Не слушай море

Глава 11

Я пытался дозвониться Кристине в течение всей следующей недели, но она ни разу мне не ответила. Только написала сухое сообщение: «Не звони». Трезвонить я, конечно, не перестал, но внутри все равно неприятно свербело от мысли, что она обижена. У нее был повод: я и сам считал недоверие к друзьям последним делом, понимал, что она хоть и сумасшедшая, но не отбитая. Может, толчок мне и правда почудился, а вниз меня снесло порывом ветра? Я просил ее поговорить, но Крис оказалась непреклонной. К пятнице я пытаться перестал.

Седьмое ноября – мой день рождения – я отмечал в одиночестве. Он настал ровно через неделю после нашего прыжка, в субботу, но об этом никто не знал, кроме отца. Я не звал гостей, не устраивал праздник. Мы сидели с батей с утра на кухне, и между нами стоял небольшой шоколадный торт, купленный в супермаркете в соседнем доме. Отец, видать, сходил за ним с утра. Из верхнего коржа торчали дешевые восковые свечи в виде цифр 2 и 0. Из всех моих желаний у меня было одно, самое сильное, – вернуться в Москву. Но я не стал его загадывать, заведомо зная, что оно неисполнимое, поэтому равнодушно дунул на свечи. А отец пару раз похлопал в ладоши.

– С праздником. – Он начал разрезать торт на куски. – Точно не хочешь позвать друзей?

Друзей? Отец мало со мной общался, чтобы знать – друзей я растерял. С Крис мы поругались, а с Эйдленами я не был знаком так близко, чтоб звать их в обшарпанную квартиру в пятиэтажной хрущевке и не испытывать при этом неловкости.

– Не, не хочу, – отмахнулся я, утопив ложку в мягком от крема торте. – Мне некого особо. Ты сегодня работаешь?

– Да, дежурство… Прости, не смог его отменить…

– Плевать, – отмахнулся я. – Не заморачивайся. Нет больше известий по твоей находке?

Я не стал говорить ему про тряпку. Из-за уважения к Кристине – она не хотела, чтобы отец знал. Ей хотелось самостоятельно разобраться в происходящем, не привлекая старшее поколение, и мне оставалось только подчиниться. Батя мог легко забрать нашу находку, и мы бы ее уже не увидели.

– Нет, новой информации нет, кроме того, что это действительно кровь. – Он вздохнул. – Остается только ждать их нового проявления. Почему ты спросил?

– Просто вспомнил, – соврал я. – Интересуюсь твоими делами, видишь.

Отец опять тяжело вздохнул, так, словно на его плечах лежал груз, равный тоннам десяти. Батя почти не интересовался моими делами. Он никогда не спрашивал про учебу в консерватории, его не было на концерте, о друзьях он ничего не знал. Отец перестал участвовать в моей жизни десять лет назад. И теперь, даже несмотря на совместное жительство, не собирался в нее включаться. Я не злился, скорее недоумевал.

– Мне пора. – Он хлопнул себя по коленям и поднялся. – Вернусь около семи. Закажем вечером пиццу?

– Закажем, – согласился я, решив не отказываться от пиццы. – Пока, бать, удачи на работе.

У меня было несколько вариантов, чем занять себя в его отсутствие. Я собирался прибрать в квартире, зависнуть в компьютере или поиграть на гитаре. Может, выйти петь на набережную. И, как только за ним хлопнула входная дверь, я решительно поднялся и убрал всю посуду в раковину, чтобы ее перемыть. По небольшому телевизору, стоящему в кухне, на музыкальном канале крутились русские хиты, под которые я пританцовывал, пока натирал старой губкой поцарапанные стеклянные тарелки. Стоило мне поставить последнюю в шкаф и кинуть тряпку в раковину, как в дверь позвонили.

