Научи меня дышать

Глава 43

Богдан

— Я занят! — рявкаю я, открывая дверь.

Клянусь, я придушу сестру собственными руками.

Глаза мамы широко распахиваются, и она делает шаг назад.

— Черт, прости, мам, я думал это Вика, — открываю дверь шире и пропускаю маму в квартиру.

— Кажется мы поступили очень опрометчиво, выбрав вам квартиры так близко друг к другу.

Она ставит на столик пакет с сумкой и снимает серое пальто. Вешаю его на крючок и, нагнувшись, целую ее в щеку.

— Ты же знаешь, она найдет меня где угодно, — ворчу я.

За сегодняшний день сестра уже пятый раз спускается ко мне с глупыми просьбами. Все началось с того, что ей надо было срочно повесить картину, а закончилось очередным потоком неконтролируемых слов, из которых я едва смог хоть что-то разобрать.

Мама улыбается, и мы проходим в гостиную.

— Ты один? — мама осматривает комнату.

— Да, Мира в клубе.

Она кивает и садится на край дивана.

— Чаю? — предлагаю я.

— Нет, спасибо. Я испекла твою любимую выпечку.

Бросаю взгляд на пакет в прихожей, в то время как рот наполняется слюной. Даже отсюда я чувствую приятный и сладкий аромат булочек с корицей, который мама пекла нам в детстве.

Ноутбук издает очередное оповещение о входящем письме. Скорее всего это ответ куратора с фотографиями помещения. Начиная с самого утра, мы с Ритой Миллер, женщиной сорока пяти лет с репутацией акулы в сфере искусства, в сотый раз обсуждаем как нам лучше быть с уже имеющимися снимками.

— Если я тебя сильно отвлекаю, то тогда пойду, — неуверенно произносит мама.

— Нет, конечно. Это может подождать, — захлопываю крышку ноутбука и присаживаюсь рядом с ней. — Что-то случилось?

— Мы с тобой так и не смогли пообедать после нашей прошлой встречи, вот я и подумала, что могу навестить тебя.

— Прости. Столько всего навалилось, — взъерошиваю волосы, чем вызываю у мамы улыбку.

— Ты злишься на меня? — ее голос звучит надломлено.

— Нет.

— И все же ты так редко приезжаешь домой.

Провожу рукой по волосам и закусываю щеку. Я всегда был почтителен с матерью. Несмотря на боль, которую она причинила мне, согласившись отослать из дома, несмотря на обиду за то, что никогда не принимала участие в моей жизни, я продолжал ее любить и уважать. Я никогда не говорил ей о том, что чувствую и молча проглатывал очередное предательство, чтобы потом улыбнуться и заверить ее, что все в порядке.

Но так больше не может продолжаться. Я устал хранить эти чувства в себе и следовать глупым правилам игры.

— Я не знаю, что тебе сказать, — честно признаюсь. — Больше не хочу делать вид, что ничего не происходит и что я все еще часть этой семьи.

Мама резко вскидывает голову и в ее глазах скапливается боль от сказанных мной слов.

— Богдан, конечно же ты часть семьи.

— Так ли это?

Еще в тот вечер я почувствовал себя чужим среди родных.

— Твой отец слишком упрям, чтобы понять, что у тебя есть собственные мечты и желания.

— А ты?

Она хмурится и съеживается под моим пристальным взглядом.

— Я понимаю, почему он так себя ведет, но почему ты отказываешься от меня?

— Я никогда не отказывалась, — ее голос подскакивает от волнения. — Это сложно.

— Так попробуй объяснить. Хоть раз будь честна со мной.

Мама рассеянно кивает и берет мои ладони в свои. Она ласково проводит пальцами по татуировкам на запястье и едва заметно улыбается.

— Я помню, когда ты набил первую татуировку, отец чуть с ума не сошел. Помню, как ты гордо задрал рукав рубашки и протянул руку, чтобы показать свое творение. Вика тогда заявила, что никогда в жизни не станет портить свою кожу и вы снова начали спорить. В нашем доме никогда не было тишины.

Мама проводит пальцем по завиткам рисунка.

