Не любовница

Глава 77

Оксана

Ночь была удивительно тёплой и уютной — ещё бы, ведь Оксана провела её в объятиях Михаила, — поэтому просыпаться не хотелось совершенно. Вставать, вспоминать, что кроме сказки есть ещё жизнь, в которой всё сложно и никакого хеппи-энда не предвидится — потому что в жизни не бывает «эндов», всегда существует продолжение истории, — было тяжко. Кому хочется выныривать из горячих грёз и фантазий обратно в холодную зиму реальности? Правильно, никому. Вот и Оксане не хотелось.

Но потом она поняла, что лежит в постели одна, если не считать прижавшуюся к бедру Ёлку, и слышит странный шорох — словно шелест бумажных листов.

Оксана осторожно открыла глаза, чуть повернула голову… и удивлённо вскинула брови, наблюдая абсолютно голого Алмазова, который сидел прямо на полу и, держа на коленях какой-то жалкий и куцый клочок бумаги — и где только раздобыл? — писал на нём что-то коротким огрызком карандаша. Вот карандаш Оксана узнала: он давно пал жертвой Ёлкиных мелких зубов и превратился в зубочистку — её кошка таскала этот огрызок по квартире, как иные коты носят мышь, и периодически грызла.

Значит, карандаш Михаил позаимствовал у Ёлки, не решившись будить Оксану, чтобы попросить ручку… Что ж, благородно.

Стало смешно, но Оксана старательно сдерживалась, ожидая, когда Михаил закончит. Она боялась предполагать, что именно он пишет — вдруг ошибается? И едва не застонала от разочарования, когда Алмазов, фыркнув, смял бумажку, кинул её на журнальный столик вместе с карандашом и отправился в ванную. Оксана подождала, пока Михаил включит воду, а затем вскочила с постели, отодвинув в сторону зевающую Ёлку, и схватила скомканный листок. Расправила и вчиталась в строчки, написанные пляшущим, словно взволнованным почерком:

Мне мнилось, будто я давно сгорел

И превратился в пепел серый.

Но ты пришла в печальный мой предел

И оживила силой веры.

Вдохнула жизнь в мои глаза,

Заставила вновь биться сердце.

И попросила не смотреть назад,

И обняла, чтобы согреться.

Одна ты разглядела мой огонь

В почти остывшем мёртвом пепле

И с трепетом взяла его в ладонь,

А пепел сам развеяла по ветру.

Оксана шмыгнула носом и, вытерев ладонью заслезившиеся глаза, аккуратно положила бумагу на стол, ласково погладив листок, и поспешила в ванную.

Михаил принимал душ, и Оксана, бесцеремонно отодвинув шторку, влезла в ванну, улыбнувшись в ответ на ошеломлённый взгляд.

— Ничего себе, Птичка… А я-то считал тебя скромняшкой… — протянул Алмазов, моментально потянувшись к её груди, но Оксана со всей возможной строгостью ударила его по пальцам и поинтересовалась:

— И чего ты скомкал листок с таким красивым стихотворением? Это же часть твоей души, Миш! Разве так можно?

Михаил явно немного смутился, но улыбнулся тем не менее весело.

— А тебе понравилось? Мне показалось, кривовато.

— Не знаю. То есть понравилось конечно! И никакой кривоватости я не заметила. Тем более что оно… кажется…

«Написано мне» Оксана произнести не смогла. Вдруг это не так?

— Ну-ну? — подначил её Михаил и расхохотался, когда Оксана, показательно надувшись, ткнула его маленьким кулачком в твёрдый живот. — Конечно, я пытался написать стихотворение о тебе, Ксан. И о себе. Наверное, поэтому и разочаровался, что мне хотелось большего. Давно не сочинял, потерял навык.

— Ничего ты не потерял!

— Ладно-ладно, я понял, — он фыркнул и обнял Оксану, ласково прижав к себе. — Но вообще это здорово, что я вновь захотел писать. Такого не было уже очень давно. А ты? Нет желания начать рисовать?

— Есть, — улыбнулась она, с наслаждением проводя ладонью по его влажной груди. — Тем более что у меня сегодня в гостях такая фактура, м-м-м…

— Я понял, — засмеялся Михаил. — Но ты же накормишь эту фактуру? А то она быстро сдуется, останется один анатомический скелетик.

— Конечно накормлю.

Они мылись, целуясь и медленно, тягуче лаская друг друга, не желая прерывать совместную сказку. Реальность уже стояла на пороге, напоминая о себе беспокойством и тревожными мыслями, и Оксана знала, что так будет ещё долго. Очень долго.

Но, возможно, вместе у них получится всё преодолеть.