Несмотря ни на что

Глава IV

Целый час!

Джон снова вышел, накупил газет, французских и итальянских, и попытался читать их. Но он так нервничал, что не мог ни на чем сосредоточиться. Каждый звук шагов заставлял его вздрагивать и подымать глаза.

В нем просыпался безотчетный страх при мысли об утрате свободы, об оседлости, обо всем, что станет неизбежным, если Кэролайн скажет ему, что любит его.

И внезапно большая усталость и безразличие сошли на Джона. Все его желания как будто выдохлись, выдохлась душа, сразу посерело все впереди.

Все мечты казались бесконечно далекими, и он словно очутился в незнакомом месте, где все — враждебно.

«Но ведь я никого другого не любил еще, — уговаривал он себя, удивляясь, что ему так тяжело. — Откуда же эта уверенность, что что-то не так, что чего-то не хватает?»

Он поднял глаза от газеты и увидел подходившую к нему Кэролайн. В тот же миг все сомнения исчезли.

Обладать таким прелестным существом, — разве этого недостаточно, даже если бы у нее и не было влиятельного отца?

Она лениво усмехалась ему, стоя с открытой головой на самом солнцепеке. Все в ней словно заимствовало у солнечных лучей их блеск: матовая, как слоновая кость, кожа, пунцовые губы, золотистые волосы, изумительно ясные серые глаза. Широкое белое платье с узкой опушкой из соболя вокруг квадратного выреза у шеи походило на средневековый костюм, прелестные туфельки, красные с золотом, довершали впечатление.

— Зачем я вам понадобилась? — спросила она.

Джон встал ей навстречу.

— Неужели вы не догадываетесь? — сказал он чуть слышно. — Мне кажется, это нетрудно.

Она все еще улыбалась, но тут, совсем неожиданно, Джон заметил, как дрожат ее руки, и понял, что она любит его.

Однако он не испытывал восторженной радости. Какая-то странная вялость держала его в плену. Он взял белые тонкие руки Кэролайн, и на миг ему почудилось, что держит за белые крылья бьющуюся птицу, которую он сейчас выпустит — и она улетит.

Почти беззвучно он промолвил:

— Кэро, я вас люблю. Согласны ли вы выйти за меня замуж?

Вокруг них в жарких лучах солнца все, казалось, замерло, ожидая, вслушиваясь.

— Отчего не выйти? — сказала она как будто спокойно и непринужденно, но с невольной ноткой торжественности. — Только вам нельзя поцеловать меня здесь, — добавила она. — А мне хочется, чтобы вы меня поцеловали, слышите?

Он последовал за нею, чувствуя себя каким-то идиотом при этих приготовлениях к поцелую. Они вместе прошли в собственную гостиную Кэро.

Круглые подушки из черного шелка были разбросаны на оттоманке, покрытой небрежно брошенным изумрудно-зеленым покрывалом. Все вазы были полны цветов, а занавеси на окнах спущены настолько, что скрывали дома, так что видна была только зеленая, как нефрит, вода канала, сверкавшая на солнце.

— Обожаемый мой глупыш, подойдите же и поцелуйте меня и не смотрите так испуганно, — сказала Кэролайн. Она смеялась, но глаза ее взволнованно и страстно смотрели на Джона.

Он подошел, все еще чувствуя себя ужасно глупо, и, встав на колени у оттоманки, обнял Кэро. Она же в страстном порыве вдруг обхватила обеими руками его голову.

— Люблю, слышишь? Люблю тебя, — услышал Джон ее шепот.

Она наклонилась и стала крепко целовать его, и огонь этих поцелуев разогнал странное оцепенение, владевшее Джоном. Это в первый раз он целовал и его целовали так.

— Неужели же мне предстоит любить и ласкать за двоих? — яростно прошептала вдруг Кэролайн. — О, ты, холодный влюбленный, люби меня так, как я мечтала быть любимой!

