(Не) брать!

18

Он молчал и смотрел на меня, откинувшись в кресле, постукивая мясистыми пальцами по поцарапанной столешнице. А потом встал и, не сводя взгляда, подошел почти вплотную, так, что его веснушки стали очень четко различимы. Я посмотрела в его безразличные, пустые, оценивающие глаза. Так оценивают лошадь на арабском рынке. И последние остатки надежды ускользнули, как ускользает песок сквозь пальцы. Он дотошно, скрупулезно рассматривал мое лицо.

— Это кто тебя так? Они?

Я кивнула, и надежда — этот маленький, не сдающийся зверек своими лапками опять начал скрести внутри. Но следующие слова опустили на самое дно, самого глубокого, черного колодца:

— Куртку сними.

Я замотала головой, сделав шаг назад.

— Или куртку, или через минуту твой внешний вид будет радовать моих парней. Я понятно выражаюсь? — жестко сказал.

Я молча потянулась дрожащими руками к молнии.

— Ускорьте ее, — сказал, отвернулся и пошел к столу. Худой с Ермолычем рванули ко мне, торопясь исполнить приказ, буквально разрывая молнию на моей куртке.

Я осталась в сером свитере с небольшим круглым вырезом и простых джинсах. Рябой стоял, прислонившись к столу и сантиметр за сантиметром разглядывал мое тело, а мне казалось, что меня медленно окунают в дерьмо. Дрожь омерзения прошла от макушки до пят.

— Видишь, Рябой, ладненькая вся. Ну что скажешь?

— Ну на весь долг не покатит, треть скостить могу, — сказал он задумчиво.

— Послушайте, — нервы не выдержали. — Хотите денег, я…я дам, сколько нужно!

Рябой ухмыльнулся, разглядывая меня, еще раз прошелся глазами по моему телу, очевидно, оценивая шмотки, которые были на мне.

— Прям, сколь нужно?

Я решительно кивнула. Я готова была на все, лишь бы выбраться. Увидев просвет со дна своего колодца, я не готова была его отпускать.

— Да, сколько нужно!

Рябой подошел ко мне, обхватил грудь, плотоядно ухмыльнулся.

— Хороший размерчик, троечка?

Я молчала, не понимая, к чему он клонит. Больно сжал грудь.

— Я спрашиваю — ты отвечаешь. Если есть желание молчать — я могу отрезать тебе язык и удовлетворить его.

Меня передернуло от страха и омерзения, я поспешно ответила:

— Да, тройка.

— Мой любимый, — сказал Рябой, отходя на шаг назад.

— Как зовут?

— Полина, — сказала тихо, смотря куда-то в сторону.

— И имя хорошее.

Подошел к столу, достал пачку «Парламента», прикурил, повернулся, выдохнул дым.

— Вы, двое, за дверью пока подождите.

И худой с мужичком беспрекословно вышли.

— Так вот, Полина, скажу честно — я знаю сколько ты можешь принести или за сколько я могу тебя продать.

— Продать меня? — в каком-то оцепенении эхом повторила я.

Он усмехнулся, бросил недокуренную сигарету и носком ботинка затушил.

— Но я бизнесмен, прежде всего, а потому предлагаю тебе право первой сделки.

— С-сколько? — пытаясь совладать с собой, спросила я.

— Ну давай посмотрим, что мы имеем: две троечки, фигурку, рот вполне рабочий, добавим прекрасное имя. Как думаешь? Во сколько мы можем тебя оценить?

— Не знаю.

— Ну, у нас же переговоры. Предложи свою цену, — откровенно издевался он, предлагая сыграть в его игру без права отказаться.

— Двести? — тихо предположила я.

— Двести чего?

— Двести тысяч.

— О, да ты девочка-сюрприз. Ну кто ж отказывается от таких щедрых подарков? Двести тысяч, так двести тысяч. В долларах или в рублях отдавать будешь?

— Как скажете.

— Так, это ты мне скажи. Двести штук зеленых в чем удобнее тебе тащить? — издевательски допытывался с неизменной, мерзкой ухмылочкой Рябой.

— С-сколько? — я все больше становилась похожа на заику.