Мне было пятнадцать, когда я впервые так рьяно захотел бросить вызов отцу. Это было за два месяца до моего отъезда в Америку. Никто не соглашался бить татуировку несовершеннолетнему, но пара лишних тысяч сверху помогли убедить мастера. В отличие от сестры у меня всегда были сбережения. Она получилась корявой и со временем рисунок исказился, но я ничего не стал исправлять. Эта работа является напоминанием, что я не имею права отказываться от своих желаний.

Она стоила мне домашнего наказания, лишения камеры и всех карманных денег, но мне было плевать. В тот день я чувствовал себя по истине счастливым.

— Ты промолчала, — напоминаю я.

— Я знала, как для тебя это важно, — она пожимает плечами. — Пусть я не совсем понимаю зачем наносить на свое тело подобные рисунки, но твой взгляд значил для меня гораздо больше.

Между нами повисает короткое молчание.

— На протяжении долгих лет, я видела, как ты упорно работал, достигал вершин, падал, поднимался. Как безумно тяжело тебе было. Но ты никогда не просил помощи, — она протягивает руку и касается моей щеки. — Даже когда вы потеряли ребенка, ты не показывал свои эмоции, хотя я видела насколько больно тебе было.

Я хмурюсь и отвожу взгляд. Мама пыталась со мной поговорить. Она приехала и пробыла в Нью-Йорке около недели, ожидая, что я пойду ей на встречу, но максимум, на что я был способен — сказать, что все в порядке и вновь закрыться в студии. Я не хотел слушать глупые слова сожаления об утрате. Какой в этом смысл? Мы ее потерли. Оставалось пережить эту чертову боль и принять тот факт, что ее с нами никогда не будет. Мама молча смотрела, как я разбирал детскую и складывал по сумкам розовые ползунки и пеленки. Как все отнес в приют, а потом напился до такой степени, что отключился в прихожей ее номера. Как на следующий день, отправился на работу, беззаботно стряхнув утрату со своих плеч, хотя с каждой секундой она разрывала меня на части.

Я делал вид, что все в прошлом, но на самом деле все еще не смирился с этой потерей.

Мама опускает руку и разглаживает край платья.

— Твой отец никогда не признается, но ему тебя очень не хватает. Он читает каждую заметку о тебе, слушает рассказы Вики, стоит ей вернуться из Нью-Йорка и нервничает, когда нам удается поговорить по телефону.

— Мне кажется, мы с тобой говорим о разных людях.

Даже в последнюю нашу встречу, отец предельно ясно выразился насчет моей работы.

— Нам всем не легко дается признание собственных ошибок, а таким гордецам как вы оба это сделать практически невозможно. Вы с отцом очень похожи, хоть ты и не хочешь этого признавать.

Видимо мама замечает мой недоуменный взгляд, потому что качает головой.

— Вот видишь, даже сейчас ты противишься этому. Да, он хочет, чтобы ты продолжил его дело, но это только из-за желания, чтобы ты был рядом с ним. Когда я узнала, что беременна вами, то я в жизни не видела более счастливой улыбки, чем у вашего отца. Богдан, он все сделает ради семьи, только дай ему шанс.

— Думаю для этого слишком поздно.

Если я слишком горд по отношению к отцу, то он сам виноват в этом. Это он раз за разом захлопывал передо мной дверь, и я больше не собираюсь в нее стучаться. И гордость — единственное, что у меня осталось, чтобы не упасть.

Она поджимает губы.

— Я не права, что так себя веду: вечно пытаюсь починить то, что сломано, но я не могу отказаться возможности вновь соединить нашу семью. Мне очень жаль, что меня не оказалось рядом в нужный момент и мне ничем не искупить вину перед тобой за годы, которые превратились в пропасть, но я сделаю все, чтобы сократить расстояние между нами.

Я лишь киваю.

Мама обводит взглядом гостиную и на ее губах появляется улыбка, когда она видит гитару Миры, стоящую в углу.

— Ты счастлив с этой девушкой? — робко спрашивает она.

— Да, — без раздумий отвечаю я. — Правда временами Мира делает меня сумасшедшим.

— Значит это и есть настоящие чувства. — она похлопывает меня по колену. — Когда ты познакомишь нас?

— Вот так сходу? Мам, а как же тысяча вопросов перед этим?

— Зачем они мне нужны, если я вижу, что ты счастлив и сходишь с ума. Я уже хочу познакомиться с этой девушкой.

— Я пока что не думал об этом. Возможно, после того как вернемся из Нью-Йорка.

