Не вышел из боя

День-деньской я с тобой, за тобой …

День-деньской я с тобой, за тобой, —

Будто только одна забота,

Будто выследил главное что-то —

То, что снимет тоску как рукой.

Это глупо, ведь кто я такой?

Ждать меня — никакого резона,

Тебе нужен другой и — покой,

А со мной — неспокойно, бессонно.

Сколько лет ходу нет — в чем секрет?!

Может, я невезучий? — Не знаю!

Как бродяга, гуляю по маю,

И прохода мне нет от примет.

Может быть, наложили запрет?

Я на каждом шагу спотыкаюсь, —

Видно, сколько шагов — столько бед.

Вот узнаю, в чём дело, — покаюсь.

Если я богат, как царь морской…

Если я богат, как царь морской,

Крикни только мне: «Лови блесну!» —

Мир подводный и надводный свой,

Не задумываясь, выплесну!

Дом хрустальный на горе для неё.

Сам, как пёс бы, так и рос в цепи.

Родники мои серебряные,

Золотые мои россыпи!

Если беден я, как пёс один,

И в дому моём шаром кати —

Ведь поможешь ты мне, Господи,

Не позволишь жизнь скомкати!

Дом хрустальный на горе для неё.

Сам, как пёс бы, так и рос в цепи.

Родники мои серебряные,

Золотые мои россыпи!

Не сравнил бы я любую с тобой,

Хоть казни меня, расстреливай.

Посмотри, как я любуюсь тобой, —

Как Мадонной Рафаэлевой!

Дом хрустальный на горе для неё.

Сам, как пёс бы, так и рос в цепи.

Родники мои серебряные,

Золотые мои россыпи!

НОЛЬ СЕМЬ

Для меня эта ночь вне закона.

Я пишу — по ночам больше тем.

Я хватаюсь за диск телефона,

Набираю вечное 07.

Девушка, здравствуйте!

Как вас звать? Тома.

«Семьдесят вторая»! Жду! Дыханье затая! Быть не может, повторите, я уверен — дома! Вот! Уже ответилп! Ну, здравствуй, — это я.

Эта ночь для меня вне закона.

Я не сплю, я прошу — поскорей!

Почему мне в кредит, по талону Предлагают любимых людей?

Девушка! Слушайте!

«Семьдесят вторая»!

Не могу дождаться, нетерпенья не тая.

К дьяволу все линии, я завтра улетаю!

Вот! Уже ответили. Ну, здравствуй, — это я.

Телефон для меня как икона,

Телефонная книга — триптих.

Стала телефонистка мадонной,

Расстоянье на миг сократив.

Девушка! Милая!

Я прошу, продлите!

Вы теперь как ангел — не сходите ж с алтаря!

Самое главное — впереди, поймите.

Вот — уже ответили! Ну, здравствуй, — это я.

Что, опять поврежденья на трассе?

Что, реле там с ячейкой шалят?

Ничего, буду ждать, я согласен

Начинать каждый вечер с нуля.

07, здравствуйте!

Снова я. — Что вам?

Нет! Уже не нужно. Нужен город Магадан.

Не даю вам слова, что звонить не буду снова.

Просто друг один — узнать, как он, бедняга, там.

Эта ночь для меня вне закона,

Ночи все у меня не для сна.

А усну — мне приснится мадонна,

На кого-то похожа она.

Девушка, милая!

Снова я, Тома!

Не могу дождаться, и часы мои стоят.

Да, меня, конечно, — я, да, я, конечно, дома!

— Вызываю. Отвечайте. — Здравствуй! — это я.

[1967]

БАНЬКА ПО-ЧЁРНОМУ

Копи!

Ладно, мысли свои вздорные

копи!

Копи,

Только баньку мне по-чёрному

топи!

Вопи!

Всё равно меня утопишь,

но вопи!..

Топи,

Только баню мне, как хочешь,

натопи.

Ох, сегодня я отмаюсь, эх, освоюсь,

Но сомневаюсь, что отмоюсь.

Не спи,

Где рубаху мне по пояс

добыла?

Топи!

Эх, сегодня я отмоюсь

добела.

Кропи,

В бане стены закопчённые

кропи.

Топи,

Слышишь? Баньку мне по-чёрному

топи!

