(Не) брать!

19

Я повернула голову и посмотрела на вошедших людей — сердце на миг остановилось, а потом сделало радостный кульбит. Я узнала этого голубоглазого парня, друга Глеба, Костя, кажется.

Сделала неуверенный шаг к нему. Он посмотрел на меня, нахмурился, потом ободряюще улыбнулся и перевел взгляд на Рябого.

— Ну, здравствуй, Сережа.

— О, Константин, сколько лет, сколько зим, чем обязан? — протягивая руку, нацепив радушную улыбку, двинулся на встречу Рябой.

Фролов проигнорировал его жест, прошел и сел в хозяйское кресло за стол.

— Что ж ты, Сережа, беспредельничаешь?

— Я? Что ты, Кость, в мыслях не было.

Костя улыбнулся уголками губ, глаза оставались ледяными.

— О мыслях ответ перед Орловым держать будешь.

Рябой побледнел до синевы на губах.

— О-орловым? — чуть запинаясь, спросил он.

— Видишь ли, Сережа, у Глеба Аркадьевича есть маленький пунктик: он очень не любит, когда трогают то, что принадлежит ему. А Полина — его.

— Но я не знал. Да и не трогал я ее.

Константин насмешливо поднял бровь, перевел многозначительный взгляд на мое лицо, на куртку, валявшуюся на полу, и обратно на полуобморочного Рябого.

А я из всего разговора для себя выделила только один момент — скоро я увижу Глеба, совсем скоро. И глупое сердечко забилось в болезненно — радостном предвкушении. Он меня не оставил, он придет за мной.

— Полина, присядь, — указал на кресло Костя.

На негнущихся ногах я подошла и села.

— Ты в порядке? — опять обратился ко мне парень.

Я легонько кивнула.

Ну как в порядке. Ровно настолько, насколько могла быть в данной ситуации. Мне кажется, я еще не осознавала, что со мной произошло и что все закончилось. То, что сейчас творилось в этой комнате, проходило мимо меня.

— Кость, я не трогал девчонку, — вновь заговорил Рябой. — Да, бл*ть, ты хоть скажи им, что это не я, — обратился ко мне.

Но я упорно молчала. Возможно, если бы я знала, что произойдет позже с ним и с теми двумя, я бы попыталась заступиться, как бы смешно это не звучало. Возможно. Но я абсолютно в этом не уверена. С недавних пор что-то черное, нехорошее поселилось во мне, требуя расплаты и крови. И это что-то набирало обороты, прорастало, обвивало своими длинными стеблями все мое нутро. Пугало ли это меня? Еще и как! Хотелось ли мне избавиться от пробуждающейся новой меня? Скорее нет, чем да.

Я настолько углубилась в свои мысли, что даже не слышала, как вошел в комнату ОН. Не слышала, но почувствовала. Подняла голову и столкнулась с его напряженным, оценивающим взглядом. Глеб сканировал меня, не пропуская ни одного сантиметра: задержался глазами на разбитых губах, на опухшей скуле, перевел взгляд на куртку и вновь на меня. И все молча, в звенящей тишине.

— Глеб, — прошептала я разбитыми губами.

Он в два шага подошел ко мне, присел на корточки. Я заглянула в его глаза и замерла — в них плескалось безумство, а неестественный лихорадочный блеск заставил дернуться назад.

— Глеб Аркадьевич, — начал было Рябой.

Орлов вскинул руку, приказывая молчать.

— Они не тронули тебя?

И тут меня прорвало, я заорала в голос, слезы потоком хлынули из моих глаз, я уткнулась головой в плечо Глеба. Он обнял меня, тихонько поглаживал по спине, ожидая, когда пройдет истерика. Странная все-таки штука — сознание. Оно блокирует свою хозяйку, а потом само решает, когда включиться, когда дать прочувствовать и выплеснуть всю боль и ужас от произошедшего. Я ревела и не могла остановиться. Потом на смену пришла ярость. Я начала колотить его кулачками по плечам, груди — везде, где могла дотянуться:

— Это из-за тебя! Слышишь? Из-за тебя! Ненавижу!

Он стоически терпел всплеск моей агрессии. Я вновь уткнулась в его плечо, начиная приходить в чувство, слезы наконец-то исчерпали себя, осталась лишь небольшая икота.

— П-пить, у тебя есть?

Глеб поднялся наконец-то на ноги, взглянул на Фролова. Тот без слов набрал номер.

— Воды бутылку питьевой, — бросил и отключился.

— Рассказывай, — сказал коротко Рябому.

— Глеб Аркадьевич, я ее не трогал. Это не я. Девушка, скажите ему.

Я внезапно разозлилась. Наверное, внутри сработало правило Глеба: «каждый должен платить по счетам».

