Не вышел из боя

Бросьте скуку, как корку арбузную!.

Бросьте скуку, как корку арбузную!

Небо ясное, лёгкие сны…

Парень лошадь имел и судьбу свою —

Интересную до войны.

Да! На войне как на войне,

А до войны как до войны —

Везде, во всей Вселенной.

Он лихо ездил на коне

В конце весны! В конце весны

Последней, довоенной!

Но туманы уже по росе плелись,

Град прошёл по полям и мечтам.

Для того, чтобы тучи рассеялись,

Парень нужен был именно там.

Да! На войне как на войне,

А до войны как до войны —

Везде, во всей Вселенной.

Он лихо ездил на коне

В конце весны! В конце весны.

Последней, довоенной!

Из болот ли подуло, из камер ли?

Ураган, снег и град пополам.

Ветры сникли, разбились и замерли.

Ветры лижут ладони парням.

Да! На войне как на войне,

А до войны как до войны —

Везде, во всей Вселенной.

Он лихо ездил на коне

В конце весны! В конце весны

Последней, довоенной.

[1968–1969]

СЫНОВЬЯ УХОДЯТ В БОЙ

Сегодня не слышно биенье сердец —

Оно для аллей и беседок.

Я падаю, грудью хватая свинец,

Подумать успев напоследок:

«На этот раз мне не вернуться,

Я ухожу — придет другой».

Мы не успели,

не успели,

не успели оглянуться,

А сыновья,

а сыновья

уходят в бой.

Вот кто-то, решив:

«После нас — хоть потоп», —

Как в пропасть шагнул из окопа.

А я для того свой покинул окоп,

Чтоб не было вовсе потопа.

Сейчас глаза мои сомкнутся,

Я крепко обнимусь с землей.

Мы не успели,

не успели,

не успели оглянуться,

А сыновья,

а сыновья

уходят в бой.

Кто сменит меня, кто в атаку пойдёт,

Кто выйдет к заветному мосту?

И мне захотелось: пусть будет вон тот,

Одетый во всё не по росту.

Я успеваю улыбнуться,

Я видел, кто придёт за мной.

Мы не успели,

не успели,

не успели оглянуться,

А сыновья,

а сыновья

уходят в бой.

Разрывы глушили биенье сердец,

Моё же — мне громко стучало,

Что всё же конец мой — ещё не конец:

Конец — это чьё-то начало.

Сейчас глаза мои сомкнутся,

Я ухожу — придёт другой.

Мы не успели,

не успели,

не успели оглянуться,

А сыновья,

а сыновья

уходят в бой.

ОН НЕ ВЕРНУЛСЯ ИЗ БОЯ

Почему всё не так? Вроде — всё как всегда:

То же небо — опять голубое,

Тот же лес, тот же воздух и та же вода…

Только он не вернулся из боя.

Мне теперь не понять, кто же прав был из нас

В наших спорах без сна и покоя.

Мне не стало хватать его только сейчас,

Когда он не вернулся из боя.

Он молчал невпопад и не в такт подпевал,

Он всегда говорил про другое,

Он мне спать не давал, он с восходом вставал,

А вчера не вернулся из боя.

То, что пусто теперь, — не про то разговор:

Вдруг заметил я — нас было двое…

Для меня словно ветром задуло костёр,

Когда он не вернулся из боя.

Нынче вырвалась будто из плена весна.

По ошибке окликнул его я:

— Друг, оставь покурить! — а в ответ — тишина…

Он вчера не вернулся из боя.

Наши мёртвые нас не оставят в беде,

Наши павшие — как часовые…

Отражается небо в лесу, как в воде,

И деревья стоят голубые.

Нам и места в землянке хватало вполне,

Нам и время — текло для обоих…

Всё теперь — одному. Только кажется мне —

Это я не вернулся из боя.

[1969]

ПЕСНЯ О ЗЕМЛЕ

Кто сказал: «Всё сгорело дотла,

Больше в Землю не бросите семя…»,

Кто сказал, что Земля умерла?

Нет, она затаилась на время.

