Не слушай море

Глава 13

Жить с Кристиной было непривычно. Она готовила завтраки, посуда теперь всегда сияла чистотой и стояла в шкафчике, а холодильник ломился от продуктов. Если раньше мне казалось, что Крис способна вносить в жизнь только хаос, то теперь понимал – она принесла в эту квартирку уют. Дома пахло нормальной едой – котлетами и макаронами, салатом с помидорами, а не вонючим отцовским дошираком. Батя стал чаще появляться дома – то ли он теперь брал меньше смен, то ли ему стало не нужно тратить время на тайные свиданки с Крис.

Мы втроем жили если не сказать, что дружно, то хотя бы терпимо. Напряжение между мной и Крис почти сошло на нет: мы смеялись над забавными видео в социальных сетях, вместе завтракали. Потом я шел в консерваторию, она – в автосервис. Но мне все еще непривычно было уживаться с мыслью о том, что Крис – девушка отца. Я пытался просто об этом не думать, по-прежнему воспринимать ее как свою подругу, но их объятия, пусть и смущенные при виде меня, заставляли осознавать: все не так, как раньше.

– Омлет будешь? – услышал я, стоило мне только появиться в дверях кухни.

Они оба здесь. Крис торчала у плиты, поджав босую ногу, и балансировала на одной, как цапля. Держа в руках старую пластиковую лопатку, она мешала еду в сковородке, чтобы та не пригорала. В зубах Крис сжимала сигарету, иногда затягиваясь. Отец тоже курил, сидя у подоконника и читая газету.

Они подходили друг другу, и я не мог этого отрицать. Валявшаяся бежевая пачка была у них одна на двоих, и они даже курили синхронно, затягивались одновременно. Она выглядела по-домашнему, он с чуть пробившейся на подбородке щетиной – тоже. Подходя к кухне, я слышал ее смех – тихий, чуть хрипловатый, но искренний. Отец, видать, рассказывал про работу, ведь о другом он говорить не умел.

– Буду, – согласился я, и Крис разбила еще два яйца в сковородку.

Сидя на табуретке напротив отца, я чувствовал себя лишним. Им было хорошо – расслабленность витала в воздухе вместе с запахом омлета, но мне хотелось поскорее сбежать. Крис потихоньку меня вытесняла: даже из собственного чулана я вылезал теперь неохотно, когда они были вдвоем.

Они воплощали целостность, а я – как червяк в яблоке, нарушал их идиллию.

Крис положила в тарелку омлет и поставила передо мной.

– Что с отчимом? – поинтересовался я.

– В наркологичку увезли, – ответил за Кристину отец. – Полежит там, пролечится. Ты сегодня в консерваторию собираешься?

Я медленно кивнул, пережевывая слишком большой горячий кусок.

– Подвезти? – предложил он любезно.

– Я сам. Не надо. Тут минут двадцать ходьбы, а я не опаздываю, – отмахнулся я и подскочил первым. – Пойду, спасибо за завтрак.

Приобняв Крис, я махнул отцу и выскочил из кухни, дожевывая на ходу. Ощущение того, что я чужой, не покидало. Но раньше мы с отцом не разговаривали вовсе, а теперь Кристина стала между нами буфером: я с радостью общался с ней. Пусть я и говорил, что не хотел находиться с ними двумя в одном месте, но дом благодаря Кристине стал похож на дом, а не на запущенное холостяцкое жилище.

Уходя, я услышал тихое Кристинино: «Может, я все-таки домой? Неудобно. Все равно отчим еще долго в рехабе проваляется».

Мне хотелось крикнуть из коридора, чтобы она и не думала уходить. Только благодаря ей у нас в квартире пахнет едой, по углам перестала тонкими нитками висеть пыль, а я начал разговаривать с отцом не только по делу. Но, не желая вмешиваться в чужие разговоры, так и не решился высказать это вслух. Зашнуровав покрепче кроссовки и закинув на плечо гитару, я вышел из квартиры и неслышно прикрыл за собой дверь, дождавшись щелчка замка.

Проходя мимо дома, я поднял голову и увидел руку отца с сигаретой через стекло: с тротуара окна третьего этажа было неплохо видно. Старые занавески ничего не скрывали. Оставалось надеяться, что Крис не уйдет, потому что с ней ушло бы и то тепло, которое она принесла с собой.