Ох, сегодня я отмаюсь, ох, освоюсь,

Но сомневаюсь, что отмоюсь.

Кричи!

Загнан в угол зельем,

словно гончей лось.

Молчи!

У меня давно похмелье

кончилось.

Терпи,

Ты ж сама по дури

продала меня!

Топи,

Чтоб я чист был, как щенок,

к исходу дня.

Ох! Сегодня я отмаюсь, ох, освоюсь,

Но сомневаюсь, что отмоюсь.

Копи!

Хоть кого-то из охранников

купи!

Топи!

Слышишь! Баню ты мне раненько

топи!

Вопи.

Всё равно меня утопишь,

но вопи.

Топи.

Эту баню мне, как хочешь,

но топи.

Эх, сегодня я отмаюсь, ох, освоюсь,

Но сомневаюсь, что отмоюсь.

БАНЬКА ПО-БЕЛОМУ

Протопи ты мне баньку, хозяюшка,

Раскалю я себя, распалю,

На полоне, у самого краешка,

Я сомненья в себе истреблю.

Разомлею я до неприличности,

Ковш холодной — и всё позади.

И наколка времён культа личности

Засинеет на левой груди.

Протопи ты мне баньку по-белому —

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

Сколько веры и лесу повалено,

Сколь изведано горя и трасс.

А на левой груди профиль Сталина,

А на правой — Маринка, анфас.

Эх! За веру мою беззаветную

Сколько лет отдыхал я в раю!

Променял я на жизнь беспросветную

Несусветную глупость мою.

Протопи ты мне баньку по-белому —

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

Вспоминаю, как утречком раненько

Брату крикнуть успел: «Пособи!» —

И меня два красивых охранника

Повезли из Сибири в Сибирь.

А потом, на карьере ли, в топи ли,

Наглотавшись слезы и сырца,

Блике к сердцу кололи мы профили,

Чтоб он слышал, как рвутся сердца.

Не топи ты мне баньку по-белому —

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

Ох! Знобит от рассказа дотошного.

Пар мне мысли прогнал от ума.

Из тумана холодного прошлого

Окунаюсь в горячий туман.

Застучали мне мысли под темечком, —

Получилось, я зря им клеймён!

И хлещу я берёзовым веничком

По наследию мрачных времён.

Протопи ты мне баньку по-белому —

Чтоб я к белому свету привык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

[1968]

На краю края земли, где небо ясное …

На краю края земли, где небо ясное

Как бы вроде даже сходит за кордой,

На горе стояло здание ужасное,

Издали напоминавшее ООП.

Всё сверкает, как зарница,

Красота! Но только вот —

В этом здании царица

В заточении живет.

И Кощей Бессмертный грубое животное

Это здание поставил охранять,

Но по-своему несчастное и кроткое,

Может, было то животное, как знать!

От большой тоски по маме

Вечно чудище в слезах —

Ведь оно с семью главами,

О пятнадцати глазах.

Сам Кощей (он мог бы раньше врукопашную!)

От любви к царевне высох и увял,

Стал по-своему несчастным старикашкою,

Ну, а зверь его к царевне не пускал.

— Пропусти меня, чего там,

Я ж от страсти трепещу!

— Хоть снимай меня с работы,

Ни за что не пропущу!

Добрый молодец Иван решил попасть туда, —

Мол, видали мы кощеев, так-растак!

Он всё время, где чего — так сразу шасть туда!

Он по-своему несчастный был дурак.

То ли выпь захохотала,

То ли филин заикал, —

На душе тоскливо стало

У Ивана-дурака.

Началися его подвиги напрасные,

С Баб-Ягами никчемушная борьба —

Тоже ведь она по-своему несчастная,

Эта самая лесная голытьба.

Сколько ведьмочек пришиб, ну!

Двух молоденьких, в соку…

Как увидел утром — всхлипнул,

Жалко стало дураку.

По, однако же, приблизился, дремотное

Состоянье превозмог своё Иван.

В уголке лежало бедное животное,

Все главы свои склонившее в фонтан.

Тут Иван к нему сигает,

Рубит головы, спеша,

И к Кощею подступает,

Кладенцом своим маша.

И грозит он старику двухтыщелетнему —

Я те бороду, мол, мигом обстригу!

