Не вышел из боя

В младенчестве нас матери пугали…

В младенчестве нас матери пугали,

Суля за ослушание Сибирь, грозя рукой.

Они в сердцах бранились и едва ли

Желали детям участи такой.

А мы пошли за так на четвертак, за ради бога,

В обход и напролом, и — просто пылью по лучу.

К каким порогам приведет дорога?

В какую пропасть напоследок прокричу?

Мы север свой отыщем без компаса —

Угрозы матерей мы зазубрили как завет.

И ветер дул, с костей сдувая мясо

И радуя прохладою скелет.

Мольбы и стоны здесь не выживают —

Хватает и уносит их позёмка и метель.

Слова и слёзы на лету смерзают —

Лишь брань и пули настигают цель.

Про всё писать — не выдержит бумага,

Всё — в прошлом, ну, а прошлое — быльё и трын-трава.

Не раз нам кости перемыла драга —

В нас, значит, было золото, братва!

Но чуден звон души моей помина,

И белый день белей, и ночь черней, и суше снег —

И мерзлота надёжней формалина

Мой труп на память сохранит навек.

Я на воспоминания не падок,

Но если занесла судьба — гляди и не тужи:

Мы здесь подохли — вон он, тот распадок, —

Нас выгребли бульдозеров ножи.

Здесь мы прошли за так, за четвертак, за ради бога,

В обход и напролом, и просто пылью по лучу, —

К таким порогам привела дорога.

В какую ж пропасть напоследок прокричу?

[1977]

Был побег «на рывок»…

Был побег «на рывок» —

Наглый, глупый, дневной:

Вологодского — с ног,

И — вперёд головой!..

И запрыгали двое,

В такт сопя на бегу, —

На виду у конвоя

Да по пояс в снегу.

Положен строй в порядке образцовом,

И взвыла «Дружба» — старая пила,

И осенили знаменьем свинцовым

С очухавшихся вышек три ствола.

Все лежали плашмя —

В снег уткнули носы,

А за нами двумя —

Бесноватые псы.

Девять граммов горячие,

Как вам тесно в стволах!

Мы на мушках корячились,

Словно как на колах.

Нам — добежать до берега — до цели,

Но свыше — с вышек — всё предрешено:

Там у стрелков мы дёргались в прицеле —

Умора просто, до чего смешно!

Вот бы мне посмотреть,

С кем отправился в путь, —

С кем рискнул помереть,

С кем затеял рискнуть.

Где-то виделись будто…

Чуть очухался я,

Прохрипел: «Как зовут-то?»

И — «Какая статья?»

Но — поздно: зачеркнули его пули

Крестом — затылок, пояс, два плеча.

А я бежал и думал: «Добегу ли?» —

И даже не заметил сгоряча.

Я к нему, чудаку:

Почему, мол, отстал?

Ну, а он — на боку

И мозги распластал.

Пробрало — телогрейка

Аж просохла на мне!

Лихо бьёт трёхлинейка —

Прямо как на войне.

Как за грудки, держался я за камни

(Когда собаки близко — не беги).

Псы покропили землю языками

И разбрелись, слизав его мозги.

Приподнялся и я,

Белый свет стервеня.

И гляжу: кумовья

Поджидают меня.

Пнули труп — сдох, скотина,

Нету проку с него:

За поимку — полтина,

А за смерть — ничего.

И мы прошли гуськом перед бригадой,

Потом — за вахту, отряхнувши снег.

Они — обратно в зону, за наградой,

А я — за новым сроком за побег.

Я сначала грубил,

А потом перестал.

Целый взвод меня бил —

Аж два раза устал.

Зря пугают тем светом —

Тут с дубьём, там с кнутом.

Врежут там — я на этом,

Врежут здесь — я на том.

…А в промежутках — тишина и снеги,

Да зайцы, да медведики, да лось…

И снова вижу я себя в побеге,

Неправду вижу: будто удалось.

Надо б нам вдоль реки —

Он был тоже не слаб, —

Чтоб людям не с руки,

А собакам — не с лап.

Вот и сказке конец:

Зверь бежал на ловца —

Снёс, как срезал, ловец

Беглецу пол-лица.

Я гордость под исподнее упрятал —

Видал, как пятки лижут гордецы.

Пошёл лизать я раны в лизолятор —

Не зализал, и вот они — рубцы.

Всё взято в трубы, перекрыты краны.

Ночами только воют и скулят…

Но надо, надо сыпать соль на раны.

Чтоб лучше помнить — пусть они болят.

1976–1977

ПРО РЕЧКУ ВАЧУ И ПОПУТЧИЦУ ВАЛЮ

Под собою ног не чую,

И качается земля.