Материнства не взять у Земли,

Не отнять, как не вычерпать моря.

Кто поверил, что Землю сожгли?

Нет, она почернела от горя.

Как разрезы, траншеи легли,

И воронки — как раны зияют.

Обнажённые нервы Земли Неземное страдание знают.

Она вынесет всё, переждёт,

Не записывай Землю в калеки.

Кто сказал, что Земля не поёт,

Что она замолчала навеки?!

Нет! Звенит она, стоны глуша,

Изо всех своих ран, из отдушин,

Ведь Земля — это наша душа,

Сапогами не вытоптать душу!

Кто поверил, что Землю сожгли?

Нет, она затаилась на время…

[1969]

Реже, меньше ноют раны…

Реже, меньше ноют раны.

Четверть века — срок большой.

Но в виски, как в барабаны,

Бьётся память, рвётся в бой…

Москвичи писали письма,

Что Москвы врагу не взять.

Наконец разобрались мы,

Что назад уже нельзя.

Нашу почту почтальоны

Доставляли через час.

Слишком быстро, лучше б годы

Эти письма шли от нас.

Мы, как женщин, боя ждали,

Врывшись в землю и снега,

И виновных не искали,

Кроме общего врага.

Ждали часа, ждали мига

Наступленья — столько дней!

Чтоб потом писали в книгах:

«Беспримерно по своей…»

По своей громадной вере,

По желанью отомстить,

По таким своим потерям,

Что ни вспомнить, ни забыть.

Кто остался с похоронной —

Прочитал: «Ваш муж, наш друг…

Долго будут по вагонам —

Кто без ног, а кто без рук.

И не находили места —

Ну, скорее, хоть в штыки! —

Отступавшие от Бреста

И сибирские полки.

Чем и как, с каких позиций

Оправдаешь тот поход?

Почему мы от границы

Шли назад, а не вперёд?

Может быть, считать маневром,

Может, тактикой какой?

Только лучше б в сорок первом

Нам не драться под Москвой.

…Помогите, хоть немного!

Оторвите от жены.

Дай вам бог — поверить в бога,

Если это бог войны.

К ВЕРШИНЕ

Ты идёшь по кромке ледника,

Взгляд не отрывая от вершины.

Горы спят, вдыхая облака,

Выдыхая снежные лавины.

Но они с тебя не сводят глаз —

Будто бы тебе покой обещан,

Предостерегая всякий раз

Камнепадом и оскалом трещин.

Горы знают — к ним пришла беда:

Дымом затянуло перевалы.

Ты не отличал ещё тогда

От разрывов горные обвалы.

Если ты о помощи просил —

Громким эхом отзывались скалы,

Ветер по ущельям разносил

Эхо гор, как радиосигналы.

И когда шёл бой за перевал, —

Чтобы не был ты врагом замечен, —

Каждый камень грудью прикрывал,

Скалы сами подставляли плечи.

Ложь, что умный в горы не пойдёт!

Ты пошёл — ты не поверил слухам!

И мягчал гранит, и таял лед,

И туман у ног стелился пухом…

Если в вечный снег навеки ты

Ляжешь — над тобою, как над близким,

Наклонятся горные хребты

Самым прочным в мире обелиском.

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

Был шторм — канаты рвали кожу с рук,

И якорная цепь визжала чёртом,

Пел ветер песню грубую — и вдруг

Раздался голос: «Человек за бортом!»

И сразу: «Полный назад! Стоп машина!

На воду шлюпки, помочь —

Вытащить сукина сына,

Или, там, сукину дочь!»

Я пожалел, что обречён шагать

По суше, — значит, мне не ждать подмоги —

Никто меня не бросится спасать,

И не объявят шлюпочной тревоги.

А скажут: «Полный вперёд! Ветер в спину

Будем в порту по часам.

Так ему, сукину сыну,

Пусть выбирается сам!»

И мой корабль от меня уйдёт —

На нём, должно быть, люди выше сортом.

Вперёдсмотрящий смотрит лишь вперёд —

Не видит он, что человек за бортом.