— Надо же, на «вы». А недавно «шлюхой» была, — зло бросила, усмехаясь.

Глеб нахмурился, снова посмотрел на мою куртку валявшуюся на полу и вопросительно на Рябого.

— Я не знал, что это ваша женщина. Да, черт, я бы никогда!

— Кто тебя ударил? Он?

Я отрицательно помотала головой и добавила:

— Нет, — ухмыльнулась. — Он любитель грудь трогать. Да? — вопросительно обратилась к Рябому.

— Он тебя…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Нет — нет, — поторопилась успокоить я.

— Кто бил?

— Худой такой и…

Нас прервали — зашел мужчина и протянул мне бутылку воды. Я открутила крышку, сделала глоток, поморщившись от боли в губе. Глеб не сводил с меня взгляда, считывая каждую мою эмоцию.

— Этот не бил. Этот продавал меня.

— Глеб Аркадьевич… — начал опять Рябой.

— Заткнись, — сквозь зубы процедил Орлов.

Повернулся и тихо:

— Ну расскажи-ка мне, Сережа, во сколько ты оценил мою женщину?

А мне от словосочетания "мою женщину" тепло стало. Первый раз в жизни я чувствовала себя защищенной. Пусть так, пусть при таких обстоятельствах, но защищенной.

— Молчишь? Может, я предположу? Давай поиграем. А? За каждую неправильную сумму я буду отрезать тебе палец. У меня двадцать одна попытка: десять на руках, десять на ногах и один твой самый важный палец, да?

Я вздрогнула от его тона. Я понимала, что Глеб не шутит и он это сделает.

— Д-двести тысяч, — прохрипел Рябой.

— А что так дешево?

— Долларов, — добавил.

— Уже лучше, — сказал Глеб.

— Тебе понравилась моя женщина?

Рябой молчал.

— Грудь заценил?

— Да я…я не знал, — надрывно опять повторил он.

— Ты ж знаешь: знал — не знал — это не про нас.

Помолчал и не отводя взгляда от Рябого обратился к приятелю:

— Кость, уведи Полину. Ждите меня в офисе.

Парень кивнул, встал, поднял мою куртку.

— Пойдем.

Я поднялась и на непослушных ногах двинулась за Костей.

Глеб подождал, пока за ними закроется дверь.

— Кто к ней прикоснулся?

— Они снаружи.

— Слон, — обратился Глеб к мужчине, стоявшему рядом с дверью, — сюда их.

Через секунду в комнату вошли двое в сопровождении все того же Слона.

Глеб почувствовал, как ярость прошлась волной по его телу. Перед ним стояли два трясущихся ублюдка, которые посмели тронуть его девочку, — осознал и двинулся к ним.

— Кто бил?

Но они молчали.

— Хорошо. Значит, оба.

— Нет-нет! Это он! Все он! Я ему говорил, — поторопился с объяснениями тощий.

Состояние агрессии достигло своего апогея. Глеб переключился на мужика. Тот смотрел в пол, боясь поднять глаза, как приговоренный, ожидавший своей участи. Правильно мыслит, — подумал Орлов, с наслаждением впечатывая кулак в его рожу.

Мужичок рухнул на пол, схватился за нос, из которого хлынула кровь, окрашивая в алый цвет лицо и руки. Орлов сел на корточки, внимательно посмотрел и, не поворачиваясь:

— Слон, этих двоих в разделочную, я сейчас буду.

Тот молча выволок двух обмороков. Глеб же повернулся к Рябому.

— Говорят, Бог любит троицу. Хочешь присоединиться?

Рябой помотал головой.

— Ты обидел мою женщину. Сука, мою! — подошел вплотную.

— Руку клади, — указал на стол.

— Глеб Аркадьевич, я…

— Я не повторяю дважды.

Тот положил трясущуюся руку на стол.

Орлов достал наточенный нож, который отец ему подарил на шестнадцатилетие и с которым никогда не расставался. Одним уверенным движением перерезал фалангу мизинца, отделяя ее. Рябой заорал, выдернул окровавленную руку, прижимая к себе.

— Слушай сюда, ублюдок. Это предупреждение. У тебя неделя — принесешь четыреста тысяч. Ты ж за двести хотел продать, да? Думаю, справедливо, что если будет четыреста. Да, Сережа?

Но тот скулил, прижимая руку к себе.

— Я не слышу ответа.

— Д-да.

— Вот и ладненько. Да, и за каждый день просрочки минус палец. У тебя, — помолчал, — двадцать дней.

Пошел на выход, остановился, обернулся.

— И говорить, что я тебя из под земли достану, думаю, не надо.

Открыл дверь и вышел.