Дорога до консерватории теперь была привычной. Осень скоро закончится: ноябрь уже полноправно завладел погодой. Пробрасывал снег, ложившийся мелкими хлопьями на тротуарную дорожку и тут же таявший. К ботинкам липла грязь, ноги начинали промокать – я чувствовал, как под подушечками стоп хлюпало. Должно быть, порвалась подошва.

Многие прятались от мокрого снега под зонтами, но я просто накинул на голову капюшон толстовки. Неплотная ткань тоже промокала, но не так быстро, и торчащие волосы оставались сухими. Снежинки лезли и в лицо, неприятно покалывая щеки. Сегодня на морельских дорогах была ужасная видимость. На перекрестке, который я проходил, столкнулись аж четыре машины – слой льда покрывал заасфальтированные улицы.

«Ты где?» – написала Алиса.

С трудом под снежинками я прочитал сообщение и влажными пальцами, размазывая капли по экрану, с трудом написал ответ: «Подхожу».

Меня удивил ее вопрос: раньше Алиса не спрашивала, где я, приду ли я. Мы переписывались до того редко, что ее контакт затерялся среди остальных, и наш чат давно улетел в самый низ.

Пройдя сквозь тяжелые двери консерватории, я неуловимо, на каком-то интуитивном уровне понял: что-то изменилось. Хихикавшие девушки, стоявшие у колонны, сразу смолкли, стоило мне только зайти. Они тут же уткнулись взглядом в гаджеты. Охранник, как и раньше, смотрел на меня из-под очков, но уже не так приветливо. Затылком чувствуя на себе враждебные взгляды, я пытался не озираться и не смотреть волком в ответ. Желудок неприятно скрутило.

Некоторые тыкали в меня пальцем. Мне захотелось подойти и вздернуть их за воротники, чтобы спросить: что не так? Почему они пялятся? От их враждебного настроя болезненно ныло внутри. Я сдал куртку в гардероб и ощутил чей-то якобы случайный тычок под ребра, но человек, нанесший его, тут же растворился в толпе.

В просторном холле толпились люди. Один из студентов, стоявший по центру, держал в руках газету. Я мгновенно узнал эту белую бумагу: на ней печатали внутренние новости. В консерватории была собственная газета, в которой освещались достижения лучших студентов, информация о многочисленных конкурсах и награждениях. Над рубриками трудились студенты с разных факультетов, но я знал, что больше всего ребят там – с нашего, вокального.

Сглотнув, я подошел ближе. Мне не хотелось знать, что напечатано в чертовой газете.

– О, герой дня, – усмехнулась девушка, обладавшая прелестным меццо-сопрано. Я еще с концерта ее приметил. – Мишеля тоже до комы доведешь?

– Откуда вы знаете? – Я оторопело сделал шаг назад, а потом машинально ответил: – Это был несчастный случай.

Так же, как отвечал сотню раз до этого. «Несчастный случай».

– Он сам упал со сцены.

– Ну конечно, – протянул другой. Этого парня я не знал, судя по всему, он учился на другом факультете. – А ты просто ему помог. И разбить черепушку – тоже.

Сглотнув, я сделал шаг назад. Себя я со стороны не видел, но мне казалось, что вся краска схлынула с моего лица. Кончики пальцев тут же закололо, а во рту высохло так, словно я пил всю ночь. Они стояли толпой, и толпой готовы были ринуться вперед, нападая.

В одиночку я не представлял для них угрозы и после выхода этого номера стал удачной мишенью.

– Несчастный случай, – опять повторил я под их издевательский смех. – Все это признали.

– Потому что твоя мамашка-чиновница постаралась. – Парень напротив даже не спрашивал, он утверждал. Я попятился, готовый одновременно спасаться позорным бегством и стирать их ублюдские усмешки с мерзких лиц.

Но еще одной вспышки гнева мне не простят. В прошлый раз я и так натворил слишком много для того, чтобы быть прощенным.

Резко развернувшись на пятках, я ринулся прочь от толпы. На бег не переходил, но стремительно рванул по коридору быстрым шагом, распихивая удивленных студентов. Видать, тех, которые еще не читали газету Морельской консерватории. Я ненавидел всех их, в том числе тех, кто еще только должен был об этом узнать. Глаза повлажнели, и я нервно вытер их рукавом.

Ближе к туалетам народ рассасывался: основной наплыв сейчас был в холле. Здесь – всего несколько человек, которые тут же пошли прочь, стоило мне резко дернуть дверь мужского туалета на себя.

– Родя? – услышал я знакомый голос.

