Незнакомка с соколом

16

Когда Чарльз наконец посвятил ее в свои планы, Фрэнсис, немного подумав, согласилась. В конце концов, Париж может и подождать. А им действительно необходим хороший обед и полноценный ночной сон.

Они ехали по широкой долине, разделенной серебряным журчащим ручейком, и Фрэнсис должна была признаться себе, что ей очень нравится вид монастыря Святого Августина с его древними стенами. На нее словно снизошла благодать этого благословенного места.

Настоятель очень обрадовался, услышав фамилию Кавендиш, и сказал Чарльзу, что его сестра регулярно посещает монастырь в своих поездках и снабжает аббатство одеждой и деньгами. Он сам проводил их в монастырскую столовую с тяжелым дубовым столом и приказал принести ужин.

Луи и Пьер набросились на пищу с такой жадностью, какую Фрэнсис и представить себе не могла. Чарльз за едой занимал настоятеля разговорами о торговле и политике, а Ориана уселась на деревянный чурбан и была счастлива, расправляясь с сырым необщипанным цыпленком.

Фрэнсис блаженствовала: до сих пор она и не подозревала, что настолько голодна. Стараясь вести себя прилично, как подобает леди, она тем не менее быстро расправилась с большой порцией копченого барашка, а затем взяла солидный кусок пирога с курятиной. Только утолив первый голод, она заставила себя есть медленнее и, когда ей в тарелку налили густого дымящегося супа, наслаждалась каждым глотком. Блаженное ощущение безопасности охватило ее. Никакие испанцы не могли напасть на них здесь!

Фрэнсис запивала ужин незнакомым ей напитком, который настоятель отрекомендовал как «особый настой». Этот напиток приятно освежал горло, от него по всему телу разливалось тепло, и она сама не заметила, как осушила большую деревянную кружку.

Совершенно забыв о том, что их ждет завтра, Фрэнсис откинулась на спинку стула и прикрыла глаза, чувствуя, что губы ее расплываются в улыбке. Чему она, собственно, улыбалась, Фрэнсис сама не понимала. «Бог мой, – сонно думала она, – а ведь напиток настоятеля – это, должно быть, вино, только подслащенное и приправленное пряностями. А я-то с такой бесшабашностью пила кружку за кружкой!»

Вино явно ударило ей в голову, все вокруг стало казаться великолепным, она уже ничего не боялась. К черту все тревоги! Положив руки на свой набитый живот, Фрэнсис уже представляла себе, как окажется в тихой комнате с чистой постелью с насестом для ее птицы и гудением огня в очаге…

Все это оказалось в наличии – кроме уединения. В комнате, куда ее проводил пожилой монах, находился Чарльз! Фрэнсис сразу вспомнила, что он представил ее настоятелю как свою жену… Ну и наплевать! Они уже путешествовали вдвоем и в течение нескольких дней спали рядышком в фургоне. А фургон был гораздо меньше, чем эта комната.

Она отмахнулась от тревожных мыслей, вошла в комнату и, нетвердо держась на ногах, стала ее осматривать, пока монах разжигал огонь в камине и спрашивал Чарльза, не нужно ли им чего-нибудь еще.

– Ориана, – прошептала Фрэнсис птице, сидевшей у нее на плече, – это ты заставляешь комнату кружиться? Умоляю, скажи ей, чтобы она остановилась!

Однако Ориана была здесь ни при чем. Комната сама по себе медленно крутилась, не желая останавливаться, и Фрэнсис решила, что это, в конце концов, не так уж неприятно. Вот только бы добраться до широкой дубовой кровати с одеялом из гагачьего пуха!

Оглянувшись, Фрэнсис обнаружила, что монах уже удалился. Она осталась наедине с Чарльзом, и в сердце ее снова закралась тревога.

– Вы не должны были говорить настоятелю, что мы женаты, – пробормотала она, устраивая Ориану на спинке стула.

Чарльз как ни в чем не бывало уселся на постель и начал стягивать сапог с правой ноги.