Задетый за живое этими словами, он схватил ее в объятия, безжалостно прижал к себе, целуя без передышки, чуть не в исступлении.

Когда он отпустил ее, Кэролайн в изнеможении упала на подушки; странная слабая усмешка бродила на ее губах.

Джон встал и отошел к окну. Смотрел на улицу невидящими глазами.

Так это все? Это то, к чему стремится человек, что насыщает его душу?

Гибкие пальцы Кэролайн скользнули в его руку. Запах ее духов (он, кажется, никогда его не забудет!) окутал его снова.

— Ты теперь мой, — сказала она, но Джон не мог, хотя бы жизнь его от этого зависела, ответить так, как (он понимал это) следует ответить! Не мог снова заключить ее в объятия и шептать такие же страстные слова.

Трезвая действительность вмешалась и спасла положение. Дерри закричал им с канала, что ленч подан.

— Я знаю, вы убийственно «корректны» (это больше всего и прельщает в вас), — начала Кэролайн после молчания. — И теперь, уверена, горите желанием исполнить все, что полагается корректному человеку, и сообщить папе о нашей помолвке! Как будет занятно наблюдать вас во время этой церемонии! Ужасно люблю со стороны смотреть, как человек волнуется перед каким-нибудь важным моментом!

— Боюсь, что вам не удастся насладиться зрелищем, которое предвкушаете! — возразил Джон. — Я в отчаянии, что лишаю вас удовольствия, но намерен говорить с лордом Кэрлью после ленча, наедине.

Чип посмотрел на вошедшую вместе пару. Дерри ухмылялся. Кэролайн села возле матери.

— Ну, что же, Теннент, читали вы уже «Таймс»? — спросил лорд Кэрлью. — Там, в номере от вторника, недурная передовица на тему об угрожающих событиях.

— Я не читал ее, сэр. Получили вы ответ на телеграмму?

— Нет еще.

— Что такое случилось, что понадобилось читать «Таймс» и посыпать телеграммы? Не лишились ли мы милостью неба какого-нибудь родственника? — спросила рассеянно Кэролайн.

Леди Кэрлью простонала:

— Кэро, дорогая, как это можно говорить такие вещи?! — И добавила неопределенно: — Отец обеспокоен какими-то отставками министров… Кабинет пал и будет новый.

Кэролайн посмотрела сначала на Джона, потом на отца. Какая-то едва уловимая тень скользнула по ее лицу и исчезла. Словно розовый отблеск на матовой коже. Она никогда не краснела заметно, как другие.

— О, как это глупо! — сказала она весело. — Ничего нет хуже этих перемен правительства. Особенно в самый разгар охотничьего сезона! Как нетактично с их стороны подымать кутерьму как раз теперь! Вы едете в Лондон, папа?

— Да, завтра.

— Но нам нет надобности ехать, мы можем остаться здесь. — Она посмотрела на Джона и повернулась к матери: — Мамочка, я обожаю это место, я только здесь и оживаю душой. Побудем здесь еще немножко! Отцу мы в Лондоне не нужны, он весь с головой уйдет в Синие Книги, зароется в них и будет в полной сохранности.

— Конечно, лучше нам здесь оставаться. Теперь, когда москитов стало меньше, здесь самое лучшее время, — согласилась леди Кэрлью. — А как твое мнение, Остин?

— Предоставляю это решать тебе, — сказал ее муж благодушно. — Дерри, я полагаю, поедет со мной. Мне понадобится открыть только мои комнаты. Грейвс — там, и с ним еще кое-кто из слуг, так что все в порядке. Я, как уже тактично изволила заметить Кэро, буду занят все дни напролет.

— Папочка, вы прелесть! Значит, все устраивается хорошо, — воскликнула Кэролайн, поднимаясь. — Я хотела еще сказать вам всем, — продолжала она, — что мы с Джоном открыли, что любим друг друга и намерены пожениться.

Леди Кэрлью что-то невнятно пробормотала. Ее муж, бегло посмотрев на Джона, промолвил учтиво:

— Не могу, по совести, сказать, чтобы это было для меня неожиданностью!