Нахмурившись, я пошел к двери, наспех вытерев мокрые ладони о домашние спортивные штаны. Глянув в глазок, я изумленно посмотрел на закрытую дверь. Гостей я точно сегодня не ждал, а за дверью топтался Эйдлен. Он еще раз нажал на звонок, и я, оглушенный им, подскочил от неожиданности, быстро сдернул цепочку и распахнул дверь.

– Привет, – удивился я.

Мишель стоял с шариком с надписью «С днем рождения», в руках сжимал красный подарочный пакет и бутылку коньяка.

– С днем рождения, – отчеканил он, а потом расплылся в широкой, заразительной улыбке. Я тоже невольно улыбнулся. – Всего тебе самого-самого, успехов там, творческих в особенности!

И протянул мне пакет. Я заглянул внутрь. Там лежал набор новых качественных струн, медиатор и ремень для гитары. Это было кстати – мой протерся и облупился, поэтому возможность прицепить на гитару новый была лучшим подарком.

– Спасибо! – искренне поблагодарил я, запуская его в квартиру. – Но как ты узнал…

– У тебя на страничке в социальной сети написано, – усмехнулся Мишель. – Кстати, зря не сказал. Мы же друзья.

Запоздало кивнув, я улыбнулся. «Мы же друзья» – слышать было приятно. В последний раз такое в мой адрес прилетало лет пять назад, когда я еще жил в Москве и без проблем мог заиметь новых приятелей.

Но, кажется, и в Морельске у меня появился друг. Пусть я и представлял его совсем не так – точно не в лице Мишеля Эйдлена.

– Чай?

– Может, коньяк? – усмехнулся он, и я достал с полки отцовские, редко используемые стаканы.

– Коньяк так коньяк.

По телевизору уже в третий или четвертый раз крутился клип исполнителя, имя которого я не знал. Мишель взял пульт и сделал чуть тише. Теперь музыка играла приглушенно, ненавязчиво, и не била фальшивыми нотами и автотюном по ушам.

Эйдлен осматривал кухню, и я пристыженно покраснел. Вот бы пригласить его в московскую квартиру, где сделан евроремонт, адрес ее в пределах МКАД, а детские площадки внутри двора с безопасным покрытием и огороженной территорией. Квартиру в Морельске я не любил – за ее крохотность, за мою комнату, больше похожую на чулан Гарри Поттера, за вечный запах плесени, за нечищенные много лет швы между кафельными плитками и выдранный кусок линолеума прямо посреди коридора. Занавески на кухне, казалось, не стирали лет десять. Фасады шкафов не мыли и того больше. У меня все не доходили руки сделать генеральную уборку, а теперь я стыдился убогости своего жилища перед Мишелем. Сам-то он обитал в большом доме, стоящем в элитном районе Морельска.

До чего же тошно.

– У тебя мило, – протянул он.

– Да брось, – отмахнулся я. – Халупа отцовская. Ты просто у меня в Москве не был. Вот там – реально клево.

Я пытался говорить ровно. Так, словно это вовсе ничего для меня не значило. Халупа и халупа. Но ногой я все равно пытался прикрыть пятна, въевшиеся в кафельную плитку, а ладонью отваливающуюся ручку от ящика. В голове я пометил: обязательно оттереть все, что ототрется, и починить все, что починится.

– Может, когда-нибудь пригласишь. Тогда побываю, – обезоруживающе улыбнулся Мишель. – Но здесь тоже ничего.

– А где Алиса? – полюбопытствовал я, попытавшись сделать безразличный вид. – Вы обычно не разлей вода…

– Ушла гулять с подружками, – пожал он плечами. – Ну и я решил, чего дома сидеть? Пришел тебя поздравлять.

Я улыбнулся.

– Спасибо. А то я планировал скоротать этот день в гордом одиночестве.

– За тебя. – Мишель поднял бокал и соприкоснулся с моим, отчего по кухне протянулся легкий звон стекла.