Я вижу: мимо суда проплывают,

Ждёт их приветливый порт, —

Мало ли кто выпадает

С главной дороги за борт!

Пусть в море меня вынесет, а там —

Шторм девять баллов новыми деньгами, —

За мною спустит шлюпку капитан —

И обрету я почву под ногами.

Они зацепят меня за одежду:

Падать одетому — плюс:

В шлюпочный борт, как в надежду,

Мёртвою хваткой вцеплюсь.

Здесь с бака можно плюнуть за корму.

Узлов немного — месяц на Гавану,

Но я хочу на палубу — к нему,

К вернувшему мне землю капитану!

Правда, с качкой у них перебор там,

В штормы от вахт не вздохнуть —

Но человеку за бортом

Здесь не дадут утонуть!

Я на борту — курс прежний, прежний путь —

Мне тянут руки, души, папиросы, —

И я уверен: если что-нибудь —

Мне бросят круг спасательный матросы.

Давайте ж, полный вперёд, что нам льдина!

Я теперь ваш, моряки!

Режь меня, сукина сына,

И разрывай на куски!

Когда пустым захлопнется капкан

И на земле забудутся потери,

Мне самый лучший в мире капитан

Опустит трап, и я сойду на берег.

Я затею такой разговор там

И научу кой-кого,

Как человека за бортом

Не оставлять одного.

ПИРАТСКАЯ

На судне бунт. Над нами чайки реют.

Вчера из-за дублонов золотых

Двух негодяев вздёрнули на рею,

Но мало, нужно было — четверых!

Ловите ветер всеми парусами!

К чему гадать?! Любой корабль — враг.

Удача — миф. Но эту веру сами

Мы создали, поднявши чёрный флаг!

Катился ком по кораблю от бака,

Забыто всё — и честь и кутежи.

И, подвывая (может быть, от страха),

Они достали длинные ножи.

Вот двое в капитана пальцем тычут —

Достать его! — и им не страшен чёрт!

Но капитан вчерашнюю добычу

При всей команде выбросил за борт.

И вот волна, подобная надгробью,

Всё смыла, с горла сброшена рука!

Бросайте ж за борт всё, что пахнет кровью,

И верьте, что цена невысока!

Ловите ветер всеми парусами!

К чему гадать?! Любой корабль — враг.

Удача — здесь! И эту веру сами

Мы создали, поднявши чёрный флаг!

1968–1969

То ли в избу и запеть…

То ли в избу и запеть,

Просто так, с морозу,

То ли взять да помереть

От туберкулёзу,

То ли выстонать без слов,

Может, — под гитару,

То ли в сани — рысаков

И уехать к Яру!

Вот напасть, — то не всласть,

То не в масть карту класть!

То ли счастие украсть,

То ли просто упасть

В грязь.

В никуда навсегда —

Вечное стремленье.

То ли с неба вода,

То ль разлив весенний…

Может, песня без конца,

Может — без идеи…

Строю печку в изразцах

Или просто сею.

Сколько лет счастья нет,

Впереди всё красный свет.

Недопетый куплет,

Недодаренный букет…

Бред!..

Назло всем, насовсем,

Со звездою в лапах,

Без реклам, без эмблем,

В пимах косолапых, —

Не догнал бы кто-нибудь,

Не учуял запах!

Отдохнуть бы, продыхнуть

Со звездою в лапах.

Без неё, вне её, Ничего не моё —

Невесёлое житьё.

И быльё — и то её,

Ё-моё…

1968–1969

РОМАНС

Она была чиста, как снег зимой.

В грязь — соболя! Иди по ним по праву.

Но вот мне руки жжёт её письмо.

Я узнаю мучительную правду.

Не ведал я: страданье — только маска,

И маскарад закончится сейчас.

Да! В этот раз я приобрёл фиаско —

Надеюсь, это был последний раз.

Подумал я — дни сочтены мои,

Дурная кровь в мои проникла вены.

Я сжал письмо, как голову змеи, —

Сквозь пальцы просочился яд измены.