– А что я, по-вашему, должен был ему сказать? «Эта дама – вовсе не моя жена, как вы, быть может, подумали. И ей совершенно безразлично, что она путешествует в компании чужого мужчины. А эти двое мальчиков, кстати, – бродяжки и воришки. Надеюсь, вы не возражаете, если мы все переночуем у вас». Так, что ли?

Он сказал это совершенно серьезно, чем еще сильнее рассмешил Фрэнсис. Она прыснула, как деревенская девчонка, и Чарльз наконец тоже улыбнулся.

– Нет, моя дорогая, я не жалею о своих словах. Конечно, лгать святым братьям – страшный грех, но я сделал это для их же спокойствия. Кроме того, вы же первая объявили хозяину постоялого двора в Париже, что ожидаете мужа. Почему я должен развенчивать ваш миф? Нет уж, приготовьтесь к тому, что до конца нашего путешествия вы будете именоваться баронессой Милборн, моей супругой.

Комната кружилась как сумасшедшая; Чарльз находился в самом центре карусели, и это почему-то очень нравилось Фрэнсис.

– Я хотела бы, чтобы вы называли меня Фрэнк, как это делают мальчики, – произнесла она неожиданно серьезно.

Чарльз нахмурился и некоторое время внимательно смотрел на нее, а потом вернулся к своему занятию.

– Проклятый сапог! – проворчал он. – Как приклеился. Ох! – Он потер больной бок. – Это не для моих сломанных ребер. Не поможете?

Фрэнсис хотела было возмутиться, но потом решила, что он прав. Глубоко вздохнув, она с трудом преодолела расстояние до Чарльза, опустилась на колени и взялась за сапог. При этом ее качнуло в сторону, а проклятый сапог никак не хотел поддаваться. И почему эта комната продолжает вращаться, когда ей так необходимо сохранять равновесие?!

На нее вдруг напал неудержимый смех.

– Вы и в самом деле сказали настоятелю, что Пьер и Луи воришки?

– Нет. Я только поинтересовался, хотите ли вы, чтобы я это сказал.

– О, пожалуйста, скажите! – Фрэнсис прямо трясло от смеха. – Я хочу посмотреть, каково будет выражение его лица.

– Вы совершенно несерьезно настроены, – строго заметил Чарльз, давая понять, как он недоволен ее легкомыслием. – А теперь слушайте внимательно и запоминайте. Я сказал, что Луи и Пьер – дети вашего дяди со стороны отца. Их родители умерли от лихорадки, поэтому мы забираем их с собой в Англию и теперь они будут жить у нас. Их ужасно воспитали, но, поскольку они сироты, упрекать в этом уже некого. – Он помахал рукой, привлекая ее внимание. – Фрэнсис! Вы вернетесь к моему сапогу? Он не слезет, если вы не поможете.

– Ох, простите.

Она взглянула вниз, весьма удивленная тем, что сапог все еще на ноге, и как следует потянула. Сапог неожиданно поддался, Фрэнсис качнулась назад и со всего размаху рухнула на пол, держа в руке сапог.

Хохот Чарльза огласил комнату, от его суровости не осталось и следа.

– Не вижу ничего смешного, – обиженно заметила Фрэнсис, стараясь сохранить остатки достоинства, что в данной ситуации было не так-то легко. – В конце концов, я сняла ваш проклятый сапог и, кажется, могла бы рассчитывать на благодарность…

– Черт возьми, да вы только посмотрите на себя!

Он хохотал еще громче, схватившись за больной бок, и Фрэнсис не на шутку рассердилась.

– Да, я упала; может быть, даже повредила себе что-нибудь. И все из-за вас!

– Надеюсь, вы ничего не повредили, – с трудом произнес Чарльз, тщетно пытаясь успокоиться. – А я тут совершенно ни при чем. Вы сами виноваты: не надо было за ужином пить так много настойки. Когда я увидел, как вы опрокинули в рот кружку, я решил, что вы к этому привычны. Мне и в голову не приходило, что с вами что-то не в порядке, пока…

Он замолк, бросив многозначительный взгляд на свой сапог, а потом разразился новым взрывом хохота. Фрэнсис уже была готова броситься на него с кулаками, но в этот момент в дверь постучали.

