Неизбежная могила (ЛП)

52

Сильная черта на втором месте. Будут небольшие толки.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

«Я так устала… ты не поверишь, как сильно я устала… Я просто хочу уйти…»

Робин мысленно обращалась к своему напарнику, выгребая навоз из конюшни шайрских лошадей. Прошло пять дней с момента ее разжалования из группы высшего уровня, но до сих пор не было ни единого признака, что ее перевод в низшие сельскохозяйственные рабочие будет отменен, хотя Робин так и не поняла, чем заслужила это наказание. Если не считать очень коротких периодов пения в храме, все время Робин теперь было посвящено физическому труду: уходу за скотом, уборке или работе в прачечной и на кухне.

На Неделю служения прибыл новый набор потенциальных членов, но Робин больше не имела к ним никакого отношения. Она видела, как они ходили по ферме, выполняя разные задания, но, очевидно, ее больше не считали достаточно надежной, чтобы направлять их, как это делали Вивьен и Амандип.

Те, кто выполнял тяжелую домашнюю и сельскохозяйственную работу, получали не больше еды, чем те, кто сидел на лекциях и семинарах, и в их распоряжении было меньше времени на сон, поскольку необходимо было подниматься рано утром, чтобы собрать яйца для завтрака и каждый вечер мыть посуду после ужина на сто человек. Утомление Робин достигло такого уровня, что ее руки тряслись всякий раз, когда в них не было инструмента или стопки тарелок, в глазах периодически темнело, и каждый мускул ее тела ломило, будто она болела гриппом.

Облокотившись на мгновение на рукоятку вил (весенний день был не особенно теплым, но тем не менее, она вспотела), Робин увидела через дверь конюшни свинарник, где в лучах неяркого солнца дремала пара очень крупных свиноматок. Обе были покрыты грязью и фекалиями, и во влажном воздухе до Робин доносился запах серы и аммиака. Разглядывая их рыла, крошечные глазки и покрывающие их тела жесткую щетину, она вспомнила, что Эбигейл, дочь Уэйса, когда-то была вынуждена спать обнаженной рядом с ними, во всей этой грязи, и почувствовала отвращение.

До нее доносились голоса с огорода, где несколько человек сажали семена и рыхлили землю. Теперь Робин знала наверняка, что скудное количество овощей на огороде возле свинарника выращивалось лишь для создания видимости того, что члены церкви питаются этим урожаем, потому что она сама видела похожую на большую пещеру кладовую с полками, на которых стояли упаковки с лапшой быстрого приготовления, банки с консервированными томатами из супермаркета, и большие емкости с порошковым бульоном.

Только Робин вернулась к чистке конюшни, как до ее ушей донесся шум с огорода. Подойдя к дверям конюшни, она увидела, как Эмили Пёрбрайт и Цзян Уэйс кричат друг на друга, в то время как другие рабочие уставились на них в ужасе.

— Ты будешь делать так, как тебе говорят!

— Не буду, — кричала Эмили, лицо которой было пунцовым.

Цзян попытался сунуть мотыгу в руки Эмили с такой силой, что она отшатнулась на несколько шагов назад, но все же устояла на ногах.

— Пошел ты, я не буду это делать! — кричала она Цзяну. — Не буду, и ты, черт возьми, меня не заставишь!

Цзян поднял мотыгу над головой Эмили, приближаясь к ней. Некоторые из наблюдавших закричали «Нет!», и Робин с вилами в руке выбежала из конюшни.

— Оставь ее в покое!

— Иди работай! — крикнул Цзян Робин, но, похоже, он передумал бить Эмили, вместо этого схватив ее запястье в попытке затащить на грядку с овощами.

— Отвали! — закричала она, ударив его свободной рукой. — Иди на хер, урод долбаный!

Двое молодых людей в алых спортивных костюмах уже спешили к борющейся паре и за несколько секунд сумели уговорить Цзяна отпустить Эмили, которая немедленно побежала за угол конюшни и скрылась из виду.

— Теперь ты по уши в дерьме! — проревел Цзян, весь в поту. — Мама Мазу преподаст тебе урок!

— Что произошло? — раздался голос позади Робин, которая обернулась и с замиранием сердца увидела ту молодую девушку в очках с большой родинкой на подбородке, которую Робин впервые встретила на огороде. Девушку звали Шона, и за последние несколько дней Робин встречалась с ней гораздо чаще, чем ей хотелось бы.

— Эмили не хотела работать на огороде, — ответила Робин, которая все еще задавалась вопросом, что могло сподвигнуть Эмили на такой акт сопротивления. По наблюдениям Робин, какой бы угрюмой Эмили ни была, она обычно стойко принималась за любую работу.

— Она поплатится, — произнесла Шона с большим удовлетворением. — Ты пойдешь со мной к детям. Будем заниматься с первым классом один час. Мне разрешили самой выбрать себе помощника, — добавила она с гордостью.

— А что насчет чистки конюшни? — спросила Робин.

— Кто-нибудь из них может это сделать, — ответила Шона, величественно махнув рукой работникам на огороде. — Ну, давай же.

Так что Робин прислонила вилы к стене конюшни и последовала за Шоной под моросящим дождем, все еще размышляя о поведении Эмили, которое она только что связала с ее отказом есть овощи за ужином.

— От нее вечно проблемы, от этой Эмили, — сообщила Шона Робин, когда они проходили мимо свинарника. — Тебе надо держаться от нее подальше.

— Почему от нее проблемы? — спросила Робин.

— Ха-ха, не твоего ума дело, — сказала Шона с невыносимым самодовольством.

Учитывая довольно невысокий статус Шоны, Робин полагала, что восемнадцатилетней девушке очень редко выпадает случай вести себя снисходительно по отношению к кому-либо на ферме Чапмена, и она, похоже, хотела воспользоваться этой возможностью по максимуму. Как Робин выяснила за последние несколько дней, молчание Шоны во время лекции Уилла Эденсора о церковной доктрине совершенно не отражало истинную натуру девушки. На самом деле она была надоедливой неустанной болтушкой.

В течение последних нескольких дней Шона выискивала Робин везде, где только можно, взяв на себя задачу проверить понимание Робин различных терминов ВГЦ, а затем перефразируя слова Робин ей же в ответ, обычно делая определения менее точными или попросту неправильными. Их разговоры раскрыли убеждения Шоны в том, что Солнце вращается вокруг Земли, что лидера страны называют Терьер-Мистер и что Папа Джей регулярно общается с инопланетянами — утверждение, которое Робин не слышала больше ни от кого на ферме Чапмена. Робин сомневалась, что Шона умеет читать, потому что она избегала письменных материалов, даже инструкций на оборотной стороне пакетов с семенами.

Шона познакомилась с Папой Джеем в рамках одного из проектов ВГЦ для детей из малообеспеченных семей. Ее обращение в верующего члена церкви, казалось, произошло почти мгновенно, однако ключевые моменты учения ВГЦ так и не смогли проникнуть в весьма восприимчивый ум Шоны. Она регулярно забывала, что никому не положено называть своим именем семейные отношения, и, несмотря на настояние ВГЦ о том, что слава и богатство — бессмысленные атрибуты материалистического мира, проявляла неподдельный интерес к высокопоставленным посетителям фермерского дома, а однажды даже размышляла о стоимости и марке туфель Ноли Сеймур.

— Слыхала о Джейкобе? — спросила Шона, когда они проходили мимо старого сарая, где Робин нашла жестяную коробку из-под печенья и полароидные снимки.

— Нет, — ответила Робин, которая все еще задавалась вопросом, откуда у Эмили такое сильное отвращение к овощам.

— Папа Джей навещал его вчера.

— О, он вернулся?

— Ему не обязательно приходить. Он может посещать людей духовно.

Шона искоса взглянула на Робин через грязные стекла очков.

— Че, не веришь?

— Конечно, верю, — ответила Робин, стараясь казаться убежденной. — Я видела здесь удивительные вещи. Видела появление Утонувшего пророка, когда Папа Джей вызвал его.

— Не появление, — тут же поправила Шона. — А вы-йем-ле-ние.

— О да, конечно, — сказала Робин.

— Папа Джей говорит, что настал час Джейкоба. Его душа слишком больна. Он уже не выкарабкается.

— Я думала, доктор Чжоу помогает ему? — спросила Робин.

— Он и так сделал гораздо больше, чем сделали бы во внешнем мире для такого, как Джейкоб, — сказала Шона, вторя Пенни Браун, — но Папа Джей говорит, что продолжать нет смысла.

— Что именно не так с Джейкобом?

— На нем метка.

— Что?

— Метка, — прошептала Шона, — дьявола.

— Как можно определить, что кто-то помечен дьяволом? — спросила Робин.

— Папа Джей всегда знает. Повсюду помеченные люди. Их души ненормальны. Некоторые из них сидят в правительстве, поэтому нам нужно их искоренить.

— Что ты имеешь в виду под «искоренить их»?

— Избавиться от них, — сказала Шона, пожав плечами.

— Как?

— Как угодно и во что бы нам это ни стало, потому что это один из способов быстрее продвинуться по Пути Лотоса. Ты ведь знаешь, что такое Путь Лотоса, а?

Робин начала говорить, что «Путь Лотоса» — это термин, обозначающий рай на земле, который наступит, как только ВГЦ выиграет битву с материалистическим миром, и который плавно перейдет в загробную жизнь, но Шона перебила ее:

— Вон она, чешет. БП, глянь.

Бекка Пёрбрайт пересекала двор впереди них, ее гладкие волосы сияли на солнце. Робин уже слышала ранее, как недовольно обсуждают Бекку сельскохозяйственные и кухонные работники. Они единодушно считали, что Бекка была заносчива и слишком молода, чтобы так быстро и далеко продвинуться в церковной иерархии.

— Знаешь, почему мы все зовем ее «БП»?

— Потому что ее инициалы такие же, как у Безмозглых из Пузыря? — догадалась Робин.

— Ага, — ответила Шона, которая, казалось, была разочарована тем, что Робин сама поняла шутку. — Выскочка, — презрительно пробормотала она, когда Бекка быстро опустилась на колени перед фонтаном Утонувшего пророка. — Вечно хвастается тем, что они с Дайю были подругами, но она врет. Сита рассказала мне. Знаешь Ситу?

— Да, — сказала Робин. Она встретила пожилую Ситу во время своего последнего дежурства на кухне.

— Она говорит, что БП и Дайю никогда не нравились друг другу. Сита помнит все, что произошло.

— Ты имеешь в виду то, как Дайю утонула? — спросила Робин, наблюдая, как Бекка исчезает в храме.

— Да, и все эти чудеса Дайю, которые БП якобы видела. Сита считает, что БП не видела и половины того, о чем она рассказывает. И Эмили — сестра БП.

— Да, я…

— Мы думаем, что именно поэтому Папа Джей не наполняет БП, а она так этого хочет.

— Он чего? — невинно спросила Робин.

— Не наполняет ее, — повторила Шона, когда они остановились у бассейна Дайю, чтобы встать на колени и окропить лбы водой. — Да благословит Утонувший пророк тех, кто верует. Ты нифига не знаешь, так ведь? — сказала Шона, снова вставая. — Наполнить означает сделать ребенка! У меня здесь двое, — гордо поведала Шона.

— Двое? — уточнила Робин.

— Да, один появился сразу, как я приехала сюда, затем его отправили в Бирмингем, а вторая рождена от «духовной связи», так что она будет получше первого. Мы все знаем, что БП хочет, чтобы Папа Джей ее наполнил, но этого не произойдет. У нее есть деструктивная сестра да еще и Джейкоб.

Совершенно сбившись с толку, Робин спросила:

— При чем тут Джейкоб?

— Ты нифига не знаешь, так? — снова усмехнулась Шона.

Они прошли через арку в помещение, где находились детское общежитие и классы, войдя в дверь под номером один.

Класс представлял собой ветхое, обшарпанное помещение, на стенах которого были хаотично развешаны детские рисунки. За столами уже сидели двадцать маленьких детей в алых спортивных костюмах, по предположению Робин, в возрасте от двух до пяти лет. Она удивилась тому, что их не было больше, учитывая, что на ферме сто человек занимались незащищенным сексом. Однако больше всего ее поразила их странная пассивность. Их глаза блуждали, а лица ничего не выражали, и лишь очень немногим не сиделось на месте. Исключением была маленькая Цинь, которая в данный момент сидела на корточках под столом, клея на пол шарики пластилина, копна ее белокурых волос контрастировала с «ежиком» на головах остальных учеников класса.

При появлении Робин и Шоны женщина, которая читала детям, с облегчением поднялась на ноги.

— Мы на тридцать второй странице, — сказала она Шоне, передавая книгу. Шона подождала, пока женщина закроет за собой дверь класса, прежде чем бросить книгу на учительский стол и сказать:

— Ну че, давай их чем-нибудь займем.

Она взяла стопку листов-раскрасок.

— Можете нарисовать нам замечательный рисунок пророка, — сообщила она классу и передала половину стопки Робин, чтобы та раздала детям. — Эт моя, — небрежно добавила Шона, указывая на бесцветную, похожую на сморчок девочку, а затем рявкнула: «Сядь на свой стул!» на Цинь, которая сразу зарыдала. — Не обращай на нее внимания, — посоветовала Шона Робин. — Этой надо кое-чему научиться.

Робин раздала раскраски, на каждой из которых был изображен пророк ВГЦ. Петля Украденного пророка, которую, как ожидала Робин, могли бы не включать в раскраски для таких маленьких детей, гордо висела у него на шее. Проходя мимо стола Цинь, она незаметно наклонилась, подняла пластилин с пола и протянула его маленькой девочке, которая немного успокоилась.

Проходя среди детей, чтобы подбодрить или помочь заточить карандаши, Робин еще больше встревожилась их поведением. Теперь, когда она уделяла внимание каждому персонально, они были пугающе готовы проявить к ней нежность, даже несмотря на то, что она была совершенно незнакомой женщиной. Одна маленькая девочка без приглашения забралась на колени Робин; другие играли с ее волосами или прижимались к ее руке. Робин стало очень грустно от их жажды любви и тепла, запрещенных церковью.

— Прекрати, — сказал Шона Робин, стоя перед классом. — Это материалистическое собственничество.

Робин осторожно освободилась от цепляющихся за нее детей и пошла получше рассмотреть рисунки, висящие на стене, некоторые из них явно были нарисованы более старшими учениками, поскольку их содержание было понятнее. На многих была изображена повседневная жизнь на ферме Чапмена, она узнала похожую на гигантскую шахматную фигуру башню, виднеющуюся на горизонте.

Внимание Робин привлек рисунок под названием «Дериво с тапором», изображавший большое дерево, у основания ствола которого был нарисован топор. Она все еще смотрела на этот рисунок, который, очевидно, был совсем недавним, учитывая свежесть бумаги, когда дверь классной комнаты за ее спиной открылась.

Повернувшись, Робин увидела Мазу, одетую в длинную алую мантию. В классе воцарилась полная тишина. Дети, казалось, застыли на месте.

— Я послала Вивьен в конюшню за Ровеной, — тихо произнесла Мазу, — и мне сообщили, что ты забрала ее с задания, которое я ей поручила.

— Мне сказали, что я могу сама выбрать себе помощника, — в ужасе ответила Шона.

— Из своей группы, — сказала Мазу. Ее спокойный голос противоречил выражению ее худого бледного лица с криво посаженными, почти черными глазами. — А не из какой-либо другой группы.

— Ой, извините, — прошептала Шона. — Я думала…

— Ты не умеешь думать, Шона. Ты доказываешь это снова и снова. Но тебя заставят задуматься.

Взгляд Мазу скользнул по сидящим детям и остановился на Цинь.

— Подстриги ее, — сказала она Шоне. — Мне надоело видеть этот бардак. Ровена, — сказала она, впервые глядя прямо на Робин, — пойдем со мной.

53

В начале наступления этой ситуации динамика может показаться человеку чем-то сильно меняющим обстоятельства, чем-то потрясающим их до основ…

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Чувствуя легкое головокружение вперемешку со страхом, Робин прошла через класс и последовала за Мазу на улицу. Она хотела извиниться, сказать Мазу, что и не думала нарушать границы, соглашаясь сопровождать Шону, но боялась невольно усугубить свое и без того шаткое положение.

В нескольких шагах от классной комнаты Мазу остановилась и развернулась, чтобы посмотреть на замершую вместе с ней Робин. Физически две женщины никогда не находились в близком контакте друг с другом, и Робин подумала, что, как и Тайо, Мазу, похоже, не очень-то заботилась о чистоте. До нее доносился запах тела, плохо замаскированный тяжелым ароматом благовоний. Мазу ничего не сказала, а только посмотрела на Робин своими темными, криво посаженными глазами, и последняя почувствовала себя обязанной нарушить молчание.

— Я... мне действительно жаль. Я не знала, что у Шоны не было полномочий забирать меня с конюшни.

Мазу продолжала молча смотреть на нее, и Робин снова ощутила странный, инстинктивный страх, смешанный с отвращением, который нельзя было полностью объяснить той властью, которой эта женщина обладала в церкви. Нив Доэрти представляла Мазу в виде большого паука, сама Робин видела в ней какую-то злобную, скользкую тварь, прячущуюся в каменном бассейне, но ни то, ни другое не могло целиком передать ее противоестественность. Теперь Робин казалось, что она смотрит в зияющую бездну, глубины которой скрыты от глаз.

Она подозревала, что Мазу ожидает чего-то большего, чем просто извинение, но Робин понятия не имела что. Затем она услышала шорох ткани. Опустив взгляд, она увидела, что Мазу на несколько сантиметров приподняла подол своей мантии, обнажив грязную ногу в сандалии. Робин снова посмотрела в эти странные, разной формы глаза. Ее начал разбирать приступ истерического смеха — не могла же Мазу ожидать, что Робин поцелует ей ногу, как это сделали девочки, позволившие малышу сбежать из общежития? — но при виде лица Мазу этот приступ угас.

Секунд пять Робин и Мазу смотрели друг на друга, и Робин поняла, что это проверка, и что спрашивать вслух, действительно ли Мазу хочет этой дани уважения, было так же опасно, как показывать свое отвращение или скептицизм.

«Просто сделай это».

Робин опустилась на колени, быстро склонилась над ступней с грязными ногтями, коснулась ее губами и снова встала.

Мазу не подала виду, что вообще заметила дань выраженного ей уважения, но опустила мантию и как ни в чем не бывало пошла дальше.

Робин чувствовала себя потрясенной и униженной. Она огляделась, видел ли кто-нибудь еще то, что только что произошло, и попыталась представить, как бы отреагировал на все это Страйк, чувствуя, как ее захлестывает очередная волна неловкости. Могла бы она когда-нибудь объяснить, почему она это сделала? Страйк решил бы, что она сошла с ума.

У бассейна Дайю Робин опустилась на колени и совершила привычный ритуал. Стоявшая рядом с ней Мазу тихо произнесла:

— Благослови меня, дитя мое, и пусть твое праведное наказание падет на тех, кто сбивается с Пути.

Затем Мазу встала, по-прежнему не глядя на Робин и не разговаривая с ней, и направилась к храму. Охваченная паникой, Робин последовала за ней, подозревая, что сейчас произойдет. И действительно, войдя в храм, Робин увидела, что все ее бывшие товарищи из группы высшего уровня, включая Амандипа, Уолтера, Вивьен и Кайла, сидят кружком на стульях, установленных на блестящей черной сцене в форме пятиугольника. Вид у всех был суровый. С нарастающим нехорошим предчувствием Робин заметила, что Тайо Уэйс тоже здесь.

— Ровена решила заняться другим заданием, а не тем, что ей было поручено, вот почему ты не смогла найти ее, Вивьен, — сказала Мазу, поднимаясь по лестнице на сцену и присаживаясь на свободное место, расправляя при этом свою сверкающую кроваво-красную мантию. — Она отдала дань смирению, но сейчас мы узнаем, не было ли это пустым жестом. Ровена, переставь, пожалуйста, свой стул в центр круга. Добро пожаловать на Откровение.

Робин взяла свободный стул и поставила его в середину черной сцены, под которой находился глубокий темный бассейн для крещения. Она села и попыталась унять дрожь в ногах, надавив на них повлажневшими ладонями.

Лампы в храме начали тускнеть, оставив на сцене только один луч прожектора. Робин не могла припомнить, чтобы во время других сеансов Откровения когда-либо приглушали свет.

«Возьми себя в руки», — сказала она себе. Она попыталась представить ухмыляющегося ей Страйка, но ничего не вышло: настоящее, надвигаясь на нее, было слишком реальным, даже когда в темноте лица и фигуры окружающих ее людей стали неразличимы, а губы странно покалывало, будто от прикосновения к ноге Мазу остался какой-то кислотный осадок.

Мазу указала длинным бледным пальцем в пространство, и двери храма за спиной Робин с грохотом закрылись, заставив ее подпрыгнуть.

— Напоминаю, — спокойно произнесла Мазу, обращаясь к собравшимся вокруг, — терапия первичного реагирования — это форма духовного очищения. В этом безопасном, священном месте мы используем слова из материалистического мира, чтобы противостоять материалистическим идеям и поведению. Очищение произойдет не только у Ровены, но и у нас самих, поскольку мы извлечем и уничтожим понятия, которые больше не используем, но которые еще остаются в нашем подсознании.

Робин увидела, как темные фигуры вокруг нее закивали. Во рту у нее пересохло.

— Итак, Ровена, — сказала Мазу, чье лицо было таким бледным, что Робин еще могла видеть его, а темные, криво посаженные глаза лучились сиянием. — Сейчас самый подходящий момент для тебя признаться в том, что ты, возможно, сделала или подумала, за что тебе ужасно стыдно. О чем бы ты хотела рассказать в первую очередь?

В течение, как ей показалось, долгого времени, хотя, несомненно, прошло всего несколько секунд, Робин не могла придумать что сказать.

— Ну, — начала она наконец, и ее голос прозвучал неестественно громко в безмолвном храме, — раньше я работала в агентстве по связям с общественностью, и, полагаю, там много внимания уделялось внешнему виду и тому, как другие люди...

Конец ее фразы потонул в шквале насмешек, посыпавшихся из круга.

— Ложное «я»! — рявкнул Уолтер.

— Уклоняется от прямого ответа, — произнес женский голос.

— Нельзя винить профессию за свое поведение, — сказал Амандип.

После стольких дней физического труда Робин стала медленнее соображать. Ей нужно было что-то такое, что удовлетворило бы ее инквизиторов, но охваченный паникой разум был пуст.

— Нечего сказать? — спросила Мазу, и, когда она улыбнулась, Робин едва разглядела в полумраке ее желтоватые зубы. — Что ж, давайте посмотрим, сможем ли мы найти способ проникнуть глубже. С тех пор как ты вступила в наше сообщество, ты чувствовала себя вправе критиковать цвет моих волос, правда?

Из круга послышались возгласы. Робин почувствовала, как ее прошиб холодный пот. Не поэтому ли ее понизили до фермерского работника? За то, что она спросила Пенни Браун, почему волосы Мазу в ее сорок с небольшим все еще такие же угольно-черные?

— Как бы вы назвали того, — теперь Мазу обратилась к остальным участникам круга, — кто оценивает другого человека по внешности?

— Желчная, — произнес голос из темноты.

— Недалекая, — сказал второй.

— Сука, — ответил третий.

— Прошу прощения, — хрипло проговорила Робин, — честно говоря, я не хотела...

— Нет, нет, не нужно передо мной извиняться, — мягко сказала Мазу. — Я не придаю большого значения внешнему виду. Разве это не показатель того, что считаешь важным ты?

— Ты часто судишь людей по внешности? — спросил женский голос из-за спины Робин.

— Я... я полагаю...

— «Предположение» — метод обмана, — фыркнул Кайл.

— Ты либо судишь, либо нет, — заметил Амандип.

— Тогда... да, судила, — сказала Робин. — Когда я работала в PR-агентстве, была тенденция...

— Забудь про тенденции, — прогремел Уолтер. — Забудь про пиар! Что ты сделала? Что сказала?

— Я помню, как сказала, что клиентка кажется слишком толстой в своем платье, — тут же придумала Робин, — она услышала меня, и я почувствовала себя ужасно виноватой.

На нее обрушилась буря насмешек. Тайо, сидевший рядом с матерью, был единственным, кто хранил молчание, но, наблюдая за Робин, он улыбался.

— Ты чувствовала себя ужасно, Ровена? — тихо спросила Мазу. — Или ты просто приводишь нам символические примеры, чтобы не признаваться в настоящем стыде?

— Я...

— Почему не состоялась твоя свадьба, Ровена?

— Я... мы много ругались.

— Чья это была вина? — требовательно спросила Вивьен.

— Моя, — в отчаянии произнесла Робин.

— Из-за чего вы ругались? — спросил Амандип.

«Между твоей собственной жизнью и жизнью Ровены не должно быть никакого сходства», — говорил Страйк, но ему не приходилось быть на ее месте, не доводилось придумывать историю на ходу, плохо соображая от усталости и страха.

— Я... думала, что мой жених был вроде как… у него не было нормальной работы, он мало зарабатывал...

