Глава 4

Кате я позвонила где-то в семнадцать ноль-ноль. После того, как сделала математику и русский. Сначала долго искала ее номер в телефонной книге, затем долго не решалась нажать зеленую кнопку на мобильнике. А когда нажала — в голове начали отбивать свой ритм молоточки. Бить по нервам один за другим, как клавиши рояля, когда к ним едва прикасаешься пальцами. Что если она не согласится? Что если не захочет идти? В этот момент шкала пессимизма выросла втрое.

Но она согласилась.

Громко затараторила радостным голосом, причем так громко, что мне пришлось немного отодвинуть телефон от уха:

— Ауф Женька! Уже собираюсь.

— Буду ждать тебя на остановке через пятнадцать минут.

— Окей, скоро буду.

Катя была в розовой курточке и милой вязаной шапочке, она распустила свои темные волосы и подвела пухлые губы блеском. Я вспомнила ее розовый пенал и подумала, что это явно ее любимый цвет.

При виде ее я быстро заморгала, потому что глаза снова начали слезиться. То ли от ветра, то ли от этих неудобных линз. Такое ощущение, что я никогда к ним не привыкну.

— Ты без очков! — первое, что сказала она. — Знаешь, если бы ты прошла мимо, я бы тебя не узнала. — Еще бы твои косы распустить — стала совсем другой девчонкой. — Слушай, а почему именно ты решила пойти в «Два рояля»?

— Говорят, там можно поиграть.

— Можно, если осторожно, — она весело мне подмигнула. — Ладно, пойдем, я там редко бываю. В основном мы гуляем в парке или ездим в аэропорт.

— В аэропорт? Зачем в аэропорт?

— Там очень круто. Ты когда-нибудь видела, как садятся самолеты? Как взлетают? Как огромная махина проносится мимо тебя. Дух захватывает! Но это когда тепло. Когда холодно — не варик. Мы едем в «Гринвич» или сидим в Маке.

— Мне показалось, что здесь всегда холодно, — я поправила воротник пальто, втянула шею в плечи, так как холодный ветер подул еще сильнее.

Раздался сухой смешок. Катя расплылась в улыбке.

— Привыкай к уральской погоде. Когда светит солнце, птички поют, а через минуту может подняться пыль столбом и хлынуть дождь, как из ведра. А еще я никогда не летала на самолете, — призналась Катя. — А ты летала?

— Да, однажды приходилось. Но мне не понравилось. Сильно закладывает уши. Приходится постоянно жевать какую-нибудь конфету.

— Круть! — Катя воскликнула и округлила глаза. — Я когда вырасту стану стюардессой. — Предки говорят связи нужны, которых, блин у нас нет. А я все равно поступать буду…

Она говорила и говорила, а я слушала. Катя из тех девчонок которая задавала и говорила тысячу слов в минуту.

Мы шли пешком по проселочной дороге, где-то рядом тарахтел трамвай, я посмотрела по сторонам, увидела, как люди топчутся на остановках, как толпятся сизые голуби возле мусорного бака, исполняя свой ничем не обремененный променад. Небо затягивало серой пеленой, уральский ветер усиливался, дул в лицо, мои зубы стучали от холода. Я засунула руки поглубже в карманы, нащупала шелестящий фантик от злакового батончика, который не выкинула, потому что рядом не было мусорной урны. Теперь этот фантик прижился у меня в кармане. Я снова посмотрела в сторону голубей. У меня была возможность его выкинуть, но я перевела взгляд на довольную Катю и подумала, что лучше это сделать потом. А еще в следующий раз нужно прихватить хлеба для голубей. Раньше я часто кормила их на площадях или выходила во двор, когда они удобно усаживались на парапете.

Когда мы свернули за угол девятиэтажного дома, показались магазинчики, на их не примечательном фоне выделялась кафешка, на которой поблескивала яркая вывеска: «Два рояля».

Я прибавила шаг.

— Да подожди! — Катя оказалась за моей спиной. — Не успеваю за тобой.

Я понимала, что мне сложно остановиться. Сердце застучало, ноги сами несли мое тело в поношенном пальто, как можно быстрее. Сколько я не играла? Сколько времени не прикасалась к клавишам? С того самого момента, как мы приехали в этот город. Это буквально недавно, но для меня целая вечность.

