Наука умирать

ВЗЯТЬ ЕКАТЕРИНОДАР

«Конечно, возьмём, — говорили офицеры. — С кубанцами нас теперь вдвое больше». Настроение боевое, тем болюс что выдали денежное содержание, причём только царскими серебряными монетами. Стояли группой на площади, косясь на виселицу, поскрипывающую под ветром, на повешенных, опустивших к холодной земле взгляды невидящих глаз.

— Игрануть надо, — предложил Мушкаев. — Монетами удобно. Я почти тысячу получил. Если б не разжаловали за плен, то, пожалуй, и две бы дали.

— Прекрасная мысль, господа, — поддержал поручик Гернберг. — Прошу желающих ко мне. Банчишку соорудим.

— У меня другие интересы, — сказал Мушкаеву Дымников. — Видишь, Витя Ларионов знаки подаёт? Ищите женщину.

Пришли в довольно большой дом, занятый Гернбергом и его товарищами, потребовали от хозяйки зелёную скатерть. Мушкаев решил ударить по первому же банку всеми наличными — это жизнь, а не смерть в холодной степи. Шлёпали по столу видавшими виды картами, счастливо улыбались, вспоминая прошлые времена, где, кроме всего прочего, были и ломберные столики, и рядом в буфете коньячок...

В этот день 30 марта Корнилов и его штаб официально встречались с Покровским и его соратниками. Капитану Покровскому кубанское правительство присвоило звание генерала, и он подъезжал к дому, занятому Корниловым, с пышной торжественностью. Сам — впереди, в черкеске с новыми генеральскими погонами. За ним свита и кавказский оркестр. Далее — черкесский эскорт со знаменем — на зелёном поле белый полумесяц.

Корнилов вышел на крыльцо дома. Покровский подошёл к нему чётким шагом и доложил о прибытии штаба Кубанской армии. Корнилов поздоровался и пригласил в дом.

Марков собирался на совещание к командующему, когда в дом торопливо вошёл взволнованный Родичев и доложил:

— Сергей Леонидович, в полку сплошной картёж! Банкуют по сотням. Проигрывают всё, что получили.

— Пойдём. Покажешь, где играют.

Подошли к дому. Марков рванул дверь, вошёл в комнату, где за столом, покрытым зелёной скатертью, играли Гернберг, Мушкаев, Савёлов и другие. Офицеры вскочили. Марков подошёл к столу, молча сгрёб кучки серебряных монет, оглядел офицеров, приказал, как в бою:

— Поручик Савёлов, приказываю вам доставить эти деньги генералу Алексееву. Он вам выдал офицерское денежное содержание, а вы не нашли деньгам лучшего применения. Поэтому я возвращаю их в кассу. Об исполнении доложить. Вы, поручик Гернберг, высокий и зоркий. Приказываю вам занять наблюдательный пункт на колокольне. О всех замеченных движениях противника докладывать мне. Я буду на совещании у командующего.

Сильно ударил плетью по столу, оставив грязный след на скатерти, и вышел.

Офицеры расходились, смущённо посмеиваясь, поддразнивая Мушкаева: хотел банк сорвать — ходи теперь месяц без денег.

Конечно, жаль остаться без денежного содержания за Месяц, но это не смерть. Неприятно, даже противно другое: Зачем эта игра в отца-командира? Ведь ему наплевать на нас, когда мы не в бою. И на наши деньги наплевать. Мы для него просто солдаты. Завтра погонит в бой, уложит сколько-то трупов и не вспомнит. Наверное, мечтает, что о нём будут вспоминать. И что же? Легче будет гнить под землёй? Или висеть, как эти несчастные?

Марков явился на совещание к самому началу: Покровский поднялся для доклада. В новенькой черкеске со сверкающими генеральскими погонами он держался несколько скованно перед генералами, с трудом сдерживал волнение, но заставлял себя говорить спокойно и хладнокровно. Председательствовал Алексеев — редкий случай, когда они с Корниловым дружно сотрудничали. Деникин кутался в шерстяную накидку. Марков устроился за его широкой спиной и боролся со сном.

Покровский кратко приветствовал руководителей Добровольческой армии «от лица кубанской власти» и доложил о прекрасном состоянии его войск.

