Ненаместные

Глава 16

Ким умел подгадывать время своего появления. Он все время заявлялся некстати. За последнюю неделю Жаннэй успела это заметить.

Он вечно сбивал ее с мысли, отрывал от дел, мешал — и при этом вовсе не хотел ничего плохого. Это раздражало.

И раздражение Жаннэй раздражало еще больше. Она отвлекалась.

Она терпеть не могла отвлекаться на всякую ерунду, но, видимо, правильно сказал Герка, до сих пор не удосужившийся открыть глаза и дрыхнущий с Лиль на соседней койке уже неделю (их не рискнули разлучать, потому что понятия не имели, какие подводные камни могут вдруг оказаться у Геркиного дара, так они и лежали рядышком). Кокон, который берег ее с детства, потихоньку трескался, пропуская все больше и больше эмоций — или наоборот выпуская, об этом Жаннэй еще не думала.

Она понемногу училась гасить раздражение усилием воли, как и все нормальные люди, но у нее не слишком-то получалось.

И поэтому Ким мешал.

Он был раздражителем.

Жаннэй не нравились ее реакции. Ей казалось, что они слишком сильные — не такие, как у всех. Неуместные. И это только усложняло все еще больше.

Вот и сейчас Ким пришел не вовремя. Хуже времени он просто найти не мог.

Позвонил в звонок ее ведомственной квартиры, и ведь даже не сделать вид, что никого нет дома: свет горел, и наверняка с улицы можно было заметить ее силуэт за занавесками или вроде того.

Если возможно было заметить что-нибудь не то, Ким это обязательно замечал, этот закон мироздания Жаннэй вывела совсем недавно, но он работал.

Она накинула на плечи пальто и вышла из дома, захлопнув дверь у Кима под носом.

— Что? — спросила она немного слишком агрессивно… наверное.

— Они очнулись, — Ким улыбался широко-широко, без всякой задней мысли обнажая человеческие клыки.

Прямо сиял.

— Ясно, — кивнула Жаннэй, — я свободна?

— Подожди, — Ким ухватил ее за локоть.

Сияние немного поугасло, теперь он выглядел растерянным, искал повод продолжить разговор — и нашел.

— Заседание на следующей неделе.

— Человечество изобрело телефон больше ста лет назад.

— Перестань. Встречи теперь будут каждый день, и завтра позволят навестить детей, и… я хотел кое-что спросить…

— Да?

— Вы уверены, что нужно бороться с Кеехом? Я не… сложно в это поверить. Он не кажется особенно заинтересованным лицом, и… слушай, большая часть моих сомнений звучит глупо, но мне нужно, чтобы кто-то меня переубедил.

— Конечно. — кивнула Жаннэй, — Возможно, ты прав, и бороться не надо, но Учреждение — это огромная и жуткая клетка. И если только допустить, что кто-то хочет пригрозить Герке Учреждением, чтобы тот выполнил его волю, то у него там тоже должна быть клетка. Только поменьше. Допустим, это сделала Яйла, или еще кто-нибудь из Паштов, или даже Ылли… у них больше нет причин продолжать преследовать Лиль или Герку, и на их счет я спокойна, поэтому я согласилась работать вместе. Но если вдруг это Кеех… я должна просчитать и этот вариант. Герка не должен попасть ни в одну из этих ловушек, и…

— О какой клетке ты говоришь? Какие ловушки? Они же родичи, в конце концов…

— Давай, расскажи мне про родственные узы. — Жаннэй скрестила руки на груди, — Если бы не Герка, ты бы давно женился, потому что твоя мачеха желала тебе добра!

— Не хочешь зайти в дом? На улице прохладно.

— Я не пущу тебя к себе домой, — пожала плечами Жаннэй, — тема закрыта.

— Я впервые вижу тебя такой… раздраженной. Это что-то личное? Ты в последнее время такая тихая и злая, вот-вот взорвешься. Я что-то не так сделал?

И он осторожно коснулся ее щеки, убирая выбившуюся из прически прядь. Жаннэй отшатнулась: Ким в любой ситуации Ким, и его привычка вторгаться в ее личное пространство никуда не делась, несмотря на всю серьезность ситуации.

Именно это он и делал не так.