Третий месяц я бичую,

Так как списан подчистую

С китобоя-корабля.

Ну а так как я бичую —

Беспартийный, не еврей —

Я на лестницах ночую,

Где тепло от батарей.

Это жизнь — живи и грейся!

Хрен вам — пуля и петля!

Пью, бывает, хоть залейся, —

Кореша приходят с рейса

И гуляют от рубля.

Рупь не деньги, рупь — бумажка,

Экономить — тяжкий грех.

Ах, душа моя — тельняшка

В сорок полос, семь прорех!

Но послал господь удачу, —

Заработал свечку он! —

Углядев, как горько плачу,

Он шепнул: «Валяй на Бачу,

Торопись, пока сезон».

Что такое эта Вача —

Разузнал я у бича.

Он на Бачу ехал плача,

Возвращался — хохоча.

Вача — это речка с мелью

В глубине сибирских руд.

Вача — это дом с постелью,

Там стараются артелью,

Много золота берут.

Как вербовавши ишачу —

Не ханыжу, не торчу.

Взял билет, лечу на Вачу.

Прилечу — похохочу.

Нету золота богаче —

Люди знают, им видней.

В общем, так или иначе, —

Заработал я на Ваче

Сто семнадцать трудодней.

Подсчитали — отобрали

За еду, туда-сюда…

Но четыре тыщи дали

Под расчёт — вот это да!

Рассовал я их в карманы,

Где и рупь не ночевал,

И уехал в жарки страны,

Где кафе да рестораны —

Позабыть, как бичевал.

Выпью — там такая чача! —

За советчика-бича.

Я на Вачу ехал плача,

Еду с Вачи хохоча.

Проводник в преддверье пьянки

Извертелся на пупе,

То же и официантки.

А на первом полустанке

Села женщина в купе.

Может, вам она — как кляча,

Мне — так просто в самый раз!

Я на Вачу ехал плача,

Еду с Вачи, веселясь,

То да сё да трали-вали…

Как узнала про рубли —

Слово за слово у Вали.

Сотни по столу шныряли,

С Валей вместе и сошли.

С нею вышла незадача,

Я и это залечу…

Я на Вачу ехал плача,

Возвращаюсь — хохочу.

Суток пять — как просквозило.

Море — вот оно, стоит.

У меня что было — сплыло,

Проводник воротит рыло

И за водкой не бежит.

Рупь последний в Сочи трачу —

Телеграмму накатал:

«Шлите денег — отбатрачу.

Я их все прохохотал».

Где вы, где вы, россыпные?

(Хоть ругайся, хоть кричи.)

Снова ваш я, дорогие —

Магаданские родные —

Незабвенные бичи!

Мимо носа носят чачу,

Мимо рота — алычу…

Я на Вачу еду — плачу,

Над собою хохочу.

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПЕРЕДАЧИ «ОЧЕВИДНОЕ — НЕВЕРОЯТНОЕ» С КАНАТЧИКОВОЙ ДАЧИ

Дорогая передача!

Во субботу, чуть не плача,

Вся Канатчикова дача

К телевизору рвалась,

Вместо чтоб поесть, помыться,

Уколоться и забыться, —

Вся безумная больница

У экрана собралась.

Говорил, ломая руки,

Краснобай и баламут

Про бессилие науки

Перед тайною Бермуд.

Все мозги разбил на части,

Все извилины заплёл.

И канатчиковы власти

Колют нам второй укол.

Уважаемый редактор!

Может, лучше про реактор?

Про любимый лунный трактор?..

Ведь нельзя же — хоть кричи! —

То тарелками пугают —

Дескать, подлые, летают, —

То зазря людей кромсают

Филиппинские врачи.

Мы кой в чём поднаторели —

Мы тарелки бьём весь год.

Мы на них собаку съели,

Если повар нам не врёт.

А медикаментов груды —

В унитаз, кто не дурак.

Это жизнь! И вдруг — Бермуды.

Вот те раз! Нельзя же так!

Мы не сделали скандала —

Нам вождя недоставало.

Настоящих буйных мало,

Вот и нету вожаков.

Но на происки и бредни

Сети есть у нас и бредни, —

Не испортят нам обедни

Злые происки врагов!

Это их худые черти

Мутят воду во пруду.

Это всё придумал Черчилль

В восемнадцатом году!

Мы про взрывы, про пожары

Сочиняли ноту ТАСС,

Но примчались санитары,

Зафиксировали нас.

Тех, кто был особо боек,

Прикрутили к спинкам коек.