Мы выпили. Потом я налил еще, и мы синхронно опрокинули в себя по второму бокалу. Коньяк расслаблял. Я нечасто пил, поэтому в мозги алкоголь ударил почти сразу. На лице сама по себе красовалась улыбка, я смеялся даже несмешным шуткам Мишеля. Он восседал на табуретке возле окна, рассказывал про первый курс в консерватории, про педагогов и забавно жестикулировал.

– Ты знал, что бывшего ректора за глаза называли Шапокляк? – рассмеялся он, разливая коньяк. Бутылка стремительно пустела. Закуски почти не было, только желейные и шоколадные конфеты, которые стояли в хрустальной вазочке на столе. – Потому что она такая же противная. И у нее есть мелкая собачка, прямо как ручная крыска!

Мы смеялись громко, и в один момент мне показалось, что нам даже постучали по батарее. Я только отмахнулся – время детское. Разговоры о консерватории волей-неволей возвращали меня к мыслям о тряпке с бирюзовыми разводами. Она до сих пор лежала в том же рюкзаке, куда я спрятал ее от посторонних глаз. По сумкам отец точно не должен был лазить.

Мишель плеснул в стаканы еще, и я, опрокинув свой залпом и засунув в рот шоколадную конфету, серьезно на него посмотрел.

– Тебе можно доверять? – внезапно ляпнул я.

Эйдлен улыбнулся.

– По-моему, мы друзья, – напомнил он совсем беззлобно. – Поэтому конечно. Что-то случилось?

– Мне кажется, мы с Крис сошли с ума.

Мишель вздернул бровь своим коронным, голливудским движением. Я и сам понимал, звучало странно. Но мне нужно было с кем-то поделиться. Особенно когда Кристина не разговаривала со мной уже неделю, а меня снедало желание потрепаться. Алкоголь все-таки развязывал язык. Может, без коньяка я бы и не решился.

– Расскажешь? – Он вкрадчиво смотрел мне в глаза. И я, поднявшись, жестом поманил его за собой.

Без коньяка в организме я бы никогда не привел его в свою чуланную комнату. Стыдно мне было за все, начиная от размеров моего личного пространства и заканчивая ободранными обоями на стенах. Сюда еле помещалось спальное место, голые стены я попытался залепить музыкальными плакатами, но они все равно виднелись сквозь небольшие зазоры. Я споткнулся о плинтус между комнатами и чуть не полетел носом в софу, но Мишель вовремя придержал меня за плечо.

– Аккуратнее! Это точно все коньяк, – усмехнулся он. Мне показалось, что сам Мишель выглядел более трезвым. Но еще у него дома я понял, что ему нужно выпить чуть больше, чтобы захмелеть. С таким человеком опасно пить – обычно они всё про всех помнят, каждую мелочь.

– Садись, – кивнул я на софу, наспех заправив ее одеялом.

Я почти никогда не закрывал окно. Мне все время воняло прелым, иногда плесенью, поэтому я выветривал эти запахи, как мог. В комнате гуляла прохлада, сновал из угла в угол ветер, и даже Мишель, недавно шедший со скалы в одной толстовке и даже не дрожавший от этого, поежился.

– Я могу закрыть форточку, – предложил я.

– Не надо, – махнул он рукой. – Но как ты в этом холоде живешь?

– Сплю под теплым одеялом, – парировал я. – Все-таки закрою.

Потянувшись к форточке, я чуть не грохнулся, когда нога зацепилась о ножку табуретки. Но, все-таки захлопнув окно, я перевел дыхание.

– Рассказывай, – напомнил Мишель.

Моя голова кивнула ему будто сама собой. Вяло оттолкнувшись от подоконника, я подошел к шкафу. Вещи в нем валялись комом. Из Москвы я привез не так много: прилетел всего с одним чемоданом, а мать так и не удосужилась отправить мне посылку с оставшимся барахлом. Поэтому я ходил, в чем было – несколько толстовок, пара джинсов и футболки, часть которых изъял у отца.