Не ведать мне страданий и агоний,

Мне встречный ветер слёзы оботрёт,

Моих копей обида не нагонит,

Моих следов метель не заметёт.

Итак, я оставляю позади,

Под этим серым неприглядным небом,

Дурман фиалок, наготу гвоздик

И слёзы вперемешку с талым снегом.

Москва слезам не верит и слезинкам —

И не намерен больше я рыдать.

Спешу навстречу новым поединкам

И, как всегда, намерен побеждать!

Здесь лапы у елей дрожат на весу…

Здесь лапы у елей дрожат на весу,

Здесь птицы щебечут тревожно.

Живёшь в заколдованном диком лесу,

Откуда уйти невозможно.

Пусть черёмухи сохнут бельём на ветру,

Пусть дождём опадают сирени —

Всё равно я отсюда тебя заберу

Во дворец, где играют свирели.

Твой мир колдунами на тысячи лет

Укрыт от меня и от света.

И думаешь ты, что прекраснее нет,

Чем лес заколдованный этот.

Пусть на листьях не будет росы поутру,

Пусть луна с небом пасмурным в ссоре —

Всё равно я отсюда тебя заберу

В светлый терем с балконом на морс.

В какой день недели, в котором часу

Ты выйдешь ко мне осторожно,

Когда я тебя на руках унесу

Туда, где найти невозможно?

Украду, если кража тебе по душе, —

Зря ли я столько сил разбазарил?

Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,

Если терем с дворцом кто-то занял!

ПЕСНЯ О ДВУХ КРАСИВЫХ АВТОМОБИЛЯХ

Без запретов и следов,

Об асфальт сжигая шины,

Из кошмара городов

Рвутся за город машины, —

И громоздкие, как танки,

«Форды», «линкольны», «селены»,

Элегантные «мустанги»,

«Мерседесы», «ситроены».

Будто знают — игра стоит свеч.

Это будет — как кровная месть городам!

Поскорей! Только б свечи не сжечь,

Карбюратор — и что у них есть ещё там…

И не видно полотна —

Лимузины, лимузины…

Среди них, как два пятна,

Две красивые машины, —

Будто связанные тросом

(А где тонко, там и рвётся).

Аксельраторам, подсосам

Больше дела не найдётся.

Будто знают — игра стоит свеч.

Только б вырваться — выплатят всё по счетам.

Ну, а может, он скажет ей речь

На клаксоне… и что у них есть ещё там…

Это скопище машин

На тебя таит обиду, —

Светло-серый лимузин,

Не теряй её из виду!

Впереди, гляди, разъезд, —

Больше риска, больше веры!

Опоздаешь! Так и есть —

Ты промедлил, светло-серый!

Они знали — игра стоит свеч.

А теперь — что ж сигналить рекламным щитам

Ну а может, гора ему с плеч, —

Иль с капота — и что у них есть ещё там…

Нет, развилка — как беда.

Стрелки врозь — и вот не здесь ты!

Неужели никогда

Не сближают нас разъезды?

Этот сходится, один, —

И, врубив седьмую скорость,

Светло-серый лимузин

Позабыл нажать на тормоз.

Что ж съезжаться — пустые мечты?

Или это есть кровная месть городам?..

Покатились колёса, мосты, —

И сердца — или что у них есть ещё там.

[1969]

СЕМЬЯ В КАМЕННОМ ВЕКЕ

А ну, отдай мой каменный топор!

И шкур моих набедренных не тронь!

Молчи, не вижу я тебя в упор, —

Сиди вон и поддерживай огонь.

Выгадывать не смей на мелочах,

Не опошляй семейный наш уклад!

Не убраны пещера и очаг, —

Разбаловалась ты в матриархат!

Придержи свое мнение,

Я — глава, и мужчина — я.

Соблюдай отношения

Первобытнообщинныя.

Там мамонта убьют — поднимут вой,

Начнут добычу поровну делить…

Я не могу весь век сидеть с тобой,

Мне надо хоть кого-нибудь убить!