Чарльз поспешно поднялся и протянул руку Фрэнсис. Она с недоверием взглянула на свои ноги, поняла, что ей вряд ли удастся встать самой, и скрепя сердце приняла его помощь.

– Войдите! – крикнул Чарльз.

В комнату вошел монах в коричневом балахоне с горшком, от которого шел пар.

– Отец-настоятель прислал вам припарки, барон Милборн, – с поклоном произнес он. – Это его особый состав.

– Поблагодарите от нас отца-настоятеля, – Чарльз вежливо поклонился в ответ. – Ничто на свете так не полезно для синяков и шрамов, как свежий настой из трав.

– Совершенно верно, – согласился монах.

Довольный, он поставил горшок на стол и стал рассказывать Чарльзу, из чего состоит настой. Фрэнсис некоторое время пыталась прислушиваться к разговору, но вскоре поняла, что ей лучше прилечь, иначе она просто-напросто рухнет. Постаравшись сосредоточиться, чтобы не промахнуться, она, шатаясь, прошла по комнате и во весь рост упала на кровать.

Монах взглянул на нее в изумлении.

– Баронесса Милборн, я, наверное, должен выйти, чтобы вы могли раздеться? Когда вы ляжете в постель, я помогу вам с примочками.

– Весьма благодарен, но я сам помогу своей жене, – мягко возразил Чарльз.

Он проводил монаха до двери, рассыпаясь в благодарностях, что позволило ему не объяснять, почему его супруга улеглась на кровать в платье.

Фрэнсис услышала звук запираемой двери. Хотя глаза у нее были закрыты, она ощутила взгляд Чарльза, и от этого взгляда ей стало не по себе.

– Я не буду снимать платье! – предупредила она дрогнувшим голосом.

– Вам и не надо раздеваться, – спокойно и рассудительно произнес Чарльз. – Я все сделаю сам.

Фрэнсис нахмурилась, с тревогой обдумывая, все еще не решаясь взглянуть на него. Интересно, что это он собирается делать? Неожиданно что-то мокрое шлепнулось на ее больную щеку.

– Горячо! – закричала она, не сразу сообразив, что это лечебная примочка, и попыталась вскочить.

– Ничего, потерпите. – Сильные руки Чарльза уложили ее обратно на постель. – Я сначала испробовал это на своем лице. Лежите спокойно, мадемуазель, и пусть травы делают свое дело.

– Что в этой проклятой мешанине? – пробормотала Фрэнсис, неохотно уступая.

– Окопник, мята болотная, лук… – Чарльз послушно перечислил все, что говорил монах. – Их каким-то особым способом растирают, а потом вымачивают в вине.

«Ну вот, опять вино», – подумала Фрэнсис, и глаза ее затуманились. Как ни странно, настойка сразу принесла облегчение, боль постепенно начала проходить.

– А как вы? – спросила она. – Вам тоже не помешает такая примочка.

Чарльз усмехнулся.

– Я еще не закончил с вами. Надеюсь, вы не собираетесь спать в туфлях и чулках?

Фрэнсис не успела ничего ответить, а Чарльз уже быстро снял с нее туфли и начал стягивать чулки. «Слава богу, он не позволил себе ничего больше!» – мелькнуло в ее голове, но в то же мгновение она почувствовала, что его руки сомкнулись вокруг ее икр.

– Какие красивые ноги, – пробормотал Чарльз. – Завидую тому счастливцу, которому вы будете принадлежать…

Его ладонь скользнула выше по ее обнаженной ноге, и Фрэнсис пронзило острое желание.

– Чарльз, прекратите! – закричала она, испугавшись собственной реакции на его ласку.

Прижав примочку к щеке, она села, и тут же что-то теплое капнуло ей на грудь. Смущенная, она уставилась на коричневое пятно, расползающееся по ее белой блузке.

– Что это?!