— Так умри ты, сгинь, Кощей! — а тот в ответ ему:

— Я бы рад, но я бессмертный — не могу.

Но Иван себя не помнит:

— Ах ты, гнусный фабрикант!

Вон настроил сколько комнат,

Девку спрятал, интригант!

Я закончу дело, взявши обязательства!..

И от этих-то неслыханных речей

Умер сам Кощей, без всякого вмешательства, —

Он неграмотный, отсталый был Кощей.

А Иван, от гнева красный,

Пнул Кощея, плюнул в пол

И к по-своему несчастной

Бедной узнице взошёл.

Январь 1967

ВЫХОД В ГОРОД

От скучных шабашей смертельно уставши,

Две ведьмы идут и беседу ведут:

— Ну, что ты, брат-ведьма? —

Пойти посмотреть бы,

Как в городе наши живут.

— Как всё изменилось!

Уже развалилось

Подножие Лысой горы.

— И молодцы вроде давно не заходят —

Остались одни упыри.

Спросил у них леший: —

Вы камо грядеше?

— Намылились в город, у нас ведь тоска.

— Ах, гнусные бабы, да взяли хотя бы

С собою меня, старика.

Ругая друг дружку, зашли на опушку.

Навстречу попался им враг вурдалак.

Он скверно ругался, он к ним набивался,

Кричал, будто знает что как.

Те к лешему — как он? — Возьмем вурдалака,

Но кровь не сосать и прилично вести! —

Тот малость покрякал, клыки свои спрятал,

Красавчиком стал, хоть крести.

Освоились быстро. Под видом туристов

Поели, попили в кафе «Грандотель».

Но леший поганил своими ногами —

И их попросили оттель.

Пока леший брился, упырь испарился,

И леший доверчивость проклял свою.

И ведьмы пошлялись и тоже смотались,

Освоившись в этом раю.

И, наверняка ведь, прельстили бега ведьм —

Там много орут, и азарт на бегах.

И там проиграли, ни много ни мало,

Три тысячи в новых деньгах.

Намокший, поблекший, насупился леший,

Но вспомнил, что здесь — его друг домовой.

Он начал стучаться: «Где друг, домочадцы?»

А те отвечают: «Запой!»

Пока ведьмы выли и всё просадили,

Пока леший пил, надирался в кафе,

Найдя себе вдовушку, выпив в ней кровушку,

Спал вурдалак на софе.

Ох, где был я вчера!.

Ох, где был я вчера! — Не найду, хоть убей.

Только помню, что стены с обоями…

Помню — Клавка была и подруга при ней,

Целовался на кухне с обоими.

А наутро я встал — мне давай сообщать,

Что хозяйку ругал, всех хотел застращать,

Будто голым скакал, будто песни орал,

А отец, говорил, у меня — генерал.

А потом рвал рубаху и бил себя в грудь,

Говорил, будто все меня продали,

И гостям, говорят, не давал продыхнуть —

Донимал их блатными аккордами.

А потом кончил пить, потому что устал,

Начал об пол крушить благородный хрусталь,

Лил на стены вино, а кофейный сервиз,

Растворивши окно, просто выбросил вниз.

И никто мне не мог даже слова сказать.

Но потом потихоньку оправились —

Навалились гурьбой, стали руки вязать,

И в конце уже все позабавились.

Кто плевал мне в лицо, а кто водку лил в рот,

А какой-то танцор бил ногами в живот…

Молодая вдова, верность мужу храня, —

Ведь живём однова! — пожалела меня.

И бледнел я на кухне разбитым лицом,

Делал вид, что пошёл на попятную.

— Развяжите, — кричал, — да и дело с концом!

Развязали, но вилки попрятали.

Тут вообще началось — не опишешь в словах!

И откуда взялось столько силы в руках… —

Я как раненый зверь напоследок чудил:

Выбил окна и дверь и балкон уронил!

…Ох, где был я вчера — не найду днём с огнём!

Только помню, что стены с обоями…

И осталось лицо, и побои на нём —

И куда теперь выйти с побоями?..

Если правда оно, ну хотя бы на треть,

Остаётся одно — только лечь помереть…

Хорошо, что вдова всё смогла пережить,

Пожалела меня и взяла к себе жить.