Он не улыбался, но на лице его было благосклонное выражение.

Дерри воскликнул: «Попался голубчик!», а Чип не сказал ничего.

— Не выпить ли нам по этому поводу шампанского? — предложила леди Кэрлью.

— Нет, отложим до обеда, мама, — попросил Дерри, — я уже закончил завтракать.

Джон последовал за лордом Кэрлью на террасу. Коротко изложил все, что касалось его материального положения, и заключил словами:

— Я хочу посвятить себя политической деятельности, это всегда было моим самым горячим желанием. Надеюсь, что когда-нибудь Кэро сможет гордиться мной.

— Я помню вашу мать, — задумчиво проронил лорд Кэрлью, рассеянно глядя куда-то вдоль канала. — Она была удивительно хороша собой!

Он повернулся к Джону и протянул ему руку.

— Рад, что Кэро выйдет за вас замуж, — сказал он тепло, — и так приятно, что вас интересует та деятельность, которой я посвятил свою жизнь.

В окне наверху показался Дерри.

— Алло, сэр Гэрнет! — крикнул он весело, выставляя наружу свою ухмылявшуюся веснушчатую физиономию. — Ну, что, она — ваша? Папа дал согласие? Ура! Значит, за обедом будет шампанское! Какая удача, что мы с вами познакомились, Джон!

Он снова скрылся, а лорд Кэрлью, как будто не заметив этого перерыва, продолжал, обращаясь к Джону:

— Вам, конечно, желательно немедленно ехать в Лондон. Сейчас положение так неопределенно, что ничего нельзя предвидеть заранее, а тем более сказать, в какой момент может представиться подходящее для вас место.

— Кэро страшно хочется остаться здесь, — сказал Джон с напряженным взглядом.

— Да, понимаю… Ведь только раз в жизни бываешь молод и влюблен, — улыбнулся лорд Кэрлью. — Но, думаю, вы пробудете здесь с ней не больше, чем недельку. Посмотрим, что можно сделать для вас, когда приедете в Лондон.

В эту минуту Кэролайн вышла на террасу.

— В Лондон? — подхватила она, услышав конец фразы. — Да мы только вступаем в райские селения грез! Джон не может уехать в Лондон, пока я не отпущу его. Народы могут подождать.

— Джона, — закончил шутливо лорд Кэрлью. — Ага, вот и курьер!

Чип, заметив фигуру Джона, исчезавшую за дверью в комнаты Кэро, сардонически усмехнулся. Он успел мельком увидеть профиль Джона и подумал на жаргоне старой Люси: «Ага, скрутили тебя, голубчик!»

Он вышел вместе с Дерри. Когда же спустя два часа они вернулись приятно утомленные, загорев на солнце и испытывая сильную жажду, Джон сидел на террасе, читая «Таймс», просто пожирая страницы. Он не видел и не слышал ничего вокруг, и, когда Чип заговорил с ним, ответил каким-то ворчанием.

Но через минуту оторвался от чтения, поднял глаза и сказал:

— Только сейчас получил «Таймс»… Да, да, идите, я приду потом и выпью чего-нибудь с вами.

Когда он, наконец, отложил «Таймс», то ощущал какую-то большую усталость и, вместе с тем, мучительное возбуждение. День впереди казался бесконечным.

Мимо прошел лакей с чемоданом, на котором были инициалы «О. К.». Очевидно, лорд Кэрлью собирался в дорогу.

Джон перегнулся через широкую каменную балюстраду. Ему ужасно хотелось в Лондон. Весной он там провел несколько недель у Коррэта и немного наблюдал жизнь политических «сфер», заглянул на миг внутрь правительственной машины. Для человека его сорта — с необузданным честолюбием и пылким воображением — этого рода деятельность имела неотразимую привлекательность.

Но Кэро, между поцелуями, заявила, что намерена оставаться в Венеции еще с месяц. И что он, конечно, останется с нею.