Бился в пене параноик,

Как ведьмак на шабаше:

«Развяжите полотенцы,

Иноверы, изуверцы!

Нам бермуторно на сердце

И бермутно на душе».

Сорок душ посменно воют,

Раскалились добела.

Во как сильно беспокоят

Треугольные дела!

Все почти с ума свихнулись,

Даже — кто безумен был,

И тогда главврач Маргулис

Телевизор запретил.

Вон он, змей, в окне маячит,

За спиною штепсель прячет,

Подал знак кому-то — значит,

Фельдшер вырвет провода.

Нам осталось уколоться

И упасть на дно колодца,

И пропасть на дне колодца,

Как в Бермудах — навсегда.

Ну, а завтра спросят дети,

Навещая нас с утра:

«Папы, что сказали эти

Кандидаты в доктора?»

Мы откроем нашим чадам

Правду, им не всё равно:

Удивительное — рядом,

Но оно запрещено.

Вон дантист-надомник Рудик.

У него приёмник «Грюндиг», —

Он его ночами крутит,

Ловит, контра, ФРГ.

Он там был купцом по шмуткам —

И подвинулся рассудком, —

К нам попал в волненье жутком,

С растревоженным желудком,

С номерочком на ноге.

Взволновал нас Рудик крайне —

Сообщением потряс,

Будто наш научный лайнер

В треугольнике погряз.

Сгинул, топливо истратив,

Весь распался на куски.

Двух безумных наших братьев

Подобрали рыбаки.

Те, кто выжил в катаклизме,

Пребывают в пессимизме.

Их вчера в стеклянной призме

К нам в больницу привезли.

И один из них, механик,

Рассказал, сбежав от нянек,

Что Бермудский многогранник —

Незакрытый пуп Земли.

«Что там было? Как ты спасся?»

Каждый лез и приставал,

Но механик только трясся

И чинарики стрелял.

Он то плакал, то смеялся,

То щетинился, как ёж.

Он над нами издевался.

Сумасшедший — что возьмёшь?

Взвился бывший алкоголик,

Матерщинник и крамольник:

«Надо выпить треугольник!

На троих его — даёшь!»

Разошёлся — так и сыпет:

«Треугольник будет выпит!

Будь он параллелепипед,

Будь он круг, едрёна вошь!»

Больно бьют по нашим душам

«Голоса» за тыщи миль.

Зря «Америку» не глушим,

Зря не давим «Израиль»!

Всей своей враждебной сутью

Подрывают и вредят —

Кормят-поят нас бермутью

Про таинственный квадрат.

Лектора из передачи!

Те, кто так или иначе

Говорят про неудачи

И нервируют народ, —

Нас берите, обречённых.

Треугольник вас, учёных,

Превратит в умалишённых.

Ну, а нас — наоборот.

Пусть безумная идея —

Не рубите сгоряча,

Вызывайте нас скорее

Через доку, главврача.

С уваженьем. Дата. Подпись.

Отвечайте нам! А то —

Если вы не отзовётесь —

Мы напишем в «Спортлото».

1976–1977

ПРО ГЛУПЦОВ

Этот шум — не начало конца,

Не повторная гибель Помпеи:

Спор вели три великих глупца —

Кто из них, из великих, глупее.

Первый выл: «Я физически глуп! —

Руки вздел, словно вылез на клирос, —

У меня даже мудрости зуб,

Невзирая на возраст, не вырос!»

Но не приняли это в расчёт

(Даже умному эдак негоже):

Ах, подумаешь — зуб не растёт!

Так другое растёт — ну и что же?

К синяку прижимая пятак,

Встрял второй: «Полно вам, загалдели!

Я способен всё видеть не так,

Как оно существует на деле».

Эх! Нашёл чем хвалиться, простак! —

Недостатком всего поколенья.

И, к тому же, всё видеть не так —

Доказательство слабого зренья.

Третий был непреклонен и груб,

Рвал лицо на себе, лез из платья:

«Я единственный — подлинно глуп:

Ни про что не имею понятья».

Долго спорили — дни, месяца, —

Но у всех аргументы убоги.

И пошли три великих глупца

Глупым шагом по глупой дороге.

Вот и берег — дороге конец.

Откатив на обочину бочку,

Жил в ней самый великий мудрец, —

Мудрецам хорошо в одиночку.

Молвил он подступившим к нему

(Дескать, знаю — зачем, кто такие):

— Одного только я не пойму:

Для чего это вам, дорогие!

Или, может, вам нечего есть?

Или мало друг дружку побили?

Не кажитесь глупее, чем есть, —

Оставайтесь такими, как были.

Стоит только не спорить о том,

Кто главней, — уживётесь отлично.