Кто верит в Магомета…

Кто верит в Магомета, кто — в Аллаха, кто — в Исуса,

Кто ни во что не верит — даже в чёрта, назло всем…

Хорошую религию придумали индусы —

Что мы, отдав концы, не умираем насовсем.

Стремилась ввысь душа твоя —

Родишься вновь с мечтою,

Но если жил ты как свинья —

Останешься свиньёю.

Пусть косо смотрят на тебя — привыкни к укоризне.

Досадно — что ж, родишься вновь на колкости горазд.

А если видел смерть врага ещё при этой жизни —

В другой тебе дарован будет верный зоркий глаз.

Живи себе нормальненько,

Есть повод веселиться:

Ведь, может быть, в начальника

Душа твоя вселится.

Пускай живёшь ты дворником, родишься вновь — прорабом,

А после из прораба до министра дорастёшь.

Но если туп как дерево — родишься баобабом

И будешь баобабом тыщу лет, пока помрёшь.

Досадно попугаем жить,

Гадюкой с длинным веком…

Не лучше ли при жизни быть

Приличным человеком?!

Так кто есть кто, так кто был кем — мы никогда

не знаем, —

С ума сошли генетики от ген и хромосом.

Быть может, тот облезлый кот — был раньше негодяем,

А этот милый человек — был раньше добрым псом.

Я от восторга прыгаю, Я обхожу искусы, —

Удобную религию Придумали индусы.

[1967]

БАЛЛАДА О ДЕРЕВЯННЫХ КОСТЮМАХ

Как все мы веселы бываем и угрюмы!

Но если надо выбирать — и выбор труден —

Мы выбираем деревянные костюмы,

Люди, люди.

Нам будут долго предлагать не прогадать.

— Ах! — скажут, — что вы, вы ещё не жили!

Вам надо только-только начинать…

Пу, а потом предложат: или — или.

Пли — пляжи, вернисажи, или даже

Пароходы, в них наполненные трюмы,

Экипажи, скачки, рауты, вояжи,

Или просто — деревянные костюмы.

И будут веселы они или угрюмы,

И будут в роли злых шутов и добрых судей, —

Но нам предложат деревянные костюмы,

Люди, люди.

Нам даже могут предложить и закурить.

— Ах! — вспомнят, — вы ведь долго не курили.

Да вы ещё не начинали жить… —

Пу, а потом предложат: или — или.

Дым папиросы навевает что-то.

Одна затяжка — веселее думы.

Курить охота, ох, как курить охота!

Но надо выбрать деревянные костюмы.

И будут вежливы и ласковы настолько —

Предложат жизнь счастливую на блюде.

Но мы откажемся. И бьют они жестоко,

Люди, люди…

Полчаса до атаки…

Полчаса до атаки.

Скоро снова — под танки,

Снова слушать разрывов концерт.

А бойцу молодому

Передали из дому

Небольшой голубой треугольный конверт.

И как будто не здесь ты,

Если почерк невесты

Или пишут отец твой и мать…

Но случилось другое, —

Видно, зря перед боем

Поспешили солдату письмо передать.

Там стояло сначала:

«Извини, что молчала! —

Ждать устала..» И всё, весь листок.

Только снизу приписка:

«Уезжаю не близко,

Ты ж спокойно воюй и прости, если что!»

Вместе с первым разрывом

Парень крикнул тоскливо:

«Почтальон! Что ты мне притащил?

За минуту до смерти

В треугольном конверте

Пулевое ранение я получил!»

Он шагнул из траншеи

С автоматом на шее,

Он осколков беречься не стал.

И в бою над Сурою

Он обнялся с землёю,

Только ветер обрывки письма разметал,

21 октября 1967

АИСТЫ

Небо этого дня —

ясное,

Но теперь в нём — броня

лязгает.

А по нашей земле —

гул стоит,

И деревья в смоле, —

грустно им.

Дым и пепел встают —

как кресты.

Гнёзд по крышам не вьют

аисты.

Колос — в цвет янтаря:

успеем ли?

Нет, выходит, мы зря

сеяли.

Что ж там, цветом в яптарь,

светится?

Это в поле пожар

мечется.

Разбрелись все от бед

в стороны…

Певчих птиц больше нет —

вороны!