Хоть и кафешка называлась «Два рояля», рояль был всего один.

Я примерно посчитала, сколько у меня карманных денег и перед тем, как открыть стеклянную дверь я шепнула Кате на ухо:

— Здесь наверное дорого?

Она пожала плечами, а затем добавила:

— Главное, чтобы нас не заставили мыть посуду.

В кафе было уютно, а самое главное тепло. Черный рояль с белыми клавишами стоял в самом центре, его окружали круглые столики. На темно-зеленых стенах висели картины, а еще черно-белые фотки классиков. Как портреты известных композиторов в музыкальном классе: Чайковский, Глинка, Шопен. Мне здесь нравилось. Нравилось до одного момента, пока я не увидела его.

Джексон. Он стоял в центре зала, засунув руки в карманы своих стильных джинс. Улыбался своей голливудской улыбкой. А я словно застряла в дверях, подошва разношенных ботинок, будто приклеилась к полу. Смущенно опустила голову, разглядывая коричневый коврик на входе. Ну почему? Ну почему он здесь? Может он сейчас уйдет? Боже, хоть бы он ушел…

Но он не ушел, даже не собирался.

Катя потянула меня за руку в самую глубь зала. Я неохотно шла, понимая, что другого выхода у меня нет.

— Он что играет на рояле? — шептала я Кате.

— Он же музыкант, у них своя группа, ты разве не знала? — также тихо ответила мне.

У него своя группа! Даже представить не могла. Даже представить…

Джексон был не один. С ним был Власов. Темноволосый парень в темной-синей рубашке. Он носил челку на бок и при каждом удобном случае ее поправлял. При виде него я вспоминала рекламу Хеден Шолдес и бородатого парня с длинными черными волосами, которому не мешало бы подстричься.

— Ну ничего себе, какие люди! — Джексон перекинул во рту жвачку. — Я думал ты из своей конуры ещё долго не вылезешь.

Он задевал за живое, я делала вид, что ничего не услышала.

— Джексон хватит дерзить! Она тоже играет.

Он округлил свои большие голубые глаза, которые сейчас казались больше синими, чем голубыми.

— Да? На балалайке три струны? — раздался дружный смех. Смеялся Власов, смеялся Джексон и Катя тоже улыбалась краешком губ.

— Она училась в музыкальной школе, — быстро добавила Катя.

— Ничего себе! — Джексон вскинул бровь. Теперь они все вместе смотрели на меня так, будто перед ними предпраздничная индейка. Я стояла, молчала, будто набрала в рот воды и скрещивая пальцы за спиной. Переводила взгляд с Джексона, с его стильной джинсовки на пианино, которое мне казалось таким одиноким и покинутым. Не хватало музыки. Хорошей музыки, которая овладевает чувствами до самых кончиков пальцев. Моих скрещенных пальцев.

Может пронесет… Пожалуйста, — твердила я самой себе, как какую-то мантру.

А потом из-за угла, скорее всего они вышли из уборной, показались две девчонки в розовых топах. Они подошли ближе, одна из них положила свои длинные, худые руки, с аккуратным маникюром на плечо Джексона.

— А эти что здесь делают?

Я быстро заморгала и перевела взгляд на них. Сильнее скрестила пальцы. Любые гимнастические трюки с пальцами в этот момент отдыхали по сравнению с моими.

— Прикинь, — раздался бархатистый голос Джексона. — Они пришли поиграть.

— Проваливайте отсюда! — пискнула блондинка в ядовито-розовом топе. — Ты ничего не умеешь!

— Нет уж, пусть сыграет. Сыграй нам! А мы послушаем, — Джексон говорил слишком высокомерно.

А я понимала, что у меня слишком пекут глаза. Чертовы линзы. Еще немного и я расплачусь. Почему так не вовремя. Почему…

Он закатил рукава джинсовки. Все молчали, ждали и пялились на меня. Я представила, что на моем месте запеченная с зажаренной корочкой индейка и меня чуть не стошнило. А может меня просто тошнило от их пристальных взглядов.

— Ну, волчонок, покажи на что ты способна.