— Жаль, что такие замечательные войска не участвовали в ночном бою за Ново-Дмитриевскую, — сказал Романовский преувеличенно выразительно, вызвав улыбки своих и неловкость у кубанцев. Покровский скомкал свой доклад и сел на место рядом с председателем кубанского правительства Бычем[37].

Корнилов сказал, как о чём-то само собой разумеющемся:

— Теперь, после соединения, кубанские отряды полностью подчиняются командующему Добровольческой армии.

— Я понимаю вас, Лавр Георгиевич, — осторожно попытался возразить Покровский, — но вы, разумеется, тоже понимаете желание кубанской власти, представители которой здесь присутствуют, иметь свою собственную автономную армию. Нам кажется вполне достаточным, чтобы наши войска находились в оперативном подчинении командующего Добровольческой армии. Это соответствует конституции Края, офицеры и казаки привыкли к своим командирам...

— К вам, капитан? — язвительно, со стариковской мудрой усмешкой перебил его Алексеев. — Или, извините, полковник? Не знаю, как вас величать. Офицеры и казаки тут ни при чём — мы хорошо знаем, как они относятся к этому вопросу. Они готовы немедленно перейти под командование генерала Корнилова. А вам просто не хочется поступиться своим самолюбием.

Покровский оскорблённо замолчал. В дискуссию вступил Быч. Он долго, то и дело повторяясь, говорил о «суверенной Кубани», об «автономной армии»... В том же духе выступали и другие кубанцы. Алексеев многозначительно взглянул на Корнилова, и тот, перебивая очередного защитника «автономной кубанской армии», категорически заявил:

— Я не согласен командовать автономными армиями. В бою под Ново-Дмитриевской мы видели, что это означает: генерал Покровский вместо выполнения боевой задачи автономно бездействовал. Я не хочу, чтобы меня угощали автономные командиры такими сюрпризами. Мне надоели эти ваши попытки помешать армии воевать, когда мы почти у цели. Выбирайте другого генерала, умеющего командовать автономными армиями.

Покровский вновь попытался объяснить политическую необходимость самостоятельного кубанского войска в оперативном подчинении Добровольческой армии.

Марков почти задремал и встрепенулся, услышав звучный удар Корнилова по столу:

— Одна армия и один командующий. Иного положения я не допускаю!

Быч грубовато высказал свою позицию:

— Мы доверяем генералу Корнилову. Пусть командует. Но мы устраняемся от дальнейшего участия в работе и снимаем с себя всякую ответственность за последствия.

— Ну нет, — возмущённо возразил Корнилов, — вы не смеете уклоняться. Вы обязаны работать и помогать командующему всеми средствами.

Его фразу закончил близкий разрыв снаряда. Дрогнули вы и пол, задребезжали стекла. Некоторые бросились окнам.

— Ворота нашей хаты разбило, — сказал кто-то.

— Другую пора искать.

Корнилов нашёл взглядом Маркова и сказал негромко ««спокойно, словно речь шла о каком-то маленьком недоразумении:

— Сергей Леонидович, распорядитесь.

Марков поспешил выйти из дома. Следующий разрыв громыхнул не так близко. С улицы вбежал поручик Гернберг:

— Ваше превосходительство, на станицу со стороны Елизаветинской движется колонна красных около 1000 штыков с двумя орудиями и пулемётами.

— Бегом к Тимановскому: полк в ружье. Миончинскому — орудия к бою! Я буду с первой ротой...

Торопясь, почти бегом, он направился к своим офицерам и по пути встретил батарею Миончинского, рысью мчащуюся к окраине станции.

— Молодцы артиллеристы! — крикнул генерал им вслед.

А полк никак не мог подняться: офицеры не могли натянуть свои походные сапоги — так они ссохлись после ночного боя и переправы. Генерал матерился, бегал по хатам, размахивал нагайкой, но босиком в бой не пойдёшь. Те, кто сумел обуться, поспешили вслед за артиллеристами. Вскоре загремели выстрелы орудий Миончинского, и красные отступили.

А совещание тем временем продолжалось. Корнилов предложил своим генералам выйти в другую комнату и составить протокол совещания.

— А господа кубанцы пусть подумают, — сказав он.