Она отзеркалила правду: это Мэтью жаловался на ее низкую зарплату, когда она начала работать на Страйка, это Мэтью считал частный сыск смехотворной профессией.

Остальные участники группы начали выкрикивать обзывательства, их голоса эхом отражались от темных стен, и Робин смогла разобрать лишь несколько отдельных слов: корыстная гребаная сука, золотоискательница, алчная шлюха. Улыбка Тайо стала еще шире.

— Конкретнее, что ты сказала своему жениху, — потребовал Уолтер.

— Что начальница использовала его в своих интересах...

— Точные слова.

— «Она использует тебя в своих интересах», «она держит тебя только потому, что ты дешевка»...

Пока они насмехались над ней и оскорбляли, она вспоминала, что во время их брака Мэтью говорил о Страйке.

— «Ты ей нравишься», «всего лишь вопрос времени, когда она сделает первый шаг»…

Теперь сидящие кружком люди начали выкрикивать:

— Контролирующая корова!

— Ревнивая, эгоцентричная...

— Заносчивая, эгоистичная сука!

— Продолжай, — сказала Мазу Робин.

— ...а ему нравилась эта работа, — во рту у Робин так пересохло, что губы липли к зубам, — и я прилагала все силы, чтобы он бросил ее...

Выкрики становились все громче, эхом отражаясь от стен храма. В тусклом свете она могла видеть указывающие на нее пальцы, блики зубов и продолжавшего улыбаться Тайо. Робин знала, что должна была заплакать, что милосердие приходит только после того, как человек в центре круга сломается, но, несмотря на то, что перед глазами у нее уже плясали «звездочки», что-то в ней упрямо сопротивлялось.

Сейчас круг решил покопаться в интимных деталях и безобразных сценах. Робин приукрасила отдельные моменты своего брака, поменяв местами их с Мэтью позиции: теперь именно она считала, что ее партнер слишком часто идет на риск.

— Какой риск? — потребовал Амандип. — В чем заключалась его работа?

— Он был своего рода...

Но Робин не могла сообразить: какая рискованная работа могла быть у ее воображаемого партнера?

— ...Я не имею в виду физический риск, скорее, он жертвовал нашей финансовой безопасностью...

— Деньги очень важны для тебя, не так ли, Ровена? — выкрикнула Мазу поверх продолжающегося потока оскорблений со стороны круга.

— Думаю, так и было до моего приезда сюда...

Выкрики становились все более унизительными: группа не верила, что она изменилась. В течение целой минуты Мазу позволяла оскорблениям обрушиваться на Робин. Голоса эхом отражались от темных стен, она была никчемной, жалкой, трусливой снобкой, самовлюбленной, достойной презрения материалисткой…

Краем глаза она увидела высоко над собой, на балконе, огибающем храм, что-то белое и светящееся. Вивьен вскрикнула и вскочила со своего места, показывая пальцем:

— Смотрите! Смотрите! Там, наверху! Маленькая девочка смотрит на нас! Я видела ее!

— Это, должно быть, Дайю, — спокойно произнесла Мазу, взглянув на опустевший балкон. — Иногда она является, когда психическая энергия особенно сильна. Или, может прийти в качестве предупреждения.

Воцарилась тишина. Группа была встревожена. Одни продолжали смотреть на балкон, другие оглядывались через плечо, словно опасаясь, что дух подплывет ближе. Робин чувствовала, как глухие удары сердца отдаются у нее где-то в горле.

— Что в конце концов заставило твоего жениха разорвать отношения, Ровена? — спросила Мазу.

Робин открыла было рот, потом закрыла. В данной ситуации она не могла, не хотела использовать Мэтью в качестве примера. Она отказывалась притворяться, что спала с кем-то другим.

— Давай! — рявкнул Уолтер. — Выкладывай!

— Она пытается что-то придумать, — усмехнулась Вивьен.

— Скажи нам правду! — сказал Амандип, его глаза блестели сквозь стекла очков. — Ничего, кроме правды!

— Я солгала ему, — хрипло произнесла Робин. — Его мать умерла, и я солгала, что смогу вернуться вовремя и помочь с похоронами, потому что мне хотелось кое-что сделать на работе.

— Ты эгоистичная, зацикленная на себе сука, — выплюнул Кайл.

— Кусок дерьма, — заключила Вивьен.

Из глаз Робин потекли горячие слезы. Больше не притворяясь, она согнулась пополам. Стыд был настоящим: как Робин и сказала, она действительно солгала Мэтью, и потом несколько месяцев чувствовала себя виноватой. Какофония оскорблений и колкостей группы продолжалась до тех пор, пока Робин трепеща от ужаса не услышала, как к ним, громче всех остальных, присоединился высокий детский голос.

— Ты отвратительна. Ты отвратительный человек.

Сцена накренилась. Вскрикнув, Робин боком упала с зашатавшегося стула. Остальные участники круга тоже потеряли равновесие: они так же, как и она, падали со своих качающихся стульев. Уолтер, завопив от боли, рухнул на землю. Ножка стула Кайла задела плечо Робин, когда она заскользила по гладкой поверхности отъехавшей крышки и удержалась от падения в открывшуюся перед ней полоску черной воды, успев вытянуть руку и упереться в бортик бассейна.

— О боже мой, о боже мой, — запричитала Вивьен, ползком продвигаясь к краю бассейна шириной с полметра, где невозмутимо стояли Мазу и Тайо.

Все прилагали усилия, чтобы не упасть со скользкой, наклоненной поверхности: похоже, собравшиеся испытывали ужас перед погружением в темную воду, казавшуюся такой приветливой во время их крещения. Большинство участников группы помогали друг другу, но никто не подал руки Робин, и ей пришлось в одиночку перебираться на бортик. Плечо у нее болело в том месте, куда пришелся удар стулом. Когда все сошли с наклоненной сцены, Мазу взмахнула рукой. Крышка, скрывающая воду, плавно вернулась на место, и в храме зажегся свет.

— Дайю очень чувствительна к определенным видам дурных поступков, — сказала Мазу, не сводя темных глаз с Робин, которая стояла со следами слез на лице и переводила дыхание. — Ее так и не похоронили, поэтому она особенно трепетно относится к святости ритуалов, связанных со смертью.

Хотя большинство товарищей из группы Робин выглядели просто испуганными и продолжали оглядываться в поисках новых признаков Дайю, некоторые из них обвиняюще смотрели на Робин. Она не смогла найти в себе силы сказать, что на самом деле присутствовала на похоронах матери Мэтью. Робин была уверена, что любая попытка самозащиты только ухудшит ситуацию.

— На этом мы закончим Откровение, — сказала Мазу. — Когда Дайю является нам в храме, предметы могут представлять опасность. Вы можете идти обедать.

Робин повернулась, чтобы уйти, но не успела она сделать и шага к дверям храма, как чья-то рука обхватила ее предплечье.

54

Слабая черта на втором месте.

В трудности, в нерешительности…

Не с разбойником же быть браку! Но девушка в стойкости не идет на помолвку.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

— Теперь с тобой все в порядке, — произнес тихий голос на ухо Робин, когда Мазу прошла мимо. — Все кончено. Ты хорошо справилась.

Робин обернулась, поняла, что это Тайо Уэйс схватил ее, и вырвала руку. Его лицо потемнело.

— Извини, — сказала Робин, вытирая рукавом заплаканное лицо. — Я... благодарю тебя...

— Так-то лучше.

Тайо снова обхватил ее за предплечье, костяшки его пальцев прижались к ее груди, и на этот раз Робин не сопротивлялась.

— Откровение всегда дается нелегко, когда делаешь это в первый раз, — сказал Тайо.

Робин позволила ему вывести себя из храма, вытирая нос свободной рукой. Мазу исчезла, но остальная часть группы теперь направлялась к бассейну Дайю. Они украдкой поглядывали на Тайо и Робин, пока те, не останавливаясь, шли через двор.

Только когда он повел ее по проходу между мужским и женским общежитиями, который был так хорошо знаком ей по ночным вылазкам в лес, Робин поняла, куда он ее ведет. И действительно, несколько мгновений спустя они уже проходили за кусты, которые скрывали Домики для уединения. У Робин была доля секунды, чтобы решить, что делать: она была уверена, что пути назад не будет, если она отстранится от Тайо, что ее статус упадет до такой степени, что восстановить его будет уже невозможно. Она также знала, что Страйк посоветовал бы ей высвободиться из хватки Тайо и немедленно покинуть ферму; теперь она могла видеть выражение лица своего партнера, слышать его гнев из-за того, что она не вняла его предупреждениям, и вспомнила, как заверяла его, что ВГЦ использовала только эмоциональное принуждение, что не было никакой вероятности изнасилования.

Стеклянная дверь ближайшего Домика для уединения открылась. Там стоял писатель Джайлз Хармон, одетый в бархатный пиджак, его рука все еще была на ширинке, которую он явно только что застегнул, его щегольские волосы серебрились в лучах полуденного солнца.

— Джайлз, — произнес Тайо удивленно и не слишком обрадованно.

— А, привет, Тайо, — ответил Хармон, улыбаясь.

Кто-то двигался за спиной Хармона в Домике, и, к ужасу Робин, появилась Линь, выглядевшая растрепанной и слегка не в себе. Не встречаясь ни с кем взглядом, она быстро пошла прочь.

— Я не знал, что ты здесь, — сказал Тайо, продолжая держать Робин за плечо.

— Приехал сегодня утром, — Хармона, казалось, не смутил тон Тайо. — Я узнал о замечательной возможности. Британский творческий союз ищет спонсора для своего проекта «Этика и искусство». Если ВГЦ будет не против, я думаю, мы могли бы стать посредниками в действительно плодотворном сотрудничестве.

— Это нужно обсудить на Совете, — сказал Тайо.

— Я отправил электронное письмо Папе Джею, — продолжил Хармон, — но я знаю, что он занят, поэтому я подумал, что могу приехать сюда и обсудить практические вопросы с тобой и Мазу. Подумываю остаться на несколько дней, — он театрально вдохнул деревенский воздух. — Такая приятная перемена после Лондона.

— Ладно, что ж, мы можем поговорить позже в доме, — сказал Тайо.

— О, конечно, конечно, — Хармон улыбнулся, и впервые его взгляд на мгновение остановился на Робин. — Увидимся.

Хармон ушел, напевая что-то себе под нос.

— Пошли, — сказал Тайо и потащил Робин в хижину, которую только что покинули Хармон и Линь.

В обшарпанной комнате с деревянными стенами площадью примерно пятнадцать квадратных метров основным предметом интерьера была двуспальная кровать, покрытая сильно испачканной и смятой простыней. На полу лежали две грязные подушки, а над кроватью на гибком шнуре свисала голая лампочка. Напоминавший сарай запах сосны и пыли перемешивался с сильным ароматом немытого человеческого тела.

Когда Тайо задернул тонкую занавеску на раздвижных стеклянных дверях, Робин выпалила:

— Я не могу.

— Не могу что? — спросил Тайо, поворачиваясь к ней лицом. Его алый спортивный костюм обтягивал большой живот, от него пахло затхлостью; волосы были сальными, а заостренный нос и маленький рот никогда еще не казались такими крысиными.

— Ты знаешь что, — ответила Робин. — Я просто не могу.

— Это заставит тебя почувствовать себя лучше, — сказал Тайо, надвигаясь на нее. — Намного лучше.

Он потянулся к ней, но Робин выбросила руку, удерживая его на расстоянии вытянутой руки с такой же силой, какую использовала, чтобы не упасть в бассейн для крещения. Он попытался отодвинуть руку, но когда она продолжила сопротивляться, он отступил на полшага назад. Очевидно, у него сохранялась некоторая настороженность к закону за пределами фермы Чапмена, и Робин, все еще полная решимости не уходить из центра комнаты, сказала:

— Это неправильно. Я недостойна этого.

— Я Глава. Я решаю, кто достоин, а кто нет.

— Меня не должно было здесь быть! — Робин позволила себе снова расплакаться и добавила истерические нотки в свой голос. — Ты слышал меня там, в храме. Все это правда, абсолютно все. Я плохая, я гнилая, я нечистая…

— Духовная связь очищает, — сказал Тайо, снова пытаясь оттолкнуть ее сопротивляющиеся руки. — От этого ты почувствуешь себя намного лучше. Давай.

Он попытался заключить ее в объятия.

— Нет, — выдохнула Робин, вырываясь из его объятий и становясь спиной к стеклянным дверям. — Ты не можешь хотеть быть со мной теперь, когда узнал, какая я.

— Тебе это нужно, — настаивал Тайо. — Сядь.

Он сел на грязную кровать и похлопал по месту рядом с собой. Робин театрально заплакала еще громче, ее вопли эхом отражались от деревянных стен, из носа у нее текло, она хватала ртом воздух, как будто была на грани приступа паники.

— Держи себя в руках! — скомандовал Тайо.

— Я не знаю, что я сделала не так, меня наказывают, и я не знаю почему, я ничего не могу сделать правильно, я должна уйти…

— Иди сюда, — сказал Тайо более настойчиво, снова похлопав по кровати.

— Я хотела сделать это, я действительно верила, но я не та, кого вы ищете, я понимаю, что теперь…

— Это говорит твое ложное я!

— Это не так, это я честно...

— В настоящее время ты демонстрируешь высокий уровень эгомотивности, — резко сказал Тайо. — Ты думаешь, что знаешь больше, чем я. Ты не знаешь. Вот почему ты прогнала своего жениха, потому что не смогла усмирить свое эго. Ты учила все это на лекциях: нет никакого я, есть только фрагменты целого. Ты должна подчиниться группе, союзу... сядь, — с нажимом добавил он, но Робин осталась стоять.

— Я хочу уйти. Я хочу уйти.

Она делала ставку на то, что Тайо Уэйс не захочет нести ответственность за ее уход. Предполагалось, что она богата и определенно красноречива и образована, а это означало, что к ней могут отнестись серьезно, если она расскажет о своем негативном опыте пребывания в Церкви. Самое главное, она только что стала свидетельницей того, как известный писатель выходил из комнаты уединения с девушкой, которая выглядела едва достигшей совершеннолетия.

Слабый свет, падающий от лампочки над головой, высветил крысиный нос и грязные волосы Тайо. Помолчав минуту или две, он холодно сказал:

— Ты прошла духовное разграничение, потому что отстала от других новичков.

— Как? — спросила Робин, придавая своему голосу нотку отчаяния и все еще не вытирая нос, потому что ей хотелось казаться максимально непривлекательной для Тайо. — Я пыталась...

— Ты делаешь деструктивные заявления, как тот комментарий о волосах Мазу. Ты не полностью интегрировалась, ты не справилась с простыми обязанностями перед церковью…

— Например? — спросила Робин с неподдельным гневом, каждый сантиметр ее тела болел после долгих дней физического труда.

— Отказ от материалистических ценностей.

— Но я...

— Третий шаг к чистому духом — лишение.

— Я не...

— Все остальные, кто присоединился вместе с тобой, сделали пожертвования церкви.

— Я хотела, — солгала Робин, — но я не знаю как!

— Тогда тебе следовало спросить. Нематериалисты предлагают свободно, они не ждут бланков или счетов. Они предлагают. И вытри уже свой нос, ради бога.

Робин намеренно размазала сопли по лицу рукавом и громко, влажно шмыгнула носом.

— «Я живу, чтобы любить и отдавать», — процитировал Тайо. — Ты была наречена как Носитель даров, как Золотой пророк, но ты копишь свои ресурсы вместо того, чтобы делиться ими.

Когда он произнес это, его глаза скользнули вниз по ее телу к груди.

— И я знаю, что у тебя нет физических проблем с сексом, — добавил он с легкой ухмылкой. — Очевидно, ты каждый раз испытываешь оргазм.

— Я думаю, мне следует пойти в храм, — немного истерично сказала Робин. — Благословенное Божество велит мне петь, я это чувствую.

Она знала, что разозлила и оскорбила его, и что он не верил, что с ней разговаривает какое-то божество. Но он сам проводил семинары в подвальной комнате об открытии разума и сердца божественной силе, и возражая ей, он как бы возражал самому себе. Возможно, его желание улетучилось из-за того, что она намеренно размазала сопли по лицу, потому что через несколько секунд он медленно поднялся на ноги.

— Я думаю, лучше было бы тебе совершить покаяние перед обществом, — сказал он. — Принеси чистящие средства с кухни, свежие простыни из прачечной и наведи порядок в этих трех Домиках для уединения.

Он отдернул занавеску, отодвинул стеклянную дверь и вышел.

Выдохнувшая от облегчения, но в то же время полная страха перед тем, какой вред она могла причинить, отказав ему, Робин на мгновение прислонилась к стене, вытерла лицо, насколько смогла, своей толстовкой, затем огляделась.

К стене в углу был прикреплен кран с подсоединенным коротким шлангом и сливным отверстием под ним. Рядом с дырой на покрытой плесенью половице стояла склизкая бутылка жидкого мыла и лежала грязная влажная фланель. Предположительно, люди мылись перед тем, как заняться сексом. Пытаясь отогнать ужасный мысленный образ Тайо, намыливающего свой эрегированный член, прежде чем присоединиться к ней на кровати, Робин отправилась на поиски ведра и швабры. Однако, выйдя из кустов, прикрывавших Домики для уединения со двора, она остановилась как вкопанная.

Эмили Пёрбрайт стояла в одиночестве перед фонтаном Утонувшего пророка на деревянном ящике. Ее голова была опущена, и она держала в руках кусок картона, на котором были написаны слова.

Робин не хотела подходить к бассейну, пока там стояла Эмили, но она боялась, что ее накажут, если увидят, что она не отдала дань уважения Дайю. Притворившись, что даже не видит Эмили, она приблизилась к фонтану, но почти против своей воли ее взгляд был прикован к безмолвной фигуре.

Лицо и волосы Эмили были перепачканы землей, как и ее алый спортивный костюм. Она смотрела в землю, так же решительно не замечая присутствия Робин, как та намеревалась не замечать присутствия Эмили.

Слова, нацарапанные на картонной табличке, которую Эмили держала в перепачканных грязью руках, гласили: «Я ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ».

55

Неба и Земли — полное отсутствие связи…Деятельность подлинного искателя истины здесь испытывает громадные ограничения.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

«… и Тайо отвел меня в один из [неразборчиво] для уединения и хотел вступить в «духовную связь», но мне удалось от него отбиться. Джайлз Харман прямо перед этим был там с Линь. Она едва достигла возраста согласия, а может быть, ей еще меньше, я не знаю.

Эмили и [неразборчиво] (не помню, рассказывала ли я тебе о ней, она еще совсем юнная юная) были наказаны за непослушание. Эмили пришлось стоять на ящике с табличкой, на которой было написано, что она грязная свинья, но Шона просто [неразборчиво] вернулась через 48 часов и выглядела ужасно.

Я узнала, почему меня [неразборчиво] из высшей группы. Это потому, что я не пожертвовала церкви денег. Мне придется пойти к Мазу и предложить сделать пожертвование, но как мы это [неразборчиво]. Могли бы вы что-нибудь придумать? Потому что это единственный способ здесь остаться.

Я также впервые была в классе для маленьких детей: с ними что-то не так: они все с промытыми мозгами и странные, это ужасно.

Шона говорит, что Бекка Пёрбрайт лжет, что она [неразборчиво] с Дайю. Я постараюсь узнать больше. Думаю, на этом все. Шона также сказала [неразборчиво] о том, что Джейкоб является причиной, по которой Папа Джей не хочет детей от Бекки. Она также говорит, что Джейкоб [неразборчиво] дьяволом.

Целую, Р

Я забыла, рисунок дерева с топором висит в детском [неразборчиво], вроде нарисован недавно. Я постараюсь найти это дерево, если смогу, но трудно придумать причину, чтобы пойти в лес среди белого дня».

Страйк, сидевший за столом партнеров в офисе, дважды перечитал письмо Робин, отметив ухудшение ее почерка и орфографические ошибки. Это был первый из ее отчетов, содержавший конкретные зацепки, не говоря уже об информации, которую церковь определенно не хотела бы обнародовать, но его лицо не выражало никакого удовольствия; напротив, он хмурился, перечитывая строчку о «духовной связи». Услышав шаги, он сказал, не отрывая глаз от страницы:

— Немного волнуюсь за нее.

— Почему? — спросила Пат своим обычным баритоном, ставя кружку рядом со Страйком.

— Извини, я подумал, это Мидж, — сказал Страйк. Она только что передала ему письмо, которое забрала ночью из камня.

— Ей пора было идти, она на Фрэнках. Что не так с Робин?

— Вероятно, усталость и недоедание. Спасибо, — добавил он, беря чай.

— Только что звонил Райан, — сказала Пат.

— Кто? А, Мёрфи?

— Он хотел знать, есть ли для него сообщение от Робин.

— Да, есть, — Страйк передавал сложенный лист бумаги. Он противостоял желанию прочитать записку, но был рад увидеть через обратную сторону листа, что она состояла всего из двух или трех строк. — Не говори ему о том, что я беспокоюсь о Робин, — добавил Страйк.

— С чего бы мне? — нахмурившись, спросила Пат. — И у тебя несколько сообщений на автоответчике. Вчера вечером в девять часов звонил человек по имени Лукас Мессенджер. Он говорит, что он брат Джейкоба.

— Твою мать, — сказал Страйк, который теперь игнорировал все телефонные звонки из офиса, перенаправляемые по вечерам на его мобильный, полагая, что они исходят от Шарлотты. — Хорошо, я перезвоню ему.

— И еще три от одной и той же женщины, — сказала Пат с суровым выражением лица, — все рано утром. Она не назвала своего имени, но…

— Удали их, — сказал Страйк, доставая телефон.

— Я думаю, тебе следует их послушать.

— Зачем?

— Она начинает угрожать.

Они смотрели друг на друга несколько секунд. Страйк первым отвел взгляд.

— Я позвоню Мессенджеру и затем послушаю их.

Когда Пат закрыла дверь в приемную, Страйк позвонил Лукасу Мессенджеру. После нескольких гудков мужской голос ответил:

— Да?

— Это Корморан Страйк. Вы оставили мне сообщение вчера вечером.

— О… — Небольшое искажение на линии подсказало Страйку, что его переключили на громкую связь. — Вы детектив, так? Что сделал Джейкоб? Въехал в еще одну витрину?

Страйк услышал несколько сдавленных смешков на фоне и предположил, что Лукас делится разговором с коллегами по работе.

— Я пытаюсь выяснить, где он.

— Зачем вам знать? Что он сделал?

— Ваш брат присоединился к Всемирной гуманитарной церкви?

На этот раз смех на другом конце провода был громче.

— Да, присоединился. Засранец.

— И где он сейчас?

— В Германии, кажется. Мы не общаемся. Он мой сводный брат. Мы не особо ладим.

— Когда он уехал в Германию, вы знаете?

— Не знаю, вроде в прошлом году.

— Было ли это в рамках проектов ВГЦ? Его отправили в филиал в Мюнхене?

— Нет, я думаю, он встретил девушку. Он такое трепло, я не слушаю и половины того, что он мне говорит.

— Ваши родители знают, где Джейкоб?

— Они с ним тоже не разговаривают. Они поссорились.

— Вы знаете кого-нибудь, кто поддерживает контакт с Джейкобом?

— Нет, — сказал Лукас. — Как я уже сказал, мы не ладим.

Это была вся информация, которой располагал Лукас, Страйк через минуту повесил трубку, написав только слова «Джейкоб Мессенджер Германия?» в своем блокноте. Повернувшись на офисном кресле, он взглянул на доску на стене, к которой прикрепил различные картинки и заметки, касающиеся дела ВГЦ.

В колонке слева были фотографии людей, которых Страйк все еще пытался найти. На самом верху были фотографии девушки, которая называла себя разными именами: Карин, Шэри и Шерри, а также распечатка профиля Кэрри Кёртис Вудс с Фейсбука, которая, как он надеялся, могла оказаться нужным ему человеком.

Под фотографиями Шерри находилось изображение темноволосого и загорелого Джейкоба Мессенджера, который позировал на пляже в плавках, напрягая мышцы пресса и лучезарно улыбаясь в камеру. Теперь Страйк знал, что короткая вспышка славы Мессенджера достигла своего апогея, когда он занял третье место на реалити-шоу, для рекламы которого и была сделана эта фотография. Однако, судебное разбирательство и последовавшее тюремное заключение Джейкоба за вождение в нетрезвом виде вернули его имя на страницы газет, а последний раз он появился в прессе, позируя в наркологической клинике ВГЦ. Джейкоб в обтягивающей белой футболке с логотипом церкви заявлял, как много ему дало присоединение к церкви. С тех пор он исчез из поля зрения общественности.