Старейшины сейчас придут ко мне,

Смотри ещё — не выйди голой к ним!

В век каменный — и не достать камней

Мне стыдно перед племенем своим!

Пять бы жён мне — наверное,

Разобрался бы с вами я!

Но дела мои скверные,

Потому — моногамия.

А всё твоя проклятая родня!..

Мой дядя, что достался кабану,

Когда был жив, предупреждал меня:

Нельзя из людоедок брать жену.

Не ссорь меня с общиной — это ложь,

Что будто к тебе кто-то пристаёт.

Не клевещи на нашу молодёжь,

Она — надежда наша и оплот!

Ну, что глядишь? — тебя пока не бьют.

Отдай топор, добром тебя прошу!

И шкуры где? Ведь люди засмеют!

До трёх считаю, после — задушу!

1968–1969

ПОЕЗДКА В ГОРОД

Я — самый непьющий из всех мужиков,

Во мне есть моральная сила.

И наша семья большинством голосов,

Снабдив меня списком на восемь листов,

В столицу меня снарядила.

Чтобы я привёз снохе

С ейным мужем по дохе,

Чтобы брату с бабой — кофе растворимый,

Двум невесткам — по ковру,

Зятю — чёрную икру,

Тестю — что-нибудь армянского разлива.

Я ранен, контужен, я малость боюсь

Забыть, что кому по порядку.

Я список вещей заучил наизусть,

А деньги зашил за подкладку.

Значит, брату — две дохи,

Сестрин муж, — ему духи,

Тесть сказал: — Давай бери, что попадётся!

Двум невесткам — по ковру,

Зятю — беличью икру,

Куму — водки литра два, — пускай зальётся.

Я тыкался в спины, блуждал по ногам,

Шёл грудью к плащам и рубахам.

Чтоб список вещей не достался врагам,

Его проглотил я без страха.

Помню, шубу просит брат,

Куму с бабой — всё подряд,

Тестю — водки ереванского разлива,

Двум невесткам взять махру,

Зятю — заячью нору,

А сестре — плевать чего, но чтоб красиво.

Да что ж мне, пустым возвращаться назад?

Но вот я набрел на товары.

— Какая валюта у вас? — говорят.

— Не бойсь, — говорю, — не доллары.

Растворимой мне махры,

Зять подохнет без икры,

Тестю, мол, даёшь духи для похмелки,

Двум невесткам — всё равно,

Мужу сестрину — вино,

Ну, а мне — вот это жёлтое в тарелке.

Не помню про фунты, про стерлинги слов,

Сражённый ужасной догадкой.

Зачем я тогда проливал свою кровь,

Зачем ел тот список на восемь листов,

Зачем мне рубли за подкладкой?

Всё же надо взять доху,

Зятю — кофе на меху,

Куму — хрен, а тесть и пивом обойдётся,

Также взять коньяк в пуху,

Растворимую сноху,

Ну, а брат и самогоном перебьётся.

СЛУХИ

Сколько слухов наши уши поражает!

Сколько сплетен разъедает, словно моль!

Ходят слухи, будто всё подорожает,

абсолютно,

А особенно — поваренная соль.

И словно мухи тут и там, ходят слухи по домам,

А беззубые старухи их разносят по умам,

— Слушай! Слышал? Под землёю город строют,

Говорят, на случай ядерной войны.

— Вы слыхали? Скоро бани все закроют,

повсеместно,

Навсегда. И эти сведенья верны.

— А вы знаете? Мамыкина снимают!

За разврат его, за пьянство, за дебош!

Кстати, вашего соседа забирают,

негодяя,

Потому что он на Берию похож.

— Ой, что деется! Вчера траншею рыли,

Откопали две коньячные струи!

— Говорят, шпионы воду отравили

самогоном,

Ну, а хлеб теперь из рыбной чешуи.

— Да, вы слышали? Теперь всё отменяют.

Отменили даже воинский парад.

— Говорят, что скоро всё позапрещают,

в бога душу!

Скоро всех к чертям собачьим запретят.

И поют друг другу шёпотом ли, в крик ли.