Обстрел станицы прекратился, документ был составлен к утверждён. «1. Ввиду прибытия Добровольческой армии в Кубанскую область и осуществления ею тех же задач, которые поставлены Кубанскому правительственному отряду, для объединения всех сия и средств признается необходимым переход Кубанского правительственного отряда в полное подчинение генералу Корнилову, которому предоставляется право реорганизовать отряд, как это будет признано необходимым.

2. Законодательная Рада, войсковое правительство и войсковой атаман продолжают свою деятельность, всемерно содействуя военным мероприятиям командующего армией.

3. Командующий войсками Кубанского края с его начальником штаба отзываются в состав правительства для дальнейшего формирования Кубанской армии.

Генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Эрдели, Романовский, полковник Филимонов, Быч, Рябовол, Султан-Шахим-Гирей».

Потом было небольшое угощение. Покровский сидел рядом с командиром Корниловского полка, старым другом и любимцем Корнилова подполковником Неженцевым.

— Митрофан Осипович, — спросил Покровский, — что это у вас всё Марков да Марков? Разве у Корнилова нет других генералов и командиров?

— Есть у нас генералы и командиры, — с неприятной, по-видимому, давней досадой ответил Неженцев. — А Марков... Ну, что Марков? Генерал как генерал. Ну, любит, чтобы о нём говорили.

Линьков добирался до Екатеринодара подобно зверю, обложенному со всех сторон. Расстрелять могли и корниловцы, и казаки, и красные комиссары, и любой воитель за правду, имеющий из чего стрелять. Так и погиб бы из-за того, что этим случайным личностям — фельдшеру и недоучке хорунжему — пришла в голову странная идея о переговорах с белыми. Теоретически идея неплохая, но ходом реальной жизни она, конечно, обречена на провал. Слишком много крови пролилось противниками. Корнилов беспощадно казнил пленных, Екатеринодарская ЧК уничтожала всех, кто попадал в её железные камеры. Теперь, когда добровольцы соединились с кубанцами, численность белых возросла, наверное, вдвое, Корнилов и не подумает о чём-то договариваться. Ему нужен Екатеринодар.

Линьков объявился в городе, когда там уже знали об успехах белых под Ново-Дмитриевской, об их подходе к кубанским переправам. Надо было сразу идти на Соборную, к начальнику ЧК, к Автономову, но как раз по дороге у некоторой хитрой старушки проживал Внуков, с которым делали тайные дела. Известно, что такие люди, как он, работают по ночам, а утром долго спят. Да и официально он служит в спецотряде при секретном учреждении, названном по-московски Чека. Зашёл к нему в своё время — Внуков и старушка пили чай с белым кубанским хлебом, и к чаю — бутылочка с иностранной этикеткой. Линьков разобрался: «Шато-икем».

— Присаживайся, — гостеприимно встретил пришедшего Внуков. — Пей вино. Вроде французское. Никакого градуса. Так, для баловства. Что там на фронте? Почём жёлтые, как говаривал покойный Теймур? Тебе там пригодились его жёлтенькие?

— Без них бы пропал. А здесь что?

— А здесь винцо вот попиваем. С ночного обыска принёс. Каждую ночь контру давим.

— Совнарком действует?

— Совнарком только на митингах выступает, а командуют всем Автономов и Сорокин. И на Совнарком они плюют с высокой колокольни.

Внуков говорил, поглядывая на Линькова добродушными карими глазами весёлого убийцы. Он же убивал не со зла, а по необходимости.

— Корнилов-то вот-вот Кубань перейдёт.

— Знаем. Концы надо отдавать, как говорит наш моряк Олег. Все наши уже пятки салом мажут. Только не знают, куда смываться. Там — красные, там белые. Потому и бьём контру каждую ночь. Никак всех не перебьём. Глянь, какой браслетик с одной ночью снял.

— И не грех, и не грех, — зачастила старуха. — Все они безбожники.

Настал момент для главного вопроса. Когда-то были бессонные ночи с размышлениями о тактике Ленина и Плеханова, потом о лозунге поражения в войне, позже спасал этого фигляра генерала Маркова, а их бы тогда в Бердичеве всех прикончить, и тишина бы стояла на русской земле. Были бессонные ночи и с мыслями об Учредилке. Решался и не решался порвать с большевиками. Теперь понял: какие бы прекрасные идеи ни провозглашались политиками, власть в роковые для страны времена захватывают самые беспринципные, самые бесчеловечные, самые хитрые, умеющие увлекать за собой человеческое стадо. Страшными ночами, спасая жизнь, он думал теперь только об Ольге. Её золотистые волосы, крепкое тело, ритмичные любовные вздохи...