Страйк поднялся на ноги, вырвал страницу с надписью «Джейкоб Мессенджер Германия?» и прикрепил рядом с фотографией молодого человека, затем снова взял письмо Робин и перечитал строки о Джейкобе. «Шона также сказала что-то о том, что Джейкоб является причиной, по которой Папа Джей не хочет детей от Бекки. Я не очень это поняла, постараюсь узнать больше. Она также говорит, что Джейкоб [неразборчиво] дьяволом». Слегка нахмурившись, Страйк перевел взгляд с письма на фотографию Джейкоба в плавках с тропическим принтом, ослепительно улыбающегося своей белоснежной улыбкой. Страйк задавался вопросом, действительно ли Мессенджер был тем Джейкобом, который сейчас лежал больным на ферме Чапмена, и если это так, то какое отношение данный факт мог иметь к отсутствию желания Джонатана Уэйса иметь детей от Бекки Пёрбрайт.

Его взгляд переместился на следующую фотографию в левой колонке: выцветший снимок Дейрдре Доэрти в очках. Несмотря на все усилия, Страйк так и не нашел никаких следов Дейрдре ни онлайн, ни в реальной жизни.

Нижняя картинка в левой части доски представляла собой рисунок Города мучений: странное изображение светловолосой женщины в очках, плавающей на поверхности темного бассейна. Страйк все еще пытался установить личность Города мучений, который наконец ответил на его онлайн-сообщение.

На комментарий Страйка: «Удивительные рисунки. Плод твоего воображения?» анонимный художник ответил:

«Спасибо. Вроде того».

Страйк ответил:

«У тебя талант. Тебе стоит нарисовать комикс. Ужастик».

На что Город мучений отозвался:

«Никто бы не захотел читать такое ха-ха».

Тогда Страйк написал:

«Тебе очень не нравится ВГЦ, не так ли?»

Но на это Город мучений не ответил. Страйк боялся, что слишком поспешно перешел к сути вопроса, и уже не в первый раз сожалел, что не может поручить Робин выведать секреты того, кто нарисовал эти рисунки. Робин хорошо умела завоевывать доверие в интернете, что она доказала, убедив подростка сообщить ей критически важную информацию в одном из их предыдущих дел.

Страйк закрыл Пинтерест и обратился к Фейсбуку. Кэрри Кёртис Вудс еще не приняла его запрос на подписку.

Вздохнув, он неохотно поднялся со стула и пошел с кружкой чая и вейпом в приемную, где сидела Пат и, как обычно, печатала с электронной сигаретой в зубах.

— Ладно, — сказал Страйк, садясь на красный диван напротив стола Пат, — давай послушаем эти угрозы.

Пат нажала кнопку телефона на своем столе, и голос Шарлотты, невнятный от выпивки, как предполагал Страйк, заполнил комнату.

— Это я, возьми трубку, чертов трус. Ответь…

Несколько мгновений молчания, а затем голос Шарлотты практически превратился в крик.

— Хорошо, тогда я оставлю гребаное послание для твоей долбаной драгоценной Робин, чтобы она послушала, когда принимает сообщения, прежде чем сделать тебе утренний минет. Я была рядом, когда тебе оторвало ногу, хотя мы тогда расставались. Я осталась с тобой и навещала каждый божий день. Я позволила тебе остаться у меня, когда вся твоя сраная семейка перестала в тебя верить, а все вокруг меня говорили: «Ты же знаешь, на что он способен» и «Что ты творишь, он же агрессивный кусок дерьма?» Я их не слушала, даже после всего того, что ты со мной сделал. Я поддержала тебя, а теперь, когда мне нужен друг, ты, нахрен, не можешь выпить со мной чашку кофе, когда у меня нашли гребаный рак, ты, долбанный кровосос, ты паразит. А я еще защищаю тебя перед чертовой прессой, хотя я могла бы рассказать им такое, что прикончило бы твою репутацию, я могла бы тебя прикончить, если бы все рассказала им, и почему, мать твою, я должна быть предана тому, кто…

Громкий звуковой сигнал прервал сообщение. Выражение лица Пат было бесстрастным. Раздался щелчок, и последовало второе сообщение.

— Возьми трубку. Ответь, черт тебя подери, трусливый ублюдок… после всего, что ты со мной сделал, ты ожидаешь, что я буду защищать тебя перед прессой. Ты бросил меня после того, как у меня случился выкидыш, просто вышвырнул меня за борт, ты трахал все, что движется, когда мы были вместе. Знает твоя драгоценная Робин, на что она подписывается…

На этот раз звукового сигнала не последовало: Пат стукнула рукой по кнопке телефона, отключив голосовую почту. Силуэт Литтлджона появился за матовой стеклянной дверью на лестничную клетку. Дверь открылась.

— Доброе, — сказал Страйк.

— Доброе утро, — ответил Литтлджон, глядя на Страйка из-под нависших век. — Мне нужно обновить отчет о Любовничке.

Страйк молча наблюдал, как Литтлджон извлек папку из ящика и добавил пару листов с заметками. Пат, игнорируя обоих мужчин, продолжила печатать, электронная сигарета покачивалась у нее в зубах. Положив папку в ящик, Литтлджон повернулся к Страйку и впервые за время их знакомства сам завел разговор.

— Думаю, тебе следует знать, что, возможно, за мной следят.

— Следят? — повторил Страйк, приподняв брови.

— Ага. Я почти уверен, что видел одного и того же парня, следящего за мной три дня назад.

— Нет ли причины, по которой кто-то может тебя преследовать?

— Нет, — ответил Литтлджон с ноткой протеста.

— Ничего не скрываешь от меня?

— Типа чего? — спросил Литтлджон.

— Жена не планирует развод? Кредиторы не охотятся за тобой?

— Конечно, нет, — ответил Литтлджон. — Я подумал, что это может быть как-то связано с этой работой.

— С агентством? — уточнил Страйк.

— Да… ты нажил несколько врагов на своем пути, не так ли?

— Да, — ответил Страйк, сделав глоток чая, — но почти все они в тюрьме.

— В прошлом году перешел дорогу террористам, — заметил Литтлджон.

— Как выглядел следивший за тобой человек? — спросил Страйк.

— Тощий черный парень.

— Тогда, вряд ли он неонацист, — сказал Страйк, мысленно отметив, что надо сказать Штырю, чтобы нашел замену тощему чернокожему парню.

— Может, пресса. Из-за той истории в «Прайвет Ай».

— Думаешь, они приняли тебя за меня, так, что ли?

— Нет, — ответил Литтлджон.

— Ну, если хочешь написать заявление, потому что испугался…

— Я не боюсь, — резко ответил Литтлджон. — Просто подумал, что тебе следует знать.

Когда Страйк не ответил, Литтлджон сказал:

— Возможно, я ошибся.

— Нет, хорошо, что ты начеку, — неискренне сказал Страйк. — Дай знать, если увидишь этого парня снова.

— Будет сделано.

Литтлджон вышел из офиса, не сказав больше ни слова и искоса взглянув на Пат, когда проходил мимо нее. Офис-менеджер продолжала решительно смотреть в монитор. Как только шаги Литтлджона затихли, Страйк указал на телефон.

— Что-нибудь еще из этой оперы?

— Она звонила снова и снова, — сказала Пат, — говорила примерно одно и то же. Угрожала пойти в прессу со всей своей выдуманной ерундой.

— Откуда тебе знать, что это выдумки? — упрямо спросил Страйк.

— Ты пальцем ее не тронул, я уверена.

— Ни в чем таком ты, черт возьми, уверена быть не можешь, — раздраженно бросил Страйк, вставая с дивана, чтобы взять из кухни банан вместо шоколадного печенья, которого ему в действительности хотелось.

— Ты может и сварливый придурок, — Пат нахмурилась, — но я не могу себе представить, что ты способен ударить женщину.

— Спасибо за доверие, — сказал Страйк. — Обязательно сообщи об этом «Мейл», если они позвонят, и удали эти сообщения.

Прекрасно осознавая, что он вымещает свой гнев на офис-менеджере, он заставил себя произнести:

— Ты права: я никогда не выбрасывал ее за борт и не делал ничего из того, о чем она тут заявляла.

— Ей не нравится Робин, — сказала Пат, глядя на него снизу вверх своими проницательными темными глазами в очках для чтения. — Ревнует.

— Не к чему…

— Я это знаю, — перебила Пат. — Она с Райаном, не так ли?

Страйк угрюмо откусил банан.

— И что ты собираешься делать? — спросила Пат.

— Ничего, — ответил Страйк с набитым ртом. — Я не веду переговоры с террористами.

— Хм, — Пат глубоко затянулась электронной сигаретой, а затем произнесла сквозь облако дыма: — Нельзя доверять алкоголикам. Никогда не знаешь, что они могут сделать, когда слетят с тормозов.

— Я не собираюсь жить под дулом пистолета всю оставшуюся жизнь, — заявил Страйк. — Она отняла у меня шестнадцать гребаных лет. С меня хватит.

Выбросив кожуру банана в мусорное ведро, он направился обратно в кабинет.

Резкий переход Шарлотты от доброты к яростным упрекам и угрозам не стал сюрпризом для Страйка, который годами терпел перепады ее настроения. Умная, веселая и зачастую очаровательная, Шарлотта была также способна на безграничную злобу, не говоря уже о саморазрушительном безрассудстве, которое заставляло ее разрывать отношения из прихоти или идти на крайний физический риск. На протяжении многих лет разные психиатры и терапевты пытались внести свою лепту, стараясь уместить ее непредсказуемость и неудовлетворенность в какую-нибудь четкую медицинскую классификацию. Ей прописывали лекарства, отправляли от одного консультанта к другому, помещали в терапевтические учреждения, но Страйк знал: в самой Шарлотте что-то упорно сопротивлялось помощи. Она всегда настаивала на том, что никакие медики и психиатры никогда не смогут ей помочь. Только Страйк мог, твердила она снова и снова: только Страйк мог спасти ее от самой себя.

Сам того не заметив, он сел на стул Робин вместо своего, лицом к доске, на которой прикрепил записи и фотографии по делу ВГЦ, тем временем размышляя о Шарлотте. Он хорошо помнил ночь на катере, принадлежавшем одному из ее друзей, и жестокую ссору, вспыхнувшую после того, как Шарлотта выпила полторы бутылки вина, поспешное отбытие остальных участников пьяной компании, оставивших Страйка в одиночку разбираться с завладевшей ножом Шарлоттой, угрожающей зарезать себя. Он обезоружил ее, и в процессе она поскользнулась на палубе. С тех пор, когда она выходила из себя, то утверждала, будто он выбросил ее за борт. Несомненно, если бы он послушал третье сообщение, то услышал обвинения в других нападениях, в неверности и жестокости: всякий раз, когда она напивалась или злилась, он становился, если верить ее словам, склонным к высшей степени садизма.

Спустя шесть лет после того, как их отношения закончились, Страйк осознал, что неразрешимая проблема между ними заключалась в том, что они с Шарлоттой никогда не могли прийти к согласию, что в действительности произошло. Она оспаривала все: время, даты и события, кто что сказал, как начались ссоры, были ли они вместе или расстались, когда у него были другие отношения. Он до сих пор не знал, действительно ли у нее случился выкидыш, который, как она утверждала, произошел незадолго до их окончательного расставания: она никогда не показывала ему доказательств своей беременности, а постоянное изменение дат могло означать, что либо она не была уверена в отцовстве, либо что вся эта история была вымышленной. Сидя здесь сегодня, он задавался вопросом, как он, чья профессиональная жизнь была бесконечным поиском правды, мог так долго все это терпеть.

Сморщив лицо, Страйк снова поднялся на ноги, взял блокнот и ручку и подошел к доске на стене, заставляя себя сосредоточиться, потому что на следующее утро ему предстояло отправиться в тюрьму Бедфорд на встречу с Джорданом Рини. Его взгляд снова переместился в верх левой колонки к фотографии Шерри Гиттинс, чье пребывание на ферме Чапмена совпадало с нахождением там Рини. Рассматривая ее фотографии в течение нескольких минут, он позвал Пат в кабинет.

— У тебя же есть дочь, верно? — сказал он.

— Да, — ответила Пат, нахмурившись.

— Сколько ей лет?

— Какого черта ты меня об этом спрашиваешь? — спросила Пат, ее обезьяноподобное лицо покраснело. Страйк, который никогда раньше не видел, чтобы она краснела, понятия не имел, что вызвало такую бурную реакцию. Задаваясь вопросом, могла ли она подумать, что он имеет бесчестные планы на ее дочь, с которой он никогда не встречался, он ответил:

— Я пытаюсь получить доступ к профилю этой женщины в Фейсбуке. У нее приватный аккаунт, и она отклонила мой запрос на подписку. Я подумал, что если твоя дочь уже зарегистрирована в Фейсбуке и у ее профиля давняя история, у нее может быть больше шансов. Другая мать показалась бы менее…

— Моей дочери нет в Фейсбуке.

— Хорошо, — сказал Страйк. — Извини, — добавил он, хотя и не был уверен, почему извиняется.

У Страйка сложилось впечатление, что Пат хотела сказать что-то еще, но через несколько секунд она вернулась в приемную. Вскоре постукивание по клавиатуре возобновилось.

Все еще озадаченный ее реакцией, он снова повернулся к доске, теперь глядя на фотографии в правом столбце, на которых были изображены четыре человека, жившие на ферме Чапмена и умершие неестественной смертью.

В самом верху была вырезка из старой газеты о смерти Пола Дрейпера, которую Страйк нашел пару дней назад. В статье, озаглавленной «Семейной паре вынесен приговор за убийство “современного раба”», подробно описывалось, как Дрейпер жил на улице, когда пара предложила ему ночлег. Оба его предполагаемых спасителя, ранее судимые за насильственные действия, заставили Дрейпера выполнять для них строительные работы, принуждая его ночевать в их сарае. Смерть Дрейпера шесть месяцев спустя наступила в результате избиения. Его измученное голодом и частично обгоревшее тело было обнаружено на соседней строительной площадке. Детективу не удалось найти ни одного живого родственника Дрейпера. На фотографии к статье был изображен робкий круглолицый юноша девятнадцати лет с короткими тонкими волосами.

Взгляд Страйка теперь переместился на полароидные снимки, присланные Робин с фермы Чапмена, на которых была изображена обнаженная четверка в масках свиней. Волосы парня, которого насиловал другой мужчина с татуировкой, могли принадлежать Дрейперу, хотя, учитывая давность полароидных снимков, было невозможно сказать наверняка.

Под фотографией Дрейпера был единственный снимок Кевина Пёрбрайта, который смог найти Страйк, из новостной статьи о его убийстве. На нем был изображен бледный молодой человек с извиняющимся видом и кожей, изрытой рубцами от акне. Рядом с фотографией Кевина находилась фотография места преступления. В который раз Страйк уставился на выдолбленный из стены кусок штукатурки и единственное оставшееся слово «СВИНЬИ».

Последние две фотографии на доске были самыми старыми: изображения первой жены Джонатана Уэйса по имени Дженнифер и Дайю.

Химическая завивка на голове Дженнифер Уэйс напомнила Страйку девочек, которых он знал в школьные годы в середине восьмидесятых, но она была очень привлекательной женщиной. Добытая Страйком информация не противоречила мнению ее дочери, что ее смерть была несчастным случаем.

Наконец, он обратил свое внимание на фотографию Дайю. С кроличьим лицом, неправильным прикусом и отсутствующим зубом, она улыбалась детективу с размытой фотографии на газетной бумаге: утонула в семь лет, на том же пляже, что и Дженнифер Уэйс.

Он отвернулся от доски и снова потянулся за телефоном. Он уже предпринял несколько безуспешных попыток дозвониться до Хитонов, видевших бегущую с криками по пляжу Шерри, когда Дайю утонула. Тем не менее, скорее на удачу, он снова набрал их номер.

К его изумлению трубку сняли после трех гудков.

— Алло? — произнес женский голос.

— Здравствуйте, — сказал Страйк, — это миссис Хитон?

— Нет, меня зовут Джиллиан, — ответила женщина с сильным норфолкским акцентом. — Кто это?

— Я пытаюсь связаться с мистером и миссис Хитон, — объяснил Страйк. — Они продали свой дом?

— Нет, — сказала Джиллиан, — я просто поливаю их растения. Они все еще в Испании. Кто это? — снова спросила она.

— Меня зовут Корморан Страйк. Я частный детектив, и я хотел бы поговорить…

— Страйк? — переспросила женщина на том конце провода. — Это не вы поймали ту душительницу?

— Это я. Я надеялся поговорить с мистером и миссис Хитон об утоплении маленькой девочки в 1995 году. Они были свидетелями на дознании.

— Чтоб мне провалиться, — проговорила Джиллиан. — Конечно, я это помню. Мы старые друзья.

— Вероятно, они скоро вернутся в страну? Я бы предпочел встретиться с ними лично, но если они не могут…

— Видите ли, Леонард сломал ногу, — сказала Джиллиан, — поэтому они задержались в Фуэнхироле чуть дольше. У них там есть домик. Однако ему становится лучше. Шелли считает, что они вернутся через пару недель.

— Не могли бы вы спросить, смогут они пообщаться со мной, когда вернутся? Я буду рад приехать в Кромер, — добавил Страйк, который хотел к тому же взглянуть на место, где погибли Дженнифер и Дайю.

— О, — голос Джиллиан звучал весьма взволнованно. — Конечно. Я уверена, что они будут рады помочь.

Страйк оставил женщине свой номер телефона, поблагодарил ее, повесил трубку и снова повернулся лицом к доске на стене.

К ней был прикреплен еще один листок: несколько строк стихотворения, напечатанного в местной норфолкской газете как дань памяти скорбящего вдовца своей умершей жене.

Кромера хладные воды уже роют могилу ей —

Повержена она.

Последние силы собрав, рванула к берегу,

Но снова в плену черных волн…

Образы были сильными, но они принадлежали не Уэйсу. После прочтения этих строк, у Страйка возникло ощущение, что он уже слышал что-то подобное, и, конечно же, он нашел стихотворение поэта Джорджа Баркера «О спасении утопающего друга у побережья Норфолка». Уэйс взял первые строки стихотворения Баркера и поменял местоимения, поскольку друг поэта был мужчиной.

Страйк был удивлен, что никто в газете не заметил такого бессовестного плагиата. Его интересовала не только наглость, но и эгоизм вдовца, который хотел сойти за человека с поэтическим дарованием сразу после утопления своей жены, не говоря уже о выборе стихотворения, описывающего смерть Дженнифер, а не ее личность. Хотя Эбигейл изображала своего отца мошенником и нарциссом, она утверждала, что Уэйс был искренне расстроен смертью ее матери. Дешевый трюк с кражей стихотворения Баркера с целью попасть в местную газету, по мнению Страйка, не был похож на поступок действительно скорбящего человека.

Еще минуту он стоял, созерцая фотографии людей, умерших неестественной смертью: двоих от утопления, одного от избиения и одного от единственного выстрела в голову. Его взгляд снова переместился на полароидные снимки четырех молодых людей в масках свиней. Затем он вернулся за стол и набросал еще несколько вопросов Джордану Рини.

56

Сильная черта на третьем месте…

Тупой и неразвитый человек, хотя бы он слаб, все же в силу закономерностей движения будет, стремится к действию.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

На следующее утро весы в ванной сообщили Страйку, что он не дотягивает до своей цели всего три с половиной килограмма. Это подняло его боевой дух, и он смог удержаться от соблазна остановиться и съесть пончик на автозаправочной станции по пути в тюрьму Бедфорд.

Тюрьма представляла собой уродливое здание из красного и желтого кирпича. Отстояв в очереди за разрешением на посещение вместе с остальными родственниками и друзьями заключенных, он прошел в зал для посетителей, напоминавший бело-зеленый спортзал с квадратными столами, расставленными на одинаковом расстоянии друг от друга. Страйк узнал Рини, который уже сидел в дальнем конце комнаты.

Заключенный, одетый в джинсы и серую толстовку, выглядел тем, кем, несомненно, и был: человеком, внушающим опасность. Рост более ста восьмидесяти сантиметров, худощавый, но широкоплечий, голова выбрита, зубы желтовато-коричневые. Почти каждый сантиметр его кожи был покрыт татуировками, включая горло, на котором красовалась тигриная морда, и часть исхудалого лица, где большую часть левой щеки украшал туз пик.

Когда Страйк сел напротив него, Рини бросил взгляд на крупного чернокожего заключенного, молча наблюдавшего за ним из-за соседнего столика, и за эти несколько секунд Страйк заметил ряд татуированных линий — три прерывистых, три сплошных — на тыльной стороне левой руки Рини, а также увидел, что татуировка пикового туза частично скрывает, похоже, старый шрам на лице.

— Спасибо, что согласился встретиться со мной, — сказал Страйк, когда заключенный повернулся лицом к нему.

Рини хмыкнул. Он неестественно моргал, заметил Страйк, держа глаза закрытыми на долю секунды дольше, чем обычно. Это создавало странный эффект, как будто его большие, густые ресницы и ярко-голубые глаза не подходили такому суровому лицу.

— Как я уже говорил по телефону, — сказал Страйк, доставая блокнот, — мне нужна информация о Всемирной гуманитарной церкви.

Рини сложил руки на груди и засунул обе ладони в подмышки.

— Сколько тебе было лет, когда ты присоединился к ним? — спросил Страйк.

— Семнадцать.

— Что заставило тебя вступить в ВГЦ?

— Нужно было где-то переночевать.

— Ты ведь вырос в Тауэр-Хэмлетс. Далековато от Норфолка, верно?

Рини не выглядел довольным тем, что Страйк это знает.

— Я жил в Тауэр-Хэмлетс с двенадцати лет.

— Где ты был до этого?

— С моей мамой, в Норфолке. — Рини сглотнул, и вслед за его выпирающим адамовым яблоком начала двигаться татуировка тигра на его горле. — После ее смерти мне пришлось уехать в Лондон, пожить со своим папашей. Потом я был под опекой, потом — бездомным некоторое время, а потом попал на ферму Чапмена.

— Родился в Норфолке, значит?

— Да.

Это объяснило, как такой молодой парень, как Рини, оказался в глубокой сельской местности. По опыту Страйка, такие люди редко, а чаще всего никогда, не могли уступить притяжению столицы.

— У тебя там была семья?

— Нет. Просто захотелось сменить обстановку.

— Полиция за тобой следила?

— Обычно так и было, — невесело ответил Рини.

— Откуда ты узнал о ферме Чапмена?

— Мы с одним парнем ночевали на улице в Норидже, и мы встретили пару девушек, которые собирали деньги для ВГЦ. Они нас и втянули в это дело.

— Другой парень был Пол Дрейпер?

— Да, — ответил Рини, снова испытывая недовольство от того, что Страйк так много знает.

— Как ты думаешь, почему девушки из ВГЦ так хотели завербовать двух мужчин, которые спали на улице?

— Нужны были люди для тяжелой работы на ферме.

— Вступление в церковь было условием проживания там?

— Да.

— И как долго ты там жил?

— Три года.

— Долго, в таком-то возрасте, — сказал Страйк.

— Мне нравились животные, — пояснил Рини.

— Но не свиньи, как мы уже выяснили.

Рини провел языком по внутренней стороне рта, напряженно моргнул, затем сказал:

— Нет. Они воняют.

— Я думал, что они должны быть чистоплотными?

— Ты ошибаешься.

— Тебе часто снятся плохие сны, потому что они воняют?

— Просто я не люблю свиней.

— Ничего общего с тем, что «свинья действует в бездне»?

— Что? — переспросил Рини.

— Мне сказали, что свинья имеет особое значение в «И цзин».

— В чем?

— В книге, из которой эта гексаграмма на тыльной стороне левой руки. Могу я взглянуть?

Рини, хоть и неохотно, но согласился, вытащил руку из подмышки и протянул ее к Страйку.

— Какая это гексаграмма? — спросил Страйк.

Рини сделал вид, что не хочет отвечать, но в конце концов произнес:

— Пятьдесят шестая.

— Что она означает?

Рини дважды моргнул, прежде чем пробормотать:

— Странник.

— Почему странник?

— «Странник: в пути будешь одинок». Я был ребенком, когда сделал ее, — пробормотал он, засовывая руку обратно подмышку.

— Они сделали из тебя верующего, не так ли?

Рини ничего не ответил.

— Что думаешь о религии ВГЦ?

Рини бросил еще один взгляд на крупного заключенного за соседним столом, который не разговаривал с посетителем, а смотрел на Рини. Раздраженно передернув плечами, Рини нехотя пробормотал:

— Я видел некоторые вещи.

— Например?

— Вещи, которые они могут делать.

— Кто «они»?

— Они. Этот Джонатан и... она еще жива? — спросил Рини. — Мазу?

— А почему она не должна быть жива?

Рини не ответил.

— Что ты видел из проделок Уэйсов?

— Они… заставляли вещи исчезать. И… духов и прочее.

— Духов?

— Я видел, как она вызывала духа.

— Как выглядел дух? — спросил Страйк.

— Как привидение, — ответил Рини, и выражение его лица позабавило Страйка. — В храме. Я видел. Он… прозрачный.

Рини еще раз резко моргнул, а затем сказал:

— Ты говорил с кем-нибудь еще, кто там был?

— Ты верил, что призрак реален? — Страйк проигнорировал вопрос Рини.

— Я не знаю, да, может быть, — сказал Рини. — Ты там, черт возьми, не был, — добавил он с толикой раздражения, но, бросив взгляд через голову Страйка на смотрящего надзирателя, добавил с напускным спокойствием, — но, возможно, это был трюк. Я не знаю.