И деревья в пыли —

к осени.

Те, что песни могли, —

бросили.

И любовь не для пас, —

верно ведь,

Что нужнее сейчас

ненависть?!

Дым и пепел встают —

как кресты.

Гнёзд по крышам не вьют

аисты.

И земля и вода —

стонами,

Правда, лес, как всегда, —

кронами.

Только больше чудес —

аукает

Довоенными лес

звуками.

Побрели все от бед

на восток,

Певчих птиц больше нет,

нет аистов.

Воздух звуки хранит

разные,

Но теперь в нём гремит,

лязгает.

Даже цокот копыт —

топотом,

Если кто закричит —

шёпотом.

Побрели все от бед

на восток, —

И над крышами нет

аистов…

[1967]

СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ

Уходим под воду в нейтральной воде.

Мы можем по году плевать на погоду,

А если накроют — локаторы взвоют

О нашей беде.

Спасите наши души!

Мы бредим от удушья.

Спасите наши души!

Спешите к нам!

Услышьте нас на суше —

Наш SOS всё глуше, глуше.

И ужас режет души

Напополам…

И рвутся аорты, но наверх — не сметь!

Там, слева по борту, там, справа по борту,

Там, прямо по ходу — мешает проходу

Рогатая смерть.

Спасите наши души!

Мы бредим от удушья.

Спасите наши души!

Спешите к нам!

Услышьте нас на суше —

Наш SOS всё глуше, глуше.

И ужас режет души

Напополам…

Но здесь мы на воле — ведь это наш мир!

Свихнулись мы, что ли, — всплывать в минном поле?!

— А ну, без истерик! Мы врежемся в берег, —

Сказал командир.

Спасите наши души!

Мы бредим от удушья.

Спасите наши души!

Спешите к нам!

Услышьте нас на суше —

Наш SOS всё глуше, глуше.

И ужас режет души

Напополам…

Всплывём на рассвете — приказ есть приказ, —

Погибнуть во цвете уж лучше при свете.

Наш путь не отмечен. Нам нечем… Нам нечем!..

Но помните нас!

Спасите наши души!

Мы бредим от удушья.

Спасите наши души!

Спешите к нам!

Услышьте нас на суше —

Наш SOS всё глуше, глуше.

И ужас режет души

Напополам…

Вот вышли наверх мы. Но выхода нет!

Вот — полный на верфи! — Натянуты нервы,

Конец всем печалям, концам и началам — мы рвёмся

к причалам

Заместо торпед!

Спасите наши души!

Мы бредим от удушья.

Спасите наши души!

Спешите к нам!

Услышьте нас на суше —

Наш SOS всё глуше, глуше.

И ужас режет души

Напополам…

ОХОТА НА ВОЛКОВ

Рвусь из сил — и из всех сухожилии,

Но сегодня — опять, как вчера:

Обложили меня, обложили —

Гонят весело на номера!

Из-за елей хлопочут двустволки —

Там охотники прячутся в тень, —

На снегу кувыркаются волки,

Превратившись в живую мишень.

Идёт охота на волков, идёт охота —

На серых хищников, матёрых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Не на равных играют с волками

Егеря — но не дрогнет рука, —

Оградив нам свободу флажками,

Бьют уверенно, наверняка.

Волк не может нарушить традиций.

Видно, в детстве — слепые щенки —

Мы, волчата, сосали волчицу

И всосали: нельзя за флажки!

И вот — охота на волков, идёт охота —

На серых хищников, матёрых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Наши ноги и челюсти быстры, —

Почему же, вожак, — дай ответ —

Мы затравленно мчимся на выстрел

И не пробуем — через запрет?!

Волк не может, не должен иначе.

Вон кончается время моё:

Тот, которому я предназначен,

Улыбнулся — и поднял ружьё.

Идёт охота на волков, идёт охота —

На серых хищников, матёрых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Я из повиновения вышел —

За флажки — жажда жизни сильней!

Только сзади я радостно слышал

Удивлённые крики людей.

Рвусь из сил — и из всех сухожилий,

Но сегодня не так, как вчера:

Обложили меня, обложили —

Но остались ни с чем егеря!

Идёт охота на волков, идёт охота —

На серых хищников, матёрых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.