Спросил, будто к слову:

— Сорокин всё с той госпитальной крутит?

— По-всякому. Какую-то Зинку ему сейчас подсунули, а с той Олькой вроде сам Автономов. В кабинете с ей беседовал. Уж не знаю, о чём. Может, тебе скажет.

И Внуков засмеялся.

— Мне к нему надо идти докладывать о деле.

— Наше дело — шкуру спасать. Корнилов придёт, и нам хана. Куда бежать? Кругом белые, да и красные такие, что того и гляди к стенке поставят.

— С войсками пойдём. В штабе узнаю обстановку — тебе скажу. Вместе дела делали, вместе спасаться будем.

Линьков шёл по городу, разглядывая разбитые витрины, окна домов без стёкол, разбросанную вдоль дороги домашнюю рухлядь — кровати, стулья, кресла, этажерки — тащили, не дотащили. Кое-где страшные чёрные лужицы...

На Соборной площади сохранялся порядок. У гостиницы Губкина, где располагалось начальство, стояли часовые с винтовками, лузгали семечки и чему-то смеялись.

— Куды? К Автономову? С задания? Счас позвоним.

— Ты — бывший активный большевик, участник совещаний, член всяческих советов, на Шестом съезде дежурил, с Лениным разговаривал — не знал тогда, что тот ради власти пол-России немцам отдаст... А перед тобой — хорунжий. Он и не слыхал о тех книгах, которые ты прочитал, настанет хорошая жизнь. Только мигнёт Автономов, и тебя потащат к стенке. С ним надо быть хитрее, чем он сам. Не только соглашаться, но и изображать полную преданность. И Найти способ избавиться от него.

— Мне уже донесли, — сказал Автономов самодовольно. — У меня, брат, разведка везде. Не желают с нами договариваться? Силу почувствовали — с Покровским соединились.

— Едва ушёл от расстрела, а мои помощнички ручки кверху. Теперь против нас воюют.

— По полученным мной сведениям, с Деникиным бы можно договориться. Он больше против немцев. Но это, когда мы их прищучим здесь под Екатеринодаром. Подмога со всех сторон идёт. Тысяч тридцать соберу.

— Отстоим город, Алексей Иванович?

— А как же? Или хочешь на Соборной площади рядом со мной висеть? Очищаем от врагов. Каждую ночь операции проводим. И ты подключайся. Мешают нам московские евреи. Присылают их сюда командовать. Вот какой-то Савкин приехал с мандатом Троцкого и Дзержинского. Не знаешь его?

— Раньше знал.

— Вот тебе и задание поговори с ним, убеди, что мы в полном согласии с политикой. Нехай нам помогает, а не мешает. Новый Чека они хочут создать. Разобъясни ему, что у нас и так всё работает как надо. Ты же как-то говаривал, что зря Ленин Учредилку разогнал? Помнишь?

Такой вот хитрый негодяй Автономов. Не верит в преданных помощников. Надеется лишь на службу за страх.

Савкин сидел в маленькой комнате, где стояли стол, стул и деревянная скамейка. Когда-то сидели с ним на тайных собраниях, в 1906 едва не получили столыпинский галстук, а в апреле 1917 встречали Ленина в Питере.

— Рад встретить настоящего большевика, — сказал Савкин, маленький, чёрный, сутулый, в очках, — а то попал, знаешь ли, не то в корниловский штаб, не то в бандитскую шайку. О тебе хорошо отзывались настоящие большевики. Вот, моряк Руденко. И Автономов. Он же большевик? Да?

— В общем, да.

— А почему же он так с Совнаркомом себя ведёт?

— Сложное положение на фронте. А ты здесь будешь начальник ЧК?

— Нет, я, знаешь ли, назначен как организатор. Сюда ещё приедут наши люди. Сейчас главная задача — отстоять город. Бели Автономов назначил тебя в моё распоряжение, то давай работать. Мы составляем списки на ликвидацию врагов революции, но возникли бандитские группы, которые под видом красногвардейцев и чекистов грабят население и устраивают самосуд. Я согласовал с Автономовым, и издан приказ расстреливать этих бандитов на месте.