Целый месяц! Кризис будет улажен, все новые назначения распределены, все вакансии заполнены!

Джон попробовал сказать Кэро, что хочет поскорее приступить к настоящей работе и поэтому ему надо ехать в Лондон с ее отцом. Но она, что называется, заткнула ему рот вопросом, не кажется ли ему, что важнее всего — любовь, ее первые часы с их упоением и новизною?

Он поклялся, что чувствует так же, — и верил этому сам, пока близость ее рук и губ, всей ее опьяняющей прелести лишала его мыслей и воли.

Теперь же, вдали от нее, он думал о суматохе, поднявшейся в политических сферах, о тех, кто ожидал только случая кинуться вперед и уже хищно вытягивал когти.

Но ведь он и Кэро могли бы продолжать свой роман в Лондоне с таким же успехом, как и здесь, в этом томном городе умерших страстей и интриг.

Лондон вдруг стал для Джона землей обетованной, куда он стремился и не мог попасть, так как был связан по рукам и ногам решением Кэро. Он сам дал ей права на себя. Но, с другой стороны, не случись того, что дало ей это право, не было бы и оснований стремиться в Лондон. «Заколдованный круг!» — твердил себе Джон.

Размышления эти были прерваны приходом Чипа, который сообщил, что намерен ехать вместе с лордом Кэрлью и Дерри.

— Лорд Кэрлью полагает, что и я могу быть капельку полезен, — объяснил Чип. — Он говорит, что если я вообще намерен когда-нибудь служить, — то отчего не начать сейчас?

— Что же, это очень хорошо для тебя, — сказал Джон с усилием.

— Чего мне здесь торчать? — продолжал Чип неуклюже. — Я бы только чувствовал себя лишним. Да, кстати, Джон, прими мои лучшие пожелания и забудь ту ерунду, что я болтал вчера вечером.

— Я уже забыл, — сказал Джон неискренно. — И надеялся, что ты тоже. Спасибо за пожелания, я передам их Кэро.

— Полагаю, что мне предстоят хлопоты шафера в церкви святого Георгия или в другой, где вы будете венчаться?

— Конечно, кому же, как не тебе?

— Вся эта чепуха, которую Кэро болтала насчет того, будто я боюсь за тебя и прочее, — ведь это не повлияет на твое отношение ко мне, а? — выпалил Чип.

— О, Господи, конечно, нет! — воскликнул Джон, на этот раз искренно.

При словах Чипа перед ним встало вдруг Дантово видение: они с Кэро одни в мире без друзей, без работы, оторванные от всех и предоставленные лишь друг другу.

— Женщины — ревнивый народ, — сказал Чип хмуро. — Очень многие из них не желают, чтобы муж встречался со своими друзьями после свадьбы.

— Ну, а у нас с Кэро в доме будут всегда толпиться, как на базаре, — решительно заявил Джон. — Лорд Кэрлью очень щедр и обещал поддержать меня, а Кэро, я уверен, вполне разделяет мои желания. Мы с ней отрешимся от света и не забудем о реальной действительности, будем жить полной жизнью — и всегда на виду, на людях. Хотел бы я ехать с тобой в Лондон! Ужасно не терпится!

Чип, глядя вниз, на воду канала, и покачивая свою трубку в руке, молча слушал.

— Так, значит, ты не едешь пока? — спросил он немного погодя, не глядя на Джона.

— Не могу. Кэро хочет побыть здесь еще некоторое время. Было бы хамством с моей стороны противиться ей. И ведь здесь… здесь хорошо.

— Разумеется, — согласился Чип. — Не будет ли каких поручений? — продолжал он помолчав. — Может быть, присмотреть для тебя дом? Но я думаю, Кэро захочет сама этим заняться?

— И я так думаю, — отвечал Джон.

Разговор не клеился. Чувствовалась уже невидимая преграда между двумя мужчинами, из которых один — свободен, другой — связан.