— Я слышал, что Мазу заставила тебя хлестать себя по лицу, — сказал Страйк, внимательно наблюдая за Рини, по лицу которого пробежала дрожь. — Что ты сделал?

— Ударил парня по имени Грейвс.

— Александра Грейвса?

И Рини снова, похоже, не понравилось, когда он услышал еще одно свидетельство осведомленности Страйка.

— Ага.

— Зачем ты его ударил?

— Он был кретином.

— В каком смысле?

— Чертовски надоедливый. Все время нес какую-то тарабарщину. И постоянно докапывался до меня. Меня это раздражало, и однажды ночью, да, я его ударил. Но мы не собирались злиться друг на друга. Братская любовь, — сказал Рини, — и все такое.

— Ты не кажешься мне человеком, который согласился бы сам себя выпороть.

Рини ничего не ответил.

— Этот шрам на твоем лице от порки?

Рини по-прежнему молчал.

— Чем она тебе угрожала, что ты себя выпорол? — спросил Страйк. Полицией? Мазу Уэйс знала, что у тебя есть судимость?

Снова эти ярко-голубые, с густыми ресницами глаза моргнули, Рини напрягся, но заговорил:

— Да.

— Как она узнала?

— Мы должны были во всем сознаться. Перед группой.

— И ты сказал им, что бежишь от полиции?

— Сказал, что у меня были неприятности. Тебя... втягивают, — сказал Рини. Тигр снова вздрогнул. — Этого не понять, если только ты сам не участвовал в этом. С кем еще ты разговаривал из тех, кто был там?

— С несколькими людьми, — сказал Страйк.

— О-о-о.

— Зачем тебе это знать?

— Интересно, вот и все.

— С кем, по твоему мнению, ты был ближе всего на ферме Чапмена?

— Ни с кем.

— Потому что «в пути будешь одинок»?

Возможно, потому, что ответа на этот мягкий сарказм у него не было, Рини освободил правую руку, чтобы поковыряться в носу. Осмотрев кончик пальца и стряхнув результат этой операции на пол, он снова сунул руку подмышку и уставился на Страйка.

— Мы с Дупи были приятелями.

— Я слышал, у него был неудачный опыт с какими-то свиньями. Случайно выпустил нескольких, а его за это избили.

— Не помню такого.

— Правда? Его собирались выпороть, но две девушки украли кнут, и членам церкви было приказано избить его вместо порки.

— Я этого не помню, — повторил Рини.

— По моим сведениям, избиение было настолько сильным, что у Дрейпера могли быть повреждения мозга.

Рини недолго жевал внутреннюю сторону щеки, затем повторил:

— Тебя там, черт возьми, не было.

— Точно, — согласился Страйк, — поэтому я и спрашиваю тебя, что произошло.

— У Дупи были не все дома и до того, как его избили, — пояснил Рини, но тут же пожалел о сказанном и решительно добавил: — Ты не можешь свалить на меня Дрейпера. Там была куча людей, которые пинали и били его. И вообще, чего ты добиваешься?

— Значит, ты не дружил ни с кем, кроме Дрейпера, на ферме Чапмена? — спросил Страйк, проигнорировав вопрос Рини.

— Нет, — сказал Рини.

— Ты знал Шерри Гиттинс?

— Немного.

Страйк уловил беспокойство в тоне Рини.

— Ты случайно не знаешь, куда она поехала после того, как покинула ферму Чапмена?

— Без понятия.

— Что касается Эбигейл Уэйс, ты ее знал?

— Немного, — неловко повторил Рини.

— А что насчет Кевина Пёрбрайта?

— Нет.

— Он был еще ребенком, когда ты там находился.

— Я не имел никакого отношения к детям.

— Кевин Пёрбрайт не связывался с тобой в последнее время?

— Нет.

— Уверен?

— Да, я уверен, мать твою. Я знаю, кто со мной связывался, а кто нет.

— Он писал книгу о ВГЦ. Мне казалось, что он попытается тебя найти. Он о тебе помнил.

— И что? Он так и не нашел меня.

— Пёрбрайт был застрелен у себя дома в августе прошлого года.

— Я был здесь в августе. Почему я должен был стрелять в него?

— Был двухмесячный период, когда Кевин был жив и писал свою книгу, а ты все еще был на свободе.

— И что? — повторил Рини, яростно моргая.

— Ноутбук Кевина был украден его убийцей.

— Я только что сказал, что был здесь, когда его застрелили, как же я мог украсть этот чертов ноутбук?

— Я не думаю, что ты его украл. Я говорю, что тот, у кого этот ноутбук, наверняка знает, разговаривал ты с Пёрбрайтом или нет. Выудить пароль из человека несложно, если на него наставлен пистолет.

— Я не понимаю, о чем ты, черт возьми, говоришь, — сказал Рини. — Я с ним никогда не разговаривал.

Но на верхней губе Рини выступил пот.

— Ты можешь себе представить, чтобы Уэйсы, защищая церковь, совершили убийство?

— Нет, — ответил Рини автоматически, но продолжил, — не знаю. Откуда мне знать?

Страйк перевернул страницу в своем блокноте.

— Ты когда-нибудь видел оружие, когда был на ферме Чапмена?

— Нет.

— Ты уверен?

— Да, мать твою, уверен.

— Ты не брал там оружие?

— Нет, черт возьми, не брал. А кто сказал, что я брал?

— На ферме забивали скот?

— Что?

— Члены церкви лично сворачивали шеи курам? Забивали свиней?

— Цыплятам — да, — сказал Рини, — не свиньям. Они отправлялись на скотобойню.

— Ты когда-нибудь был свидетелем того, как кто-нибудь убивал животное топором?

— Нет.

— Ты когда-нибудь прятал топор на дереве в лесу?

— Что за херню ты пытаешься на меня навесить? — прорычал Рини, теперь уже не скрывая агрессии. — Что ты задумал?

— Я пытаюсь выяснить, почему в дереве был спрятан топор.

— Я, сука, не знаю. Откуда мне знать? Хочешь на меня всех собак повесить? Сначала пушки, а теперь пытаешься свалить на меня гребаный топор? Я никогда никого не убивал на ферме Чапмена, если ты об этом…

Краем глаза Страйк увидел, что крупный чернокожий заключенный наблюдает за тем, как Рини ерзает на своем сиденье. Рини, казалось, почувствовал пристальное внимание более крупного человека, потому что он снова замолчал, хотя ему было все труднее сохранять спокойствие, он ерзал на своем месте и яростно моргал.

— Ты выглядишь расстроенным, — заметил Страйк, наблюдая за ним.

— Я, бляха, расстроен? — прорычал Рини. — Ты пришел сюда и сказал, что я, сука, убил кого-то…

— Я никогда не упоминал об убийстве. Я спросил о забое скота.

— Я никогда, мля, не говорил о том, что было на той ферме — тебя там не было. Ты, черт подери, не знаешь, что там происходило.

— Цель нашей беседы — как раз выяснить это.

— То, что там произошло, то, что нас заставляли делать, — крутится в гребаном мозгу, поэтому мне до сих пор снятся чертовы кошмары, но я никогда никого не убивал, ясно? И я нихера не знаю ни о каком, сука, топоре, — добавил Рини, хотя и отвернулся от Страйка, пока говорил это, и эти нервно моргающие глаза блуждали по комнате для посетителей, словно ища убежища.

— Что ты имеешь в виду под «тем, что нас заставляли делать?»

Рини снова кусал внутреннюю часть щеки. Наконец он посмотрел на Страйка и решительно сказал:

— Каждому приходилось делать то, чего мы не хотели делать.

— Типа чего?

— Типа все вот это.

— Приведи мне примеры.

— Делать всякие вещи, унизительные. Разгребать дерьмо и убирать за ними.

— За кем «за ними»?

— За ними. За этой семейкой Уэйсов.

— Какие-то конкретные вещи, которые тебе приходилось делать, всплывают в памяти?

— Все эти вещи, — сказал Рини.

— Что ты имеешь в виду под «уборкой» за Уэйсами?

— Ты не понимаешь простых слов — убирать их говно и все такое.

— Уверен, что все именно так было?

— Да, я, черт подери, уверен.

— Ты был на ферме, когда утонула Дайю Уэйс, не так ли?

Страйк заметил, как напряглись мышцы на челюсти Рини.

— Что?

— Ты был там, верно?

— Я проспал всю эту херню.

— Ты должен был ехать в грузовике в то утро? С Шерри?

— О-о, с кем ты разговаривал?

— Это имеет значение?

Когда Рини лишь моргнул, Страйк перешел к конкретике.

— Вы должны были отвезти овощи?

— Да, но я проспал.

— Когда ты проснулся?

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Я же сказал, мне нужна информация. Когда ты проснулся?

— Не знаю. Когда все выходили из домов, потому что маленькая суч...

Рини осекся.

— Я так понимаю, тебе не нравилась Дайю?

— Она никому, черт возьми, не нравилась. Вконец испорченный, мерзкий ребенок. Спроси у любого, кто был там.

— Значит, ты проснулся, когда все поднялись, потому что Дайю исчезла?

— Ага.

— Ты слышал, как люди, дежурившие утром, рассказывали Уэйсам, что видели, как она уезжала на грузовике с Шерри?

— Какого черта ты хочешь это знать?

— Ты слышал, как они сказали, что она уехала в грузовике?

— Я не буду говорить за них. Спроси их, что они видели.

— Я спрашиваю, что ты услышал, когда проснулся.

Очевидно, решив, что от ответа на этот вопрос вреда не будет, Рини наконец пробормотал:

— Да… они видели, как она уехала.

— Джонатан и Мазу были на ферме, когда ты проснулся?

— Да.

— Когда ты узнал, что Дайю утонула?

— Не могу вспомнить.

— Попытайся.

Тигр на шее снова заколебался. Голубые глаза моргнули слишком резко.

— Позже утром. Пришла полиция вместе с Шерри.

— Шерри была расстроена тем, что Дайю утонула?

— Конечно, бляха, она была расстроена, — ответил Рини.

— Шерри навсегда покинула ферму незадолго до тебя, верно?

— Не могу вспомнить.

— Я думаю, ты сможешь.

Рини втянул впалые щеки. У Страйка было ощущение, что это было обычным выражением лица до тюрьмы. Он пристально посмотрел на Рини, который первым резко моргнул.

— Да, она ушла после расследования.

— Следствия?

— Да.

— И она не сказала тебе, куда собиралась?

— Никому не сказала. Она ушла посреди ночи.

— И что заставило тебя уйти?

— Мне там осточертело.

— Дрейпер ушел вместе с тобой?

— Да.

— Вы оставались на связи?

— Нет.

— Ты поддерживал связь с кем-нибудь из ВГЦ?

— Нет.

— Тебе нравятся татуировки, — сказал Страйк.

— Что?

— Татуировки. У тебя их много.

— И?

— Что у тебя на правом плече? — спросил Страйк.

— Что ты…?

— Могу я взглянуть?

— Нет, ты, сука, не можешь! — прорычал Рини.

— Я спрошу еще раз, — тихо произнес Страйк, наклонившись вперед, — на этот раз напоминаю тебе, что с тобой может произойти, когда наша встреча закончится, и я сообщу моему другу, что ты отказался сотрудничать.

Рини медленно закатал рукав своей толстовки. На бицепсе не было черепа, а был большой, черный, как смоль, дьявол с красными глазами.

— Она что-нибудь скрывает?

— Нет, — сказал Рини, одергивая рукав.

— Ты уверен?

— Да, я уверен.

— Я спрашиваю, — сказал Страйк, залезая во внутренний карман куртки и доставая пару полароидных снимков, которые Робин нашла в сарае на ферме Чапмена, — потому что я думал, что когда-то там мог быть череп на месте дьявола.

Он положил две фотографии на стол лицом к Рини. На одной был изображен высокий, худощавый мужчина с татуировкой черепа, который сзади овладел пухлой темноволосой девушкой, на другой тот же мужчина насиловал мужчину поменьше, чьи короткие тонкие волосы могли принадлежать Полу Дрейперу.

Лоб Рини начал блестеть на ярком свету.

— Это не я!

— Ты уверен? — спросил Страйк. — Потому что я думал, что это может объяснить кошмары про свиней лучше, чем запах свиного дерьма.

Потный и бледный, Рини с такой силой оттолкнул от себя фотографии, что одна из них упала на пол. Страйк поднял ее и положил обе в карман.

— Этот дух, которого ты видел, — сказал он, — как он выглядел?

Рини не ответил.

— Ты знал, что дух Дайю теперь регулярно материализуется на ферме Чапмена? — спросил Страйк. — Они называют ее Утонувший…

Без предупреждения Рини поднялся на ноги. Если бы его пластиковый стул и стол не были прикреплены к полу, Страйк готов был поспорить, что заключенный опрокинул бы их.

— Эй! — сказал находившийся рядом надзиратель, но Рини уже быстро шел к двери главного входа в тюрьму. Еще несколько надзирателей догнали его и вывели через дверь в коридор. Заключенные и посетители оборачивались, чтобы посмотреть, как Рини уходит, но быстро возвращались к своим разговорам, боясь потерять драгоценные минуты.

Страйк встретился взглядом с глазами крупного заключенного, сидевшего за соседним столиком, который задавал немой вопрос. Страйк сделал небольшой отрицательный жест. Дальнейшие избиения не сделают Джордана Рини более сговорчивым, в этом Страйк был уверен. Он уже встречал напуганных людей, которые боялись чего-то худшего, чем физическая боль. Вопрос заключался в том, что именно привело Джордана Рини в такое состояние тревоги, что он был готов скорее предстать перед страшным тюремным самосудом, чем рассказать об этом?

57

Слабая черта на третьем месте… Если бы человек обратил внимание на воздействие извне, на спорящие стороны, то он лишился возможности движения вперед.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

К облегчению Робин, в следующем письме Страйк предложил решение проблемы с пожертвованием денег ВГЦ.

«Я разговаривал с Колином Эденсором, он готов выделить 1000 фунтов стерлингов на пожертвование. Если ты узнаешь данные их счета, мы организуем банковский перевод».

Робин в свою очередь попросила разрешения увидеть Мазу в фермерском доме на следующее утро.

— Я хочу сделать пожертвование церкви, — объяснила она женщине с суровым лицом, которая руководила ее работой на кухне.

— Хорошо. Можешь пойти сейчас, до обеда, — ответила женщина с улыбкой, которой Робин впервые от нее удостоилась. Обрадованная перспективой сбежать от запаха варящейся лапши и куркумы, Робин сняла фартук и ушла.

Июньский день был облачным, но когда Робин шла через пустынный двор, вышло солнце и осыпало бриллиантовым блеском бассейн Дайю с его многочисленными фонтанами. К счастью, там больше не стояла Эмили на своем деревянном ящике. Она простояла так целых сорок восемь часов, игнорируемая и не замечаемая проходящими мимо, будто она всегда там стояла и всегда будет стоять. Робин стало жаль Эмили вдвойне, когда пятна мочи появились на внутренней стороне штанов ее спортивного костюма, и следы от слез оставили дорожки на ее грязном лице, но она подражала остальным членам церкви и вела себя так, словно девушка была невидимой.

Другим фактором, облегчающим жизнь Робин на ферме Чапмена в настоящее время, было отсутствие Тайо Уэйса, который уехал в филиал ВГЦ в Глазго. Избавление от постоянного страха, что Тайо снова попытается отвести ее в Домик для уединения, принесло такое облегчение, что Робин даже чувствовала себя не такой уставшей, как обычно, хотя она все еще продолжала заниматься физическим трудом.

Она опустилась на колени у бассейна Дайю, как обычно, отдала дань уважения, а затем направилась к резным двойным дверям фермерского дома. Когда она подошла к дверям, Сита, пожилая женщина с коричневой кожей и длинной копной седых блестящих волос, открыла их изнутри, неся большой полиэтиленовый мешок. Когда она проходила мимо, Робин почувствовала неприятный запах фекалий.

— Не подскажете, где находится кабинет Мазу? — спросила она Ситу.

— В задней части дома.

Робин прошла мимо лестницы по коридору, устланному красным ковром и украшенному китайскими масками и живописными панно, прямо в сердце фермерского дома. Проходя мимо помещения, похожего на кухню, Робин почувствовала запах жареной баранины, который резко контрастировал с удручающими миазмами вареных консервированных овощей, от которых она только что сбежала.

В самом конце коридора перед ней была закрытая черная лакированная дверь. Подойдя, она услышала голоса внутри.

— …этический вопрос, разумеется? — произнес мужчина, в котором она практически точно узнала Джайлза Хармона. Хотя Хармон сказал, что останется всего на несколько дней, он уже пробыл на ферме неделю, и Робин видела, как он водил и других девочек-подростков в Домики для уединения. Хармон, никогда не носивший алый спортивный костюм, как остальные члены церкви, обычно был одет в джинсы и явно дорогие рубашки. Окна спальни в фермерском доме, в которой он остановился, выходили во двор, и его часто можно было видеть печатающим за столом перед окном.

В этот раз голос Хармона звучал не так уверенно, как прежде. На самом деле Робин показалось, что она даже услышала нотки паники.

— Все, что мы здесь делаем, этично, — ответил второй мужской голос, в котором она сразу узнала голос Энди Чжоу. — Это этически правильно. Помни, он не чувствует того, что чувствуем мы. У него нет души.

— Ты одобряешь? — спросил кого-то Хармон.

— Абсолютно, — ответил голос, который Робин без труда узнала как голос Бекки Пёрбрайт.

— Ну, если ты так думаешь. В конце концов, он твой…

— Никакой связи, Джайлз, — сказала Бекка почти сердито. — Совершенно никакой связи. Я удивлена, что ты…

— Извините, извините, — примиряюще произнес Хармон. — Материалистические ценности. Пойду помедитирую. Я уверен, что вы приняли наилучшее решение. Конечно, вы имеете дело с ситуацией гораздо дольше, чем я.

Робин показалось, что он произнес это, как будто репетировал свое отступление. Она услышала шаги, и у нее было всего несколько секунд, чтобы броситься обратно по коридору, стараясь как можно меньше шуметь своими ногами в кроссовках. Так что, когда Хармон открыл дверь офиса, казалось, что она идет к нему с расстояния метров в десять.

— Мазу свободна? — спросила Робин. — Мне позволили увидеться с ней.

— Она освободится через несколько минут, — ответил Хармон. — Тебе, наверное, следует подождать здесь.

Он прошел мимо нее и направился наверх. Через несколько секунд дверь кабинета открылась во второй раз, и показались доктор Чжоу и Бекка.

— Что ты здесь делаешь, Ровена? — спросила Бекка, и Робин подумала, что ее ослепительная улыбка была чуть более натянутой, чем обычно.

— Я хочу сделать пожертвование церкви, — ответила Робин. — Мне сказали, что следует поговорить об этом с Мазу.

— Ага, понятно. Да, проходи, она там, — сказала Бекка, указывая на кабинет. Бекка и Чжоу ушли, их голоса были слишком тихими, чтобы Робин могла расслышать, о чем они говорят.

Взяв себя в руки, Робин подошла к двери кабинета и постучала.

— Войдите, — ответила Мазу, и Робин вошла.

Кабинет, пристроенный к задней части здания, был настолько захламлен и пестр, и так сильно пах благовониями, что Робин показалось, будто она прошла сквозь портал на базар. Все полки были уставлены многочисленными статуэтками и фигурками божеств и идолов.

Большая фотография Дайю в золотой рамке стояла на китайском шкафу, где на блюде горела промасленная благовониями бумага. Перед ней были разложены цветы и небольшие подношения еды. На долю секунды Робин почувствовала совершенно неожиданный приступ сострадания к Мазу, которая сидела к ней лицом за столом из черного дерева, похожим на стол Чжоу, в длинном кроваво-красном платье, с черными волосами до талии, падающими по обе стороны ее бледного лица, с мерцающей на груди перламутровой подвеской в форме рыбки.

— Ровена, — произнесла она без улыбки, и сочувствие Робин исчезло как не бывало, поскольку она, казалось, снова почувствовала запах грязной ноги Мазу, подставленной для поцелуя.

— Эм… я бы хотела сделать пожертвование церкви.

Мазу какое-то время смотрела на нее неприветливо, а затем произнесла:

— Сядь.

Робин сделала, как ей велели. При этом она заметила нелепый предмет на полке за головой Мазу: маленький белый пластиковый освежитель воздуха, который казался совершенно неуместным в этой комнате, полной благовоний.

— Итак, ты решила, что хочешь дать нам денег, не так ли? — спросила Мазу, внимательно изучая Робин своими темными, криво посаженными глазами.

— Да. Тайо поговорил со мной, — сказала Робин, уверенная, что Мазу об этом уже знает, — и я сама размышляла над этим, и, что ж, я поняла, что он был прав, я все еще борюсь с материализмом, и пришло время подкрепить свои слова делом.

На длинном бледном лице появилась легкая улыбка.

— И все же ты отказалась от «духовной связи».

— Я чувствовала себя так ужасно после Откровения, что думала, что не достойна этого, — ответила Робин. — Но я хочу искоренить ложное «я», правда. Я знаю, что мне еще предстоит много работы.

— Как ты собираешься внести пожертвование? Ты не взяла с собой ни одной кредитной карты.

Робин отметила это высказывание, как признание, что ее шкафчик открыли и обыскали.

— Тереза сказала мне не делать этого. Тереза — моя сестра, она… она вообще не хотела, чтобы я сюда приезжала. Она сказала, что ВГЦ — это культ, — извиняющимся тоном произнесла Робин.

— И ты послушала свою сестру.

— Нет, но я в самом деле приехала сюда, чтобы просто узнать что-то новое. Я не знала, что останусь. Если бы я знала, что буду чувствовать после Недели служения, я бы взяла с собой свои банковские карты. Если вы разрешите мне написать Терезе, я смогу оформить банковский перевод на счет церкви. Я хотела бы пожертвовать тысячу фунтов.

По небольшому расширению глаз Мазу она поняла, что та не ожидала такого большого пожертвования.

— Очень хорошо, — ответила она, открывая ящик стола и доставая ручку, бумагу и чистый конверт. Она также положила на стол шаблон письма и распечатанную карточку с реквизитами банковского счета ВГЦ. — Ты можешь сделать это сейчас. К счастью, — сказала Мазу, доставая из другого ящика связку ключей, — твоя сестра написала тебе сегодня утром. Я собиралась попросить кого-нибудь передать тебе ее письмо за обедом.

Мазу направилась к шкафу, на котором стоял портрет Дайю, и открыла его. Робин мельком увидела стопки конвертов, скрепленных резинками. Мазу извлекла один из них, снова заперла шкаф и сказала, все еще держа письмо:

— Я вернусь через минуту.

Когда дверь за Мазу закрылась, Робин быстро оглядела кабинет, ее взгляд упал на пустую штепсельную розетку на плинтусе. Если камера, как она считала, была спрятана в освежителе воздуха, и записывала каждое ее движение, то она не осмеливалась проверить, но подозревала, что эта невинная розетка был скрытым записывающим устройством, поскольку сама Робин не раз пользовалась подобными приспособлениями. Возможно, Мазу вышла из комнаты, чтобы посмотреть, что она будет делать, оставшись одна, поэтому Робин не встала со стула, а принялась переписывать шаблон письма.

Мазу вернулась через несколько минут.

— Вот, — она протянула письмо, адресованное Робин.

— Спасибо, — поблагодарила Робин, открывая его. Она была уверена, что письмо уже было вскрыто и прочитано, судя по тому, как подозрительно прочно оно было запечатано. — О, отлично, — произнесла Робин, просматривая письмо, написанное рукой Мидж, — она написала мне свой новый адрес, я его не знала.

Закончив переписывать шаблон письма, она подписала и запечатала конверт.

— Я могу отправить его за тебя, — сказала Мазу, протягивая руку.

— Спасибо, — ответила Робин, поднимаясь на ноги. — Я чувствую себя намного лучше, сделав это.

— Ты не должна жертвовать деньги, чтобы «чувствовать себя лучше», — отметила Мазу.

Они были одного роста, но почему-то Робин все равно казалось, что Мазу выше нее.

— Твоя личная преграда на пути к чистоте духа — это эгомотивность, Ровена, — сказала Мазу. — Ты продолжаешь ставить свое материалистическое «я» выше коллектива.

— Да, — согласилась Робин. — Я… я правда пытаюсь.

— Что ж, посмотрим, — Мазу слегка покачивала письмом, только что полученным от Робин, которая предположила, что только когда средства будут благополучно переведены на банковский счет ВГЦ, можно будет считать, что она продвинулась в духовном плане.

Робин вышла из дома с письмом. Несмотря на то, что было время обеда, и она была очень голодна, она забежала в женский туалет, чтобы повнимательнее рассмотреть страницу в своей руке.