— Мои задачи?

— У нас у всех одна задача — отстоять город. Ночью будешь патрулировать с отрядом, днём — укреплять оборону. Фальшивых чекистов — расстреливать на месте.

— Ты, Ефим, злой стал.

— Это, знаешь ли, Миша, не митинг, а война. Мы в Питере не жалели никого, когда Учредилку разгоняли.

— От Ленина ни шагу?

— Никогда. Мы же с тобой с 1903 большевики. И в тебе я никогда не сомневался.

Линьков тоже никогда не сомневался в своём старом друге — каким был дураком, таким и остался. Вот и брызгает слюной, рассказывая, какие замечательные большевики — рыцари революции Ленин, Троцкий, Дзержинский... И появилась идея.

До вечера Савкин дал ему отдых, и он, конечно, немедленно отправился в госпиталь. Идея обдумывалась по дороге. Над городом, ещё не взятым неприятелем, но уже глядящим разбитыми стёклами, расцветала весна. Солнце тонуло в лужах, во двориках, заваленных мусором и обломками мебели, украдкой выползала зелень, пробивались нетерпеливые листики из набухших почек черешен. На стене госпиталя красный плакат: «Отстроим красный Екатеринодар». Навстречу попался какой-то солдат в шинели и с винтовкой. Знакомое лицо. Дыхнул спиртом X сказал: «Готовим квартиры Корнилову».

Госпиталь не изменился: раненые сидели и бродили в тех же синих халатах, а безрукие и безногие красные не величались от таких же безруких и безногих белых, совсем недавно населявших эти корпуса.

Главный склад Ольги расширили на весь первый этаж — здесь и спальня, и столовая. У двери торчал какой-то мальчишка охранник с винтовкой.

— Занята Ольга Петровна, — сказал он. — Всегда занята. И теперича к высокому начальству собирается. Кое-что отвезти. Понимаешь?

— Передайте ей, что Линьков пришёл. С задания вернулся.

После недолгих переговоров его пустили. Всё сияло солнцем в комнате: и скатерти, и зеркало, и покрывала на креслах, — только сама хозяйка глядела мрачной тучей и посверкивала молниями.

— Миша! — сказала без радости. — Я уж не ждала. Сказали: на задании где-то далеко.

— Кто сказал?

— Там... В штабе.

— О моём задании никто не знал, кроме... Кроме командующего.

— Адъютант намекнул. Или, как там у них, — ординарец.

— И теперь туда собралась?

— Отвезти продукты приказано. Сейчас придёт машина, а ты...

— Ольга... — приходят минуты, когда мужчина вынужден умолять. — Оля, я приду, когда скажешь. Ночью? Утром?

— Сегодня, Миша, не получится, — ответила она, перевязывая какой-то пакет.

— Даже не взглянула. Умеют женщины становиться совершенно чужими с теми, кого ещё чуть ли не вчера задаривали ласками.

— Завтра?

— Может быть, часиков в 12 у меня будет время.

Он — мужчина. Боролся за революцию, воевал, расстреливал, убивал ночами по-разбойничьи, не однажды спасался от, казалось бы, неминуемой смерти. Он и эту профуру прикончит на любой манер. Повернулся и пошёл к двери, не прощаясь. Однако, вспомнив нечто интересное, остановился.

— Видел твоего генерала Маркова, — сказал с радостной злобой. — Обещал всех красных здесь повесить. И тебя не пожалеет.

Уходил удовлетворённый — пусть пострадает там, с Автономовым. И появившаяся по дороге мысль утвердилась…

Вечером Савкин встретил его по-дружески: чай с московским печеньем и булками. Q спирте отозвался неодобрительно: только на задании, перед боем, да и то... И понёс: «Представляешь, какую огромную проблему приходится решать нам, большевикам? Ведь у Маркса нет ничего о социалистической экономике. Нам самим придётся её создавать...»

Линьков с некоторых пор пришёл к выводу, что Маркс не имеет никакого отношения к его жизни. Вот Автономова надо уничтожить, и он это сделает.

