам Матвеев был не так прост, чтобы верить в молитву. Чем надеяться на икону — помоги себе сам. Ещё покойный родитель говаривал, что молитвенные ручейки не попадают на небо. И сейчас Матвеев старался догадаться, какой скорой помощи у святого Николая-угодника ожидал царь Алексей. Чай, о детях своих думает. Сам ж Матвеев не терпел даже упоминания о них, делал всё, чтобы царь меньше помнил о них, и поэтому часто был озабочен тем, чем бы занять его мысли и душу. Вот как в эту минуту...

А царь снова прижал к груди икону и благодарно посмотрел на Матвеева:

— Ты, Сергеич, ведун от Бога. Твой подарок обещает мне утешение и надежду, и за это тебе моё царское спасибо!

— Для меня лучшее благодарение, государь, чтобы ты был доволен. Ты ведь знаешь, как я люблю делать тебе подарки.

— И не только мне, — произнёс царь, взглянув на боярина Хитрово.

— И не только тебе, — подтвердил Матвеев, понявший намёк.

Обратившись к Хитрово, он сказал:

— Богдан Матвеевич, изволь взглянуть на сей портрет кисти неизвестного голландского художника. Если удостоишь его своим вниманием, с удовольствием презентую его тебе.

Он подвёл боярина к темневшей в углу парсуне, на которой был изображён господин в бархатном камзоле и шляпе. По такому наряду москвитяне ещё издали примечали иностранцев.

Не скрывая удивления, боярин Хитрово начал всматриваться в портрет. Вялые черты смуглого загадочного лица скорее отталкивали, чем привлекали. Острый взгляд чёрных глаз словно бы таил в своей глубине что-то опасное, и кажущееся равнодушие в лице лишь прикрывало потаённый интерес к окружающему. В народе таких людей называли «дурной глаз» и подозревали их в колдовстве.

Мираж это или Богдану показалось, что персона в шляпе сошла с портрета и стоит рядом с Матвеевым. «Я, наверное, нездоров», — подумал дворецкий, ощущая во всём своём существе что-то цепенящее. Он отодвинулся от портрета.

— Ну как? — спросил Матвеев, от которого не укрылось движение Богдана. — А теперь посмотри на портрет со стороны. Издали он ещё больше впечатляет. Не так ли?

— Не знаю, так ли, но вижу, что сия персона на тебя похожа.

— Польщён. Весьма польщён...

Оба старались не глядеть друг на друга. Богдан поспешно, с отстранённым видом отошёл от портрета и начал рассматривать висевшие далее по стене изображения английских королей.

— Э-э, да у тебя тут целая галерея. Карл Первый... Сразу видно, что нрава был мягкого и слаб душой. Немудрено, что нашлись властолюбцы и отсекли ему голову. Урок доверчивым людям...

— Да что это ты ныне злой, Богданушка? — заметил царь Алексей. — И почему ты решил, что Карл слаб душой? Что бы ты стал делать на его месте? У мятежников были превосходящие силы.

— Да где он ранее-то был? Ум на то и даден человеку, тем более государю, чтобы давать заслон опасной доверчивости.

— Государь-батюшка, это не на тебя ли намекает твой ближний боярин? — улыбаясь, спросил Матвеев.

У него была улыбка, верно выражающая потаённые черты его облика: неуловимость побуждений, их тайную подоплёку. Улыбка эта не оживляла его лицо, а пробегала по нему, словно бы крадучись.

— Намёки не по моей части, Матвеев. Я уж коли надумаю, что сказать, говорю прямо.

Любезно улыбнувшись на эти слова, Матвеев произнёс:

— Именно это и ценит в тебе наш государь.

Хитрово иронически поклонился Матвееву:

— Кланяюсь тебе на добром слове. Только зря стараешься так, Артамон. Я не привык иметь дело с посредниками.

— Да не ершись ты, Богданушка, — снова вступил царь в разговор, — а поблагодари лучше любезного хозяина за подарок.

Богдан видел, что царь хмурится, и решил поправиться:

— Много мне чести, Артамон, от твоих щедрот. Но уж коли одолжаться... — И, несколько замявшись, добавил: — Мне бы парсуну русского государя...

— Изволь, — снова улыбнулся Матвеев. — У меня в бюро хранится немало портретов великих русских князей и царствующих особ...

Хозяин подвёл царя и боярина к замысловатому бюро, состоящему из множества перегородок и выдвижных ящиков. Всё это богатство было оправлено в деревянный ажур. Из одного такого ящичка Матвеев извлёк пакет, аккуратно перевязанный цветной ленточкой, и тут же стал раскладывать его содержимое на выдвижной доске.

Тут были портреты Александра Невского, Владимира Мономаха, Ярослава Мудрого, Ивана Третьего, и замыкал эту галерею портрет царя Алексея.

— А что же это отечественные государи у тебя в бюро хранятся, а иноземные по стенам развешаны? — спросил Богдан.

— Дай срок...

Матвеев прислушался к далёким голосам за дверью, сложил парсуны снова в пакет и вышел. «Артамон что-то затеял, и царь об этом либо знает, либо догадывается, — подумал Хитрово, заметив, как переменился тот в лице. — Иначе чего ради эти подарки царю и мне? Значит, ему что-то надо от нас».

Между тем молодой весёлый женский голос за дверью о чём-то просил, и Матвеев то перечил, то соглашался. Как в той игре: да — нет, да — нет.

«Что они затеяли?» — старался понять Хитрово, но ясно было лишь одно: сегодня или в ближайшее время что-то решится.