Мужчина схватил за подбородок, нажал пальцем на разбитую губу. От боли я дернулась. Чуть закончившая кровоточить рана вновь открылась, и я снова ощутила во рту гадкий привкус крови. Его глаза вонзились в мое лицо, как два лезвия, продирая до костей, ухмылка сошла с его лица.

— А теперь серьезно. Мы же оба знаем, что таких денег у тебя нет. Я тебя отпущу — ты побежишь в полицию, нажалуешься, с надеждой, что они придут на помощь, — наклонился к уху и закончил, — а они не придут. И никто не придет. Зато явлюсь я и плохо станет всей твоей семье, включая кошку.

— У меня есть, есть такие деньги, — в отчаянии прошептала я.

Он покачал головой.

— А вот обманывать нехорошо, за это обычно наказывают.

— Я не обманываю! Честно! У меня любовник богатый, он заплатит! — уже смелее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ух ты, а что ж богатый любовник не раскошелился на шмотки своей подстилке? Хреновая соска?

— Я…я могу позвонить ему. Он даст денег! Клянусь! Глеб, Орлов Глеб. Он управляющий.

Рябой резко поменялся в лице и глухо спросил:

— Управляющий чего?

— Рынка. Этого рынка.

Воцарилась тишина, нарушаемая только моим сердцебиением. Мне кажется, я даже перестала дышать. Будто решалась моя судьба в данный момент. Рябой неотрывно смотрел на меня, взгляд поменялся, но, что теперь в нем — я понять не могла.

— Гоблин, — обратился, не сводя с меня взгляд, к мужчине, который все это время молча сидел в кресле. — Этих двоих сюда. Живо!

Гоблин встал, открыл дверь, но в комнату вошли совсем другие люди.

Вопреки всему Орлов не получал наслаждение от издевательства над Полиной. Его тошнило от самого себя. Он пытался абстрагироваться от этого давящего чувства — получалось крайне хреново. «Пусть скажет спасибо, что не разобрался с ней более кардинальным способом!» — так утешал себя Глеб. Он видел входящие от неё и готов был сломать себе пальцы, лишь бы не брать трубку. Кто бы знал, чего ему это стоило! А когда слил один из ее звонков, почувствовал себя самым конченным мудаком. Он скучал по ней, очень скучал, до ломоты в теле, до сумасшествия. Каждый день воспоминания душили его, каждый день чувство вины грызло, каждый день он медленно сдыхал без неё. Вышел тогда из квартиры Ани и понял, если сейчас что-то не предпримет — вернется и просто придушит Полю. Набрал Фролова и отдал четкие указания: к Потаповой приставить человека, лишить любой работы, которая будет у нее маячить на горизонте до следующих распоряжений. Чуть подвыдохнул, но не настолько, чтобы его собственное "Я" было удовлетворено. Внутри оставалось жуткое по своей силе желание что-нибудь или кого-нибудь расхерачить. Приехал домой, прошел на кухню, достал стакан, налил воды и со всей дури швырнул куда-то в пространство — вспомнил как на этой самой кухне, из этого самого стакана она пила молоко, стоя в его рубашке на голое тело, а потом они…

Пытаясь себя успокоить, быстро переоделся, прошел в спортзал, надел боксерские перчатки и принялся нещадно дубасить грушу. Сколько времени прошло — он не знал, но это помогло снять напряжение.

Чего он хотел добиться от Поли таким шагом — не задумывался. Знал только одно: она должна ответить. Возможно, позже он пересмотрит свое решение, когда готов будет общаться и позволит ей приползти к нему. Но, что будет делать дальше с ней не загадывал. Хотя ему это было не свойственно, Глеб всегда все просчитывал на несколько шагов вперед. Но с ней все не по правилам. Вот и сейчас…

Прошло семь дней. Фролов каждый день исправно докладывал о передвижениях Полины. Судя по её звонкам, она уже на грани. Подождем, надо ждать, время должно помочь определиться в отношении её. Наверное, не отпустит. А, может, наоборот захочет отсечь, оторвать с мясом от себя, резко, болезненно, но чтобы убралась из его жизни к чертям собачьим! Достала эта неопределенность!