— Я долго обдумывал, надо ли рассказать тебе, Ефим, о секретном задании, которое я выполнял, и решил, что перед тобой, истинным большевиком, представителем Москвы, я не имею права скрывать факты измены и предательства. Если б ты не приехал, мне бы пришлось молчать — здесь некому довериться: все ходят под Автономовым и Сорокиным.

— Измена? — насторожился Савкин. — Кто? Говори.

Он поднялся из-за стола, крадучись подошёл к двери, отворил, посмотрел, вернулся.

— Говори потише. Я тоже боюсь доверять здешним. Кто же?

До последнего мгновения Линьков не решил окончательно, надо ли втягивать Сорокина. Тот ему не мешает. Хитрости в нём нет — воюет, пьёт, гуляет. С ним, пожалуй, можно договориться.

— Автономов!

— Миша!.. Это же... Он же главнокомандующий! Так же просто уже невозможно знаешь ли. Тебя не спровоцировали?

— Автономов лично направил меня руководителем делегации для переговоров с руководителями Добровольческой армии. Цель переговоров: прекратить гражданскую войну на Кубани, объединить красные войска с корниловцами и совместно начать войну с немцами. То есть отказ от Брестского мира, разрыв с Советским правительством, с большевиками.

— И ты, Миша, вёл эти переговоры?

— Во-первых, мне приказал главнокомандующий...

— Во-первых, знаешь ли, ты должен был его немедленно расстрелять.

— Оставь, Ефим, лозунги. Ты ведь сам уже убедился, кто такой здесь Автономов. Он и тебя расстреляет без всякого трибунала.

— Ох, знаешь ли, дала, — вздохнул Савкин. — Ты, конечно, прав. У него это, знаешь ли, типичное правление идеологии левых эсеров. Спиридонова[38] тоже готова объединиться с кем угодно, лишь бы против немцев. И с кем ты вёл переговоры?

— С генералом Марковым. Мы с ним знакомы ещё с Русско-Японской. Начали было разговаривать всерьёз, но сначала пришло известие о соединении корниловцев с войсками Покровского, а потом кто-то вспомнил меня по Ростову и потребовал немедленно расстрелять. Мне пришлось спешно отдавать концы, как говорит наш моряк Руденко.

Савкин ходил по кабинету, взявшись за голову, раскачивался и тихо бормотал:

— Ой, Миша. Это же, знаешь ли, невозможно. Идёт же Гражданская война. Пролетариат против буржуазии. Какие же, знаешь ли, переговоры?

— Иди. Расстреливай Автономова, как от меня требовал.

— Нет, Миша. Надо провести работу с его близким окружением. Есть же там настоящие большевики. И они, знаешь ли, могут подтвердить твоё заявление.

— Если ты мне не веришь...

— Как я могу тебе не верить, но дело, знаешь ли, серьёзное, и те, кто будут решать, потребуют серьёзных доказательств.

— Бумагу я сохранил. Автономову сказал, что уничтожил, а сам донёс в сапоге.

Тонкая крепкая бумага с печатью главнокомандующего:

«Сим удостоверяется, что бывший поручик Линьков уполномочен командованием советских Юго-Восточных войск вести переговоры с командованием Добровольческой армии. Автономов».

— Отдаёшь мне?

— Только тебе и могу. Сейф есть?

— Вот он.

— Вообще лучше на себе.

Допивали холодный чай, обсуждали всяческие нелепые планы. Савкин смотрел невидящими глазами — думал. Наконец решил:

— Мои шифровки идут через Ростов. Могут перехватить. Шифр, знаешь ли, очень хороший, но... Надо ехать самому.

В глухую ночь Екатеринодар не спал, а затаился в смертельном страхе. По улицам проезжали грузовики, легковые автомобили, казачьи патрули, проходили и пешие спецотряды. Задача была у всех одна: расстреливать и конфисковать имущество, то есть грабить. Расстреливать без всяких расспросов и допросов, а по списку, а то и просто на глаз. Богатый — значит за белых. Офицер — тоже. Купец — обязательно. Таких — к стенке, и точка. Под видом спецотрядов действовали обыкновенные бандиты в военной форме с винтовками. Для борьбы с ними назначались спецпатрули. Савкин взял с собой в легковой автомобиль четверых крепких помощников, в их числе и Линькова.