Робин заметила, наклоняя лист под верхним освещением в туалетной кабинке, что на нем виднелась едва заметная полоска штрих- корректора: кто-то стер дату отправления письма. Перевернув конверт, она увидела, что время и дата на почтовом штемпеле также размыты. Столь вымотанная, что была уже не способна точно оценивать промежутки времени, не имея при этом доступа к календарю, Робин не могла точно вспомнить, когда она попросила прислать фальшивое письмо от Терезы, но сомневалась, что когда-либо узнала бы о его существовании, если бы Мазу не решила сообщить ей адрес Терезы.

Впервые Робин пришло в голову, что одной из причин отсутствия ответа Уилла Эденсора на письма о смерти его матери, могло быть то, что он так их и не получил. У Уилла был большой трастовый фонд, и, конечно же, в интересах церкви было, чтобы он оставался на ферме и смиренно отдавал им свои деньги, а не понял, узнав о смерти своей матери, что он не может относиться к ней как к живой собственности, а к ее любви — как форме материалистического обладания.

58

В одном доме две женщины не могут жить в мире, между ними с необходимостью возникает разлад.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Робин поняла, что тысяча фунтов Колина Эденсора, должно быть, поступила на банковский счет ВГЦ, потому что через несколько дней после того, как она передала Мазу письмо с просьбой осуществить перевод, она воссоединилась со своей первоначальной группой новичков высшего уровня. Никто не упомянул о ее сеансе Откровения, никто не приветствовал ее возвращение, все вели себя так, будто она никуда и не девалась.

Это всеобщее молчание распространялось и на необъяснимое отсутствие Кайла в группе. Робин хватило ума не спрашивать, что он нарушил, но она была уверена, что он что-то натворил, потому что вскоре заметила, как он выполняет тяжелую физическую работу, от которой ее только что освободили. Робин также обратила внимание, что Вивьен теперь отводит взгляд всякий раз, когда ее группа и Кайл проходят мимо друг друга.

Робин узнала, в чем заключалось преступление Кайла, когда в тот вечер села за ужином напротив Шоны.

После того, как Шона опрометчиво взяла Робин в помощницы на урок для детей, ей побрили голову. Хотя она казалась забитой, когда впервые появилась в своем новом виде, ее от природы болтливая и бестактная натура уже вновь заявляла о себе, и ее первыми гордыми словами, обращенными к Робин, были:

— Я снова наполнена.

Она похлопала себя по нижней части живота.

— Оу, — сказала Робин. — Поздравляю.

— Мы так не говорим, — усмехнулась Шона. — Я делаю это не для себя. Ты должна поздравлять церковь.

— Верно, — устало ответила Робин. Она намеренно села с Шоной в надежде услышать больше новостей о Джейкобе, потому что интуиция ей подсказывала, что Хармон, Чжоу и Бекка обсуждали именно его судьбу в кабинете Мазу. Однако она совсем забыла, как невыносима могла быть эта девушка.

— Слыхала о нем? — спросила Шона у Робин ликующим шепотом, когда Кайл проходил мимо конца стола.

— Нет, — ответила Робин.

— Ха-ха-ха, — рассмеялась Шона.

Люди рядом с ними были погружены в напряженный разговор. Шона искоса посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что ее не подслушивают, прежде чем наклониться и прошептать Робин:

— Он говорит, что не может вступить в «духовную связь», ну, знаешь… с женщиной. Сказал это прямо в лицо Мазу.

— Ну, — осторожно начала Робин, тоже шепотом, — я имею в виду… он же гей, не так ли? Так…

— Это материализм, — произнесла Шона громче, чем собиралась, на что один из молодых людей рядом с ними оглянулся. Шона, вопреки желанию Робин, громко ему сказала:

— Она думает, что существует такая штука, как «гей».

Явно решив, что отвечать Шоне бесполезно, молодой человек вернулся к своему разговору.

— Тела не имеют значения, — твердо заявила Шона. — Только дух имеет значение.

Она снова наклонилась и произнесла заговорщицким шепотом:

— Вивьен хотела вступить с ним в «духовную связь», и я слышала, что он выбежал оттуда, типа, плача, ха-ха-ха. Это настоящая эгомотивность — думать, что другие люди недостаточно хороши, чтобы спать с тобой.

Робин молча кивнула, что, похоже, удовлетворило Шону. Пока они ели, Робин попыталась вывести Шону на разговор о Джейкобе, но, кроме уверенного утверждения Шоны, что он скоро умрет, потому что так постановил Папа Джей, больше никакой информации не выведала.

Следующее письмо Робин Страйку не содержало полезной информации. Однако через два дня после того, как она оставила его в пластиковом камне, их группа новичков высшего уровня, за исключением Кайла, была приглашена на еще один ремесленный мастер-класс под руководством Бекки Пёрбрайт.

Июньский день был жарким и безоблачным, и Бекка была одета в футболку с логотипом церкви вместо толстовки, в то время как рядовые члены продолжали носить свои толстые спортивные костюмы. Вдоль дорожки, ведущей к вагончикам, цвели полевые маки и маргаритки, и Робин почувствовала бы себя в приподнятом настроении, если бы прекрасная погода на ферме Чапмена не наводила ее на мысли о всех тех местах, где она оказалась бы с гораздо большей охотой. Даже центр Лондона, который нельзя было назвать самым комфортным местом в такую жару, теперь казался ей безмятежным. Вместо этого толстого спортивного костюма она могла бы надеть летнее платье, купить себе бутылку воды по своему собственному желанию, беспрепятственно отправиться куда угодно…

Когда они приблизились к вагончику, в котором обычно делали соломенных кукол, в группе раздалось испуганное бормотание. Столы были вынесли наружу, чтобы им не приходилось работать в душной мастерской, но их удивление относилось не к этой перестановке.

Рядом с вагончиком несколько членов церкви мастерили соломенного человека высотой не меньше трех с половиной метров. Судя по всему, он крепился к прочному проволочному каркасу, и теперь Робин поняла, что большая соломенная скульптура, над которой ранее трудилась Ван, была его головой.

— Мы делаем такую скульптуру каждый год в честь Явления Украденного пророка, — объяснила улыбающаяся Бекка группе, которая не могла оторвать взгляды от большого соломенного человека, рассаживаясь за столы. — Сам Пророк был одаренным мастером, так что…

Голос Бекки дрогнул. Эмили только что показалась из-за соломенной скульптуры с бечевкой в руках. Голова Эмили была свежевыбрита; как и Луизе, ей явно еще не разрешили отращивать волосы. Эмили бросила на Бекку холодный, вызывающий взгляд, прежде чем вернуться к работе.

— …поэтому мы прославляем его теми средствами, которые он выбрал для самовыражения, — закончила Бекка.

Когда вся группа автоматически потянулась к кучкам соломинок, Робин увидела, что ее товарищи перешли к изготовлению норфолкских фонариков, более сложных, чем те, которые она делала раньше. Поскольку никто не собирался ей помогать, она потянулась к ламинированной инструкции на столе, чтобы посмотреть, что ей нужно делать. Солнце палило ей в спину.

Бекка исчезла в мастерской и вернулась с экземпляром «Ответа» в кожаном переплете, который Мазу ранее читала, пока они работали. Убрав шелковую закладку, указывающую, где они остановились в прошлый раз, Бекка откашлялась и начала читать:

— Теперь я приближаюсь к той части моей личной истории веры, которая столь же ужасна, сколь и чудесна, столь же горестна, сколь и радостна. Позвольте мне сначала пояснить, что тем, кто живет в мире-пузыре, то, что я собираюсь поведать — или, по крайней мере, моя реакция на это и мое понимание этого, — вероятно, покажется непостижимым, даже шокирующим. Как, спросят они, смерть ребенка может быть чудесной и радостной? Я должен начать с описания Дайю. Материалисты назвали бы ее моей дочерью, хотя я все равно любил бы ее, не будь мы кровно связаны. С самого раннего детства было очевидно, что Дайю не требуется пробуждение. Она родилась проснувшейся, и ее метафизические способности были исключительными. Она могла одним взглядом усмирять разбушевавшийся домашний скот и безошибочно находить потерянные предметы, независимо от того, насколько далеко от нее они находились. Она не проявляла интереса к детским играм и игрушкам, но инстинктивно обращалась к Священным Писаниям, уже умея читать, хотя ее не учили, а также размышлять об истинах, на понимание которых у многих людей уходит целая жизнь.

— И она могла становиться невидимой, — произнес холодный голос рядом с огромным соломенным человеком.

Некоторые из группы взглянули на Эмили, но Бекка проигнорировала это вмешательство.

— По мере того, как она росла, ее способности становились все более выдающимися. Идея о том, что четырех- или пятилетняя девочка может иметь такую степень духовного призвания, показалась бы мне бессмысленной, не будь я сам тому свидетелем. С каждым днем она становилась все мудрее, вновь и вновь доказывая свою чистую связь с Благословенным Божеством. Даже будучи ребенком, она во многом превосходила меня в понимании. Я потратил годы в попытках понять и обуздать свой собственный духовный дар. Дайю просто приняла свои способности как естественные, без какого-либо внутреннего конфликта и замешательства. Я оглядываюсь назад и удивляюсь, как мог я не понимать, какая судьба ее ждет, хотя она говорила мне об этом всего за несколько дней до конца своего земного пути. «Папа, мне пора отправиться к Благословенному Божеству, но не волнуйся, я вернусь». Я полагал, что она говорит о том состоянии, которого достигают чистые духом, когда ясно видят лик Божества, и которого я достиг сам посредством молитв, поста и медитации. Я знал, что Дайю, как и я, уже видела Божество и разговаривала с ним. Слово «отправиться» должно было меня предупредить, но я был слеп там, где она видела ясно. Инструментом, выбранным Божеством, стала молодая девушка, которая отвезла Дайю к темному морю, пока я спал. Дайю радостно пошла к горизонту до восхода солнца и исчезла из материального мира, а ее плотское тело растворилось в океане. Она была мертва, как называют это во внешнем мире. Мое отчаяние было безграничным. Прошли недели, прежде чем я понял, что именно поэтому она была послана нам. Разве она не говорила мне много раз: «Папа, я существую за пределами простой материи?» Ее послали научить нас всех, но особенно меня, тому, что единственная истина, единственная реальность — это дух. И когда я полностью это понял и смиренно сказал об этом Благословенному Божеству, Дайю вернулась. Да-да, она вернулась ко мне, я видел ее так ясно…

Эмили презрительно усмехнулась. Бекка захлопнула книгу и вскочила на ноги, а встревоженные изготовители соломенных кукол сделали вид, что ничего не замечают.

— Зайди сюда на минутку, Эмили, пожалуйста, — сказала Бекка сестре.

С дерзким выражением лица Эмили положила солому, которую привязывала к туловищу гигантской статуи, и последовала за Беккой в вагончик. Решив узнать, что происходит, Робин, знавшая, что в задней части мастерской есть небольшой передвижной туалет, пробормотала «Я в уборную» и покинула группу.

Все окна вагончика были открыты, несомненно, для того, чтобы в нем было достаточно прохладно для работы. Робин обошла здание, пока не скрылась из поля зрения других рабочих, затем прокралась к окну в задней части вагончика, через которое тихие голоса Бекки и Эмили были едва различимы.

— …не понимаю, в чем проблема, я же соглашалась с тобой.

— Почему ты смеялась?

— А как ты думаешь? Разве ты не помнишь, когда мы узнали Линь…

— Замолчи. Замолчи сейчас же.

— Хорошо, тогда я…

— Вернись. Вернись сюда. Почему ты заикнулась о невидимости?

— О, мне теперь разрешено говорить, так? Ну, это то, что произошло, по твоим словам. Это ты сказала мне, что я должна говорить.

— Это ложь. Если ты сейчас хочешь рассказать другую историю, давай, никто тебя не останавливает!

Эмили издала что-то среднее между вздохом и смехом.

— Ты грязная лицемерка.

— Говорит человек, который вернулся сюда, потому что ее ЭМ вышла из-под контроля!

— Моя ЭМ? Посмотри на себя! — сказала Эмили с презрением. — В этом месте больше ЭМ, чем в любом другом филиале ВГЦ.

— Ну, тебе ли не знать, тебя уже выгнали из большинства. Я думала, ты осознаешь, что висишь на волоске, Эмили.

— Кто сказал?

— Мазу. Тебе повезло, что ты не под Третьей Меткой после Бирмингема, но это все равно может произойти.

Робин услышала шаги и догадалась, что Бекка решила уйти на этой угрожающей ноте, но Эмили заговорила снова, теперь уже в отчаянии.

— Ты бы предпочла, чтобы я пошла тем же путем, что и Кевин, не так ли? Просто убила бы себя.

— Как ты смеешь говорить со мной о Кевине?

— Почему я не могу говорить о нем?

— Я знаю, что ты сделала, Эмили.

— Что я сделала?

— Ты говорила с Кевином для его книги.

— Что? — переспросила Эмили, будто уже ничего не понимая. — О чем ты?

— Та отвратительная комната, в которой он застрелился, была вся исписана, и на стене он написал мое имя и что-то о заговоре.

— Думаешь, Кевин стал бы разговаривать со мной после того, как мы…?

— Заткнись, ради бога, заткнись! Ты не заботишься ни о ком, кроме себя, не так ли? Ни о Папе Джее, ни о миссии…

— Если Кевин и знал что-то о тебе и заговоре, то не я ему рассказала. Но он всегда был со мной согласен в том, что ты кусок дерьма.

Робин не знала, что Бекка сделала дальше, но Эмили ахнула от боли.

— Ты должна есть овощи — сказала Бекка, ее угрожающий голос был неузнаваем в сравнении с тем радостным тоном, которым она обычно говорила. — Слышала меня? И ты будешь работать на огороде и получать от этого удовольствие, или я скажу Совету, что ты вступила в сговор с Кевином.

— Не скажешь, — сказала Эмили, уже рыдая, — ты не сделаешь этого, чертова трусиха, потому что ты знаешь, что я могла бы им рассказать, если бы захотела!

— Если ты о Дайю, то давай. Я сообщу Папе Джею и Мазу об этом разговоре, так что…

— Нет-нет, Бекка, не надо…

— Это мой долг, — сказала Бекка. — Можешь рассказать им, что ты там видела.

— Нет, Бекка, пожалуйста, не говори им…

— Могла ли Дайю становиться невидимой, Эмили?

Наступило короткое молчание.

— Да, — произнесла Эмили дрожащим голосом, — но…

— Либо могла, либо не могла. Какой вариант ты выбираешь?

— Она… могла.

— Правильный ответ. И чтобы я больше никогда не слышала от тебя ничего другого, ты, грязная маленькая свинья.

Робин услышала шаги, и дверь вагончика захлопнулась.

59

Напоминание… Преддверие хаоса и приближение его чувствуется на каждой ступени данной ситуации.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

После дешевого маскарада с покупкой веревки братья Фрэнки решили приобрести старенький фургон. Учитывая, что они продолжали следить за домом актрисы, а также предыдущие судебные заседания обоих братьев по обвинению в сексуальных преступлениях, Страйк был вынужден прийти к выводу, что эта парочка действительно могла планировать похищение. Он во второй раз связался со столичной полицией и передал им новую информацию, включая фотографии прячущихся возле дома клиентки братьев, и предупредил Ташу Майо о необходимости принять все возможные меры предосторожности.

— Я бы настоятельно рекомендовал тебе поменять свой распорядок дня, — сказал он ей по телефону. — Измени время посещения спортзала и так далее.

— Мне нравится мой распорядок, — проворчала она. — Ты уверен, что не воспринимаешь все слишком серьезно?

— Я буду выглядеть идиотом, если выяснится, что они планируют отправиться в турпоход, но в последнее время Фрэнки определенно усилили за тобой наблюдение.

Последовала небольшая пауза.

— Ты меня пугаешь.

— Было бы ошибкой не высказать свое мнение на этот счет. Кто-нибудь мог бы приехать и пожить у тебя немного? Друг, член семьи?

— Может быть, — мрачно произнесла она. — Боже. Я думала, они просто немного странные и навязчивые, и совершенно не опасные.

На следующий день Страйк сидел за столиком в ресторане «Жан-Жорж» отеля «Коннахт», откуда мог наблюдать за выходками богатой семидесятичетырехлетней матери их недавнего клиента, которая обедала со своим сорокаоднолетним спутником. Страйк был в очках, которые ему были не нужны, но в их оправе была спрятана крошечная камера. Пока что он снял, как женщина довольно часто хихикает, особенно после того, как ее спутник в темном костюме, который заботливо помог ей снять пальто и убедился, что она удобно сидит, был принят посетителями за соседним столиком за официанта.

Понаблюдав за тем, как пара заказывает еду и вино, Страйк попросил куриный салат, снял очки и положил их на стол так, чтобы они продолжали запись. После чего он поймал на себе взгляд довольно привлекательной темноволосой женщины в черном платье, так же обедавшей в одиночестве. Она улыбнулась.

Страйк отвернулся, не ответив на улыбку, и взял телефон, чтобы прочесть дневные новости, в которых неизменно доминировал «Брексит». Референдум должен был состояться через неделю, и Страйку успела надоесть истерика в газетах по этому поводу.

Потом он заметил ссылку на статью, озаглавленную «Виконтесса арестована за нападение на бойфренда-миллиардера».

Он открыл ссылку. На экране телефона появилась фотография находящейся на темной улице, растрепанной Шарлотты в сопровождении женщины-полицейского.

Бывшая светская львица девяностых Шарлотта Кэмпбелл, 41 год, ныне виконтесса Росс, была арестована по обвинению в нападении на американского отельера-миллиардера Лэндона Дормера, 49 лет.

Соседи Дормера в районе Мейфэр вызвали полицию рано утром 14 июня, обеспокоенные шумом, доносившимся из дома. Один из них, попросивший не называть его имени, рассказал «Таймс»:

«Мы услышали крики, вопли и звон бьющегося стекла. Нас это сильно встревожило, поэтому мы набрали 999. Мы не были уверены в том, что происходит. Подумали, что, возможно, это проникновение со взломом».

Росс, чей брак с виконтом Крой в прошлом году закончился разводом, является матерью близнецов и имеет документально подтвержденную историю злоупотребления психоактивными веществами. Ранее признавшая свое пребывание в психиатрической лечебнице Саймондс-хаус, находящейся под покровительством состоятельных людей и знаменитостей, по совместительству модель и журналистка, была главной героиней колонок светской хроники с тех пор, как в подростковом возрасте сбежала из Челтнемского женского колледжа. Сотрудничая с «Харперс и Квин» и «Вог», она часто появляется в первых рядах на неделях моды в Лондоне и Париже, а в 1995 году была признана самой привлекательной невестой Лондона. Прежде она состояла в длительных отношениях с Кормораном Страйком, частным детективом и сыном рок-звезды Джонни Рокби.

Слухи о скорой помолвке с миллиардером Дормером циркулировали в колонках светской хроники уже несколько месяцев, но источник, близкий к отельеру, сообщил «Таймс»:

«Лэндон и до того, как это произошло, не собирался на ней жениться, но теперь, поверьте мне, они разойдутся. Он не из тех мужчин, которые любят драмы или истерики».

Сестра виконтессы Росс, дизайнер интерьеров Амелия Крайтон, 42 года, сказала «Таймс»:

«Теперь в дело вступили юристы, поэтому, боюсь, мне больше нечего добавить, кроме того, что я уверена, если дело дойдет до суда, Шарлотта будет полностью оправдана».

«Таймс» обратилась за комментариями к Шарлотте Росс и Лэндону Дормеру.

Под статьей было несколько ссылок: Шарлотта на презентации ювелирной коллекции в прошлом году, Шарлотта подтверждает свое пребывание в Саймондс-Хаус годом ранее и приобретение Лэндоном Дормером одного из старейших пятизвездочных отелей в Лондоне. Страйк проигнорировал их, вместо этого прокрутив страницу вверх, чтобы еще раз взглянуть на первую фотографию. Макияж Шарлотты размазался, волосы были взъерошены, и она демонстративно смотрела в камеру, когда ее уводила женщина-полицейский.

Страйк взглянул на стол, который снимали его очки. Пожилая женщина чем-то кормила своего спутника. Когда перед ним поставили куриный салат, у него зазвонил телефон. Узнав международный код Испании, он ответил на звонок.

— Корморан Страйк.

— Леонард Хитон на связи, — произнес веселый голос с сильным норфолкским акцентом. — Слышал, вы за мной охотитесь.

— Во всяком случае, за информацией, — сказал Страйк. — Мистер Хитон, спасибо, что перезвонили.

— Я никогда никого не душил. Был дома всю ночь с женой.

Очевидно, мистер Хитон считал себя довольно остроумным. Кто-то — по предположению Страйка его жена — прыснул на заднем плане.

— Мистер Хитон, ваша соседка рассказала вам, о чем идет речь?

— Вы о той маленькой девочке, которая утонула, — сказал Хитон. — Зачем вы это ворошите?

— Мой клиент интересуется Всемирной гуманитарной церковью, — сказал Страйк.

— А, — сказал Хитон. — Хорошо, мы в игре. Будем дома через неделю, вас это устраивает?

Договорившись о времени и дате, Страйк повесил трубку и принялся есть салат, предоставив слежку очкам, мысли его неизбежно были заняты Шарлоттой.

Хотя обычно она больше всего вредила себе, когда злилась или была расстроена, у Страйка остался небольшой шрам над бровью от пепельницы, которой Шарлотта запустила в него, когда он в последний раз покидал ее квартиру. Во время ссор она много раз набрасывалась на него, пытаясь либо расцарапать ему лицо, либо ударить, но с этим было гораздо легче справиться, чем с летающими предметами, учитывая, что он был значительно крупнее ее и, как бывший боксер, хорошо парировал атаки.

Тем не менее, по крайней мере четыре их разрыва произошли после ее попыток причинить ему физическую боль. Он помнил последовавшие за этим рыдания, отчаянные извинения, данные клятвы больше никогда этого не делать, клятвы, которым она иногда следовала целый год.

Едва замечая, что ест, Страйк обвел взглядом болтающих посетителей, витражные окна и со вкусом подобранную серую обивку мебели. В последнее время в связи с Бижу, ее любовником-адвокатом и предполагаемым нападением Шарлотты на миллиардера его имя слишком часто появлялось в прессе, чтобы ему это нравилось. Он взял очки со скрытой камерой и снова надел их.

— Извините.

Он поднял глаза. Женщина в черном остановилась у его столика по пути к выходу.

— Вы не Корм...?

— Нет, простите, вы, должно быть, меня с кем-то перепутали, — сказал он, заглушая ее довольно громкий голос. Его цель со своим молодым другом, казалось, была слишком поглощена беседой, чтобы что-либо заметить, но несколько голов повернулись в их сторону.

— Простите, мне показалось, я узнала...

— Вы ошибаетесь.

Она загораживала ему обзор цели.

— Простите, — улыбаясь снова сказала она. — Но вы действительно выглядите ужасно...

— Вы ошибаетесь, — твердо повторил он.

Она сжала губы, но, когда она выходила из ресторана, в ее глазах читалось веселье.

60

Слабая черта на третьем месте. Созерцай наступление и отступления собственной жизни.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

В пятницу вечером Робин дождалась, пока женщины рядом с ней уснут, прежде чем она снова смогла выскользнуть из общежития. Сегодня она нервничала и переживала больше, чем когда-либо с тех пор, как впервые отправилась ночью в лес к пластиковому камню, потому что на двадцать четыре часа опоздала с отправкой письма, и чувствовала растущее напряжение от необходимости заверить агентство, что с ней все в порядке. Она, как обычно, перелезла через фермерские ворота, поспешно пересекла темное поле и вошла в лес.

Внутри пластикового камня она нашла два батончика «Йорки» и письма от Страйка, Мёрфи и Шаха. При свете карманного фонарика она прочла три записки. По сути, Райан искусно завуалировал свое требование сообщить, когда она покинет ферму Чапмена. Страйк написал, что вскоре поговорит с Хитонами, которые встретили на пляже Шерри Гиттинс сразу после того, как Дайю утонула.

В записке Шаха она прочла:

«Прошлой ночью я проверил камень и нахожусь поблизости. Страйк говорит, что, если завтра к полуночи письма не будет, в воскресенье он подъедет к главным воротам и встанет перед ними».

— Ради бога, Страйк, — пробормотала Робин, зубами снимая колпачок с ручки. Задержка в один день не требовала столь крайних мер. Несмотря на то, что она была голодна, ей нужно было написать гораздо больше, чем обычно, поэтому она отложила шоколад, и, зажав фонарик в зубах, достала бумагу и принялась за работу.

«Привет, Корморан!

Мне жаль, что пишу с опозданием, это было неизбежно, почему — объясню ниже. На этой неделе СТОЛЬКО всего произошло, надеюсь, паста не закончится.

1. Ссора между сестрами Пёрбрайт

Я подслушала, как Эмили обвиняла Бекку во лжи об утоплении Дайю. Эмили выглядит очень несчастной, и, думаю, если мне удастся подружиться с ней, она сможет разговориться. В ответ Бекка обвинила Эмили в совместной работе с Кевином над книгой из-за надписей на его стенах — Бекка видела фотографию его комнаты.

NB⁷²: Очевидно, никто не сказал Эмили, что Кевин был убит. Она думает, он покончил с собой. Не уверена, что Бекка знает правду.