На подоконнике сидел Мишель. Одну ногу он согнул в колене, поставив подошвой прямо на подоконник, а вторая свисала вдоль батареи. Туалет наполнился табачным дымом, вдохнуть было нечего, и я открыл кран для того, чтобы умыть лицо. Склонившись над заплеванной грязной раковиной, я быстро сполоснул ледяной водой покрасневшие щеки.

– Все нормально, – хрипло отозвался я, опершись ладонями. Зеркало было не чище раковины. – Все в порядке.

– Я видел газету, – прошептал Мишель.

Он вынудил меня развернуться. Словами, своей вкрадчивостью, мелодичностью голоса и даже запахом сигарет. Между тонкими пальцами Мишель зажимал сиреневую сигарету, и только сейчас я обратил внимание – на подоконнике валялась раскрытая и почти пустая пачка разноцветного ###[12]. Внутри еще лежали розовая, голубая и желтые сигареты.

– Дай закурить. – Я подошел к окну, взяв пачку в руки.

Мишель протянул мне металлическую «Зиппо».

– Можешь взять желтую, – кивнул он на пачку. – На вкус они одинаковые, но именно их я курю, когда у меня не задался день.

«Не задался день» – от этих слов захотелось расхохотаться до слез. Здесь не задалась жизнь: я не представлял, как теперь буду учиться, приходить на лекции и видеть издевательские, косые взгляды. Но я покорно выудил из пачки желтую сигарету. Зажимать губами фильтр было непривычно: ни разу в жизни не доводилось курить. Голос был превыше всего, и даже стоять рядом с курящими мне не нравилось.

Огонек опалил кончик сигареты, и я, попытавшись затянуться, тут же закашлялся. На глазах выступили слезы, а Мишель, будто в поддержку, похлопал меня по плечу. Табачная горечь осела в горле, по неопытности дым изо рта валил так, будто я не затягивался совсем. В легких – я сразу почувствовал – зажгло.

– Дрянь, – выпалил я, но сигарету не выкинул и затянулся еще раз.

Голова слегка закружилась, и я придержался за стену у окна. Мишель тоже курил, но если я выглядел неопытным подростком, то он – прожженным курильщиком. Стряхнув пепел прямо на пол, Мишель поднял на меня взгляд.

– Мне жаль, Родион, – вздохнул Эйдлен. – Ты этого не заслужил… Надеюсь, они одумаются.

– Черт, я даже не представляю, кто мог это слить! Никто не знал… Я никому не говорил…

Нервно затянувшись, я прислонился лбом к оконному стеклу, перегнувшись через подоконник. От прохлады стало легче. Вид за окном удручал. Выдыхая дым, я смотрел на понурые пятиэтажки, стоявшие по всему Морельску. Ни одной высотки, ни одного уникального здания: ничего, за что цеплялся бы глаз. Жизнь здесь такая же – серая. И люди – серые, без оттенков.

– Ненавижу, – процедил я, несильно стукнувшись лбом о стекло. – Я все это ненавижу.

Мишель сжал крепче мое плечо. Он почти докурил, сиреневая сигарета вся истлела.

– Попробую найти того, кто слил это, – пообещал он. – Ну же, Родь, не расстраивайся. Образуется. Они посудачат недельку и утихнут, ты просто повода себя унизить не давай. Если что, я на твоей стороне. Алиса – тоже, уверен…

У меня не было сил на слова, и я промычал что-то невнятное. Рядом с Мишелем становилось спокойнее: если бы еще и дива на меня обозлилась, можно было бы сразу забирать документы.

– Я попробую их приструнить, – будто прочитав мои мысли, протянул он. – Попробую сказать, чтобы не докапывались. Только не делай лишних движений… Ходи на пары, пой… Так, будто ничего не случилось.

Кивнув, я снова затянулся. Еще немного, и сигарета обожгла бы мне пальцы.

– Буду тебе признателен.

– Сочтемся. – Он хлопнул меня по плечу и вышел, оставив на подоконнике пачку с оставшимися двумя сигаретами. Едва я затушил фильтр желтой об подоконник и выкинул его в форточку, тут же достал голубую.

Сигареты оказались дрянью редкостной. Крис курила по запаху похожие, но эти были еще противнее. Трясущиеся руки, дрожащий подбородок и леденеющее нутро заставляли меня снова зажать фильтр между губами и опять подкурить. Только сейчас я понял, что Мишель забыл еще и зажигалку.

В дверь поскреблись.

«Вон!» – хотел заорать я, но вспомнил, что Эйдлен просил не совершать резких движений. Большим удивлением оказалось то, что в дверь просочилась Алиса.