Вырулили к Черноморскому вокзалу, обогнали отряд красногвардейцев, проверили документы — в порядке. Свернули в тёмные глухие улицы. Вблизи грохнул винтовочный выстрел. В туманно-ярких лучах фар зашевелились фигуры в шинелях. Выстрелами из маузера остановили неизвестных, заставили бросить оружие. Трое напуганных, ослеплённых побросали на дорогу не только винтовки и наганы, но и мешки и какой-то тёмный ящик. Савкин вышел из машины, приказал открыть ящик и показать, что в мешках.

Линьков узнал среди задержанных Внукова и затаился в тени.

— Нам приказали... Мандат не выписали, — бормотал Внуков.

— Награбили? — возмутился Савкин, увидев часы, меха, столовое серебро. — Не знаешь их, Миша? Говорят, будто в спецотряде служат.

— Не знаю, — ответил Линьков, пряча лицо в воротник шинели.

— Будем, знаешь ли, действовать. К забору их.

— Пощадите, мы же свои... С кадетами воюем... Меня знают... Товарищ Линьков знает...

— Первый раз вижу, — возразил Линьков, стараясь оставаться твёрдым. — А меня полгорода знает.

— По бандитам огонь! — скомандовал Савкин, и ещё легче стало жить Линькову — оборвалась опасная нить, связывавшая его с преступниками.

Потом проезжали мимо госпиталя, и в окнах Ольги Линьков увидел яркий свет — не боится. Или её охраняют. Или там Автономов. Но это ненадолго.

Утром и двух часов не пришлось поспать Линькову — вызвал Савкин и обеспокоенно сообщил:

— Автономов не разрешает мне уезжать. Такой, знаешь ли, сердитый. Наверное, не выспался. Дам шифровку, чтобы прислали комиссию для расследования деятельности командующего.

Не выспался, значит?

— У него связь с белыми, с генералом Марковым, через одну женщину из госпиталя. Есть там такая Саманкина. По хозяйству.

— И её в шифровке укажу. Это, знаешь ли, убедительности придаёт.

После бессонной ночи Линьков вышел на улицу, как в серую холодную воду нырнул, не понимая, зачем вся эта суета, зачем он впутал Ольгу, зачем теперь идёт к ней.

Охранник долго не пускал, объясняя, что Ольга Петровна отдыхает после ночного дежурства. Наконец, вышла сама, непричёсанная, сердитая. Сказала, что устала и вообще больна.

— Знаю, отчего устала, — злобно намекнул Линьков.

— Не знаешь! — чуть ли не крикнула она. — Документы составляла на продукты. Наверное, эвакуируют меня с ранеными.

— Белых боишься? А красных не боишься?

Ольга грубо выругалась и захлопнула Дверь.

Брат Ольги носил фамилию родителей — Петухов. Это сестричка оставила себе фамилию мужа Саманкина, сгинувшего на Великой войне. В России брат заведовал военным продовольственным складом, накопил много ценностей, хранящихся в тайнике, и всегда мог узнать то, что ему надо, например, что за шифровка пошла из Екатеринодара в Москву. Дальше Ростова донос, конечно, не пошёл — сожгли бумагу случайно. Затем Петухов срочно собрался в командировку в Екатеринодар. Ехал на паровозе с бригадой.

Не раз свистели пули из тёмной степи, не раз останавливали и проверяли документы. В Екатеринодаре на вокзале показал извозчику маузер и царский рублик и погнал в госпиталь. Готовился материть сестру за неразумное пьянство с начальством, но его остановило деловое спокойствие Ольги, сидящей над списками продуктов, уют и порядок в комнатах. Да и сама она, казалось, была не в обиде.

— Что, Олюха, обратно всё переворачивается? — спросил он. — Надо самим нырять поглубже.

— Ты, чёрт, напугал с утра. Что случилось? Корнилов будто, ещё далеко.

— Мы с тобой без него к ногтю попадём. Не иначе, как завтра твоего Автономова в Москву под арестом повезут. И тебя с ним.

— Я ничего не знаю, Я с ним не спала даже.

— Указано: гражданка Саманкина. Тебя возьмут, и мне хана.