2. Явление Украденного пророка

Оно произошло в среду вечером. Мазу вела службу, рассказывая нам об Александре Грейвсе и о том, как он из-за своей жестокой семьи переехал жить на ферму Чапмена. Огромный соломенный человек, больше, чем в натуральную величину, стоял в центре приподнятой платформы в свете прожектора и…»

Робин перестала писать. У нее не было времени полностью осмыслить то, что произошло в храме, и с онемевшими от холода пальцами она сомневалась, что сможет передать Страйку, насколько пугающим было Явление: кромешная тьма, пронзаемая двумя прожекторами, один из которых был направлен на Мазу, стоявшую в своей кроваво-красной мантии с поблескивающей на ее шее перламутровой рыбкой на шнурке, другой — на эту возвышающуюся соломенную фигуру. Мазу приказала соломенной фигуре предоставить доказательства того, что Украденный пророк продолжает жить в мире духов, и из фигуры вырвался хриплый крик, эхом отразившийся от стен храма: «Позволь мне остаться в храме! Не дай им забрать меня, не дай им снова причинить мне боль!»

Робин вернулась к своему письму.

«…когда Мазу приказала ей, фигура заговорила и подняла руки. Я видела, как ее мастерили: простой проволочный каркас, покрытый соломой, так что не знаю, как ее заставили двигаться. Мазу сказала, что Пророк умер, чтобы показать адептам, насколько уязвимы чистые духом, когда они снова подвергаются материалистическому злу. Затем с потолка змеей спустилась петля…»

Робин снова увидела все это, пока писала: толстая веревка, змеящаяся вниз из темноты, петля, обвивающаяся вокруг шеи фигуры и затягивающаяся все туже.

«…и веревка подняла фигуру в воздух, а та начала метаться, кричать и пытаться что-то напевать, а затем обмякла.

Может быть, это звучит не так страшно, как когда я на это смотрела, но это было ужас…»

Робин засомневалась. Она не хотела, чтобы Страйк подумал, что она сходит с ума. Зачеркнув это слово, она написала вместо него:

«…очень жутко.

1. Ван

Сразу после Явления, когда мы вернулись в женское общежитие, у Ван начались схватки. При родах у них явно есть установленный порядок действий, потому что группа женщин, включая Луизу Пёрбрайт и Ситу (подробнее о ней ниже), тут же начали помогать ей. Бекка выбежала из общежития, чтобы сообщить Мазу, а потом возвращалась примерно каждый час, чтобы посмотреть, что происходит, и доложить в фермерский дом.

В ванной комнате у них какой-то средневековый набор, с кожаным ремнем, который Ван зажала в зубах, и ржавыми щипцами. Ван не положено было издавать ни звука. Ночью я должна была идти к пластиковому камню, но не смогла покинуть общежитие, потому что никто из женщин не спал.

Схватки Ван длились тридцать шесть часов. Это было настолько ужасно, что я уже была близка к тому, чтобы открыть, кто я на самом деле, и сказать, что пойду в полицию. Не знаю, какая норма при родах, но она, похоже, потеряла огромное количество крови. Я присутствовала при рождении ребенка, потому что одна из повитух больше не справлялась, и я вызвалась заменить ее. Ребенок находился в тазовом предлежании, и я была уверена, что девочка родится мертвой. Сначала она выглядела синей, но Сита вернула ее к жизни. После всего пережитого Ван даже не взглянула на ребенка. Она только сказала: “Отдай это Мазу”. С тех пор я не видела ребенка. Ван все еще лежит в постели в женском общежитии. Сита говорит, что с ней все будет хорошо, и я молю Бога, чтобы это была правда, но выглядит она ужасно.

2. Сита

Женщинам, которые две ночи дежурили возле Ван, сегодня разрешили немного поспать. Когда в общежитии все проснулись, мне удалось разговориться с Ситой, и я села рядом с ней за ужи…»

— Черт, — пробормотала Робин, встряхивая шариковую ручку. Как она и опасалась, чернила, похоже, закончились.

И тут Робин замерла. В отсутствие царапающего звука ручки по бумаге она услышала что-то еще: шаги и женский голос, тихо и беспрестанно напевающий:

— Лока Самаста Сукхино Бхаванту… Лока Самаста Сукхино Бхав…

Пение прекратилось. Робин погасила зажатый во рту карманный фонарик, и снова бросилась ничком в крапиву, но слишком поздно: она поняла, что поющий заметил свет.

— Кто там? Кто там? Я тебя в-в-вижу!

Робин медленно села, заталкивая фонарик, ручку и бумагу подальше за спину.

— Линь, — сказала Робин. — Привет.

На этот раз девушка была одна. Мимо пронеслась машина, и когда луч фар скользнул по Линь, Робин увидела, что ее бледное лицо залито слезами, а в руках она держит пучок вырванных с корнем растений. В течение, как показалось, долгого времени, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд, они смотрели друг на друга.

— П-п-почему ты здесь?

— Мне нужно было подышать свежим воздухом, — сказала Робин, внутренне съеживаясь от несуразности этой лжи, — а потом... потом у меня немного закружилась голова, и я решила посидеть. Последние несколько дней были напряженными, правда? Из-за Ван и… и всего остального.

При слабом лунном свете Робин увидела, что молодая девушка смотрит на деревья в направлении ближайшей камеры видеонаблюдения.

— И все же, з-з-зачем ты сюда пришла?

— Я немного заблудилась, — солгала Робин, — но потом увидела свет на дороге и пришла сюда, чтобы сориентироваться. Что ты задумала?

— Н-н-не г-г-говори никому, что ты меня видела, — сказала Линь. Ее большие глаза странно блестели на затененном лице. — Если с-с-скажешь кому-нибудь, я скажу, что ты встала с п-п-п-п-п…

— Я не скажу...

— ...постели и что я увидела тебя и п-п-п-пошла...

— ...обещаю, — быстро произнесла Робин. — Я никому не скажу.

Линь повернулась и поспешно направилась к деревьям, продолжая сжимать в руках вырванные с корнем растения. Робин прислушивалась до тех пор, пока шаги Линь полностью не стихли, оставив ее в тишине, нарушаемой только обычными ночными шорохами в лесу.

Волны паники накатывали на Робин, пока она сидела без движения, обдумывая возможные последствия этой неожиданной встречи. Она повернула голову и посмотрела на стену позади себя.

Шах был где-то поблизости. Может быть, лучше сейчас перелезть на дорогу и подождать, пока он вернется и проверит камень? Если Линь заговорит, если Линь расскажет лидерам Церкви, что нашла Робин в слепой зоне периметра с фонариком, которого у нее определенно не должно быть…

Несколько минут Робин в раздумьях сидела неподвижно, едва ощущая холодную землю под собой и легкий ветерок, шевелящий волосы на ее обожженной крапивой шее. Затем, приняв решение, она пошарила вокруг в поисках своего незаконченного письма, ручки и фонарика, перечитала все, что успела сообщить, и продолжила писать.

«На вид ей за 70, и она работает здесь с первых дней существования Церкви. Она приехала сюда по приглашению Уэйса преподавать йогу и сказала мне, как вскоре поняла, что Папа Джей — “великий свами”⁷³, поэтому осталась.

Я довольно легко заставила ее разговориться о Бекке, потому что Сите она не нравится (да и вряд ли вообще кому-нибудь нравится). Когда я упомянула, что Бекка знает Утонувшего пророка, она сказала, что, Бекка очень ревновала Дайю, когда они были детьми. Она сказала, что все маленькие девочки любили Шерри, и Бекка очень завидовала Дайю, что та уделяет ей особое внимание».

Робин снова перестала писать, раздумывая, стоит ли рассказывать Страйку о своей встрече с Линь. Она представляла, что он скажет: убирайся немедленно, ты скомпрометирована, нельзя доверять подростку с промытыми мозгами. Однако, поразмыслив еще с минуту, она подписала письмо, не упомянув о Линь, взяла чистый лист бумаги и принялась объяснять Мёрфи, почему она еще не готова покинуть ферму Чапмена.

61

Сильная черта на третьем месте. Благородный человек до конца дня непрерывно созидает. Вечером он бдителен.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Преобладающим чувством Страйка при получении последней сводки новостей от Робин с фермы Чапмена было облегчение от того, что двадцатичетырехчасовая задержка не была вызвана травмой или болезнью, хотя в содержании письма он нашел немало пищи для размышлений, перечитав его несколько раз за столом с раскрытым рядом блокнотом.

Хоть он и не сомневался, что Явление Украденного пророка обескуражило присутствовавших, Страйк все же был согласен с Эбигейл Гловер: Мазу Уэйс взяла за основу непритязательные магические трюки, которым ее научил Джеральд Краузер, до такой степени их освоив, что теперь могла создавать масштабные иллюзии, используя освещение, звук и отвлечение внимания.

Рассказ Робин о родах Ван, напротив, искренне его обеспокоил. Он так сосредоточился на смертях, произошедших на ферме Чапмена, стараясь не упустить все детали и не ошибиться в их хронологии, что упустил из виду возможные нарушения в отношении рождения детей. Теперь он задавался вопросом, что произошло бы, если бы мать или ребенок умерли. Почему Мазу, женщине без медицинского образования, предоставили возможность увидеть ребенка сразу же после рождения, и почему с тех пор ребенка никто не видел.

Отрывки, касающиеся Бекки Пёрбрайт, также заинтересовали Страйка, особенно обвинение в том, что ее сестра передала Кевину информацию для его книги. Перечитав эти абзацы, он встал из-за стола и еще раз осмотрел фотографию комнаты Кевина Пёрбрайта, прикрепленную к доске на стене. Его взгляд снова скользнул по различимым надписям на стенах, включая имя Бекки.

Поискав в интернете, он нашел фотографии взрослой Бекки на сцене во время семинаров ВГЦ. Он помнил, что Робин описывала ее как мотивационного спикера, и определенно от этой улыбающейся женщины с блестящими волосами в толстовке с логотипом веяло корпоративным духом. Его особенно заинтересовал тот факт, что Бекка завидовала вниманию к Дайю со стороны Шерри Гиттинс. Страйк сделал для себя еще несколько заметок относительно вопросов, которые он собирался задать Хитонам, встретившим Шерри в истерике на пляже Кромера после того, как Дайю утонула.

Следующая неделя была насыщенной, хотя и непродуктивной с точки зрения продвижения в других делах, расследуемых агентством. Помимо многочисленных забот общего и личного характера, мысли Страйка то и дело возвращались к смуглой женщине в «Коннахте», которая утверждала, что узнала его. Впервые его узнал незнакомец, что обеспокоило Страйка до такой степени, что он загуглил сам себя, чего никогда раньше не делал. Как он надеялся и ожидал, в Интернете было очень мало его фотографий: та, которая чаще всего использовалась в прессе, была сделана еще во времена его службы военным полицейским, когда он был гораздо моложе и в лучшей физической форме. На остальных он был с густой бородой, так быстро отрастающей при необходимости, и которую он всегда отпускал, когда ему приходилось давать показания в суде. Ему все еще казалось странным, что эта женщина его узнала, свежевыбритого и в очках. Он не мог отделаться от подозрения, что она пыталась привлечь к нему внимание, тем самым раскрыв его слежку.

Отбросив вероятность того, что она была журналисткой — такое прямое обращение в центре ресторана лишь с целью подтверждения его личности было бы очень странным решением — он оставил три варианта возможных объяснений.

Первый: ему удалось нажить себе сталкера. Это он считал крайне маловероятным. Хотя множество фактов доказывали, что он привлекал определенный тип женщин, а за свою карьеру детектива он уяснил, что даже внешне успешные и богатые люди могут таить странные наклонности, Страйку было очень трудно представить себе, что столь красивая и хорошо одетая женщину будет преследовать его повсюду ради развлечения.

Второй: она имела какое-то отношение к Всемирной гуманитарной церкви. Его беседа с Фергюсом Робертсоном ясно дала понять, на какие крайности готова пойти церковь, чтобы защитить свои интересы. Возможно ли, что женщина была одним из тех богатых и влиятельных членов церкви? Если это было объяснением, ВГЦ, очевидно, знала, что агентство ведет в их отношении расследование, что имело серьезные последствия не только для дела, но и для безопасности Робин. Действительно, это могло означать, что прикрытие Робин на ферме Чапмена было раскрыто.

Последняя и, по его мнению, наиболее вероятная версия заключалась в том, что женщина была сотрудником Паттерсона. В этом случае ее громкое и публичное обращение могло быть сделано исключительно с целью привлечения к нему внимания и срыва его работы. Именно эта возможность заставила Страйка отправить описание женщины Барклаю, Шаху и Мидж с просьбой быть настороже.

Накануне поездки в Кромер Страйк допоздна занимался утомительной бумажной работой, поедая готовый салат из киноа в пустом офисе. Это был день референдума по Брекситу, но у Страйка не было времени проголосовать: Фрэнки решили разделиться в тот день, и он вынужден был следить за младшим братом в Бекслихите.

Из-за того, что ему было голодно и тоскливо, звонок офисного телефона почти в одиннадцать вечера привел его в особое раздражение. Уверенный, что это Шарлотта, он отправил звонок на автоответчик. Телефон зазвонил снова через двадцать минут, а почти ровно в полночь — в третий раз.

Закрыв наконец многочисленные папки на столе, он поставил свою подпись на нескольких документах и встал, чтобы все убрать.

Прежде чем уйти из офиса в свою квартиру на чердаке, он снова остановился у стола Пат и нажал кнопку на ее телефоне. Он не хотел, чтобы кто-то еще слушал тирады Шарлотты: одного раза было достаточно.

— Блюи, возьми трубку. Серьезно, прошу Блюи, пожалуйста, возьми трубку. Я в отчаянии…

Страйк нажал «Удалить», а затем воспроизвел следующее сообщение. Теперь она звучала не только умоляюще, но и сердито.

— Мне надо поговорить с тобой. Если в тебе есть хоть капля человечности…

Он нажал «Удалить», затем «Воспроизвести».

Злобный шепот наполнил комнату, и он мог отчетливо представить выражение лица Шарлотты, потому что не раз видел ее такой в самые тяжелые моменты, когда ее желание причинить боль не знало предела.

— Знаешь, ты пожалеешь, что не взял трубку. Пожалеешь. И твоя гребаная драгоценная Робин тоже, когда узнает, кто ты на самом деле. Я знаю, где она живет, ты это понимаешь? Я сделаю ей одолжение…

Страйк хлопнул рукой по телефону, удалив сообщение.

Он знал, почему Шарлотта зашла так далеко: она наконец-то призналась себе, что Страйк никогда не вернется. Почти шесть лет она верила, что раз она не могла искоренить в себе влечение, то не мог и он. Что ее красота, уязвимость и долгая история их отношений воссоединят их, несмотря на все, что произошло, и независимо от его полной решимости не возвращаться. В проницательности Шарлотты и ее необыкновенной способности выискивать слабые места всегда было что-то от ведьмы. Она правильно поняла, что он, должно быть, влюблен в своего делового партнера, и эта уверенность вывела ее на новый уровень мстительности.

Ему хотелось бы утешить себя мыслью, что угрозы Шарлотты пусты, но он не мог: он слишком хорошо знал ее. Возможные сценарии проносились в его голове, один разрушительнее другого: Шарлотта поджидает Робин возле дома, Шарлотта выслеживает Мёрфи, Шарлотта выполняет свое обещание и дает интервью прессе.

Он немного поиздевался в пабе над Мёрфи, отказавшись раскрыть, какие именно дискредитирующие его подробности были известны Страйку от Уордла. Теперь он оглядывался назад на это, по его мнению, опасное потворство своим слабостям. Райан Мёрфи не проникся бы к Страйку теплыми чувствами, если бы Шарлотта решила рассказать ему, кем Страйк был «на самом деле», или вылить на Робин всю ту желчь, которую его бывшая невеста могла бы предоставить прессе.

Примерно через минуту, а может и все десять, Страйк осознал, что все еще стоит возле стола Пат, каждый мускул его рук и шеи был в напряжении. При электрическом свете офис выглядел странно, почти чуждо, а за окнами сгущалась тьма. Когда он направился к двери, на которой были выгравированы имена обоих партнеров, единственным его слабым утешением было отсутствие у Шарлотты возможности устроить Робин засаду, пока та была на ферме Чапмена.

62

Сильная черта на втором месте. Прими к себе недоразвитого. Счастье.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

В машине по пути в Кромер к семье Хитонов Страйк узнал, что Британия проголосовала за выход из ЕС. Он выключил радио после часа прослушивания рассуждений комментаторов о том, что это будет означать для страны, и вместо этого включил «Swordfishtrombones» Тома Уэйтса.

Он мог бы забрать очередную весточку Робин на обратном пути из Кромера, но поручил это Мидж. Он один раз уже забирал письмо и на собственном горьком опыте убедился, как трудно человеку, у которого не хватает половины ноги, перелезть через стену и колючую проволоку, не поранившись и не упав в заросли крапивы. Однако он намеренно решил проехать мимо въезда на дорогу Львиная пасть и ферму Чапмена, хотя при обычных обстоятельствах это было бы последнее место, к которому он рискнул приблизиться. Неприятные воспоминания предсказуемо нахлынули на него, когда он миновал автоматически закрывающиеся ворота и увидел на горизонте странную башню, напоминающую гигантскую шахматную фигуру. Он вспомнил, как в возрасте одиннадцати лет был убежден, что это как-то связано с братьями Краузер, что это была какая-то сторожевая башня, и хотя он тогда не знал, что происходило на ферме в хижинах и палатках, но интуитивно чувствовал зло, и воображение рисовало ему запертых там детей. Тот факт, что Робин на короткое время оказалась так близко, но недосягаема, никак не улучшил его настроения, и он уехал от фермы Чапмена в еще более подавленном настроении, чем то, в котором он пребывал за завтраком, когда его мысли были заняты угрозами, полученными от Шарлотты прошлой ночью.

Так как он все же был каким-никаким корнуольцем, близость к океану обычно поднимала ему настроение. Но, въехав в Кромер, он увидел множество старых стен и зданий, декорированных галькой, что вызвало неприятные воспоминания о фермерском доме, в котором Леда периодически исчезала, чтобы обсудить философию и политику, оставляя своих детей без присмотра и защиты.

Он припарковал «БМВ» на автостоянке в центре города и вышел под затянутое тучами небо. Хитоны жили на Гарден-стрит, которая была от него в нескольких минутах ходьбы. Улица сужалась в пешеходную аллею по мере приближения к набережной. Перед океаном, казавшимся бирюзовым квадратом под пасмурным серым небом, теснились старые домики. Хитоны жили на левой стороне улицы в солидном на вид, примыкающем к другим зданиям доме с темно-зеленой входной дверью, выходившей прямо на тротуар. Страйк, представив пешеходов, постоянно снующих взад-вперед от пляжа к магазинам и пабу «Веллингтон», решил, что место слишком шумное для жизни.

Когда он постучал в дверь молотком в форме подковы, изнутри донесся яростный лай собаки. Дверь открыла женщина немного за шестьдесят, чьи платиновые волосы были коротко подстрижены, а кожа лица по цвету и текстуре напоминала старую шкуру. Крошечная, пушистая белая собачка была прижата к ее внушительной груди. На долю секунды Страйку показалось, что он, должно быть, ошибся домом, потому что из-за ее спины донеслись взрывы смеха, слышные даже сквозь все еще продолжавшееся тявканье собаки.

— К нам пришли друзья, — сказала она, улыбаясь. — Они хотели с вами познакомиться. Все так взволнованы.

«Вы серьезно?!»

— Я так понимаю, вы...?

— Шелли Хитон, — представилась она, протягивая руку, на которой звякнул тяжелый золотой браслет. — Заходите. Лен там, вместе с остальными. А ты умолкни, Дилли.

Собачий лай утих. Шелли провела Страйка по темному коридору и вошла в уютную, но не слишком большую гостиную, которая, казалось, была полна людей. За сетчатыми шторами мутные тени отдыхающих сновали взад и вперед: как Страйк и ожидал, шум с улицы был постоянным.

— Это Лен, — сказала Шелли, указывая на крупного краснолицего мужчину с самым выдающимся начесом на лысину, который Страйк когда-либо видел. Правая нога Леонарда Хитона, обутая в хирургический ботинок, покоилась на невысоком пуфе. Стол рядом с ним был заставлен фотографиями в рамках, на многих снимках была изображена собака, которая сейчас сидела на руках у Шелли.

— Вот и он, — громко произнес Лен Хитон, протягивая потную ручищу, украшенную большим кольцом с печаткой. — Камерон Страйк, я полагаю?

— Это я, — ответил Страйк, пожимая руку.

— Я только приготовлю чай, — сказала Шелли, жадно глядя на Страйка. — Не начинайте без меня!

Она опустила собачку на землю и ушла, позвякивая украшениями. Собачка потрусила за ней.

— Это наши друзья, Джордж и Джиллиан Кокс, — Леонард Хитон указывал на диван, на котором еле поместились три полных человека, тоже за шестьдесят, — а это Сьюзи, сестра Шелли.

Нетерпеливые глаза Сьюзи казались изюминками на ее одутловатом лице. Джордж, чье брюшко почти доходило ему до колен, был совершенно лыс и слегка хрипел, хотя и сидел неподвижно. Джиллиан с вьющимися седыми волосами и в очках в серебряной оправе, гордо пояснила:

— Это со мной вы разговаривали по телефону.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — спокойно произнес Хитон Страйку, указывая на кресло спинкой к окну, лицом к его собственному. — Довольны результатом референдума?

— О, да, — ответил Страйк, который по выражению лица Лена Хитона понял, что это был правильный ответ.

В течение нескольких минут, пока жена Хитона входила и выходила из кухни с чаем, чашками, тарелками и тортом с лимонной глазурью, регулярно выкрикивая: «Подождите меня, я хочу все это услышать!», у Страйка было достаточно времени, чтобы осознать, что те три блондинки, которые загнали его в угол на крестинах, были всего лишь жалкими любителями совать нос в чужие дела. Обитатели дивана засыпали его вопросами не только обо всех его наиболее заслуживающих внимания делах, но и о его происхождении, отсутствующей половине ноги и даже — здесь решительное добродушие едва не подвело его — о его отношениях с Шарлоттой Кэмпбелл.

— Это было давно, — сказал он настолько твердо, насколько это было совместимо с вежливостью, прежде чем повернуться к Леонарду Хитону. — Значит, вы только что вернулись из Испании?

— А, все верно, — ответил Леонард, у которого шелушился от загара лоб. — Мы купили небольшое жилье в Фуэнхироле, после того как я продал свой бизнес. Обычно мы бываем там с ноября по апрель, но...

— Он повредил свою чертову ногу, — Шелли наконец уселась на стул рядом с мужем, устроила крошечную белую собачку к себе на колени и теперь жадно глядела на Страйка.

— Не так серьезно, как вы, — Леонард ухмыльнулся. У него был вид шутника, привыкшего к вниманию аудитории, но он, казалось, не обижался на то, что Страйк временно занял центральное место на сцене, возможно, потому, что ему и его жене нравилось играть роль импресарио, которые привезли это впечатляющее шоу для развлечения своих друзей.

— Расскажи ему, как ты ее сломал, — проинструктировала Шелли своего мужа.

— Как-то да сломал, — сказал ухмыляющийся Леонард, явно желая, чтобы ему подсказали.

— Давай, Леонард, расскажи ему, — захихикала Джиллиан.

— Тогда я скажу, — произнесла Шелли. — Играя в мини-гольф.

— Правда? — спросил Страйк, вежливо улыбаясь.

— Чертов мини-гольф! — воскликнула Шелли. — Я сказала ему: «Как, черт возьми, ты умудрился сломать ногу, играя в мини-гольф?»

— Споткнулся, — пояснил Леонард.

— Психанул, — уточнила Шелли, и зрители на диване захохотали еще громче.

— Замолчи, женщина, — произнес Леонард с лукаво-невинным видом. — Споткнулся. Это могло случиться с кем угодно.

— Забавно, что с тобой постоянно такое происходит, — парировала Шелли.

— Они оба такие! — сказала Страйку хихикающая Джиллиан, приглашая его насладиться сумасбродным юмором Хитонов. — И никогда не прекращают!

— Мы пробыли в Фуэнхироле, пока он не научился лучше ходить, — рассказала Шелли. — Ему не понравилась идея лететь самолетом, и он пытался спуститься по ступенькам эспланады дома. Нам пришлось пропустить пару летних бронирований, но это цена, которую ты платишь за то, что замужем за человеком, который ломает ногу, пытаясь закатить мяч для гольфа в рот клоуну.

Троица на диване покатилась со смеху, бросая нетерпеливые взгляды на Страйка, чтобы убедиться, что его развлекли должным образом, и Страйк продолжал улыбаться так искренне, как только мог, доставая блокнот и ручку, после чего в комнате воцарилась звенящая от волнения тишина. Никто из присутствующих не был в подавленном настроении. Возможность поворошить прошлое и поговорить о случайной смерти ребенка, казалось, только взбудоражила собравшихся.