– Я хотела тебе написать, чтобы ты не приходил, – пробормотала она, взяв последнюю розовую сигарету из пачки. Она вытащила у меня из рук тонкими пальцами «Зиппо» и, опалив сигарету огоньком, закурила. – Но не успела. Ты пришел раньше.

Она обняла меня за пояс, и я обхватил ее за плечи свободной от сигареты рукой. Алиса чуть подрагивала в моих объятиях.

– Случилось так, как случилось, – решительно сказал я. – Терять уже нечего, назад не отмотаешь. Я надеялся, что эта чертова история не будет преследовать меня и здесь. А теперь вся консерватория против меня. Ненавижу.

– Ненависть – путь в никуда. – Алиса уткнулась носом мне в плечо. – Надо успокоиться и принять ситуацию такой, какая она есть.

Мне не хотелось думать об этом. Но в голове раз за разом, как на заевшей кинопленке, крутились кадры столкновения в холле. «Мишеля тоже до комы доведешь?»

– Я был не виноват, – пробормотал я. – Не виноват. Сам упал. Он полез в драку…

Алиса уселась на подоконник, свесив с него ноги и стукнув по батарее массивными каблуками коротких сапог.

– Можешь по порядку? – попросила она, обхватив бледными губами сигарету. Я завороженно смотрел на то, как струйка дыма медленно выходила из ее рта. И сам, опомнившись, тоже затянулся – сигарета была последней, и не хотелось спалить ее зазря.

– Это был мой однокурсник, – начал я, присев рядом с Алисой.

Она сжала ладонью мое колено.

– Он был очень талантливым, но большой мразью. На первом курсе уже блистал в спектаклях даже со старшими, педагоги говорили, что он Боженькой в темечко поцелованный… – Я затянулся. – И мало кто видел, что вел он себя погано: унижал многих, некоторых подставлял. У нас парня отчислили из-за него…

Алиса положила голову мне на плечо. Вдалеке в коридоре послышался звонок, оповещавший о начале пары. Но мы не торопились, продолжая сидеть на подоконнике. Я сомневался, что вообще сегодня пойду на занятия.

– И он начал встречаться с девушкой с нашего курса, она была такая талантливая, из небольшого городка под Москвой. Бюджетница. Он стал утверждаться за ее счет, вечно смеялся и обесценивал. А потом поднял на нее руку, прямо при всех одногруппниках – зарядил пощечину в столовой. И, представляешь, никто не вступился! – Я сжал край подоконника свободной рукой и опять затянулся.

Дыхание подрагивало, и оттого дым вырывался неровным потоком. Алиса откинулась на стекло затылком, прикрыв глаза.

– Я узнал о произошедшем по слухам. И потом он поднял на нее руку во время репетиции. Ну не могу я вынести такого отношения, понимаешь? – Я с надеждой взглянул на Алису, и она кивнула. – Я сказал ему пару слов, он полез в драку, и от моего толчка неудачно упал со сцены, прямо затылком на какой-то выступ. Все было как в тумане.

У меня затряслись руки.

– Кровь под его головой, он сознание потерял, все сбежались… Полиция, скорая… Жив остался, но пролежал в коме. Сейчас нормально, знаю, оклемался… – Я бормотал это уже себе под нос, стесняясь говорить громче. – Короче, моя мать – чиновница. Ее чуть с должности не поперли, но она сделала все, чтобы загладить вину и не испортить себе репутацию. Извинилась перед этим ублюдком, дала ему денег, а меня с ее подачи отчислили и перевели сюда. Хотя все знали, что это несчастный случай. Все одногруппники, бывшие свидетелями, за меня вступились.

Я размял фильтр, и оставшиеся частицы табака посыпались на пол. Алиса уложила голову мне на плечо, а потом, нашарив мою руку своей, переплела наши пальцы.

– Ты ни в чем не виноват, – прошептала она. И это были самые важные слова, которые я мечтал услышать. Мне даже мать не сказала, что я ни в чем не виноват.

– Спасибо. – Я приблизился к лицу Алисы и мягко коснулся ее губ своими. – Ты единственная, кто меня поняла.

– Они все предали тебя. Даже мать. Я буду рядом.

Она ластилась ко мне, как кошка: потерлась щекой о плечо, положила руку на шею и нежно погладила. По коже побежали мурашки от Алисиных прикосновений, и я снова ее поцеловал. Губы мне казались такими сладкими, а поцелуй – тягучим и волшебным. Мне не хотелось от нее отрываться, и я запустил ладонь в ее волосы, мягко вплетая пальцы в светлые пряди.