Небогатый гардероб умещался полностью в небольшой шкаф, но даже там царил хаос. Посреди этого беспорядка валялся рюкзак. Со стороны он был совсем неприметен, но именно этого я и добивался. Никому бы и в голову не пришло лезть в старый, потасканный жизнью рюкзак. Вжикнув молнией, я расстегнул маленький внутренний карман и выудил оттуда сокровенную тряпочку. Она ни капли не изменилась, разводы никуда не исчезли, хотя я иногда беспокоился об этом. Исчезала ли кровь сирен от воздуха или оставалась такой же, никак не видоизменяясь?

– Смотри. – Я кинул ему на колени тряпку.

Мишель брезгливо подцепил ее двумя пальцами и приподнял, сморщившись.

– Что это? Краска какая-то? А почему с ума сходите?

– Это кровь сирен, – поделился я. – Я нашел ее в консерватории, в гримерке. Кто-то из студентов консерватории – сирена.

Повисло неловкое молчание. Я нервно ковырял мыском тапка линолеум, ожидая какого-то вердикта от Мишеля, а он сосредоточенно изучал доказательство.

– Похоже на краску, – протянул он. – Не разыгрываешь меня? Откуда вы знаете, что это сирены?

Я вздохнул. В его взгляде не было насмешки, скорее недоумение и тотальное непонимание. Мишель медленно опустил тряпку к себе на колени и сцепил пальцы в замок. Он выглядел сосредоточенным и собранным, будто готов был разгадывать тайны всего морского мира. Мне оставалось только надеяться, что я могу на него рассчитывать.

– Мне кажется, это сирены убивают студентов консерватории. И Тасю тоже, – кое-как сглотнув, выдавил я. Слюна скопилась в горле, образуя склизкий комок. – Они… Это кто-то из консерватории, потому что за кулисы больше никто проникнуть не мог.

– А зрители?.. – растерялся Мишель.

– Мы выступали с тобой последние. Это был кто-то после нас. На тот момент все зрители уже разошлись, – резонно заметил я. – Да и вряд ли они знали короткий путь к закулисью. Особенно те, кто никогда там не был.

– Интересно девки пляшут, – пробормотал он.

– Ты мне веришь?

Я смотрел на него с затаенной надеждой. Мишель мог рассмеяться, кинуть эту тряпку и просто уйти, списав меня как сумасшедшего и вычеркнув из списка своих друзей. Но он все еще сидел на моей разваливающейся софе и, судя по залегшей на лбу маленькой морщинке, пытался думать.

– Верю, – настороженно сказал он. – Конечно, верю. Зачем бы тебе такое придумывать? Но у меня есть парочка вопросов.

– Задавай. – Я воодушевленно улыбнулся. – Все, что хочешь.

– Почему сирены? Не леший, не русалки, не кикимора… – Он хмыкнул.

– Да иди ты, – отмахнулся я, схватив тряпку с его коленей и снова сунув в рюкзак. – Че ржать-то? Если не веришь, мог сразу сказать! Придурок.

– Остынь. – Мишель примирительно улыбнулся. – Я просто хочу услышать какие-то факты. Кроме этой бирюзовой хрени, которая может оказаться краской.

– Мне отец много рассказывал, я читал. И Алиса…

– Что Алиса?

– Алиса как-то ляпнула, что знает о существовании сирен.

Мишель рассмеялся так звонко, что мне захотелось зажать уши и попросить его понизить уровень громкости. Его смех разлился по всему дому, а я чувствовал, как внутри начинала клокотать обида. Такая, рвущаяся наружу. Захотелось даже засандалить Эйдлену в нос, но он опять примирительно вскинул руки.

– Не сердись, я правда верю, – наконец выдал он. – Алиска и мне говорила об этом, но я тогда ее не послушал. Списал на девчачьи бредни. Знаешь, после смерти папы… Она будто совсем повернулась. Сама себе на уме стала, странная… Бродит по ночам. Я волнуюсь за нее, как бы не вляпалась во что-нибудь. Но и контролировать ее в двадцать лет не могу.