Хотя Мира так мне и не сказала, полетит ли она со мной.

— Ты улетаешь? — ее взгляд впивается в меня. — Я думала, раз у вас все серьезно, то ты останешься дома.

— Я не могу бросить Майка, к тому же у меня все еще есть обязательства. Может Мира согласится пожить некоторое время в Америке, — я пожимаю плечами.

Мама смотрит на меня таким странным взглядом, что я не могу разобрать его. Но в груди появляется чувство, которое я испытывал в детстве, когда совершал ошибку и мама всегда давала мне время чтобы ее исправить.

Она слабо кивает, а затем встает.

— Я хочу на следующей неделе устроить семейный ужин и жду вас с Мирой вместе. Отказы не принимаются.

Снимаю с крючка ее пальто и помогаю надеть. Мама поправляет волосы и поворачивается ко мне. Она сжимает мои плечи, а затем прислоняется щекой к моей груди.

— Прошу тебя, дай мне шанс все исправить, — шепчет она и отстраняется. — Я не хочу вновь терять тебя.

— Почему не спишь? — слышу я тихий голос Миры.

Она облокачивается плечом о дверной косяк и с сонной улыбкой на губах, смотрит на меня. Ее волосы завязаны в небрежный пучок, несколько прядей свисают около лица, в тусклом свете я замечаю очертания груди под моей майкой. Во мне все трепещет от ее вида. Такого родного и привычного.

— Решил еще раз проверить снимки, — бросаю взгляд на экран ноутбука и вижу, что сейчас уже три часа ночи. — Я тебя разбудил?

Мира машет головой и направляется ко мне. Она садится рядом и кладет голову мне на плечо. Я даже не заметил, как провел за работой несколько часов.

— Нервничаешь?

— Отчасти. Если бы я находился в Нью-Йорке, то было бы проще проконтролировать некоторые моменты, но с акульей хваткой Риты, никаких оплошностей не должно быть.

— Эта женщина своего не упустит. Я слышала ее издалека, но даже на таком расстоянии она убедила меня сделать пожертвование.

Чем ближе день выставки, тем больше я не нахожу себе места. Несмотря на то, что я уверен в уже имеющихся снимках, где-то внутри меня все завязывается в тугой узел нервозности от которого я начинаю сомневаться в своей работе. На карту поставлено слишком много.

После того как ушла мама, мы с куратором еще два часа проходились по важным моментам выставки. Она сказала, что помимо городского управления пригласила еще несколько влиятельных людей, которые заинтересованы в том, чтобы построить в Бронксе торговый центр и предложить рабочие места исключительно местным жителям и тем, кто хочет начать жизнь заново.

С одной стороны — благотворительность и способ заработать себе хорошую репутацию, а с другой — деньги, очень много денег.

— Почему именно бездомные? — вдруг спрашивает Мира.

Поднимаю руку и почесываю затылок.

— Как-то я возвращался поздно ночью из студии. Байк был в автомастерской на покраске, поэтому пришлось вызвать такси.

— Какой кошмар, — с иронией отзывается Мира.

— Не ехидничай, — убираю ноутбук на стол и тяну ее за руку. Мира кладет голову мне на колени. — В общем я так замотался, что не сразу понял, что забыл кошелек в студии. Водитель оказался настолько упрям, что отказывался подождать каких-то пару минут, чтобы я сбегал домой за деньгами. Он устроил целое представление, будто поездка стоила тысячу долларов, а не двадцать. Он даже заблокировал дверь, чтобы я не вышел и тут произошло то, чего я никак не ожидал: бездомный, мимо которого я проходил каждый божий день, молча протянул ему злосчастные двадцать баксов, а затем сел в свою картонную коробку и как не в чем не бывало заснул.

Мира не сводит с меня взгляда.

— Если для меня эти деньги совершенно ничего не значили, то он мог прожить на них несколько дней и купить еды. Да что угодно. И дело тут совсем не в этом. Просто он взял и отдал свои деньги. Естественно дома я взял больше нужной суммы и попытался ему отдать, но он категорически отказывался.

— И что ты сделал?

— Я на протяжении недели приносил ему еду, кое-что из одежды. Мы даже стали кем-то вроде друзей.

Мира скептически смотрит на меня.