– Ты такая красивая, – прошептал я. Алиса только слабо улыбнулась.

– Пойдем ко мне? – Она спрыгнула с подоконника. – Мишеля дома точно нет, у него репетиция Орфея допоздна… Я сошлюсь на больное горло.

Будто движимый неведомой силой, я спрыгнул с подоконника и пошел за нею. Коридоры были пусты: все сидели на парах, и только редкий студент пробегал по своим делам мимо кабинетов. Мы с Алисой двигались неслышно. Я старался не топать, а она и вовсе шла бесшумно, будто летела над грязной плиткой.

На улице стало легче дышать. Руки провоняли табаком, одежда тоже. Этот запах все еще настойчиво бил мне в нос, даже несмотря на то, что мы уже вышли на по-зимнему морозный воздух. Мокрый снег прекратился, но холод остался. Я ежился от промозглости, зябкость забиралась мне под куртку и толстовку, с моря дул ледяной ветер. До Эйдленов было далеко, но Алиса шла быстро, ведя меня незнакомыми переулками. Дорогу я запоминал плохо, поэтому узнал только место, где мы с ней как-то свернули с центрального проспекта в сторону набережной.

Когда мы дошли, с неба опять мелкими хлопьями повалил мокрый снег, превращаясь под ногами в слякоть. Алиса, повернув в замке ключ, толкнула плечом тяжеленную металлическую калитку, чуть скрипнувшую от натуги.

– Проходи. – Она завела меня в дом и помогла стянуть куртку.

Здесь я и вовсе ощущал себя чужестранцем. На этот раз пустой деревянный стол поражал своими размерами, высокие потолки дарили много света и воздуха. Алиса сняла пальто и толкнула меня на диван. Мы самозабвенно целовались. Впервые не скрываясь. Она сидела у меня на коленях, прижимаясь грудью к моей через толстовку. Я постоянно перебирал ее светлые пряди, манившие меня, и никак не мог оторваться от теплых губ.

Мы не заходили дальше. Мне нравилось обнимать ее за тонкую талию и ненавязчиво гладить пальцами кожу, нравилось ловить ее дыхание и наблюдать за тенью от ресниц на щеках. Ее бледные губы, почти сливающиеся с кожей, порозовели от поцелуев, и сейчас Алиса выглядела живее, чем раньше.

– Мне с тобой хорошо, – прошептала она. – Лучше, чем со всеми.

Алиса скользила носом по моей шее, а я чувствовал только мурашки. Даже волоски на руках под толстовкой встали дыбом.

– Мне с тобой так прекрасно, как ни с кем, – ответил я, проведя кончиками пальцев вдоль ее позвоночника до самой талии.

И в словах мы не нуждались – они нарушали звенящую тишину между нами. Молчание было плюшевым и мягким. Алиса действовала на меня дурманяще, она будто обволакивала меня всего, и я растворялся в ней, каждый раз позволяя себя целовать.

Раз, два, десять – я перестал считать, сколько раз наши губы соприкоснулись. Я чувствовал себя так, будто в Алисе заключалась моя жизнь. Словно она вытащила из меня ее, забрала мое сердце поближе к своему, и теперь они колотились в унисон. От ее прикосновений меня трясло, и я стыдливо вжимался в диван: только бы она не заметила такого явного восхищения.

За окном пели. Я слышал тонкие вибрации и еле уловимые высокие ноты. Неподалеку пело море: это оно, я не сомневался. Девичьим высоким голосом оно манило меня подойти к подоконнику и распахнуть раму, впустить свежий воздух в дом. Но от слабости в теле я не мог поднять руку, не мог пошевелить ногой. Голова склонилась, и теперь я видел Алисины руки, лежавшие на моей грудной клетке.

Тяжело давалось даже держать глаза открытыми. Я не осознавал, что происходило вокруг: все смешалось, как в калейдоскопе. Тут – Алиса, там – море, а еще дальше – чудесный голос, зовущий меня на берег. Но из-за Алисы я не мог пошевелиться, она прижимала меня к дивану, а я был слишком слаб, чтобы сбросить ее и отправиться к Жемчужной бухте.

Мне хотелось туда, на галечный пляж и ржавый пирс.

Я не мог встать, но продолжал вслушиваться в далекое пение. И не мог понять, кто пел: то ли сирена бесновалась в море, зазывая путников, то ли Алиса мурлыкала мне на ухо. Но слова слышались отчетливо.

«Спаси меня».