Я кивнул скорее по инерции, чем понимающе. Мне Алиса казалась адекватной, но близко я с ней не общался. За одну прогулку я не мог узнать столько же, сколько Мишель за всю их совместную жизнь. Мишель мне раньше не нравился, а теперь я ловил себя на мысли, что прислушиваюсь к нему: он словно стал авторитетным старшим товарищем, чем-то вроде путеводной звезды в Морельске. Мне хотелось с ним дружить.

– Просто… Много всего сошлось. Дело не только в Алисе, – резонно заметил я. – Это я уже после услышал. Не обращай на это внимания. Отец тоже такое находил на камнях, где тела студентов были обнаружены. Поэтому я и не сомневался в том, что это.

– И ты хочешь сказать…

– Что все ведет в консерваторию. Мне кажется, что сирены близко.

Голова Мишеля склонилась чуть набок, и он медленно коснулся моего рюкзака, где лежала тряпка. В нечитаемом взгляде карих глаз я не мог разглядеть ничего, даже его отношения к этому. Внутри клокотало неприятное чувство оттого, что правду узнал кто-то еще, кроме нас с Кристиной, но я сам ему все рассказал. Оставалось лишь надеяться, что это не было ошибкой.

– Мы узнаем, что это, – пообещал Мишель. – И найдем сирен. Только надо быть аккуратнее.

Мне не нравился его тон. Эйдлен говорил со мной снисходительно, словно я был душевнобольным.

– Мы и так аккуратные. Об этом никто, кроме меня и Крис, не знает. Пока пытаемся выяснить все сами. Тут точно творится чертовщина, Мишель, даже если ты сейчас мне не веришь. Просто подумай о том, насколько все странно. Смерти студентов, легенды, эта чертова бирюзовая кровь. Все крутится вокруг консерватории, и это просто надо связать воедино. Прикинь, если мы существуем рядом с чем-то мистическим и опасным…

Дыхание сбилось, и я набрал в грудь побольше воздуха.

– …Просто представь, если мы их найдем. Настоящих сирен, – заговорщически прошептал я. – Это же офигеть какое открытие будет.

Мишель кивнул.

– Я всегда за что-то интересное, – согласился он, а потом хлопнул меня по плечу. – И я в деле. Даже если все окажется брехней собачьей.

– Ну, если окажется брехней – значит, окажется, – не стал спорить я. – Хотя бы попробуем разгадать этот бред. Забились?

Я протянул ему ладонь. Мишель с улыбкой крепко стиснул мои пальцы, немного потряс их в воздухе и разжал. Рукопожатие у него было крепким, почти стальным.

– Забились. Только мне пора, именинник. – Он взглянул на часы, висевшие на стене. – Алиска скоро должна вернуться. Надеюсь, она никуда не вляпалась. Увидимся в понедельник на занятиях. Обещаю покумекать насчет твоих домыслов.

Мишель вышел в коридор, я выскользнул из комнаты за ним. За окном еще было светло, но до коридора свет практически не доставал. Я щелкнул выключателем, и лампочка озарила ярким холодным светом небольшое пространство с вешалкой и обувницей. Мишель натянул фирменные кроссовки и напоследок похлопал меня по плечу.

– Стой! – Он уже вышел в подъезд, как я его окликнул. – Кто из девчонок столкнул меня со скалы?

Его взгляд мгновенно устремился в пол. Мишель замялся.

– Говори, – вздохнул я.

– Тебе вряд ли будет приятно это узнать, – еле слышно произнес он. – Но Алиса стояла слишком далеко для того, чтобы тебя толкнуть.

Его улыбка напоследок показалась мне совсем жалостливой, а потом Мишель, резво перебирая ногами, помчался по ступенькам вниз, не дождавшись моего ответа. Я так и остался с открытой дверью, пытаясь осмыслить его слова. «Алиса стояла слишком далеко».