Его внутренний зверь получил аперитив, а теперь требовал перейти к основному блюду. Быстрым шагом двинулся к машине, впрыгнул и погнал в сторону разделочной. Так они называли бывший разделочный цех, для чего предназначался он теперь понятно и так, без слов.

Через час Глеб парковался около здания администрации рынка. Долго смертники протянуть не смогли, но он с наслаждением слушал их крики, мольбы и стоны, собственноручно выбивая их. Теперь на две мрази в их городе меньше. Они сполна заплатили за свою ошибку. И Орлов прекрасно понимал, что Рябой будет следующий, такие деньги он навряд ли достанет, но его это волновало меньше всего. Он тронул его женщину! Его!

Я сидела в кабинете Глеба, с нетерпением ожидая его прихода. Думать, что происходит сейчас в том заброшенном здании я не хотела. Да и плевать. Пусть сам решает, что делать с этими тварями.

Теперь осталось поговорить с Орловым и убедить его. Но вот в чем именно убедить я не знала. Теперь не знала. Тот спектр чувств, который прошел сквозь меня за сегодняшний день встряхнул не на шутку, заставляя по другому посмотреть на Глеба и на меня саму. Он сказал "моя женщина", и черт побери, да! Его! Я его женщина! Я хочу быть его женщиной! Его сила, которая даёт чувство защищенности, даёт чувство, что ты, действительно, просто женщина — все это подталкивало меня к принятию единственного, такого правильного решения.

Наконец-то дверь открылась и вошел он. Остановился, выдохнул, подошел, взял за руку, поднимая меня с кресла.

— Поехали, — коротко бросил.

Сопротивляться я не хотела. Знала, что так правильно. Молча сели в машину и так же в тишине доехали до его дома. Дома, в котором, как я наивно предполагала, больше никогда не окажусь.

Он снял с меня куртку, разделся сам и повел наверх. Все молча, без лишних слов, без каких либо мыслей, сомнений. Не останавливаясь в спальне, зашли в ванную комнату. Он быстро скинул с себя одежду, аккуратно, как фарфоровую куклу раздел меня, включил душ, легонько подтолкнул и встал сзади. Я закрыла глаза и с наслаждением ощутила как струи воды опускаются мне на голову, плечи, стекают вниз по телу, унося с собой треволнения сегодняшнего дня. Слегка касаясь, нанес на мое тело гель для душа, не заостряя внимание на тех частях тела, которые требовали его прикосновений. Смыл пену, выключил краны. Взял с держателя полотенце и аккуратно принялся вытирать мое тело. Я же посмотрела на его сосредоточенное лицо: губы сжаты, глаза неотрывно и деловито следят за собственными руками. Он это делает так привычно, так до безобразия правильно, будто делал это всегда.

Наспех вытер себя и мы покинули ванную. В спальне Глеб прошел к шкафу, одел домашние штаны, мне же протянул рубашку.

— Держи. Оденься.

Я в недоумении взяла протянутую вещь. Он что не будет, то есть мы не будем?… Но поспешно оделась.

Глеб подошел к кровати, откинул одеяло.

— Ложись. Тебе надо отдохнуть.

Я послушно легла. Он укрыл меня, как маленького ребенка, и направился к двери.

— Ты куда?

— За аптечкой, — не поворачиваясь, сказал и вышел.

Вернулся через минуту с тюбиком крема. Присел на краешек кровати и едва касаясь, очень нежно стал наносить мазь на мою губу и скулу, избегая смотреть мне в глаза.

— Глеб, — позвала я, перехватывая его руку. И только тут увидела, как стесаны костяшки на его пальцах. Забрала тюбик, выдавила чуть прохладную каплю на палец, легонько касаясь, повторила его действия.

— Не надо, — резко выдохнул он, поднимаясь и направляясь на выход. — Спи.

Вышел и закрыл дверь. Мне казалось я не засну, не смогу. В голове не укладывалось все то, что произошло сейчас. Он не тронул меня, он переживал, — подумала и улыбка коснулась моих губ. Через пять минут я провалилась в беспокойный сон.

Еле сдержал себя, чтобы не остаться рядом с ней, но понимал — ей досталось. Понимал, что из-за него. Орлов осудил всех виновных, вынес приговор и сам привел его в исполнение. Но кто накажет его? Сегодня, когда увидел ее там, в этой вонючей комнате, перепуганную, когда разглядел на ее лице следы от ударов, одному всевышнему известно, как он смог себя сдержать, чтобы тут же без разбора не прирезать всех, кто был причастен. Тронули не просто знакомую, а его женщину, которая ему очень и очень дорога. Он и за меньшее убивал. Но как же она была права, когда обвиняла его во всем. Если бы он отпустил ее, как она просила, оставил, ничего бы этого не произошло. Понимал, сука, ведь понимал, что надо дать ей свободу, оставить. Но не мог. Тогда не мог. А теперь? Сможет?