Чарльз наклонился и вытер ее грудь чистым куском ткани.

– Ничего особенного. Просто капнуло с вашей примочки. Что и говорить, не слишком романтично… И страшно не вовремя.

Неожиданно Фрэнсис овладел приступ неудержимого пьяного смеха. Она представила себе, как выглядит с примочкой на лице и растрепанными волосами, упала на постель и захохотала.

– О, Чарльз, простите меня, – с трудом произнесла она. – Но я и сама настроена сегодня совершенно не романтично. Почему бы вам не укрыть меня и не забыть о том, что я здесь?

Чарльз разочарованно вздохнул, но послушно закутал ее в серое одеяло. Фрэнсис устроилась поудобнее, радуясь своему спасению. Слава богу, он не представляет себе, что делает с ней, не знает, что когда он дотрагивается до нее, то разжигает в ней ответное пламя. В такие моменты Фрэнсис испытывала дикое, безрассудное желание, подобное тому инстинкту, который заставляет голодного сокола лететь на охоту… Как хорошо, что с примочки так вовремя капнуло и это остановило их обоих!

– Хвала небесам, – вздохнула Фрэнсис, вспомнив об испанцах, – вот уже сколько дней я не чувствовала себя в такой безопасности!

– Я рад слышать это, но должен напомнить вам, что сегодня ваша первая ночь в качестве моей жены, – усмехнулся Чарльз, и Фрэнсис подумала, что обрадовалась рано. Кровать заскрипела, и она почувствовала, как прогнулся матрас, когда Чарльз лег рядом с ней. – Но, кажется, вы вовсе не взволнованы, как это подобает новобрачной. Вы не боитесь, что я воспользуюсь вашим… не вполне трезвым состоянием?

– Раньше я бы, наверное, испугалась, – сонно пробормотала она и подумала, как приятно просто лежать вот так и разговаривать с ним. – Но теперь я знаю, что вы этим не воспользуетесь. Вы слишком добры.

– Вовсе нет, – серьезно сказал Чарльз. – Я ужасно хочу соблазнить вас, Фрэнсис Морли! – Он склонился над ней, и она ощутила его горячее дыхание на своей щеке. – Когда вы наконец признаетесь, что тоже хотите меня?

– Боюсь, что снова помешает припарка, – усмехнулась Фрэнсис.

Ей вдруг снова стало весело, голова слегка кружилась, но это было только забавно, голос Чарльза долетал до нее словно издалека. Внезапно она почувствовала, что безумно хочет поцеловать его. Это было совсем новое, неожиданное для нее ощущение. Оно нисколько не походило на то плотское желание, которое она до сих пор испытывала, когда Чарльз касался ее. Это новое ощущение согревало душу, а не тело, и Фрэнсис пожалела, что никогда прежде не чувствовала ничего подобного.

– А знаете, – пробормотала она доверительно, – этот настой из трав действительно прекрасная вещь.

– Вы полагаете?

– Угу, – сонно отозвалась она. – Мое лицо уже не так болит… А кстати, этот монах не говорил, что окопник – или как вы там его назвали – делает людей умнее? Мне, например, кажется, что я стала гораздо больше понимать…

– Думаю, окопник тут ни при чем. Это вино сделало вас такой мудрой. И все-таки это интересно. Что же вы поняли такое, о чем не догадывались раньше?

Фрэнсис заметила насмешку в его глазах и нахмурилась.

– Ничего смешного! Раньше я о многом не задумывалась, зато теперь сознаю свои ошибки.

– Вот как? И что же это за ошибки, если не секрет?

Последовала долгая пауза. Фрэнсис внимательно смотрела на него, словно раздумывая, стоит ли говорить.

– Вы! – наконец выпалила она. – Вы – моя главная ошибка!

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что хочу поцеловать вас, совершенно непонятно – почему. Вот это и есть ошибка.

Это было уже слишком. Чарльз и так с трудом сдерживал собственное желание, а тут… Черт побери, упустить такой шанс он не мог!