Покуражьтесь ещё, а потом,

Так и быть, приходите вторично.

Он залез в свою бочку с торца,

Жутко умный, седой и лохматый.

И ушли три великих глупца —

Глупый, глупенький и глуповатый.

Удаляясь, ворчали в сердцах:

— Стар мудрец, никакого сомненья! —

Мир стоит на великих глупцах.

Зря не выказал старый почтенья.

Потревожат вторично его, —

Темной ночью попросят: «Вылазьте!»

Всё бы это ещё ничего,

Но глупцы состояли при власти.

И у сказки бывает конец…

Больше нет у обочины бочки, —

В «одиночку» отправлен мудрец.

Хорошо ли ему в «одиночке»?

Много во мне маминого…

Много во мне маминого,

Папино — сокрыто.

Я из века каменного,

Из палеолита.

Но — по многим отзывам,

Я — умный и не злой:

То есть в веке бронзовом

Стою одной ногой.

Наше племя ропщет, смея

Вслух ругать порядки.

В первобытном обществе я

Вижу недостатки

Просто вопиющие! —

Довлеют и грозят, —

Далеко идущие,

На тыщу лет назад.

Между поколениями

Ссоры возникают,

Жертвоприношениями

Злоупотребляют.

Ходишь — озираешься,

Ловишь каждый взгляд.

Малость зазеваешься —

Уже тебя едят.

Собралась, умывшись чисто,

Во поле элита.

Думали, как выйти из то-

го палеолита.

Под кустами ириса

Все передрались.

Не договорилися,

А так и разбрелись.

Завели старейшины —

А нам они примеры —

По две, по три женщины,

По две, по три пещеры.

Жёны крепко заперты

На цепи да замки,

А на крайнем Западе —

Открыты бардаки.

Люди понимающие

Ездят на горбатых,

На горбу катающие

Грезят о зарплатах.

Счастливы горбатые,

По тропочкам несясь:

Бедные-богатые —

У них, а не у нас.

Продали подряд всё сразу

Племенам соседним,

Воинов гноят образо-

вании этим средним.

От повальной грамоты —

Сплошная благодать!

Поглядели мамонты

И стали вымирать.

Дети все с царапинами

И одеты куце,

Топорами папиными

День и ночь секутся.

Скоро эра кончится —

Набалуетесь всласть!

В будущее хочется?

Да как туда попасть?!

Нам жрецы пророчили, де,

Будет всё попозже.

За камнями — очереди,

За костями — тоже.

От былой от вольности

Давно простыл и след:

Хвать тебя за волосы

И, глядь, — тебя и нет.

Притворились добренькими,

Многих прочь услали.

И пещеры ковриками

Пышными устлали.

Мы стоим, нас трое, нам —

Бутылку коньяку.

Тишь в благоустроенном

Каменном веку.

Встреться мне — молю я исто, —

Во поле Эйлита!

Забери ты меня из то-

го палеолита!

Ведь, по многим отзывам,

Я — умный и не злой,

То есть в веке бронзовом

Стою одной ногой.

ТУШЕНОШИ

И кто вы суть? Безликие кликуши?

Куда грядёте? — в Мекку ли, в Мессины?

Модели ли влачите к Монпарнасу?

Кровавы ваши спины, словно туши,

А туши — как ободранные спины,

И рёбра в рёбра …нзят, и мясо к мясу…

Ударил Ток, скотину оглоуша.

Обмякла плоть на плоскости картины

И тяжко пала мяснику на плечи.

На ум, на кисть творцу попала туша

И дюжие согбенные детины,

Вершащие дела нечеловечьи.

Кончал палач — дела его ужасны,

А дальше те, кто гаже, ниже, плоше,

Таскали жертвы после гильотины:

Безглазны, безголовы и безгласны

И, кажется, безсутны тушеноши, —

Как бы катками вмяты в суть картины.

Так кто вы суть загубленные души?

Куда спешите, полуобразины?

Вас не разъять, — едины обе массы.

Суть Сутина — «Спасите наши туши!»

Вы ляжете, заколотые в спины,

И Урка слижет с лиц у вас гримасу.

Слезу слизнёт, и слизь, и лимфу с кровью —

Солёную людскую и коровью,

И станут пепла чище, пыли суше

Кентавры или человекотуши.

Я — ротозей, но вот не сплю ночами

(В глаза бы вам взглянуть из-за картины!) —

Неймётся мне, шуту и лоботрясу.

Сдаётся мне, хлестали вас бичами.

Вы крест несли и ободрали спины,

И — рёбра в рёбра вам — и нету спасу.