Джона это сильно раздражало.

— Пойду куплю табаку, — сказал Чип, зашевелившись. — Пока до свидания. Увидимся за обедом.

Он не позвал с собой Джона: Джон теперь был «прикомандирован» к невесте.

Джон поднялся на половину Кэро, но нашел комнаты пустыми. Дверь из будуара в спальню была открыта настежь. Невольно заглянув туда, он почему-то вспомнил комнату матери — такую белую, простую и изящную, с мебелью черного дерева и занавесями из светлого ситца.

У Кэро тоже была мебель из черного дерева, но обитая материей, на которой были вышиты огненно-красные драконы. Кровать, едва возвышавшаяся над полом, покрыта замысловатой резьбой; волны белого шелка, сложенные в ногах, должны были играть роль простынь, а подушки были черные атласные, и на каждой вышит такой же огненный дракон, как на мебели. На маленьком подносе дымилось курение.

Из обстановки многое было куплено Кэро в Венеции. Она не раз при Джоне жаловалась, что «вульгарные» отельные вещи оскорбляют глаз.

Туалетный стол обыкновенного типа был, очевидно, собственностью отеля. На нем царил пестрый беспорядок: причудливые полосатые сосуды с духами, две алебастровые пудреницы, золотой портсигар, черепаховые гребни и щетки… На мольберте — какая-то талантливо-безобразная картина, а под ней — ряд очаровательно-крохотных туфелек Кэро.

Джон присел напротив двери на изумрудно-зеленый диван в будуаре и достал папиросу. В комнате заметно темнело, из спальни вливался аромат курения. Джон испытывал странное волнение.

«Наверное, человек привыкает ко всему этому, когда влюблен и обручен. Но сначала — чертовски странно себя чувствуешь! Никогда не думал, что это все может делать человека счастливым, — должно быть, я ужасно эгоцентричен. Правда, свинство с моей стороны хотеть уехать в Лондон! Какая девушка на ее месте не сочла бы меня ужасно неромантичным?.. Но ведь можно бы и отложить романтику на после… Ох, я не знаю ничего, все это так спутано… Старик очень мило отнесся ко мне… Господи, хоть бы Кэро поскорее пришла, а то я начинаю впадать в черную меланхолию!.. Кэро такая оригинальная и прелестная… Но мне бы хотелось знать, какова она в действительности, что, собственно, скрывается под этой откровенной «оригинальностью». Уж не узость ли моя заставляет меня в душе презирать все это псевдодекадентство? Просто я еще недостаточно вращался в свете, все мне ново… Странные создания — женщины…

Он откинул голову на спинку дивана… — и вдруг прохладные руки закрыли ему глаза, прохладные губы прильнули к его губам, и голос Кэро сказал тихо и страстно:

— Ты все время ожидал меня здесь?

Ее прикосновение, как по волшебству, заставило забыть обо всем. Джон привлек ее к себе и, прижимаясь щекой к ее щеке, спросил:

— Кто не стал бы ждать на моем месте?

Поцелуи Кэро обрушились на него, как буря; она ерошила его густые волосы, смеясь от радостного возбуждения.

— А, так ты любишь, любишь? Скажи! А я пережила сегодня за столом отвратительную минуту! Мне показалось, что ты признался мне в любви в связи с этим падением кабинета! Какая нелепость, не правда ли? Это не похоже на меня — подумать такую вещь. Но я подумала и прошу прощения, дорогой. Скажи, что прощаешь!..

Он целовал ее закрытые глаза и крепко обнимал ее сильными руками, словно желая остановить вопросы, ответы…

Кэро была удовлетворена: теперь он любит ее так, как ей хочется. Исчезла его стыдливая сдержанность, безотчетное сопротивление.

— А тебе действительно так хочется ехать в Лондон? — прошептала она.

К Джону уже возвращалось прежнее настроение, пылкость его немного остыла.

— Мне хочется начать действовать, — честно признался он. — Мне давно этого хотелось.