— Что ж, очень любезно с вашей стороны согласиться встретиться со мной, — сказал Страйк Хитонам. — Как я уже сказал, на самом деле мне просто нужен рассказ очевидцев о том, что произошло в тот день на пляже. Я знаю, это было давно, но...

— Ну, мы тогда встали рано, — с готовностью начала Шелли.

— Да, ни свет ни заря, — поддержал Леонард.

— Перед рассветом, — поправила его Шелли. — Еще было темно.

— Мы собирались ехать в Лестер...

— На похороны моей тети, — вставила Шелли.

— Мы не могли оставить одну мальтийскую болонку, — сказал Леонард. — Она реально воет на весь дом, если ее оставить одну, так что нам нужно было ее выгулять, прежде чем садиться в машину. Здесь не разрешено выводить собак на пляж в отпускной сезон...

— Но Бетти была похожа на Дилли, совсем крошечная, и мы всегда подбирали, — спокойно пояснила Шелли. После секундного замешательства Страйк понял, что она имела в виду собачье дерьмо.

— Итак, мы направились вдоль пляжа, вон туда, — Леонард указывал налево. — И тут девчонка выбежала из темноты с криком.

— Перепугала меня до чертиков, — добавила Шелли.

— Мы думали, на нее напали или что-то в этом роде, — произнес Леонард не без некоторого удовольствия.

— Вы можете вспомнить, что она говорила?

— «Помогите, помогите, она ушла под воду»… что-то вроде этого, — сказал Леонард.

— «Я думаю, она утонула», — сказала Шелли.

— Мы подумали, что она имела в виду собаку. Кто ходит купаться в пять утра в Северном море? Она была в одних трусах. Насквозь промокших, — Леонард приподнял брови и ухмыльнулся. Шелли шлепнула мужа тыльной стороной руки, унизанной кольцами.

— Веди себя прилично, — Шелли усмехнулась Страйку, в то время как сидящие на диване вновь фыркнули от смеха.

— На ней не было купальника?

— Нижнее белье, — повторил Леонард, ухмыляясь. — Был ужасный холод.

Шелли снова ударила его, пока сидящие на диване смеялись.

— Я сначала решила, что она разделась, чтобы броситься за собакой, — сказала Шелли. — Никогда бы не подумала, что она купалась.

— И она говорила: «Помогите, она ушла под воду»? — спросил Страйк.

— Да, что-то в этом роде, — ответил Леонард. — Потом она говорит: «Мы были там» и бежит в...

— Нет, не так, — перебила его Шелли. — Она попросила нас немедленно позвать береговую охрану.

— Нет, не так, — сказал Леонард. — Она указывала нам туда, где они были.

— Нет, не так, — спорила Шелли, — она повторяла: «Позовите береговую охрану, позовите береговую охрану».

— Тогда как получилось, что я видел их вещи?

— Ты видел их, когда вернулся, ты, сонный жеребенок, — эти слова Шелли вызвали новые смешки с дивана.

— Что это были за вещи? — спросил Страйк.

— Полотенца и одежда — платье и туфли маленькой девочки, — ответила Шелли. — Она отвела меня туда, и когда я увидела туфли, то поняла, что это был ребенок. Ужасно, — сказала она, но ее тон был обычным. Страйк сказал бы, что для Хитонов это событие осталось в далеком прошлом. Шок, который оно могло бы вызвать у них два десятилетия назад, давно прошел.

— Я пошел к тому месту, — упрямился Леонард. — Я не стал бы звать береговую охрану из-за собаки. Я был там, я видел туфли…

— Ладно, Леонард, считай как тебе угодно, — Шелли закатила глаза.

— Поэтому я пошел звонить в береговую охрану, — удовлетворенно произнес Леонард.

— И вы остались с Шерри, миссис Хитон?

— Да, и я ее спросила: «Какого черта ты делала в воде в такой ранний час?»

— И что она ответила? — спросил Страйк.

— Сказала, что девчонке хотелось поиграть у воды.

— Я сказал тогда Шелли, — вставил Леонард, — вот для чего нужно слово «нет». Мы видим таких детей здесь каждое лето, чертовски избалованных. У нас своих никогда не было…

— И как я, по-твоему, должна управляться с детьми? У меня с тобой-то дел по горло, ломающим свои чертовы ноги, играя в мини-гольф, — сказала Шелли, вызвав еще больше смешков с дивана. — Мне следовало бы тебе говорить «нет» чаще.

— Ты мне постоянно говоришь «нет», вот почему у нас нет детей, — парировал Леонард, что вызвало взрывы смеха у Джорджа, Джиллиан и Сьюзи и еще один подзатыльник от его ухмыляющейся жены.

— Шерри рассказала вам, что произошло в море? — терпеливо спросил Страйк Шелли.

— Да, она сказала, что малышка зашла слишком глубоко и ушла под воду, сказала, что пыталась дотянуться до нее, но не смогла, поэтому поплыла обратно к берегу. Потом она увидела нас и прибежала.

— И какой вам показалась Шерри? Расстроенной?

— Я думаю, больше напуганной, чем расстроенной, — ответила Шелли.

— Шелли она не понравилась, — пояснил Леонард.

— Ему зато понравилась, то-то он все утро на нее глазел, — сказала Шелли, в то время как массовка на диване хихикнула. — Она говорит мне: «Я чуть не утонула, течение очень сильное». Ищет сочувствия к себе, а тут ребенок мертв.

— Ты всегда твердо настроена против...

— Это не у меня тогда было что-то твердое, Лен, — перебила его Шелли.

Троица на диване взвизгнула от неприличной шутки, и супруги Хитоны бросили торжествующий взгляд на Страйка, как бы говоря, что сомневаются, что его когда-либо так развлекали во время расследования. Челюсть детектива начала болеть от всех этих фальшивых улыбок, которые ему приходилось изображать.

— И она хихикала и все такое, — сказала Шелли Страйку, перекрывая смех остальных. — Я говорю ей, надень свою одежду обратно, нет смысла стоять в таком виде. «О, да», — ответила она и хихикнула.

— Не было такого, — возразил Леонард. — Просто шок.

— Тебя там не было, когда это случилось, — заметила Шелли. — Ты звонил тогда.

— Вам кажется, что она не была искренне расстроена тем, что Дайю утонула, миссис Хитон? — спросил Страйк.

— Ну, она немного поплакала, но если бы на ее месте была я...

— Ты слишком строга к ней, — сказал Леонард Шелли.

— Она наклонилась к Бетти и потрепала ее, — рассказала Шелли. — Это нормально — играть с собакой, когда там тонет маленькая девочка?

— Просто шок, — твердо произнес Леонард.

— Как долго вас не было, мистер Хитон? — спросил Страйк.

— Минут двадцать? Полчаса?

— А быстро прибыла береговая охрана?

— Они появились вскоре после того, как я вернулся на пляж, — ответил Леонард. — Мы видели, как отплывала лодка, видели огни, и полиция прибыла на пляж вскоре после этого.

— Она была чертовски напугана, когда туда приехала полиция, — добавила Шелли.

— Естественно, — заметил Леонард.

— Она сбежала, — сказала Шелли.

— Да не так, — усмехнулся Леонард.

— Она так и сделала, — сказала Шелли. — «Что это там такое?», она отошла, чтобы посмотреть что-то на пляже. Галька или трава, или еще что-то. К тому времени как раз взошло солнце. Это был повод. Копаясь в водорослях она хотела выглядеть занятой, когда они приедут.

— Она никуда не сбегала, — возразил Леонард.

— Комок водорослей что, похож на семилетнюю девочку? Она притворялась перед полицией. «Посмотрите, как я пытаюсь что-нибудь найти». Нет, мне она не понравилась, — сказала Шелли Страйку без всякой необходимости. — Безответственная, правда же? Это была ее вина.

— Что произошло, когда прибыла полиция, вы можете вспомнить? — спросил Страйк.

— Они спросили, как она и маленькая девочка здесь оказались, потому что они не местные, — ответила Шелли.

— Она отвела всех к обшарпанному старому грузовичку, он стоял весь в грязи и соломе на автостоянке, — пояснил Леонард. — Сказала, что они с той фермы, из той церкви, где полно чудаков, по дороге к Эйлмертону.

— Вы тогда знали о Всемирной гуманитарной церкви, не так ли? — спросил Страйк.

— Наши друзья из Фелбригга рассказывали нам об этом месте, — ответила Шелли.

— Чудаки, — повторил Леонард. — Мы стоим на автостоянке, и полиция хочет, чтобы мы все отправились в отделение для дачи показаний. Я говорю: «Нам нужно ехать на похороны». Девушка плакала. Потом старая Мюриэл вышла из кафе посмотреть, что происходит.

— Это Мюриэл Картер, которая видела, как Шерри вела Дайю на пляж?

— Все-то вы знаете, правда? — спросила Шелли, столь же впечатленная скрупулезностью Страйка, как ранее был обескуражен Джордан Рини. — Да, это она. Раньше у нее было кафе на том участке пляжа.

— Вы были с ней знакомы?

— Мы никогда не разговаривали с ней до того, как все это случилось, — сказала Шелли, — но мы общались с ней после этого. Она рассказала полиции, что видела, как Шерри выносила маленькую девочку из грузовика и шла по пляжу. Она подумала, что это странно в это время видеть Шерри с полотенцами и всем таким.

— Мюриэл пришла в свое кафе очень рано, — прокомментировал Страйк. — Должно быть, все это было... во сколько, в пять утра?

— Кофеварка сломалась, — сказал Леонард. — Она и ее муж пытались починить ее до открытия.

— А, понятно, — Страйк сделал пометку.

— Мюриэл сказала, что малышка была сонная, — рассказала Шелли. — Я потом говорила Леонарду: «Значит, она не приставала к ней с просьбой поиграть у воды, это просто предлог». Я тогда подумала, что это Шерри захотелось поплавать, а не той маленькой девочке.

— Успокойся, женщина, — произнес Леонард, прежде чем обратиться к Страйку. — Мюриэл решила, что ребенок был сонный, только потому, что Шерри несла ее на руках. Детям нравится, когда их носят на руках, но это ничего не значит.

— Что насчет того, что всплыло на дознании? — резко спросила Шелли у Леонарда. — Насчет ее умения плавать? Скажи мне, — но прежде чем Леонард успел это сделать, Шелли добавила, — Шерри была чемпионкой по плаванию. Она сказала это на дознании, на скамье подсудимых.

— Чемпионка, — Леонард закатил глаза, — она не была чемпионкой, у нее просто хорошо получалось плавать, когда она была ребенком.

— Она состояла в команде, — Шелли все еще обращалась к Страйку. — Она завоевывала медали.

— И что? — спросил Леонард. — Это преступление, что ли?

— Если бы я была чертовой чемпионкой по плаванию, я бы осталась там, чтобы спасти малышку, а не возвращалась бы обратно на пляж, — твердо заявила Шелли под одобрительный шепот с дивана.

— Не имеет значения, сколько у тебя медалей, против сильного прибрежного течения не попрешь, — теперь Леонард выглядел недовольным.

— Это интересно, — заметил Страйк, и Шелли это явно обрадовало. — Не помните, как на дознании возникла тема об умении Шерри плавать?

— О, я помню, — ответила Шелли, — потому что она пыталась убедить, что это не было безответственно — тащить маленькую девочку в море, потому что она сама была сильной пловчихой. После этого я сказала Лену: «Медали, конечно же, помогают тебе видеть в темноте, правильно?» Медали дают право взять маленькую девочку, которая не умеет плавать, на берег Северного моря, так что ли?

— Значит, в ходе расследования было установлено, что Дайю не умела плавать, так?

— Да, — ответил Леонард. — Ее мать сказала, что она никогда этому не училась.

— Мне не понравилась эта мать, — сказала Шелли. — Выглядела как ведьма.

— Она же была в мантии, да, Шелли? — пропищала Сьюзи с дивана.

— В длинной черной мантии, — подтвердила Шелли, кивая. — Что бы вы сделали, если бы собирались в суд? Оделись бы подобающим образом. Просто проявили уважение.

— Это их религия, — Леонард словно забыл, что только что назвал членов церкви «чудаками». — Вы не сможете запретить людям исповедовать свою религию.

— Если спросить меня, Шерри была единственной, кто хотел поплавать, — сказала Шелли Страйку, проигнорировав замечание мужа. — Девочка была сонной, она не просилась плавать. Это была идея Шерри.

— Ты этого не знаешь, — возразил Леонард.

— Я и не говорю, что знаю, — надменно произнесла Шелли. — Подозреваю.

— Вы можете вспомнить какие-нибудь подробности, которые Шерри рассказывала о своей карьере в плавании? — спросил Страйк. — Название клуба? Где она тренировалась? Я пытаюсь разыскать Шерри, и если бы я мог найти старых товарищей по команде или тренера…

— Погодите, — оживился Леонард.

— Что? — спросила Шелли.

— Возможно, я смог бы помочь.

— Вот как? — скептически переспросила Шелли.

— Потому что после суда я разговаривал с ней. Она плакала на улице. Кто-то из семьи малышки только что поговорил с ней, обругал, наверное. Он как раз довольно быстро уходил, когда я подошел к ней, — Леонард слегка выпятил грудь. — Мне стало жаль ее, и я сказал ей: «Я знаю, ты сделала все, что могла, дорогая». Тебя там не было, ты отходила в туалет, — пояснил Леонард, опережая вопрос Шелли. — Она сказала мне, плача, типа: «Но я могла это остановить» и...

— Погодите, — прервал его Страйк. — Она сказала: «Но я могла это остановить»?

— Да, — ответил Леонард.

— Именно эти слова? «Я могла остановить это», а не «я могла спасти ее»?

Леонард задумался, рассеянно приглаживая несколько прядей седеющих волос, которые так плохо скрывали его лысину.

— Да, это было «Я могла это остановить», — повторил он.

— Ты не можешь помнить точные слова, по крайней мере, после стольких лет, — презрительно произнесла Шелли.

— Замолчи, женщина, — сказал Леонард во второй раз, больше не улыбаясь. — Я помню, и я скажу тебе почему, потому что я сказал ей в ответ: «Ничто на земле не остановит течение». Вот что я сказал. А потом она сказала: «Я, наверное, никогда больше не буду плавать» или что-то в этом роде, а я сказал: «Это просто глупо, после всех этих медалей», и она вроде как рассмеялась...

— Рассмеялась! — возмущенно воскликнула Шелли. — Рассмеялась, а тут ребенок умер!

— ...и она начала немного рассказывать мне о том, что она выиграла, а потом ты нарисовалась, — сказал Леонард Шелли, — и заявила, что нам нужно вернуться к Бетти, так что мы ушли. Но я знаю, что она тренировалась в бассейне под открытым небом, потому что...

— Наверное, потому, что ты снова начал представлять ее в нижнем белье, — вставила Шелли, глядя на свою аудиторию, но никто не хихикнул: теперь все были заинтересованы историей Леонарда.

— ...потому что она сказала, что тренировалась в общественном открытом бассейне. Я помню это. Ты всегда была строга к этой девчонке, — заметил он, искоса поглядывая на жену. — Она не так плоха, как ты считаешь.

— Это была ее вина, — неумолимо заявила Шелли под одобрительный шепот двух женщин на диване. — Чертовски глупо было брать ребенка, который не умеет плавать, на пляж в такое время ранним утром. Я поговорила с тетей малышки в туалете, — добавила она, возможно, чтобы сравнять счет между собой и Леонардом, который только что вызвал такой большой интерес у Страйка, — и она согласилась с тем, что вина лежит на Шерри, и поблагодарила меня и Леонарда за то, что мы сделали, вызвали береговую охрану и все такое, и она сказала, что это было облегчением, что все закончилось. Явно богатая женщина, — рассудительно добавила Шелли, — но очень милая.

— Почти все, осталось задать еще несколько вопросов, — произнес Страйк, просматривая свои записи, чтобы убедиться, что он ничего не пропустил. — Кто-нибудь из вас видел кого-нибудь еще на пляже до того, как туда приехала полиция?

— Нет, там не было... — начала Шелли, но Леонард перебил ее.

— Был. Там был какой-то бегун.

— О, да, был, — неохотно согласилась Шелли. — Но он тут совсем ни при чем.

— Когда вы его видели? — спросил Страйк.

— Он пробежал мимо нас, — сказал Леонард. — Вскоре после того, как мы оказались на пляже.

— Бежал к тому месту, где вы встретили Шерри, или уже от него? — спросил Страйк.

— От него, — ответил Леонард.

— Вы можете вспомнить, как он выглядел?

— Большой парень, я бы сказал, — сказал Леонард, — но было темно.

— И он просто тренировался? Бежал, и ничего с собой у него не было?

— Нет, у него ничего не было с собой, — сказал Леонард.

— Помните ли вы, учитывая время, он пробегал мимо Шерри и Дайю, когда они все еще были на пляже? Или он пробегал после того, как они вошли в воду?

Хитоны посмотрели друг на друга.

— После, — ответил Леонард. — Не прошло и пяти минут после того, как мы его увидели, и тут она с криком выскочила со стороны моря.

Страйк сделал пометку, затем спросил:

— Вы видели или слышали какие-нибудь лодки в этом районе — я имею в виду, до того, как прибыла береговая охрана?

Супруги Хитоны покачали головами.

— И когда вы туда приехали, фургон был пуст?

— Да, пустой и запертый, — сказал Леонард.

— А долго береговая охрана искала тело, вы не знаете?

— О, они искали целых несколько дней, — ответил Леонард.

— На дознании сказали, что ее, должно быть, отнесло вниз по течению, и она где-то застряла, — объяснила Шелли. — На самом деле ужасно, — она погладила уши своей крошечной собачки. — Когда об этом думаешь... Бедная маленькая девочка.

— И последнее, — сказал Страйк, — вы случайно не помните другого утопленника на пляже в далеком 1988 году? У женщины случился припадок в воде, недалеко от берега.

— О, минуточку, — пропищал хриплый Джордж с дивана. — Восемьдесят восьмой? Я помню. Я был там!

Все его спутники удивленно оглянулись на него.

— Да, — взволнованно произнес Джордж, — если это та, о ком я говорю, то с ней тоже была маленькая девочка!

— Звучит похоже, — сказал Страйк. — Утонувшая женщина была там со своим мужем и дочерью. Вы видели, что произошло?

— Я видел парня с длинными волосами, который бежал в море, а потом он и еще один парень тащили ее по пляжу. Маленькая девочка плакала и визжала. Неприятная история. Первый мужчина делал ей искусственное дыхание, пока не приехала «скорая», но, как потом рассказывали, это не помогло, она умерла. Это было в газете. Эпилептический приступ. Ужасная история.

— Какое это имеет отношение к нашей маленькой девочке? — спросила любопытная Шелли.

— Мужчина, чья жена умерла от припадка в воде, был отчимом Дайю, — ответил Страйк.

— Нет! — хором воскликнули Шелли и Сьюзи.

— Да, — Страйк закрыл блокнот.

— Забавное совпадение, — произнесла Шелли с широко раскрытыми глазами.

— Вот уже действительно, — согласился Страйк. — Ну, я думаю, это все. Вы мне очень помогли, спасибо. Не могли бы вы показать мне дорогу к тому участку пляжа, где вы встретили Шерри?

— Прямо по нашей дороге, потом налево, — Леонард указал пальцем. — Вы не пропустите, старое кафе и автостоянка все еще там.

— А где?.. — начал Страйк, поворачиваясь к Джорджу, но тот предвосхитил вопрос.

— На том же месте, — ответил он, и три женщины ахнули. — Точно в том же месте.

63

Человек целиком пребывает в своей неподвижности. Здесь имеется в виду лишь временная, преходящая ситуация, лишь один абстрагированный момент.

Его сердце невесело.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Страйку потребовалось еще минут двадцать, чтобы отделаться от Хитонов и их друзей, но он сделал это настолько тактично и мило, насколько мог, на случай, если ему понадобится поговорить с ними снова. Оказавшись на улице, он с облегчением расслабил мышцы лица, дошел до конца Гарден-стрит и вышел на эспланаду.

Небо было равномерно серым, с одним посеребренным пятном там, где пыталось пробиться солнце. Прогуливаясь по высокой набережной, Страйк вытащил из кармана свой вейп. Несмотря на то, что он так сильно похудел за последний год, конец его культи болел, а мышцы правого бедра были напряжены. Наконец он заметил небольшой ряд лотков, торгующих кофе, бургерами и пляжными игрушками, рядом с которыми была небольшая автостоянка.

Значит, это было то самое место, где двадцать лет назад Шерри Гиттинс припарковала старый фермерский грузовик и пошла с Дайю к морю.

Соленый бриз защипал усталые глаза Страйка, когда он облокотился на перила и, прищурившись, посмотрел вниз, на пляж. Несмотря на неблагоприятную погоду, люди все еще прогуливались по серовато-коричневому песку, усыпанному округлыми камнями, подобным тем, что украшали стены домов в городе. Несколько чаек сидели на изъеденных морем валунах, похожих на большие утесы. Страйк не видел ни водорослей, ни ракушек, не было видно и никаких развевающихся предупреждающих флагов. Море казалось спокойным, и его соленый запах вкупе со знакомым ритмичным звуком прилива и отлива волн усиливали подспудную меланхолию, которую он изо всех сил старался подавить.

«Соберись».

Здесь с разницей в семь лет произошло два случая утопления людей, связанных с Джонатаном Уэйсом. Что сказала рыдающая Шерри Леонарду Хитону? «Я могла остановить это». Не «Я могла остановить ее», а «Я могла остановить это». Что значит «это»? Заговор, о котором написал Кевин Пёрбрайт на стене своей спальни? И если так, то чей?

От внимания Страйка не ускользнуло, что, хотя три свидетеля видели, как Шерри и Дайю уезжали с фермы Чапмена, а еще один наблюдал, как Шерри несла Дайю вниз по пляжу, никто не мог толком сказать, что на самом деле произошло, когда девочки наконец добрались до пляжа. Ни Хитоны, ни пробежавший мимо них человек (который не фигурировал ни в каких сообщениях прессы) ничего не могли рассказать по этому поводу. На тот критический отрезок времени, в течение которого Дайю исчезла навсегда, имелись только неподтвержденные слова Шерри Гиттинс и мифы, которые были сплетены вокруг Утонувшего пророка.

Была еще ночь, когда они добрались до пляжа, рассуждал Страйк, глядя вниз на усыпанный камнями берег. Могла ли Шерри тайно договориться с кем-нибудь о встрече здесь? Она была очень сильной пловчихой: было ли это частью плана? Возможно ли, что Дайю цеплялась за плечи Шерри, когда та плыла по черной воде к некой лодке, в которой их кто-то ждал? Неужели этот человек похитил Дайю, возможно, убил ее и похоронил в другом месте, пока Шерри уплыла обратно к берегу и разыгрывала трагедию случайного утопления? И возможно ли, что Дайю все еще жива и носит другое имя? В конце концов, некоторые похищенные дети не были убиты, а содержались в плену или воспитывались семьями, не связанными с ними кровными узами.

Или, возможно, Шерри несла Дайю на пляж, потому что в какой-то момент во время путешествия ребенка накачали наркотиками? Должно быть, она была жива и бодра, покидая ферму Чапмена, учитывая, что она помахала людям, которые видели, как проезжал фургон. Могла ли Шерри по дороге дать Дайю напиток с наркотиком? «Была ночь, когда всем детям дали напитки, в которые, как я теперь думаю, были подмешаны наркотики», — написал Кевин Пёрбрайт. Дайю утонула не потому, что неразумно зашла на глубину, а потому, что была едва в сознании, пока Шерри держала ее на поверхности? В этом случае потребовалось ли мастерство Шерри в плавании, чтобы затащить тело на глубину в надежде, что оно будет навсегда потеряно, чтобы никто никогда не смог провести вскрытие?

Или истина лежала между этими двумя теориями? Тело перетащили на лодку, где к нему можно было привязать груз и выбросить там, где береговая охрана и не подумала бы искать, потому что сильное течение должно было унести Дайю в совершенно другом направлении? Тем не менее, если бы лодка была пришвартована под покровом ночи у пляжа, было бы исключительной удачей избежать внимания береговой охраны: времени было мало, и только мощное судно успело бы вовремя уплыть оттуда, но в этом случае Хитоны наверняка услышали бы в тишине рассвета шум мотора лодки, плывущей по морю.

Существовала, конечно, еще одна возможность: два обыкновенных несчастных случая произошли в одном и том же месте с разницей в семь лет — по случайному совпадению.

Кромера хладные воды уже роют могилу ей —

Повержена она

Страйк уставился на безмерную массу воды, гадая, там ли останки Дайю. Возможно, ее кости давно обглоданы дочиста, запутались в порванной рыболовной сети, ее череп мягко перекатывался по морскому дну, когда волны накатывались далеко наверху. В таком случае «Я могла остановить это» означало бы «Я могла остановить это и не подчиниться ее требованию поехать на море» или «Я могла остановиться и не делать все, что она мне велела».

«Ерунда какая».

«Ладно, — спорил он сам с собой, — где доказательства того, что это не было совпадением?»

«Общий знаменатель. Джонатан Уэйс».

«Это не доказательство. Это часть совпадения».