— Дядь Кеех — жрец, Ким, — Жаннэй попыталась взять себя в руки, но голос предательски дрогнул, — Он древний. Он потерял столько родичей, что ему Герка? Но у Герки есть дар. У мелкого Тена есть такой же дар, но он не подходит, потому что Песчанка. Никому не нужны мыши. А Герка — Жаба. Первая Жаба с этим даром за много поколений. Дядь Кеех хочет себе ученика… Предположим.

— …и что такого…

— Просто нельзя продать Герку Храму без его ведома. А если мы будем неосторожны, именно это мы и сделаем. Боги, даже безымянные и полузабытые, требуют у жрецов душу. Кто мы такие, чтобы барыжить его душой ради его блага, рисковать ей лишь потому, что так проще?

Кап!

Жаннэй потерла глаз и с удивлением уставилась на мокрые пальцы.

— Ты прав, — сказала она, — это личное. Я была отдана Храму Лаллей еще до своего рождения, — призналась она в порыве какой-то сумасшедшей откровенности, — и это… неправильно. Служение — это призвание, а не профессия. И когда твою судьбу пишут за тебя… это страшно. Когда твою душу отдают богу без твоего ведома, у тебя больше нет души, и ты становишься… чудовищем. А он даже не будет знать имени бога, которому ему придется служить. Это личное. Возможно — просто паранойя. У меня нет никаких доказательств. Но позволь мне бояться, потому что это и правда страшно.

Он достал из кармана платок и вытер мокрые щеки.

Она отшатнулась, испугавшись, что он воспользуется моментом и… что? Она уже не была уверена, чего именно боится. Как бы то ни было, он не воспользовался, он просто ее обнял.

Она обмякла в этих объятиях, не зная, что делать дальше. В них было тепло, вот что. И плакать хотелось еще больше, а она не могла себе этого позволить. Но и заставить себя вырваться тоже не могла.

— Я рад, что ты… сказала мне. Извини.

— И ты…

— Я тебе поверил. Убедила, да.

Жаннэй казалась себе маленькой девочкой. Когда-то давным-давно ей было лет пять или шесть, и она выпрашивала подарок у старшего брата таким же тоном. Откуда только это всплыло, где таилось?

И кто это у нее отнял?

Она думала, что похоронила свое детство вместе с братом.

Ким отстранился, посмотрел ей в глаза.

— Как ты это делаешь, а? — покачала головой Жаннэй, утирая его платком все еще влажные щеки.

— Просто возвращаю тебе твое спокойствие. Ты в порядке?

— Думаю, мне стоит поболтать с Геркой, когда все кончится. Об… этом всем. Я в жалком состоянии, но я попробую с этим справиться.

За вспышку эмоций, вопреки ожиданиям, было не стыдно; наоборот, стало как-то… легче. Но признаваться в этом она не собиралась — это была слабость.

— Только не надо слишком уж увлекаться, — хмыкнул он, — если все получится, сходим куда-нибудь? Не в Ласточку, упаси Живица. Мне нравится, когда ты пла… Окос, звучит отвратительно. Но, надеюсь, ты поняла.

— Поняла.

Сбежать не удалось: ее схватили за руку.

— Не хочешь — откажись, я не обижусь. Но не уходи от ответа.

— Слушай, я расплакалась не для того, чтобы ты этим пользовался и назначал свидание.

— А я, может, в дружеском смысле…

— Тогда нет, — ответила Жаннэй прежде, чем успела осмыслить, что именно говорит.

— А если не в дружеском? — Улыбка Кима стала до неприличного широкой.

Вот они, Коты — флиртуют, когда судьба их друга под угрозой. На холоде, на чужом крыльце. Это должно было бы отталкивать, но на деле… придавало сил? Как будто он и впрямь верил, что все будет хорошо, и ничто им не помешает. И эта уверенность была заразна.

— Я подумаю. Сначала выиграй для нас это дело. Ты же помнишь — нужно выбить других представителей общества, и…

— Заметано! Не пустишь, да?

Жаннэй отрицательно покачала головой.

— Не в этот раз.

— Ловлю на слове.

Он удалился, что-то легкомысленно насвистывая. Глядя ему вслед, Жаннэй почему-то чувствовала… успокоение?

По крайней мере, она снова могла на кого-то положиться.

— Я не знаю, почему ты мне до сих пор не веришь, — сморщила носик Яйла, — даже Жан мне больше в черепе дырки не высверливает, а ты — не веришь.