Тяжелая дверь тихо заскрипела, плавно закрываясь от сквозняка. Разогнавшись, она едва не прищемила мне пальцы, я еле-еле успел отдернуть руку. В квартире повисла тишина, и я остался один на один со своими мыслями. Компанию составляла разве что бутылка коньяка, опустевшая на добрых три четверти. Я откупорил ее, и пробка вылетела из горлышка с характерным чпоком. Отпил. Даже в стакан наливать не стал. Коньяк опять обжег горло, наслаиваясь на уже выпитое. По пищеводу будто лава опускалась в желудок, не успевая остыть. После трех жадных глотков я наконец оторвался от бутылки, ударив ее донышком о поверхность стола.

Меня покачивало. Внимание расфокусировалось окончательно. Я хотел зацепиться взглядом хоть за что-нибудь, но все расплывалось. Покачивающиеся занавески выглядели смазанно, в ушах шумело. Мне нужно было лечь, и я, придерживаясь сначала за спинку стула, потом за стену, кое-как добрел до своей комнаты. Пинком распахнул прикрытую дверь и рухнул на софу.

Ее жесткая поверхность больно ударила по тазобедренным костям и ребрам, но голова утонула в мягкой подушке, и глаза сами собой закрылись. Коньяк стоял поперек горла, меня затошнило. Чтобы избежать рвотных позывов, я решил поскорее уснуть. Однако в алкогольном опьянении сон оказался беспокойным, я весь вспотел даже в своей ледяной комнате, а простыня подо мной сбилась.

– Черт, – пробормотал я под нос, приоткрыв глаза. Меня отпускало, и я пытался понять, сколько времени прошло. За окном начинало темнеть, в квартире стояли тишина и духота. Поэтому я снова провалился в сон.

И проснулся от звука работавшего в кухне телевизора. Отец наверняка вернулся с дежурства, за окном уже стемнело, и только висевшая полумесяцем луна в небе еле освещала мою комнату. Спустив с кровати ноги, я тут же наткнулся на бутылку коньяка. Все еще покачиваясь, двинулся в сторону кухни.

Отец сидел за столом, переключая телевизионные каналы. Остановившись на новостном, он сделал глоток чая и отложил пульт подальше.

– Ух, как коньяком несет, – хмыкнул он. – Смотрю, праздник все-таки задался.

– Ага, – хрипло сказал я, так как горло сводило от сухости. – Пить хочу.

– Вода в фильтре, – улыбнулся батя, потерев щетинистый подбородок пальцами. – Пицца уже в пути. Скоро будет. Заказал твою любимую, с ветчиной.

Я проглотил слова о том, что моя любимая – с грибами.

– Спасибо.

Вода в фильтре была холодная и теперь приятно скользила по пищеводу. Ощущение сухости во рту пропадало. Я выпил два стакана, прежде чем мне стало немного легче. Голова была тяжелой, постоянно хотелось привалиться к мягкой подушке, но я держался. Батя начал искать в телевизоре фильм.

– Боевик, – попросил я. – Пусть будет он.

В дверь позвонили.

– Забери пиццу, – попросил он. – Деньги в тумбочке возьми.

Щелкнув выключателем в коридоре, я подошел к двери и даже не посмотрел в глазок. Распахнув ее, я замер. На пороге стояла Кристина. Ее руки, вымазанные кровью, тряслись. И сама она дрожала.

– Позови Виталю, – с трудом выдавила она, даже без приветствия. А я и подумать не мог, зачем ей мой отец.

– Пап! – крикнул я, но он уже вышел сам.

Крис, перешагнув порог квартиры и ногой захлопнув дверь, тут же утонула в его объятиях. Поморщившись, я отступил на несколько шагов, чувствуя тугой ком в грудной клетке. Она дрожала, всхлипывала и прижимала к себе окровавленные руки. Отцовская домашняя футболка тоже медленно пропитывалась красным. Кристину трясло в истерике.

– Я его убила…