– Если вы хотите меня поцеловать, – осторожно сказал он, – я не буду вас останавливать.

– Прекрасно!

Фрэнсис резко села на кровати, забыв о своей примочке, и та полетела на пол. Склонившись над ним, она обхватила его за плечи и прижала губы к его губам. Чарльз обнял ее за талию, крепко прижал к себе и почувствовал, что она дрожит. А с ним самим творилось что-то невероятное. Эта женщина будила в нем давно забытые эмоции, которые он в течение трех лет загонял вглубь и которые теперь жаждали вырваться наружу.

– Фрэнк, вы хоть знаете, что вы делаете? – прошептал он, заставив себя оторваться от нее.

– Хм… Я целую вас. И мне это очень нравится.

Ее губы снова прижались к его губам, дразня и мучая, темные локоны волной упали ему на лицо, кофточка Фрэнсис сползла и соблазнительно обнажила плечо.

Чарльз весь напрягся, как напрягается сокол, нацелившийся на свою добычу.

– Вы понимаете, что сводите меня с ума?

Застонав, он приник губами к ее плечу, его рука легла на изгиб бедра Фрэнсис, и она засмеялась, откинув голову. Ее смех был похож на звон колокольчиков у сокола, но он показался Чарльзу каким-то странным. Он внимательно всмотрелся в ее затуманенные глаза и понял, что она абсолютно пьяна и сама не знает, что делает. Внезапно Фрэнсис показалась ему трагически беззащитной в своей невинной доверчивости. Он вспомнил, что когда-то ее обманул вероломный француз, и желание овладеть ею мгновенно исчезло, сменившись нежностью и жалостью. Он не мог позволить себе воспользоваться доверчивостью Фрэнсис, памятуя о ее и о своем прошлом.

На какую-то секунду Чарльз пожалел, что рядом с ним не беспутная женщина, к которым он привык за последнее время. Черт побери, если так и дальше пойдет, он вообще превратится в какую-то тряпку!

Чарльз нежно уложил ее на спину, и Фрэнсис сразу затихла. Рассеянная улыбка бродила по ее лицу.

– Вы не хотите спросить меня, что знал мой дядя? – неожиданно проговорила она.

– Ваш дядя?..

– Да. Вы ни разу не спросили меня, хотя наверняка очень хотите знать это.

На самом деле он хотел ее и больше ни о чем не мог сейчас думать. Но раз уж она сама заговорила…

– Так что знал ваш дядя?

– Он знал слишком много! – Ее настроение опять переменилось, и она захихикала. – У него есть подруга, которую он послал в Испанию. Самая настоящая шлюха! Она соблазнила нужного дяде человека и читала его донесения, пока он храпел, мертвецки пьяный. – Фрэнсис снова хихикнула. – И почему говорят, что шлюхи не приносят пользы?

– Что было в этих донесениях?

– Вторжение в Англию, – произнесла она очень серьезно. – Неизбежное.

– Когда?

– В скором времени.

– Но когда именно?

– Вы повторяетесь, милорд.

– Но я хочу знать!

– Я и так уже рассказала вам слишком много.

Чарльз понял, что настаивать бесполезно. Может, лучше дать ей заснуть? Но ему очень хотелось еще кое-что выяснить, и для этого он готов был воспользоваться ее настроением.

– Почему вы не замужем, Фрэнсис? Вы так прекрасны…

Так и есть, она разозлилась.

– Какое вам до этого дело?! Выйти замуж? Да будь я проклята, если снова попадусь на подобную удочку! Все мужчины лживы и коварны, они обещают жениться, когда у них таких мыслей и в помине нет. Я убью мужчину, который попытается проделать со мной такое еще раз!

Чарльз не ожидал такого взрыва злобы, но решил, что это к лучшему. Может быть, удастся выудить из нее то, что ему так хотелось узнать.

– Попытаться проделать что? – осторожно спросил он, но Фрэнсис не слушала его.

– Мерзкий негодяй! Лживый, жалкий, родившийся в навозной куче! Сын шлюхи! У него и отца-то никогда не было!