Сегодня он у отца загородом. Наконец-то удалось найти лазейку и откопать у Беджикова крысу, спасибо Сафару за человечка — волшебником оказался. Результатов это, правда, пока не принесло, но на все нужно время.

— Сын, в середине января товар из Пхеньяна прилетит, партия огромная — сорок тонн. Погоним дальше на Иран. Объем большой. Думаю, Мурад будет готовиться. Надо предупредить удар.

— Да. Я работаю над этим.

— Петровича подключил, — предупредил отец.

Глеб молча кивнул.

— Сафар звонил, готов своих людей напрячь. Слышал, в гостях у него был.

— Да, он банкет закатил.

— Как тебе Зарина?

— Пап, не начинай.

— Глеб, лучшей партии тебе не найти. Да и для компании это родство принесет немаленькую пользу.

— Я так понимаю, вы с Джагоевым все уже решили? — напряженно спросил Глеб, чувствуя, что начинает злиться.

— Мы просто поговорили.

— Пап, давай так — все, что касается моей личной жизни, я буду решать сам. Договорились?

— Глеб, эта цветочница тебе не пара.

Парень резко вскинул на отца глаза.

— А ты думал, что я не узнаю?

— Ты следишь за мной? — взорвался.

— Это для твоей же безопасности. Твою мать, Глеб, мы не мороженным торгуем! — вскочил с кресла отец, повышая тон. — Кто-то должен тебе тыл прикрывать. Ты, бл*ть, не знаешь, что когда голову Улугбека прислал Мураду, в тот же день тебя заказали. Улугбек каким-то, сука, краем относится к Беджикову, и судя по всему, это больше, чем шестерка. Если бы я не присматривал за тобой, валялся бы уже с простреленной башкой. Ты у меня один, сын!

Глеб задумался. Такой поворот не учел.

— Отец, спасибо, но давай без «колпака».

— Ты что думаешь, мне интересна твоя личная жизнь? Или каких баб ты тр*хаешь? Сын, мне глубоко начхать. Но, когда ты даже не проверил девку, которую пригласил в свой дом, которая пробралась на мой банкет, только тогда я подключился. Это глупо с твоей стороны.

— Я сам буду решать с кем, когда и сколько, — зло бросил отцу. — И Полину не трожь.

— Да никто не трогает твою Полину. Только ты о ней не подумал? Думаешь, если Мурад заказал тебя, он ничего не сделает твоей девке? Не боишься к обеду ее голову получить?

Кровь застыла в венах Глеба. Резко встал и, не прощаясь, вышел из кабинета. Впрыгнул в машину, набрал приятеля.

— Кость, пробей мне место нахождения Полины.

Через пять минут он перезвонил и несколько растеряно:

— Глеб, она у нас.

— В смысле "у нас"?

— На рынке.

— Бл*ть, ты можешь яснее выражаться?

— Ищем ее, повеси.

Глеб уже гнал в сторону рынка — езды полтора часа при хорошем раскладе. Выругался и вдавил педаль газа до упора.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Глеб, слышишь? — услышал взволнованный голос приятеля.

— Да.

— Она в семьдесят девятом квадрате.

— Что? Какого х*я она там забыла?

— Не знаю.

— Так узнай, мать твою!

Сбросил звонок, только для того, чтобы через тридцать минут вновь снять трубку и услышать, что она у Рябого.

— Что она, бл*ть, там делает?

— Едем туда.

— Ее найти. Меня ждите на месте. Через минут пятьдесят буду. И, сука, чтобы никто, ты меня слышишь, Фролов, никто не ушел.

Семьдесят девятый квадрат — это заброшенная фабрика, которая впоследствии стала частью рынка. Естественно, Орлов знал, кто там обитает и, что происходит. Но, как и на многое другое закрывал глаза — платят и хрен с ними, пусть существуют.

Серега Рябой платил исправно. Делец среднего звена, шлюхи и торговля живым товаром его стезя. Но какого хера там забыла его Полина, Глеб не понимал. Если этот ублюдок ей что-нибудь сделал, — подумал и пальцы со всей силы сжались на руле.