— Нет, правда. Он рассказал свою историю. У Брукса была небольшая фирма по уборке домов, вполне хватало на содержание семьи и скромного отдыха раз в год, а потом он оступился. Начал играть, так как азарт всегда его манил и проиграл все состояние. Жена забрала детей и уехала на другой конец страны, а он начал спиваться. Так он и оказался на улице с единственной ценной вещью, напоминающей, что все в этой жизни можно потерять по щелчку пальцев — фишка из игрального клуба.

— Что с ним стало?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю, однажды утром он просто исчез. Что-то щелкнуло во мне в тот момент — пропускаю ее мягкие волосы сквозь пальцы и касаюсь скулы. — То есть, он отдал все, что у него было и ничего не попросил взамен. Не все такие и я здраво смотрю на вещи, просто я знаю, как иногда тяжело вновь встать на ноги и пытаться бороться. Возможно, если начать с чего-то малого, например, привлечения внимания к теме бедняков, то у них будет больше шансов вернуться к нормальной жизни.

— Тебе было трудно, — шепчет Мира и перехватывает мою руку.

— В каком смысле?

— Ты был один.

— Ну у меня все получилось. Модели в студии, вечеринки, помнишь? — я поигрываю бровями за что получаю шлепок по руке.

Мира переводит взгляд на экран ноутбука и становится задумчивой. В редакторе как раз висит фотография Брукса. Я сделал ее на портретный объектив, поэтому видно только лицо. Каждую глубокую морщинку вокруг глаз и скрывающуюся за ней историю. Его волосы доходят до самых плеч и настолько сальные, что слипаются в толстые локоны, а на одежде отчетливо видны дыры и пятна грязи. И все же, несмотря на отталкивающий вид, в его глазах и улыбке можно увидеть доброту и отзывчивость.

— Ты от слишком много отказываешься, — еле слышно произносит она.

— О чем ты?

— Твоя жизнь там, — она не сводит взгляда с экрана ноутбука.

— Эй, посмотри на меня, — беру ее за подбородок и поворачиваю голову к себе. — Мы не для того проделали этот путь, чтобы сдаться из-за какой-то ерунды.

— Знаю, а что если…

Я накрываю ее губы пальцами.

— Самая идиотская фраза, которую я когда-либо слышал. А что если завтра перестанут летать самолеты, и я не смогу попасть в НьюЙорк? А что если моя сестра перестанет к нам ломиться и начнет уважать личные границы? А что если, ты поймешь, что любишь этого влюбленного олуха из своей группы? Тут я конечно в себе уверен, но если такое произойдет, то я не завидую этому парню, — Мира смеется, и я улыбаюсь. — А что, если… Столько всего может произойти. «Если» — это безумная неопределенность, которую мы сами допускаем в свою жизнь. Так что теперь сидеть и ничего не делать? Мы оба знали, что будет трудно, но это не значит, что можно просто сдаться.

Она закусывает губу, и я вижу, как в ее карих глазах все еще плещется сомнение. Мира поднимается и садится на меня, обхватив мои бедра своими ногами. Мои руки скользят по ее коже, все больше приподнимая футболку и вызывая волну мурашек. Она кладет ладонь на мою грудь и пальцами нежно обводит контур татуировки.

Таких если в моей жизни было бы слишком много. Если бы я остался дома, работал бы я сейчас в фирме отца? Просиживал бы утра до ночи в офисе и становился похож на свою сестру, думающую только о том, как бы угодить папе? Что если бы Таня сохранила ребенка и сейчас мы бы были счастливой семьей, такой как мои родители, ослепительно улыбающиеся на снимке, а оставшись наедине не проронили бы и слова. Что если бы я не решился приехать и не встретил эту вздорную девчонку?

Все это — миллион поворотов моей жизни, на которые я никогда не узнаю ответы. На данный момент для меня важен только ее взгляд, прикосновение и как отзывается ее сердце.

— Я не хочу, чтобы ты со временем пожалел, — Мира наклоняется, и мы соприкасаемся лбами.

Опускаю взгляд на ее руку и перехватываю в свою.

— Что ты видишь?

Я вытягиваю наши руки и в приглушенном свете татуировки на них сливаются в одну. Ее кит, проплывающий через собственную вселенную и мои витиеватые узоры, кружащие вокруг первой неудачной работы, но самой значимой для меня.

Общее прошлое и настоящее.

— Тебя и меня.

Я качаю головой.

— Нас.