Они сидели в актовом зале школы.

В актовом. Зале. Школы.

Это не укладывалось в голове.

Даже после того, как Жаннэй в третий раз объяснила, что это ни в коем случае не судебное заседание. Если доходит до суда, это значит, что ее миссия провалена.

Это — мирное урегулирование.

Сюда не вызывают повесткой, сюда приглашают… или нет. Любой желающий может прийти, любой, кто считает, что его интересы задеты.

Любой, кто боится виновников собрания и считает, что они могут навредить общественному порядку.

Приходят — и рассаживаются по фракциям, островками, стайками, места полно. Вот клубок кумушек, которые просто любят бывать на такого рода мероприятиях, вокруг них — пустые стулья, расползаются сплетни…

Жабы будто поделены надвое, тянутся к двум полюсам. Хонга и Айна Ваар приветствуют родственников помоложе; второй полюс — пустой стул, к нему стараются держаться поближе старики. Ждут.

Дядь Кееха ждут.

Песчанки, пара Коз… даже Змеи…

Из братьев Нут пришел только один, медленно сел за стол на сцене, замер; за недолгое их знакомство Ким так и не научился отличать одного кряжистого и шумного брата от другого. Он даже ни разу не видел их порознь.

А тут — только один.

Возможно, чтобы показать, что они не поддерживают никого — полностью.

Или у другого просто суд.

— Много думать — вредно, — фыркнула Яйла, так и не дождавшись ответа, — ты хмуришься, пялишься на людей, никто не любит, когда на них пялятся. И за что мне такой пасынок? За что?

Когда Яйла нервничала, она становилась говорлива. Бессмысленно, бестолково говорлива, и маленькие лапки с аккуратным маникюром перепархивали с коленей на ручку сумочки, теребили бахрому отделки, жили какой-то своей жизнью. Могло показаться, что Яйла их не контролирует.

Но она была одной из немногих Кошек, которые снимали накладные ногти в салоне, а не собирали с пола после случайной трансформации.

Ким действительно ей не верил.

Слишком сложно было понять: мачеха это говорит, или это всего лишь очередная ее ужимка, чтобы казаться… правильной, что ли?

В настоящей кошке нет настоящего.

Всего лишь почти неуловимые следы настоящего. Как иногда пишут на горьком шоколаде: может содержать следы арахиса, будьте осторожны, аллергики.

А то однажды горло перехватит, раздует — и повезет, если рядом окажется таблетка.

— А мог бы и поверить, знаешь ли, — обиженно ворчала Яйла, — мог бы и поверить. Я бы такую глупость не делала. Ну, было бы у девочки еще годика два бурной юности, что мне, жалко, что ли? Я ж не знала, что так на нее давлю, она же не возражала, ну, переоценила я ее немного, с кем не бывает? Переоценила… И тебя тоже, но тут ничего не поделать, родился с ветром в голове, что уж тут, но Лиль-то толковая… Ну сколько бы они продержались?.. Год, два? Подростки… А теперь посмотри на них.

Ким посмотрел: их устроили в удобных креслах на возвышении в центре. В другой день там мог бы вальяжно устроиться директор, жирный и мудрый Змей, и шипяще петь про свои подвиги во благо детского образования.

Сидят рядом, держатся за руки, пальцы переплетены.

Их не стали разводить по разным палатам, когда нашли. Опасались… последствий. И сейчас стараются не травмировать. На столике рядом — чай, вазочка с конфетами: какие-то леденцы, шоколад… попроси Лиль вдруг апельсинового сока, ей бы тут же принесли.

Тогда она вовсе не сока хотела, а уверенности... спокойствия.

Но не похоже, чтобы это сработало в этот раз.

Кто за кого держится?

У обоих пальцы белые.

Почему-то вспоминалось, как Лиль опускала руки в холодную воду. Тоже тогда была бледная, наверное, чувствовала, что наступит и этот день. Хотя… глупо так думать: скорее ее волновало скользкое бревно, и вероятность не вытащить — а утонуть.

Отчаянно хотелось выйти покурить, но нельзя было. Некогда. Скоро начнется. Ким поймал Геркин взгляд и ободряюще ему подмигнул… тот постарался улыбнуться в ответ.

Бледный до прозрачности, до зеленцы. Или это природный оттенок? Парень взрослеет? Данга, помнится, при определенном освещении тоже становился зеленоват. А у Хонги из человеческого только глаза, и все лицо — жабья склизкая кожа….