Кэро побледнела в темноте, ею овладела мучительная ярость. Она была сильно влюблена и сознание этого жгло ее, как огнем. Нет, она заблуждается, она только дает — и ничего не получает взамен! Интуиция не обманула ее: Джон не влюблен, Джон равнодушен к ней. Кэролайн ясно увидела настроение Джона, его побуждения, даже его едва сознаваемые надежды и опасения.

Им движет не любовь к ней, а честолюбие. Так, значит, ей, Кэролайн Кэрлью, которая, несмотря на юность, уже завоевала себе определенное место в обществе, он отводит второстепенную роль в его жизни! Она будет помощницей, супругой, но не тем единственным, ради чего и чем он будет жить. Она для него — не цель, а средство.

Чувство злобного унижения охватило ее; она неподвижно лежала в объятиях Джона. Он же легкими поцелуями касался ее завитков, шепча, что они похожи на крылья бабочек, — такие же мягкие, шелковистые и сверкающие.

Вот только это он и будет давать ей — ласки, благоразумную супружескую нежность. А она ждала от него поклонения, душевного упоения, отрешения от себя, а не этого полурыцарского, полумальчишеского бесцветного «ухаживания».

Прошлой ночью, после поцелуя в гондоле, она призналась себе, что любит его. Любит чуть не с первой встречи. И думала, что и он любит ее.

Кэро теперь недоумевала, как это ее, видевшую смысл существования в том, чтобы открывать и удовлетворять все новые импульсы, потребности, ощущения, мог привлечь Джон, который даже не обладал той веселой наглостью, с какой некоторые мужчины подходят к женщине, «чтобы развлечься».

Джон не говорил ей того, что говорило множество других, — а между тем и он не святой, не невинный агнец. Сдержанность придавала ему таинственность в глазах Кэро, и ей страстно хотелось разбудить то другое «я», что спало в нем. Он покорил ее именно тем, что не добивался ничего, что, не будучи холодным, казался неуязвимым и далеким.

Даже тогда, когда Джон целовал ее в гондоле, она с досадой отдавала себе отчет в том, что он способен любить, но еще не любит.

Потом… потом произошел разговор о политике за ленчем.

Быть может, глаза Джона выдавали то, что он не решился бы сказать вслух. Быть может, Кэролайн угадала правду именно потому, что была в этот момент, как она мысленно называла это, «одержима Джоном». Как бы то ни было, — тогда за столом она угадала и сразу возмутилась против того, что угадала в Джоне.

Но потом, увидев его ожидающим в ее комнате, поддавшись чувству, которое вызывали в ней его торопливые жадные поцелуи, она устыдилась своего подозрения. А тут Джон вдруг своим признанием подтверждает его!

— Так ты бы хотел уехать? — пробормотала она снова.

Джон засмеялся немного сконфуженно.

— Хотел бы, правда? — настаивала Кэро.

— Нет, если ты предпочитаешь оставаться, — сказал он, добросовестно стараясь убедить себя, что их желания совпадают.

— Ты вполне уверен?

— Уверен.

Он снова поцеловал ее.

— Если так, мы остаемся. Люблю, когда меня балуют!

Она обхватила голову Джона и потянула ее вниз.

— Целуй меня, целуй, я добьюсь того, что ты будешь обожать меня так, как я хочу, слышишь? Добьюсь!

Но когда Джон, наконец, ушел переодеваться к обеду, Кэро долго еще сидела на диване, устремив в одну точку сверкающие глаза. Она любила Джона, и в силу своей натуры, именно потому, что любила его, — жаждала ранить так же больно, как больно он ранил ее тщеславие!

— Да как он смел?! — спросила вслух.

Так сидела она очень прямо, неподвижно, словно вглядываясь в свое будущее, когда в дверях спальни показалась горничная.

— Помогите мне одеться, — резко скомандовала Кэро. — Только скорее, пожалуйста.

Девушка достала платье белое с золотом, воздушное сочетание газа и шелка.