Слух дурной всегда звучит в устах кликуш,

А к хорошим слухам люди не привыкли

почему-то,

Говорят, что это выдумки и чушь.

Закалённые во многих заварухах,

Слухи ширятся, не ведая преград.

Ходят сплетни, что не будет больше слухов

совершенно,

Ходят слухи, будто сплетни запретят.

Но… словно мухи тут и там, ходят слухи по домам,

А беззубые старухи их разносят по умам.

ПОСЕЩЕНИЕ МУЗЫ

Сейчас взорвусь, как триста тонн тротила, —

Во мне заряд нетворческого зла:

Меня сегодня Муза посетила, —

Немного посидела и ушла!

У ней имелись веские причины,

Я не имею права на нытьё, —

Представьте: Муза… ночью… у мужчины! —

Бог весть что люди скажут про неё.

И всё же мне досадно, одиноко:

Ведь эта Муза — люди подтвердят! —

Засиживалась сутками у Блока,

У Пушкина жила не выходя.

Я бросился к столу, весь нетерпенье,

Но — господи, помилуй и спаси —

Она ушла. Исчезло вдохновенье

И три рубля, — должно быть, на такси.

Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому.

Но бог с ней, с Музой, — я её простил.

Она ушла к кому-нибудь другому:

Я, видно, её плохо угостил.

Огромный торт, утыканный свечами,

Засох от горя, да и я иссяк.

С соседями я допил, сволочами,

Для Музы предназначенный коньяк.

Ушли года, как люди в чёрном списке.

Всё в прошлом, я зеваю от тоски.

Она ушла безмолвно, по-английски,

Но от неё остались две строки.

Вот две строки — я гений, прочь сомненья,

Даёшь восторги, лавры и цветы:

«Я помню это чудное мгновенье,

Когда передо мной явилась ты».

Вагоны всякие…

Вагоны всякие,

Для всех пригодные.

Бывают мягкие,

Международные.

Вагон опрятненький,

В нём нету потненьких,

В нём всё десятники

И даже сотники.

Рубашки модные —

В международные,

Ну, а пикейные —

Так те в купейные.

Лежат на полочке

Мешки-баллончики.

У каждой сволочи —

Свои вагончики.

Многосемейные

И просто всякие

Войдут в купейные

И даже в мягкие.

Порвёшь животики

На аккуратненьких! —

Вон, едут сотники

Да на десятниках!

На двери нулики —

Смердят вагончики.

В них едут жулики

И самогонщики.

А кто с мешком — иди

По шпалам в ватнике.

Как хошь, пешком иди,

А хошь — в телятнике.

А вот теплушка та —

Прекраснодушно в ней, —

На сорок душ скота

И на сто душ люден.

Да в чём загвоздка-то?

Бей их дубиною!

За одного скота —

Двух с половиною.

Ах, степь колышется!

На пей — вагончики,

Из окон слышится:

«Мои лимончики!..»

А ну-ка, кончи-ка,

Гармонь хрипатая!

Вон в тех вагончиках —

Голь перекатная.

Вестимо, тесно тут,

Из пор — сукровица…

Вагоны с рельс сойдут

И остановятся.

Запомню, оставлю в душе этот вечер…

Запомню, оставлю в душе этот вечер —

Не встречу с друзьями, не праздничный стол:

Сегодня я сам — самый главный диспетчер,

И стрелки сегодня я сам перевёл.

И пусть отправляю составы в пустыни,

Где только барханы в горячих лучах, —

Мои поезда не вернутся пустыми,

Пока мой оазис совсем не зачах.

Свое я отъездил, и даже сверх нормы.

Стою, вспоминаю, сжимая флажок,

Как мимо меня проносились платформы

И реки — с мостами, которые сжёг.

Теперь отправляю составы в пустыни,

Где только барханы в горячих лучах, —

Мои поезда не вернутся пустыми,

Пока мой оазис совсем не зачах.

Они без меня понесутся по миру —

Я рук не ломаю, навзрыд не кричу.