И Жаннэй еще не пришла, где она?

Жабы рассаживались в своем секторе. Песчанки… откуда столько песчанок? Рядом. Ылли среди них, беспокойная, суетливая, вертела головой, ерзала, все смотрела на сцену, разве что не размахивала руками. В сером мундире, но без знаков отличия.

Где Жаннэй?

Эдде зачем-то пришел, да еще и притащил с собой четверых своих подопечных. Видимо, будут спрашивать про Попрыгушки… про турслет. Трое в ряд, четвертая, совсем мелкая, уселась у Эдде на коленях и все дергает за нос. Эдде отмахивается. Чихает. Еще.

Ползала желает ему здоровья.

На всех пятерых — темные непроницаемые очки в пол-лица. Смотрится круто, но неуместно.

Где?..

В зал вплыл дядь Кеех…

— Посмотрел? — фыркнула Яйла, — ну так вот, видишь, видишь? Теперь уже не два года. Теперь уже ничего не поделать.

— А зачем? — все-так ответил Ким, чтобы отвлечься от назойливого «где» в своей черепушке. Не так-то просто — оно уже победило даже желание достать сигарету.

— Ну, так было бы проще? — фыркнула Яйла, — Тебе же было бы проще. Знаешь, людей ведь связывают вовсе не красные нити судьбы, или на что там смотрят эти зазнайки-свахи из Храма Живицы. Не-е-ет. Трое детей, ипотека. Общий бизнес. Вот это — крепко.

— Ипотека? Откуда тебе…

— А кто сказал, что это мои слова? Мне тоже их однажды сказали, — Яйла пожала плечами, — и не сказать, чтобы я потом плохо устроилась и ужасно живу теперь. Но есть возраст, когда такого просто не слышишь — жаль, что Лиль только притворялась, что она уже достаточно взрослая. Мне действительно жаль. И уж точно я не желала ей зла, и зла ей не делала.

Она рассеянно погладила по голове Умарса, прижавшегося к ее плечу.

Он тоже зеленоват лицом, но тут точно не генетика виновата.

— Я не хочу выглядеть злой в глазах своих детей, — она поджала губы, — хотя и никак не возьму в толк, зачем со мной увязался ты.

И она ткнула сына пальцем в щеку.

Тот пожал плечами.

— Мы же дружим. Мрыкла тоже обещала. Где она, мам?

— Задержалась немного, у нее же курсы, — отмахнулась та.

Ким тоже не очень понимал, зачем это все Умарсу. Поискал в жабьих рядах Дангу, не нашел.

Группка Волков уселась назад, маленькая, но очень солидная группка. Седеющие виски, хищные лица, жилистые руки.

Следаки.

Вошла молодая кудрявая девушка в такой же форме, улыбнулась, села с ними. То ли Коза, то ли Овца — по лицу и не скажешь. Села рядом с неуклюжим и нескладным парнишкой, практикантом, наверное. Такого и Волком не назовешь — так, дворняжка какая-то.

Ким вглядывался в их лица, пока его не заметили. Он поспешно отвернулся.

Жаннэй говорила, что от результатов этого вечера зависит, будут они продолжать искать поджигателя, или спустят все на тормозах.

Это — всего лишь способ понять, у кого власть. Кому выгодно. Что нужно.

Насколько Герку боятся.

Его могут упечь в учреждение, могут выпустить на поруки, а могут даже на учет не поставить. Сегодня решается, сколько у парня будет свободы и будет ли вообще, вот и все.

Не потому, что он в чем-то виноват.

Его могут запереть ради спокойствия окружающих.

Это понимают и он сам, и его… да, теперь можно называть Лиль и так, кто бы сомневался, — его девушка, и его родители, и даже его брат, пусть его и нигде не видно.

И дядь Кеех, восседающий на школьном черном стуле, как на троне. Будто всегда там был, а не через дверь вошел. Древности свойственно величие, а от него так и тянет древностью.

И его жреческие одеяния цвета болотной тины только усиливают впечатление.

Если бы Ким был уверен, что дядь Кеех на стороне Герки, можно было бы не волноваться.

Но он не был… уверен. Больше.

Где же Жаннэй?

Где?