В конце концов, если Уэйс спланировал убийство своей падчерицы, чтобы прибрать к рукам четверть миллиона фунтов стерлингов, которые Дайю стоила мертвой, зачем поручать Шерри отвезти ее точно в то же место, где погибла его первая жена?

Потому что убийцы, как правило, люди привычки? Потому что, успешно убив однажды, они с тех пор придерживались одного и того же образа действий? Мог ли Уэйс планировать наглый двойной блеф перед полицией? «Если бы я собирался утопить ее, зачем бы мне делать это там?» Мог ли Уэйс быть настолько самонадеян, чтобы полагать, что он может очаровать всех и заставить поверить, что все это было ужасной прихотью судьбы?

Кроме того, в этой теории тоже была загвоздка: смерть первой миссис Уэйс действительно была несчастным случаем. Показания Джорджа подтверждены словами Эбигейл: Уэйса не было в воде, когда тонула его жена, и он делал все возможное, чтобы спасти ее. Если только… наблюдая, как волны разбиваются о скалы внизу, Страйк задавался вопросом, возможно ли спровоцировать у кого-нибудь эпилептический припадок. Он вытащил из кармана записную книжку и написал себе напоминание разобраться с этим. Затем он снова посмотрел на море, откладывая момент, когда ему снова придется идти пешком, и думая о Шерри Гиттинс.

Девушка, которая средь бела дня так глупо отвезла своего вороватого бойфренда с ножом в аптеку спустя всего несколько лет и которая была достаточно болтлива, чтобы выпалить Леонарду Хитону «Я могла это остановить» у здания коронерского суда, не была организатором этого. Нет, если исчезновение Дайю было спланировано, Страйк был уверен, что Шерри была скорее инструментом, чем автором заговора.

В животе у него громко заурчало. Он устал, проголодался, и его нога все еще болела. Меньше всего ему хотелось возвращаться в Лондон этим вечером. Неохотно отвернувшись от моря, он пошел обратно тем же путем и, свернув на Гарден-стрит, заметил огромный и довольно уродливый отель из красного кирпича, выходящий фасадом на пирс. Соблазн снять там номер усилился при виде паба «Королевская голова» с мощеным пивным садом⁷⁴, расположенного на Хай-стрит слева от него. Задний вход из сада в отель «Де Пари» из красного кирпича (при чем тут Париж?) расположенный прямо напротив пивного сада, манил к себе.

«К черту».

Он объяснил бы свою ночевку в отеле придирчивому бухгалтеру агентства задержкой в ходе расследования. В «Королевской голове» он просмотрел меню на стойке бара, прежде чем заказать пинту пива «Дум-бар» и бургер с жареной картошкой, оправдывая себя тем, что семь предыдущих дней придерживался правильного диетического питания.

В пивном саду было влажно и пустынно, что устраивало Страйка, потому что он хотел подумать. Устроившись за столом со своим вейпом, он достал мобильный и вернулся к работе. Поискав открытые бассейны поблизости от дома детства Шерри, он нашел один в Херн-Хилле. Не забывая о том, что ее юношеская карьера в плавании началась под именем Карин Мейкпис, которое ей дали при рождении, Страйк продолжал гуглить и, наконец, на четвертой странице результатов поиска нашел то, что искал: старую фотографию команды пловцов, состоящей как из мальчиков, так и из девочек, размещенную в Фейсбуке женщиной по имени Сара-Джейн Барнетт.

В центре снимка была девочка лет одиннадцати-двенадцати, в чьем пухлом личике Страйк узнал жеманную улыбку подростка, позже известного как Шерри Гиттинс. Под фотографией Сара-Джейн написала:

Счастливые воспоминания о старом добром общественном бассейне в Брокуэлле! О, хотелось бы снова быть в такой форме, но это намного легче, когда тебе 12! Слева направо: Джон Кёртис (по которому мы все с ума сходили!!!), Тэмзин Коуч, Стюарт Уайтли, Кэрри Мейкпис, ваша покорная слуга, Келли Пауэрс и Рис Саммерс.

Страйк открыл страницу Кэрри Кёртис Вудс в Фейсбуке, которая все еще не приняла его запрос. Однако теперь он знал, что Шерри когда-то тоже звали Кэрри, и, что еще лучше, теперь он знал причину, по которой она могла бы выбрать псевдоним «Кёртис»: в память о детской влюбленности.

Покончив с бургером, картошкой фри и пинтой пива, Страйк прогулялся до автостоянки, чтобы забрать хранившийся в багажнике своей машины на случай непредвиденных ночевок небольшой рюкзак с зубной пастой и щеткой, чистым нижним бельем и зарядным устройством для своего телефона, затем вернулся в отель «Де Пари».

Он мог бы предсказать интерьер по внешнему виду: в высоких арках, хрустальных люстрах и широкой лестнице вестибюля чувствовалось величие, но пробковая доска объявлений, на которой вывесили ламинированный листок бумаги с историей отеля, напоминала хостел для молодежи. Неспособный, как всегда, оставить свой вопрос без ответа, Страйк присмотрелся внимательнее и узнал, что отель был основан человеком, семья которого бежала из Франции во время революции.

Как он и надеялся, ему удалось снять одноместный номер, но — как безошибочно можно было догадаться в летний сезон — вид из окна открывался не на море, а на крыши Кромера. Сознательно ища какие-то плюсы, он отметил, что в комнате было чисто, а кровать казалась удобной. И все же теперь, когда в комнате его окружила та же мягкая желто-красная цветовая гамма, что и в вестибюле, он почувствовал приступ клаустрофобии, которая, как он знал, была совершенно безосновательна. В детстве и в армии он спал в машинах, в установленных на голой земле палатках, в сквотах, в том чертовом ужасном сарае на ферме Чапмена и на многоэтажной автостоянке в Анголе: у него не было причин жаловаться на этот вполне приличный гостиничный номер.

Но когда он повесил куртку и огляделся, чтобы понять — что можно использовать в качестве опоры по пути от кровати до ванной комнаты, когда следующим утром ему нужно будет передвигаться на одной ноге, депрессия, с которой он боролся весь день, навалилась на него. Он упал на кровать, провел рукой по лицу, не в силах больше не думать о двух причинах своего плохого настроения: Шарлотте и Робин.

Страйк презирал жалость к себе. Он был свидетелем настоящей бедности, травм и лишений как в армии, так и во время своей карьеры детектива, и он верил в то, что нужно радоваться тому, что имеешь. Тем не менее полуночные угрозы Шарлотты не давали ему покоя. Если бы она выполнила их, последствия были бы не из приятных. Интерес прессы был достаточно высок, чтобы понять, насколько серьезную угрозу это представляло для его бизнеса, который вдобавок ему сейчас приходилось защищать от попытки саботажа со стороны Паттерсона. Он надеялся, что ему больше никогда не придется покидать свой офис или терять клиентов, которым нужен был сыщик, о котором никто не знает, а не знаменитость поневоле, и уж тем более не тот, кого подозревают в насилии над женщиной.

Он снова достал телефон и набрал в Гугле свое имя вместе с именем Шарлотты.

Нашлось несколько страниц, в основном старые газетные статьи, в которых вскользь упоминались их отношения, включая свежие публикации о ее нападении на Лэндона Дормера. Значит, она еще не заговорила. Несомненно, он бы сразу узнал об этом, если бы она это сделала: услужливые друзья написали бы ему о своем возмущении, так всегда делают люди, читая плохие новости и думая, что этим помогают.

Он зевнул, поставил мобильный телефон на зарядку и, хотя было еще рано, пошел в душ, прежде чем лечь спать. Он надеялся, что горячая вода улучшит его настроение, но, намыливаясь, поймал себя на том, что его мысли возвращаются к Робин, что не принесло никакого утешения. Во время двух других недавних расследований они вместе посещали приморские города: в Стегнессе ели картошку фри, а в Уитстабле ночевали в соседних номерах.

Особенно ему запомнился ужин в отеле в тот вечер, когда он расстался со своей последней девушкой, а Робин еще не отправилась на первое свидание с Райаном Мёрфи. На Робин, по его воспоминаниям, была голубая рубашка. Они пили вино «Риоха» и смеялись, а на верхнем этаже их ждали два расположенных рядом гостиничных номера. Все, как ему казалось, было благоприятно: вино, вид на море, они оба одиноки, поблизости никого, кто мог бы помешать, и что же он предпринял? Ничего. Если бы он сказал ей, что его отношения с Мэдлин — короткие, неудовлетворительные и предпринятые исключительно для того, чтобы отвлечь себя от возникшего столь не кстати влечения к своей коллеге, — закончились, это могло бы спровоцировать разговор, который затронул бы чувства Робин, но вместо этого он сохранил свою обычную сдержанность, решив не портить их дружбу и деловое партнерство, но в то же время боясь отказа. Его единственная, да и то сорванная, неудачная попытка пьяного поцелуя с Робин возле отеля «Ритц» в день ее тридцатилетия была встречена таким выражением ужаса, что это не могло изгладиться из его памяти.

Обнаженный, он вернулся в спальню, чтобы снять свой протез. Когда нога неохотно рассталась с гелевой прокладкой на конце культи, он прислушался к крикам кружащих в закатном небе чаек, жалея о том, что в тот вечер в Уитстабле ничего не сказал Робин, потому что, сделай он это, возможно, он не чувствовал бы сейчас себя таким невыносимо несчастным и не возлагал бы все свои надежды на то, что однажды Райан Мёрфи поддастся искушению выпить порцию алкоголя.

64

Сильная черта на третьем месте. Свет поражен на южной охоте. Нельзя болеть о стойкости.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Проснувшись на следующее утро, Страйк на мгновение растерялся, не понимая, где он находится. Ему снилось, что они с Робин сидят в ее старом «лендровере» и травят байки о том, как они несколько раз тонули во сне.

Спросонья он потянулся к своему мобильному, чтобы отключить будильник, и сразу увидел, что за последние полчаса пришло семь сообщений: от Пат, Люси, Пруденс, Штыря, Илсы, Дэйва Полворта и журналиста Фергюса Робертсона. С содроганием он открыл сообщение Пат:

Только что звонила ее сестра. Я сказала, что тебя здесь нет. Надеюсь, с тобой все в порядке.

Следующим Страйк открыл сообщение от Люси:

Стик, мне так жаль, я только что увидела. Это ужасно. Я не знаю, что еще сказать. Надеюсь, с тобой все в порядке. Целую.

Охваченный дурным предчувствием, Страйк поудобнее устроился в постели и открыл сообщение от Фергюса Робертсона:

В отделе новостей меня спрашивают, есть ли у тебя комментарий. Возможно, было бы разумно дать им что-нибудь, чтобы они отстали. Не знаю, в курсе ли ты, но ходят слухи, что она оставила записку.

Чувствуя, как неприятно быстро бьется сердце, Страйк открыл браузер своего телефона и ввел имя Шарлотты.

«Смерть светской львицы: Шарлотта Кэмпбелл найдена мертвой»

«Бывшая “оторва” Шарлотта Кэмпбелл найдена домработницей мертвой»

«Шарлотта Кэмпбелл умерла после выдвижения обвинений в нападении»

Он уставился на заголовки, не в силах осознать то, что видел. Затем он открыл ссылку на последнюю статью.

Шарлотта Кэмпбелл, модель и светская львица, покончила с собой в возрасте 41 года, подтвердил адвокат ее семьи в пятницу вечером. В заявлении, опубликованном в «Таймс», мать и сестра Кэмпбелл сказали:

«Наша любимая Шарлотта покончила с собой в четверг вечером. Шарлотта испытывала значительный стресс после необоснованного обвинения в нападении и последующего преследования со стороны прессы. Мы просим о конфиденциальности в это очень трудное время, особенно для обожаемых маленьких детей Шарлотты».

«Мы потеряли самую милую, самую умную, самую оригинальную женщину, которую кто-либо из нас знал, — сказал сводный брат Кэмпбелл, актер Саша Легард, в отдельном заявлении. — Я просто один из убитых горем людей, которые любили ее, и изо всех сил пытаюсь осознать тот факт, что мы никогда больше не услышим ее смеха. “Смерть на нее напала, как мороз нежданный, что нежнейший из цветков до времени на поле побивает”⁷⁵».

Младшая дочь телеведущего сэра Энтони Кэмпбелла и модели Тары Клермонт, Кэмпбелл вышла замуж за Джейго Росса, виконта Кроя, в 2011 году. До развода в прошлом году у пары родились близнецы. До замужества она долгое время была подругой частного детектива Корморана Страйка, старшего сына рок-звезды Джонни Рокби. Совсем недавно Кэмпбелл начала встречаться с Лэндоном Дормером, американским миллиардером, наследником гостиничной империи «Дормер», но отношения закончились десять дней назад арестом Кэмпбелл по обвинению в нападении. Друзья Дормера утверждают, что ему пришлось наложить швы на лицо после ссоры в квартире Дормера в Фицровии.

Кэмпбелл, которая впервые попала в новости, когда сбежала из Челтнемского женского колледжа в возрасте 14 лет, получила степень по классической литературе в Оксфорде, прежде чем стать постоянной героиней светской хроники Лондона. Описанная журналом «Вог» как «эмоциональная и завораживающая», она периодически работала моделью и модным критиком, а в 90-е и 00-е годы провела некоторое время в центре реабилитации. В 2014 году она была госпитализирована в скандально известную частную психиатрическую клинику «Саймондс Хауз» после того, что позже было определено как случайная передозировка.

Сообщается, что тело Кэмпбелл было обнаружено домработницей вчера утром в ее квартире в Мейфэр.

Кровь застучала у Страйка в ушах. Он медленно прокрутил статью назад. К статье прилагались две фотографии: на первой Шарлотта была изображена в академической мантии рядом со своими родителями в день окончания учебы в Оксфорде в девяностых годах. Страйк вспомнил, что видел эту фотографию в прессе, когда служил в Германии в военной полиции. Без ведома сэра Энтони и его жены Тары, которые оба терпеть не могли Страйка, он и Шарлотта уже возобновили свои отношения, находясь на расстоянии друг от друга. На втором снимке Шарлотта улыбалась в камеру, на ее шее — тяжелое колье, усыпанное изумрудами. Это было фото для рекламной кампании ювелирной коллекции, и в его оцепеневшем мозгу промелькнула неуместная мысль о том, что дизайнер этой коллекции, с которой он недолго встречался, наверняка рада, что была использована эта фотография.

— Черт, — пробормотал он, приподнимаясь на подушках. — Черт.

Шок боролся с тяжелым чувством абсолютной неизбежности. Последняя партия была сыграна, и Шарлотта проиграла, ей больше нечего было ставить и негде было получить кредит. Должно быть, она сделала это сразу после того, как позвонила ему. Было ли одно из удаленных им из голосовой почты сообщений недвусмысленным намеком о ее намерениях? После угрозы пойти к Робин и рассказать ей, кем на самом деле был Страйк, Шарлотта сломалась и умоляла его связаться с ней еще раз? Угрожала ли она (как делала много раз раньше) покончить с собой, если он не даст ей того, что она хотела?

Страйк машинально открыл другие сообщения, которые ему прислали. Он мог бы предсказать их все, кроме Дэйва Полворта. Дэйв всегда ненавидел Шарлотту и часто говорил Страйку, что он дурак, раз продолжает возвращаться к ней.

«Ни фига себе, охереть легче, Диди…»

Это были те же самые слова, которые Полворт произнес при первом посещении Страйка в военном госпитале «Селли-Оук» после того, как Страйк потерял половину ноги.

Страйк отложил телефон, не ответив ни на одно сообщение, опустил свои полторы ноги с кровати и поплелся в ванную, держась для равновесия за стену и дверной косяк. Среди множества овладевших им эмоций было ужасное эхо того дня, когда он узнал о смерти своей матери. Каким бы убитым горем он ни был, бремя беспокойства и страха, которое он нес с собой мертвым грузом на протяжении всего второго брака Леды с жестоким, непостоянным, употребляющим наркотики мужем младше нее, спало: ему больше никогда не нужно будет бояться услышать ужасные новости, потому что новости пришли. Похожий, постыдный след облегчения теперь смешивался с его противоречивыми эмоциями: худшее случилось, так что ему больше не нужно бояться худшего.

Опорожнив мочевой пузырь и почистив зубы, он оделся и закрепил протез, совершенно забыв о завтраке. Он выписался из отеля, настолько сбитый с толку, что не смог бы с уверенностью сказать, какого пола был сотрудник на ресепшене.

Мог ли он предотвратить это? Да, вероятно, но какой ценой? Постоянный контакт, растущие требования и мольбы воссоединиться с женщиной, которая жила пристрастившись, как наркоман, к ощущению собственной боли. Он уже давно оставил надежду на какие-либо реальные перемены в Шарлотте из-за ее непреклонного отказа от любой помощи, кроме выпивки, таблеток и Корморана Страйка.

Он выехал из заливаемого дождем Кромера, думая о противоречивой, раздробленной семье Шарлотты, в которой было полно приемных родителей, сводных братьев и сестер, раздираемых враждой и зависимостями. «Наша любимая Шарлотта…»

Страйк проехал мимо фермы Чапмена. Он взглянул налево и снова заметил ту странную башню на горизонте. Повинуясь внезапному порыву, он свернул налево. Он собирался выяснить, чем на самом деле была эта башня.

«Зачем это сейчас? — произнес сердитый голос Шарлотты у него в голове. — Какое это имеет значение?»

«Это важно для меня», — мысленно ответил Страйк.

С тех пор, как он себя помнил, его единственным неизменным убежищем и развлечением в трудные времена было распутывать загадки, пытаться навести порядок в хаотичном мире, раскрывать тайны, утолять свой постоянный зуд поиска истины. Выяснение того, чем на самом деле была эта башня, не имело никакого отношения к Шарлотте, и все же — имело к ней самое непосредственное отношение. Он больше не был маленьким мальчиком, которому смутно угрожала сторожевая башня, хотя поблизости было гораздо больше поводов для беспокойства, когда его мать скрылась из виду в лесу, а вокруг него были хищники. И он уже не был тем девятнадцатилетним парнем, который влюбился в самую красивую студентку Оксфорда, слишком ослепленный и обезоруженный тем, что она, казалось, отвечала ему взаимностью, чтобы ясно видеть ее. Если он сегодня больше ничего не сделает, то развеет хотя бы тайну башни, которая сохранилась в его памяти как символ одного из худших периодов его жизни.

Ему потребовалось всего несколько минут, чтобы добраться на «БМВ» до вершины холма, и вот оно: церковь, какой она должна быть — очень старая норфолкская церковь, декорированная галькой, как и многие здания, мимо которых он проезжал в Кромере.

Он вышел из машины. Вывеска у входа на маленькое кладбище подсказала ему, что это церковь Святого Иоанна Крестителя. Движимый порывами, которых он до конца не понимал, он прошел через ворота и обнаружил, что пытается открыть дверь церкви. Он ожидал, что она будет заперта, но дверь открылась.

Маленькое, с белыми стенами, помещение было пустым. Шаги Страйка отдавались эхом, когда он шел по проходу, не сводя глаз с безыскусного золотого креста на алтаре. Затем он сел на одну из жестких деревянных скамей.

Он не верил в Бога, но некоторые из людей, которых он любил и которыми восхищался, верили. Его тетя Джоан отличалась непоколебимой верой, и ее вера в определенные формы и структуры резко контрастировала с презрением его матери к границам и любой форме респектабельности маленького городка. Джоан заставляла Страйка и Люси ходить в воскресную школу во время их каникул в Сент-Мозе, и эти занятия в детстве наводили на него скуку и угнетали, но воспоминания об этих уроках были странно приятны, когда он сидел на жесткой скамье: насколько приятнее был побег на пляж после этого? Насколько приятнее были выдуманные игры, в которые играли они с Люси, освободившись от утомительных, навязанных ему занятий, пока Тед и Джоан принимали причастие? Возможно, смутно подумал он, немного скуки — это не так уж плохо для детей.

Шаги за спиной Страйка заставили его оглянуться.

— Доброе утро, — сказал вошедший мужчина средних лет с длинным бледным лицом и кроткими, как у овцы, глазами. Его брюки были застегнуты велосипедными зажимами, которых Страйк не видел уже много лет.

— Доброе утро, — отозвался детектив.

— Все в порядке?

Страйк подумал, был ли этот человек настоятелем. На нем не было белого воротника, но, конечно, сегодня было не воскресенье. «Как ты можешь думать об этом сейчас, почему тебя волнует его воротник, откуда эта мания все выяснять?»

— Одна моя знакомая только что умерла.

— Мне очень жаль это слышать, — произнес мужчина с такой очевидной искренностью, что Страйк добавил, словно желая утешить незнакомца:

— Она долгое время была нездорова.

— А, — сказал мужчина. — И все же.

— Да, — ответил Страйк.

— Я оставлю вас, — теперь голос мужчины звучал приглушенно, и он проследовал по проходу и скрылся из виду, направляясь, как предположил Страйк, в ризницу, вероятно, чтобы Страйк мог спокойно помолиться. Он действительно закрыл глаза, хотя и не для того, чтобы поговорить с Богом. Он знал, что сказала бы ему сейчас Шарлотта, если бы была здесь.

«Теперь меня нет в твоей жизни, Блюи. Ты должен быть рад».

«Я не хотел твоей смерти», — мысленно ответил он.

«Но ты знал, что ты единственный, кто может спасти меня. Я говорила тебе, Блюи».

«Ты не можешь заставить вернуться кого-то, угрожая покончить с собой, если он ушел. Это неправильно. У тебя были дети. Ты должна была остаться в живых ради них».

«А, ладно, — он мог представить себе ее холодную улыбку. — Что ж, если ты хочешь, сформулируй это так. Я мертва. Я не могу поспорить».

«Не играй со мной в эту игру. — Его гнев нарастал, как будто она действительно была здесь, в этой безмолвной церкви. — Я дал тебе все, что мог дать. Я мирился с дерьмом, с которым больше никогда не смирюсь».

«Робин — святая, не так ли? Как скучно, — сказала Шарлотта, теперь ухмыляясь ему. — Раньше тебе нравились задачи посложнее».

«Она святая не больше, чем я, но она хороший человек».

И теперь, помимо гнева, он почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы.

«Для разнообразия мне нужен хороший человек, Шарлотта. Меня тошнит от грязи, беспорядка и истерик. Я хочу чего-то другого».

«Стала бы Робин убивать себя из-за тебя?»

«Конечно, она бы этого не сделала. Она более разумная, черт возьми».

«После всего, что у нас было, всего, чем мы делились, ты хочешь кого-то разумного? Тот Корморан, которого я знала, рассмеялся бы при мысли о том, что ему нужен кто-то разумный. Разве ты не помнишь? — “Солнце зайдет и взойдет, день наш промчится, и вечный мрак ночи ляжет на жадные к прелестям очи. Дай мне скорей поцелуй”⁷⁶...»

«Я был гребаным испорченным ребенком, когда цитировал это тебе. Я больше не тот, кем был. Но я все равно предпочел бы, чтобы ты жила и была счастлива».

«Я никогда не была счастлива, — ответила Шарлотта, которая иногда была жестоко честна, когда больше ничего не помогало, и очередная ужасная сцена изматывала их обоих. — Иногда меня что-то забавляло. Но я никогда не была счастлива».

«Да, я знаю».

И он вторил словам доброго человека с велосипедными зажимами на брюках.

«И все же».

Он снова открыл свои влажные глаза и уставился на крест на алтаре. Он мог не верить, но, тем не менее, крест что-то значил для него. Он символизировал Теда и Джоан, порядок и стабильность, но также и все непознаваемое и неразрешимое, человеческую тягу к смыслу в хаосе и надежду на что-то за пределами мира боли и бесконечной борьбы. Некоторые тайны были вечными и неразрешимыми для человека, и в принятии этого, в признании этого было облегчение. Смерть, любовь, бесконечная сложность человеческой натуры: только дурак будет утверждать, что полностью понимает кого-либо.

И когда он сидел в этой скромной старой церкви с круглой башней, которая теряла свой зловещий вид при ближайшем рассмотрении, он оглянулся на подростка, оставившего Леду и ее опасную наивность только для того, чтобы влюбиться в Шарлотту и ее не менее опасную утонченность, и впервые окончательно понял, что он больше не был тем человеком, который жаждал чего-то подобного. Он простил подростка, который преследовал разрушительную силу, потому что думал, что сможет укротить ее и тем самым исправить Вселенную, сделать все понятным и безопасным. В конце концов, он не так уж сильно отличался от Люси. Они оба намеревались переделать свои миры, просто делали это совершенно по-разному. Если ему повезет, у него впереди была половина жизни, чтобы прожить ее заново, и пришло время отказаться от вещей гораздо более вредных, чем курение и картошка фри, время признаться себе, что он должен искать что-то новое, в противоположность тому, что было вредным, но знакомым.

Снова появился добродушный мужчина с кротким взглядом, как у овцы. Направляясь обратно по проходу, он неуверенно остановился рядом со Страйком:

— Надеюсь, вы нашли то, что вам было нужно.

— Да, — сказал Страйк. — Спасибо вам.