И мне не навяжут чужих пассажиров —

Сажаю в свой поезд кого захочу.

Итак, я отправил составы в пустыни,

Где только барханы в горячих лучах, —

Мои поезда не вернутся пустыми,

Пока мой оазис совсем не зачах.

Растаяли льды, километры и годы —

Мой первый состав возвратился назад.

Он мне не привез драгоценной породы,

Но он возвратился, и рельсы гудят.

Давай постоим и немного остынем —

Я вижу, в пути ты не встретил реки.

Я сам не поехал с тобой по пустыням —

И вот мой оазис убили пески.

В ТЕМНОТЕ

Темнота впереди, подожди!

Там стеною — закаты багровые,

Встречный ветер, косые дожди

И дороги неровные.

Там чужие слова,

Там дурная молва,

Там ненужные встречи случаются.

Там сгорела, пожухла трава,

И следы не читаются в темноте…

Там проверка на прочность — бои,

И туманы, и ветры с прибоями.

Сердце путает ритмы свои

И стучит с перебоями.

Там чужие слова,

Там дурная молва,

Там ненужные встречи случаются.

Там сгорела, пожухла трава,

И следы не читаются в темноте…

Там и звуки, и краски не те,

Только мне выбирать не приходится —

Очень нужен я там, в темноте!

Ничего, распогодится.

Там чужие слова,

Там дурная молва,

Там ненужные встречи случаются.

Там сгорела, пожухла трава,

И следы не читаются в темноте.

[1969]

Вот в набат забили…

Вот в набат забили:

Или праздник, или

Надвигается, как встарь,

чума.

Заглушая лиру,

Звон идет по миру, —

Может быть, сошёл звонарь

с ума?

Следом за тем погребальным набатом

Страх овладеет сестрою и братом.

Съёжимся мы под ногами чумы,

Путь уступая гробам и солдатам.

Нет, звонарь не болен! —

Видно с колоколен,

Как печатает шаги

судьба,

И чернеют угли

Там, где были джунгли,

Там, где топчут сапоги

хлеба.

Выход один беднякам и богатым —

Смерть. Это самый бесстрастный анатом.

Все мы равны перед ликом войны,

Может, привычней чуть-чуть — азиатам.

Не во сне всё это,

Это близко где-то —

Запах тленья, чёрный дым

и гарь.

А когда остыла

Голая пустыня,

Стал от ужаса седым

звонарь.

Всех нас зовут зазывалы из пекла

Выпить на празднике пыли и пепла,

Потанцевать с одноглазым циклопом,

Понаблюдать за Всемирным потопом.

Бей Hie, звонарь, разбуди полусонных!

Предупреди беззаботных влюблённых,

Что хорошо будет в мире сожжённом

Лишь мертвецам и ещё не рождённым.

[1969]

Я НЕ ЛЮБЛЮ

Я не люблю фатального исхода,

От жизни никогда не устаю.

Я не люблю любое время года,

Когда весёлых песен не пою.

Я не люблю холодного цинизма

(В восторженность не верю), и ещё —

Когда чужой мои читает письма,

Заглядывая мне через плечо,

Я не люблю, когда — наполовину

Или когда прервали разговор.

Я не люблю, когда стреляют в спину,

Я также против выстрелов в упор,

Я ненавижу сплетни в виде версий,

Червей сомненья, почестей иглу,

Или — когда всё время против шерсти,

Или — когда железом по стеклу,

Я не люблю уверенности сытой —

Уж лучше пусть откажут тормоза.

Досадно мне, что слово «честь» забыто

И что в чести наветы за глаза.

Когда я вижу сломанные крылья —

Нет жалости во мне, и неспроста:

Я не люблю насилье и бессилье,

Вот только жаль распятого Христа,

Я не люблю себя, когда я трушу,

Досадно мне, когда невинных бьют.

Я не люблю, когда мне лезут в душу,

Тем более — когда в неё плюют,

Я не люблю манежи и арены:

На них мильон меняют по рублю, —

Пусть впереди большие перемены —

Я это никогда не полюблю!