Разобравшись, Ольга заголосила:

— Ой, Васюха-а... ЧТО же теперь будет? Они же заберут и не спросят. Скажут: контра. Ой, Васюха!

— Ещё время есть. Пока новый донос Пойдёт. Успевать надо. Собирай каких-нибудь раненых И дуй в Новороссийск. Спасаешься, мол, от белых, а на белых попадёшь — от красных бежишь.

— А ты?

— У меня фамилия другая. Я тебя знать не знаю.

Безумная шальная смерть, торжествовавшая ночами в Екатеринодаре на расстрельных пустырях, на улицах возле богатых особняков, в тёмных дворах — повсюду, где можно было кого-то за что-то убить, да ещё и ограбить, — вдруг стала появляться днём и даже в кабинетах властей, под лозунгами : «Отстоим красный Екатеринодар».

У Автономова непрерывно шумели посетители. Кричали: «Пойдём!..», «Побьём!..» Просили денег, оружие, а то и какие-нибудь хитрые документы, с которыми можно сбежать от смерти. Но она, эта самая смерть, пропитала воздух, парила в душной матершинно-махорочной гуще, сбивая голоса на истерические выкрики, заливая глаза неизбывной тоской. Входили по несколько человек, и у всех на лицах затаённый страх.

Линькова принял отдельно, один на один. Посмотрел в глаза — вроде не хитрит. Спросил:

— Почему это твой Савкин в Питер собрался?

— Причину найдёт — кадетов, наверное, боится.

И пусть бы ехал. Толкается здесь, а какая от него помощь Для обороны города?

— Считаешь, пусть едет?

— Хоть сегодня. Надоел он мне.

Значит, хитрит товарищ Линьков. Что-то задумал со старым другом.

— Оно бы верно, Миша, но у меня указание: пусть работает здесь и готовит создание ЧК — людей подбирает, помещение... Скоро из Москвы начальство прибудет. А мы с тобой — на фронт. Бронепоезд тебе дам.

Отправив Линькова, вызвал помощника и приказал:

— Срочно сделай приказ: товарищ Линьков назначается командиром бронепоезда «Слава революции».

— Он же без пушек. Одни пулемёты, Алексей Иваныч.

— Готовь приказ и молчи, когда тебя не спрашивают. И ещё выпиши пропуск и всякие там охранные мандаты на медсестру Саманкину Ольгу Петровну, сопровождающую тяжело раненных на Западном фронте бывших офицеров к местам жительства в Тифлис и Сухум. Потом разыщи Руденко и срочно его ко мне.

Руденко был одним из немногих, не замечавших призрака смерти, нависшего над Екатеринодаром. Назначенный командиром бронепоезда «Коммунист», он собирался не умирать, а убивать.

— Я этого Маркова своим бронепоездом достану, — сказал он Автономову. — Осенью в Бердичеве не дали нам его прикончить — теперь вот расхлёбываем. Тогда некоторые очень хотели революционную законность соблюдать. И наш Линьков участвовал в этом прощёном воскресенье.

— Теперь вместе с тобой будет Маркова доставать — я его назначил командиром «Славы революции». Тебе в помощь. Правда, он без пушек, но в паре с твоим даст кадетам прикурить.

Автономов держался с красным моряком дружески, как с боевым товарищем, но опасался больше, чем Линькова: тот — интеллигентик, трусоват, а этот — из рабочих, до войны в брянском Арсенале служил, на флоте большевиком стал. Осенью штаб Духонина громил. Узнает о переговорах с кадетами — и конец командующему.

— Что там разведка сигналит? — спросил Руденко.

— Пока отдыхают, переформировываются. Генерал Марков был командиром полка, теперь — командир бригады. Объединились с Покровским, увеличили армию тысяч до восьми. На главном направлении — на железнодорожный мост через Кубань — конечно, Марков. По моим расчётам, дня через два, числа 5—6-го он начнёт. На Георгие-Афипскую, затем на мост. Бронепоезда должны встретить его перед Георгие-Афипской. Здесь-то, Олег, и надо его брать, пока до моста не дошёл.

— По всему видать, что он этим курсом пойдёт, — согласился Руденко. Для переправы лучше места нет. Мост, и до города всего ничего. Вёрст пять.

Так думали все... кроме генерала Корнилова.