Уже забеспокоился даже сидящий за притащенным на сцену столом Нут: вот он грузно опирался на столешницу, застывший, как деревянная фигурка, а вот уже обводит взглядом зал и подзывает секретаря. Тот что-то шепчет ему на ухо, склонив плоскую железную голову.

Наверное… «Не можем начать, нет представителя».

Где?

Могло ли с ней что-то случиться?

Что?

— Положи обратно, — в шепоте Яйлы определенно звучали стальные нотки, — положи обратно эту гадость, пока я тебе по рукам не надавала.

Ким обнаружил в руках пачку. Сунул от греха подальше в карман пальто, снял его со спинки стула, сложил и отдал Умарсу.

— Подержи.

Тот принял без спора.

— А где Жаннэй? — Спросил, — Она же защищает?

— Да.

— Так где? Все уже здесь, кто надо…

— Она…

И тут распахнулась дверь.

Ким просто знал, что это она, хоть и сидел спиной. Но все-таки обернулся.

И Жаннэй вошла в зал.

Лиль очень устала.

Вроде бы и не делала ничего, только встала с кровати, умылась, села в машину, да доехала до этой дурацкой школы — а устала, как будто всю неделю только и делала, что решала контрольную за контрольной, а не валялась себе в постели. Голова распухла, ее какой-то бог-садист будто перепутал с подушкой для булавок. Острая боль колола виски и отступала. И опять, и опять.

Звуки казались приглушенными, происходящее — нереальным. Все, в чем она была уверена — это в руке Герки, за которую цеплялась.

Без нее она бы, наверное, давно уплыла — заснула бы, или прямо в обморок.

Что-нибудь такое.

Простенькое.

Но со вкусом. Изящно. Чтобы сбежать.

Она знала, что ей ничего не грозит. В самом худшем случае она все равно оказывалась жертвой. Геркиной жертвой, жертвой несчастного случая.

А с родителями — работают.

И Яйла обещала помочь с документами на Канги.

Яйла очень изменилась. Теперь она держит себя с Лиль отстраненно, подчеркнуто вежливо. Выплачивает долг, а не разговаривает. Когда выплатит — оборвет общение, не раздумывая.

Случись эта перемена еще недавно, и Лиль бы танцевала танец счастья и радости. Но после долгой разлуки с Канги и родителями ей бы не помешала капелька даже той, притворной заботы. Лиль и сама не заметила, как привыкла к Яйле.

Хочется опереться на Геркино плечо. Спрятаться за его спину. Но это было бы неправильно.

Она в любом случае отделается малой кровью. Для нее все уже кончилось, вернулось на свои места, она уже свободна, и, если она сейчас встанет и выйдет из зала, никто и не подумает ее задержать.

Она — добровольный свидетель. Всего лишь телекинетик, да и телекинетик слабый. Чистая кровь, ни одной престарелой тетушки в учреждении. Полноценный член общества, не подкопаться. Жертва.

Герка — обвиняемый.

За Геркиной спиной нельзя спрятаться от того, чего Лиль на самом деле боится — потому что она боится за Герку.

Все, что ей остается — цепляться за его руку.

Жаннэй входит в залу быстрым шагом. Слишком быстрым — Лиль плохо знает Жаннэй, Герка с ней лучше знаком, и Герка наклоняется, чтобы прошептать в ухо:

— Она нервничает.

На лице Жаннэй — холодном, замершем лице, ни морщинки, безмятежная фарфоровая пустыня щек, черные провалы глаз, не женщина, а снеговик, — нет ничего.

Но Лиль верит Герке.

И начинает нервничать тоже.

У нее всегда было хорошее зрение, но сегодня глаза шутят с ней ужасную шутку: она больше ничего не может видеть, кроме этого лица и мертвых пуговичных глаз. И то, что она видит их замечательно, так четко, как в замедленной сьемке, видит даже поры на чистейшей коже — это не помогает.

Лиль очень хочет доверять Жаннэй.

Она так старалась ей доверять.

Так старалась.

Герка ей доверяет.

И, главное, не понять почему он так в нее верит. Потому что посоветовала настрочить анонимку и это, кажется, сработало?

Потому что не взяла когда-то за шкирку и не отвела в отделение?

Потому что оставила их наедине тогда, в палате?

Потому что Ким ей верит, а Герка верит Киму?