Прошел в зал, надел перчатки и принялся отводить душу так, как умел. Бил грушу, с каждым ударом пытаясь подвести себя к правильному решению. Удар — надо сделать усилие, удар — надо отпустить, удар — это правильно, удар — у нее своя жизнь, удар — он сдохнет без нее, удар — «ее голову пришлют тебе на обед», удар, удар, удар. Медленно сполз по стене зала, обхватил голову руками. Что делать? Что, мать твою, теперь делать? Что?

Не знает, сколько просидел. Встал и, снимая перчатки, прошел к дорожке — надо вымотать себя, может, мозги прочистятся.

Через два часа интенсивной тренировки весь мокрый он вышел из зала, поднялся проверить Полину. Подошел к кровати, остановился, вглядываясь в ее лицо, представил, что больше не увидит и захерело, прямо вот так вот. Решение пришло сиюсекундно: нет, он не сможет быть без нее, он сможет ее защитить, он все исправит, убедит ее. Знает, что девушку тянет к нему так же, как его к ней, и сама боится своего влечения. Он не слепой — видит.

Прошел в душ. Через десять минут вышел, подошел к шкафу, доставая чистое белье, когда позади его раздались сдавленные стоны. Резко повернулся — Поля стонала во сне. Не прошло бесследно сегодняшнее происшествие, что не удивительно. Но он заставит ее забыть, сотрет из ее памяти то, что было сегодня. Почему-то это стало очень важно для него. Откинул одеяло, лег рядом, легонько провел пальцем по щеке, наклонился, поцеловал уголок рта — она чуть вздрогнула. Спустился ниже, прижался губами к шее и медленно начал расстегивать пуговицы на рубашке. Не хотелось ее будить, но ждать он больше не мог, это было сильнее его. Оголяя сантиметр за сантиметром такое желанное тело, ему становилось все тяжелее себя сдерживать. Хотелось содрать эту чертову тряпку и прильнуть к ней, почувствовать ее всю. Заметил, что ее размеренное дыхание сменилось на резкое, прерывистое, она рвано вздохнула, распахнула свои потрясающие глаза и прошептала:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я думала, ты никогда не придешь.

Провела рукой по его лицу, а он заметил кровоподтеки на запястье. Нахмурился — все-таки легкая была смерть у этих ублюдков. Аккуратно прижался губами к пострадавшей части, пытаясь стереть воспоминания о чужих болезненных прикосновениях. Навис над ней, посмотрел в глаза и поцеловал легким, нежным поцелуем, стараясь не травмировать ее рану на губе.

Его руки прошлись по ее телу, отодвинулся, снял с нее рубашку и вновь прильнул к ней. Горячими губами, оставляя влажные следы, осыпал поцелуями ее лицо, шею, ключицы, спустился ниже к груди, вобрал в рот сосок, а её выгнуло дугой. "Какая чувственная! Его девочка! Только его!" — мелькнула вспышкой мысль в голове, и он продолжил спускаться ниже, проходясь губами по ее плоскому животу, чуть прикусив нежную кожу, и ниже, крепко удерживая ее руками на месте. Её трясло мелкой дрожью, она пыталась то оттолкнуть его, то наоборот притянуть. Вся такая раскрытая, такая желанная, вся его, — на этом осознании самообладание Глеба было послано в тартарары. Он вновь переместился наверх.

— Полина? — полувопросительно дрожащим голосом позвал ее, заглядывая в глаза.

— Хочу, — сказала одно слово, а ему большего и не надо было.

Перед тем как войти в неё, он обвел её тело глазами. Вновь вернулся к лицу, нежно провел большим пальцем по щеке, едва коснулся ее губ своими и медленно вошел. Прикрыл глаза, выдохнул, вновь открыл и начал движение. Для них это был особый акт: акт, который открывает людям друг друга, акт, который обнажает души.

Невыносимо медленно, невыносимо нежно, невыносимо остро, невыносимо долго. Её стоны, его движения. Финал был близок, когда Глеб остановился, прислонился мокрым лбом к ее лбу и, глядя в глаза, прошептал:

— Не смогу без тебя.

— И я, — услышал в ответ.

Это признание было сильнее, чем обещания, сильнее, чем клятвы в любви. Глеб легонько коснулся её губ, делая финальные движения, позволяя себе и ей подняться на высоту, чтобы потом подтолкнуть их и пуститься в свободное парение.

Тяжело дыша, заставляя себя восстановить дыхание, сделал глубокий выдох, поцеловал ее в основание шеи, поднял голову и вновь произнес:

— Ты понимаешь, что не отпущу?