— Для обеда по случаю помолвки это подойдет, мадемуазель?

Кэролайн отрывисто засмеялась.

— Я надену черное бархатное. И достаньте мою зеленую шаль, я возьму ее с собой вниз на случай, если мы выйдем после обеда.

Леди Кэрлью сказала беспомощно: «О, милочка!», когда Кэролайн появилась в столовой в своем черном бархатном «футляре» с черным тюлем, закрывавшем горло до самого подбородка. Она выглядела в нем очень красивой, но впечатление получилось какое-то похоронное.

— Эге, Кэро, это что же — траур по утраченным возможностям? — участливо осведомился Дерри.

Лорд Кэрлью посмотрел на дочь с выражением легкого неудовольствия, но не сказал ничего.

Джон и Чип вошли одновременно, у каждого красовался белый цветок в петлице.

— «Смотрите, вот идет победитель», — запел Дерри на мотив модной песенки.

За обедом Кэро была весела и болтлива. Разговор ее так и сверкал остроумием.

— А как же речи? — требовал Дерри. — Без речей нельзя! Ну-ка, Джон, покажите себя мужчиной! Будьте на высоте положения!

— Речь буду держать я! — сказала Кэро весело. — Совсем коротенькую, даже у Дерри хватит терпения дослушать. Итак, леди и джентльмены, довожу до вашего сведения, что все мы завтра едем в Лондон и Джон будет министром, как только нам удастся сделать его таковым!

Будущий министр смотрел на нее с изумлением. Она бросила ему взгляд, исполнивший его трепетом.

После обеда она увлекла его на террасу. Спустившись по ступеням вниз, поджидали гондолу.

— Скажите, ради Бога, почему вы вдруг переменили решение? — спросил Джон.

— А вы довольны?

Она не отводила испытующих глаз от его лица, освещенного стоявшей на каменных перилах лампой.

— Пожалуй, да, — отвечал Джон. — И тронут вашей уступкой, дорогая!

Он притянул ее ближе и почувствовал, как она дрожит от его прикосновения. Все складывалось великолепно, он был счастлив. Заключив ее в объятия, целовал губы, глаза, волосы.

— Клянусь Богом, я люблю тебя, — пробормотал он.

Гондола врезалась в гладкую поверхность воды у истертых мраморных ступеней.

Джон помог Кэро войти и сел рядом с нею, рука об руку, словно боясь пропустить какое-нибудь слово.

«Теперь, когда его желание исполнилось, — он нежнейший из влюбленных», — подумала с язвительной горечью Кэро. Она позволяла целовать себя, слушала, как он вполголоса строил планы будущей жизни вместе. Подавала реплики, возвращала поцелуи, невольно заражаясь его пылкостью. Чувственность толкала ее к нему, а душа оставалась настороже.

Джон же в упоении ничего не замечал. Ему ничего больше не оставалось желать. Успех впереди казался обеспеченным. И пока они скользили в гондоле, переходя из мрака в полутьму, от звучной музыки — к напоенной ею тишине, томная нега этого вечера как будто обостряла в нем напряженное ощущение счастья.

А рядом с ним Кэро, наблюдая мечтательно-сосредоточенное выражение его лица, терзалась ревнивой мукой.

Джон становился все более желанным именно оттого, что недостаточно любил ее.

Когда он перенес ее из гондолы на лестницу, она на миг прильнула к нему.

— Пойдем, ты должен на минуту зайти ко мне!

Они вошли в темную надушенную комнату, и тут Кэро в неожиданном порыве упала к ногам Джона.

— Я люблю тебя, — зашептала она, — отчего ты не можешь отвечать мне тем же?.. Почему я не нужна тебе так же, как нужен ты мне?

Он поднял ее и сказал горячо:

— Да люблю же, люблю, милая! Что это, отчего ты недовольна?

Кэро резко высвободилась и подтолкнула его к двери.

— Оттого, что ты доволен, — отвечала хмуро.