Этот кошак как никто умеет заползти в чужую душу и свернуться там теплым клубочком: казалось бы, нежеланный жених, навязавшийся друг, человек-вечно-по-уши-в-телефоне, а Герка ему доверяет так, будто они знакомы не несколько месяцев, а всю жизнь. Да и Лиль не может сказать плохого слова. Не могла даже тогда, когда некого больше было винить в пропаже родителей. Даже понимая, что он, скорее всего, косвенно послужил причиной.

Он очень старался. По нему было видно, насколько. Всегда было.

В отличие от Жаннэй, которая просто работала. Ее не волновала работа, и в и Лиль не видела в ней ни стремления, ни страсти — она просто делала то, что должна была делать. И Ким ее не волновал — она таскала его за собой, как носила на плечах пальто. Ради удобства.

А тот только рад; Лиль не понимала, что Кима так в ней привлекло. Быть может, он просто нашел снежную гору, которую не покорить при всем старании — и зациклился. Такое случается с парнями — и, похоже, с мужчинами тоже бывает.

Как мысли, которые носились в ее голове кругами: чужие любовные проблемы так… отвлекали. Даже головная боль чуть поутихла. Лиль осознала, что у нее затекла нога; села поудобнее, подвернула под себя другую.

Когда Жаннэй повернулась спиной к залу, лицом к старшему брату Нут, — Лиль помнила, у того было родимое пятно за ухом, и ей как раз было отлично видно это ухо, волосатое и слишком большое, так что это точно был старший, — она была все так же бесстрастна.

— Я могу начать?

Голос, не высокий, не низкий, тусклый, безжизненный, как песок в пустыне, вдруг прозвенел льдинками в окнах. Лиль поежилась.

Она не доверяла этой женщине. Она не могла ей полностью довериться.

Она ее побаивалась немного. Вот так.

Лиль пыталась делать шаги ей на встречу, у нее даже получалось — тогда, в больнице, но тогда… она не знала, как же получилось. Жаннэй показалась ей… почти человеком. Рядом с Кимом? В ожидании Кима? Она… оттаивала?

А сейчас… нет.

— Да, начинайте, — Нут склонил голову на бок, на шее вздулись жилы.

Жаннэй скользнула руками по стойке для выступлений, обвила длиннющими пальцами микрофон и оттарабанила заученную фразу формального приветствия.

Лиль наконец-то смогла отвести глаза от ее лица: на среднем пальце правой руки у Жаннэй красовалось дешевое кольцо с огромной прозрачной стекляшкой. Оно совершенно не подходило ни к ее прилизанной прическе, ни к строгой серой форме; такая нелепость, дурацкое, показное ребячество.

Побрякушка на счастье?

Эта ледяная статуя что, правда волнуется?

Она умеет волноваться?

Лиль превратилась в слух, подалась вперед.

Она знала, что Жаннэй должна была сказать. Яйла обсуждала с ней план, когда навещала ее в качестве опекуна.

Лиль знала назубок не только свои слова. Слова Герки, слова Жаннэй, Яйлы, Кима — она выучила их наизусть, будто кто-то выгравировал их ей на черепной коробке.

Жаннэй должна была сказать…

— У этих детей, господа… мудрый Нут… Очень неустойчивая психика.

Голос разнесся по залу и утонул во внезапной тишине.

Нет.

Жаннэй должна была сказать не это.

Совсем не это.

Ровно противоположное. Что Герка может себя контролировать; что он спасал ее. Что это было тщательно рассчитано, что его дар не представляет опасности. Этого от нее ждали: экспертного мнения.

Если эксперт скажет, что дар не опасен; если родственники поручатся… если объединятся даже враги… разве не так? Разве… нет?

А сейчас? Она бросила камень, и Герка утонет, утонет!

Она должна была ответить… что ей говорить, когда ее спросят? Она забыла слова… И что толку их вспоминать, если все планы все равно рассыпались пылью, будто и не было их?

Лиль оглянулась на Герку. Растерянно, удивленно: тот улыбнулся, незаметно, только глазами, она бы и не увидела этой улыбки, если бы не всматривалась так пристально.

«Она знает, что делает», — одними губами.

Теплые пальцы переплетены с ее пальцами; она чувствует, как ускорился Геркин пульс — обычно слишком медленный, сейчас он почти как у обычного человека.

Лиль не верила Жаннэй.

Все, что она могла сделать — уцепиться за слепую веру Герки.