Ненависть

ГЛАВА 19

Я сижу в своих полосатых пижамных штанах, жую тост с джемом, липкой рукой смахиваю с груди крошки, прилипшие к моей спортивной куртке, и балдею. То, что лишь на прошлой неделе показалось бы мне забавным и необычным, о чем я могла только мечтать, сегодня стало уютной реальностью. «Господи, что происходит? — удивляюсь я. — Неужели я просто сижу целый день в ожидании какого-нибудь реалити-шоу по телевизору?»

Я пообещала себе, что отдохну две недели, прежде чем начну искать новую работу. Идея заключалась в том, чтобы дать себе шанс немного прочистить мозги. Но теперь, когда наступило утро понедельника, а я, проснувшись, не отправилась в офис, когда по телевизору крутят только мыльные оперы и местные новости, а все мои друзья сидят на своих рабочих местах, я уже понятия не имею, что, блин, в действительности означает это «прочистить мозги».

Я подумываю, не заняться ли физическими упражнениями, чтобы проверить, подвижны ли мои ноги и выдерживают ли они еще вес моего тела, но затем отказываюсь от этой мысли. Я слишком устала, чтобы переодеваться, потом потеть, потом идти под душ, потом снова переодеваться. Честно говоря, я чувствую себя слишком усталой, чтобы делать вообще хоть что-нибудь. Даже спать. Я лежу на диване, подложив под ноги подушки. Я включаю телевизор и направляю невидящий взгляд на экран. «Именно так люди расслабляются», — говорю я себе, после чего быстро соскальзываю в состояние, близкое к оцепенению.

Я не могу следить за сюжетными линиями мыльных опер, но все равно смотрю их. Есть что-то успокаивающее в том, как эти красивые люди с блестящими волосами разговаривают, двигаются, целуются и орут друг на друга. Мне нравится, что значительную часть повествования приходится домысливать по многозначительным взглядам, часто уже после того, как дверь закрылась. Причем закрылась в буквальном смысле этого слова, разумеется. Актеры здесь постоянно захлопывают громадные двери из красного дерева, а потом выразительно смотрят в камеру, словно говоря: «Я люблю его» или: «Я собираюсь его в скором времени убить».

Паузы для драматизма заполняются музыкой — мрачной, если над героями нависла опасность, и жизнеутверждающей, если они созрели для поцелуя.

Я догадываюсь о происходящем, тщательно восстанавливая содержание предыдущих серий и пропущенные в жизни персонажей события. Близнецы-злодеи и воскресшие покойники. Братья и сестры, внезапно потерянные и найденные. Удар в спину, в прямом и переносном смысле. Любовь утраченная, возвращенная, вновь утраченная. Мне кажется, что сюжет бесконечно повторяется.

В следующее воскресенье я уже начинаю понимать, что со мной не все в порядке. Сама того не замечая, я плавно миновала этап релаксации. При этом не было зловещих аккордов или другого музыкального сопровождения. Я шесть дней не вставала с дивана. Я даже спала на нем. Я убеждаю себя, что мне просто нравится чувствовать спиной неровную фактуру обивки, а для того, чтобы перебраться на кровать, находящуюся в другом конце комнаты, потребуется слишком много усилий. Да и не так уж это важно.

Иногда я даже не встаю, чтобы сходить в туалет, а терпеливо жду, когда желание пописать утихнет. Так оно обычно и происходит.

Я никому не звоню и не подхожу к телефону. Лампочка на автоответчике мигает, но у меня нет энергии считать вспышки или нажимать на кнопки. Я тревожусь, уж не депрессия ли это, и пытаюсь вспомнить ее симптомы, о которых узнала из телевизионных передач. Но у меня ничего не болит, так что все хорошо. Я не ощущаю себя печальной или раздраженной. Ставим галочку, потом еще одну. Я также не чувствую себя счастливой. Может быть, это грипп? Но голова не болит, и температуры у меня тоже нет. Я подумываю, не принять ли мне тайленол[34], но не знаю от чего.

Я просто сижу дома, смотрю телефильмы, иногда выдумывая, что было в предыдущих сериях, иногда нет. Временами я сплю. Проходит бессчетное количество часов, и, поскольку я их не помню, то делаю вид, что проспала их мертвым сном. Сном, который не портят кошмары или необходимость переворачиваться с боку на бок. Всего лишь пустой, неподвижный сон. Я ничего не собираюсь делать дальше, поэтому просто остаюсь в нем. По крайней мере, здесь тепло и не страшно. Теперь я понимаю, что работа была всего лишь фоновым шумом, способом заполнить мои пустые дни. Когда работы нет, такое впечатление, что все звуки выключены.

Я много думаю об Эндрю. Представляю, как он сидит рядом со мной, говорит мало, но тоже смотрит телевизор. Он мог бы держать меня за руку или подать мне стакан воды. Он мог бы придумать сюжет получше, чем я. В котором было бы больше страсти. Больше секса. А может быть, и месть.

Я даже разрешаю себе представить, что мама тоже здесь, на моем диване. Я не позволяю своей фантазии слишком увлекаться этим, только изредка. Я воображаю, что она трогает мой лоб холодными пальцами, проверяя, нет ли у меня температуры. Она, вероятно, смогла бы заставить меня проглотить что-нибудь существенное, потому что я последние два дня не ем практически ничего, кроме хлеба. Сейчас я уже почти прикончила буханку, но холодильник пуст, и я не могу заставить себя заказать что-нибудь на дом. Придется ведь искать какие-нибудь наличные деньги, а это так утомительно.

В моих фантазиях мама молчит, но лишь потому, что я не могу вспомнить ее голос. Однако я грешу против истины, ведь когда мама была жива, она только и делала, что разговаривала, разговаривала, разговаривала, даже когда вся семья смотрела «Шоу Косби». Она считала, что реальная жизнь намного интереснее любого телешоу; она не понимала, что иногда необходимо от нее отключаться.

Я даю и маме тоже место в сюжете. Что-то из области научной фантастики. Чудеса медицины и тому подобное.

Вот противоположность любви, понимаю я: когда смотришь и видишь только пустую комнату, а твои собеседники существуют лишь в твоем воображении. Противоположность любви — это не ненависть и даже не безразличие. Это, блин, извлечение всех внутренностей наружу. Харакири. Когда берешь большую лопату и выкапываешь свое собственное сердце, свои кишки, не оставляя внутри ничего. Когда нечего становится отдавать, и даже отнять у тебя ничего нельзя. Кроме тихого биения пульса и нескольких в меру занимательных мыльных опер.

Если любовь — это полная отдача себя, и сердца в том числе, то такое вот самопотрошение, мой друг, и есть ее противоположность.

Я жалею, что не умею вышивать, а то бы обязательно запечатлела эту мысль стежками на своей чертовой подушке.