«Ничего себе! – подумал Чарльз. – Наверное, она набралась таких выражений от Пьера, у которого рот как помойка».

– О ком вы говорите? – мягко спросил он. – Что сделал этот человек?

– Что сделал? Ха! Он обещал жениться на мне и говорил, что любит меня! А я, как дура, не стала дожидаться и дала ему возможность доказать это в постели… Господи, как же я ненавижу мужчин!

Чарльз растерянно заморгал, выслушав эту тираду. Его подозрения подтвердились, но он не мог смириться с тем, что Фрэнсис думает, будто все мужчины одинаковы. Ему вдруг стало чрезвычайно важно доказать ей, что он не похож на человека, который похитил ее девственность и доверчивость.

– Фрэнсис, – рискнул он заговорить, – вы ведь, надеюсь, не сомневаетесь в том, что я ваш друг?

Чарльз боялся, что она сейчас начнет горячо возражать, но Фрэнсис неожиданно улыбнулась.

– Называйте меня Фрэнк, ладно? Антуан никогда не называл меня Фрэнк… «Мадемуазель Фрэнсис», вот как он обращался ко мне! И еще он говорил – «мое сокровище»… Вы ведь не станете так говорить?

– Ладно. Во всяком случае – не сейчас. Хотя до того, как вас избили, я мог бы сказать такое, – усмехнулся он. – И после того, как у вас все пройдет, наверняка скажу.

Фрэнсис поняла, что он шутит, и не обиделась.

– Антуан называл меня так вне зависимости от того, как я выглядела. Я его ненавижу! Я ненавижу свое имя Фрэнсис потому, что он так звал меня! Зовите меня Фрэнк, – повторила она. – А как я должна обращаться к вам?

– Как вам будет угодно. Можете называть меня Кавендиш. Так меня зовут друзья, которым кажется, что «барон Милборн» звучит слишком пышно. Или Чарльз, если вам так нравится. Но запомните, Фрэнк, – он убрал с ее щеки черный локон, – я обещаю вам, что со мной вы будете в безопасности. Так что выбросьте все из головы и спокойно спите.

– Этого никто не может обещать! – произнесла она с пафосом, но послушно закрыла глаза.

Довольный тем, что она успокоилась, Чарльз встал, подбросил дров в камин и вернулся к кровати. Фрэнсис уже успела заснуть, ее губы слегка приоткрылись, грудь вздымалась и опускалась в ровном ритме. «А все-таки судьба несправедлива к ней, – подумал он. – Сначала умерла ее мать, потом отец. Любовник предал ее, а теперь она лишилась дяди – своего единственного защитника».

Чарльзу очень хотелось обнять ее, но он знал, что не должен этого делать.

Прогнав прочь все эти сентиментальные мысли, он заботливо подоткнул под нее одеяло и отвернулся. Шерстяное одеяло будет разделять их, хотя ему так хочется ощутить совсем рядом ее тело. Фрэнсис заслуживает лучшей участи. Рядом с ней должен быть человек, такой же великодушный, как она сама, с таким же, как у нее, верным сердцем. Фрэнсис способна на все ради своего дяди, она полна решимости помогать Пьеру и Луи невзирая на то, что это может причинить ей боль разочарования. Чарльз предвидел, что происхождение и привычки мальчишек в конце концов приведут к этому. А она все равно готова щедро раздаривать свою доброту, и храбрость ее сияет, как звезда на темном небосводе мира…

Чарльз знал, что сам он не способен на такие рискованные поступки. Во всяком случае – на данном отрезке жизни.

«Да, лучше мне держаться подальше от нее, – подумал он, стоически борясь с вожделением. – Не стоит утешать себя, что я не виноват в своем прошлом, что я стоял перед неизбежностью». Правда заключалась в том, что у него не хватало мужества стряхнуть с себя это прошлое и попытаться начать все сначала. Хотя он обладал физической смелостью, но, когда дело доходило до эмоций, он всякий раз оказывался трусом.

В жизни, судя по всему, вообще нет справедливости…