Незримые твари

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Перенесемся назад в то время, когда я впервые выбралась из больницы, без карьеры, жениха или квартиры, и мне пришлось спать в особняке Эви, в ее родном доме, в котором она не любила жить, потому что ведь там было так одиноко: торчишь неизвестно где посреди джунглей, и никому до тебя нет дела.

Переключимся на меня, лежащую лицом вверх на кровати Эви, в первую ночь у нее, - и я не могу уснуть.

Ветер поднимает занавески: кружевные занавески. Вся мебель Эви - тот самый причудливый французско-провинциальный хлам, раскрашенный белым и золотом. Луны нет, но в небе полно звезд, поэтому все вокруг: дом Эви, розовые кусты, занавески спальни, тыльные стороны моих рук на покрывале, - все кажется черным или серым.

Дом Эви из того разряда, что купит техасская девчонка, если родители регулярно будут давать ей по десятке миллионов долларов. Коттреллы будто догадываются, что Эви не видать крупных подиумов. Вот Эви и живет здесь. Не в Нью-Йорке. Не в Милане. На отшибе, просто абсолютно за бортом профессионального модельного бизнеса. Отсюда довольно далеко до демонстрации парижских коллекций. Застрять за бортом - это необходимое для Эви оправдание; жить здесь - то что надо для широкой в кости девчонки, которой никогда и нигде не добиться крупного успеха.

Двери закрываются на ночь. Внутри живет кот. Когда разглядываю его, он смотрит на меня в ответ с тем видом, какой имеют иногда собаки и машины, когда говорят, что они улыбаются.

В полдень того же дня Эви по телефону умоляла меня выписаться из больницы и прийти навестить ее.

Дом Эви был здоровенный, белый с защитно-зеленого цвета ставнями, - трехэтажный плантаторский особняк с большими колоннами спереди. Колючий плющ и ползучие розы - желтые розы - обвивают нижние десять футов каждой большой колонны. Здесь представляется Эшли Уилкс за стрижкой газонов, или Ретт Баттлер, снимающий вторые рамы, но у Эви есть только низкооплачиваемые рабы-латиносы, которые отказываются жить в доме.

Перенесемся на день назад: Эви везет меня домой из больницы. На самом деле Эви - это Эвелин Коттрелл, Инкорпорейтед. Нет, серьезно. Ею теперь торгуют публично. Угроханные средства всех на свете. Коттреллы совершили частный вклад в ее карьеру, когда Эви исполнился двадцать один год, все родственники Коттреллов с их техасской землей и нефтью вложили серьезные деньги в то, чтобы Эви провалилась как модель.

Обычно ходить с Эви на модельные смотры и собеседования было тяжело. Я-то, понятное дело, получала работу, но потом арт-директор или стилист начинал орать на Эви, что, мол, нет, по его экспертному мнению, у нее не идеальный шестой размер. Обычно какому-нибудь помощнику стилиста приходилось вытаскивать Эви наружу. Эви кричала через плечо, что я не должна давать им обращаться с собой как с куском мяса. А должна взять, развернуться и уйти.

- Пошли они в жопу! - при этом Эви уже орала вовсю. - Пошли они все в жопу!

А я вот не злилась. Меня затягивали в этот замечательный кожаный корсет от "Пупи Кэдол" и кожаные брюки от "Хром Хартс". Тогда жизнь была хороша. Мне приходилось работать от силы три часа, может, четыре или пять.

В дверях фотостудии, прежде чем ее вышвыривали со съемок, Эви вруливала помощника стилиста в косяк, и паренек обрушивался к ее ногам. Потом Эви кричала:

- Можете все поцеловать меня в сладенькую техасскую задницу!

Потом она шла в свою "Феррари", где ждала от силы три, четыре или пять часов, чтобы отвезти меня домой.

Эви, эта самая Эви, была лучшей подругой на целом свете. В такие моменты она становилась забавной и язвительной, почти как будто у нее была собственная жизнь.

Ну допустим, пускай я ничего не знала про Эви и Мануса, про их полнейшую любовь и удовлетворение. Ну убейте меня.

Перенесемся в момент перед тем, как Эви звонит мне в больницу и умоляет меня: пожалуйста, не могла бы я выписаться и приехать побыть с ней дома, ей так одиноко, ну пожалуйста.

У моей медицинской страховки был пожизненный потолок в два миллиона долларов, а все лето счетчик бежал и бежал.

Ни у кого в бюро социального обслуживания не хватило бы смелости перевести меня Бог знает куда.

Упрашивая меня по телефону, Эви сказала, что забронировала билет на самолет. Она улетала в Кэнкан на съемки для каталога, поэтому не могла бы я, пожалуйста, последить за ее домом?

Когда она меня подобрала, пишу на дощечке:

"это что, мой топик? ты же его растянешь".

- Тебе придется только кормить кота, вот и все, - отвечает Эви.

"мне не нравится торчать одной так далеко от города", - пишу я. - "не знаю, как ты сама можешь там жить".

Эви возражает:

- Ты не одна, если под кроватью у тебя есть ружье.

Пишу:

"знаю девчонок, которые так говорят про свои вибраторы".

А Эви отвечает:

- Фу! Ничего такого я с ружьем не делаю!

* * *

И вот, переключимся на то, что Эви улетела в Кэнкан, в Мексику, и когда я лезу заглянуть под кровать, там лежит ружье "тридцать-ноль" и подзорка. В шкафах - то, что когда-то было моими вещами: все растянуто, замучено до смерти, и болтается трупами на проволочных тремпелях.

Потом переключимся на меня в кровати Эви этой же ночью. Уже полночь. Ветер поднимает спальные занавески: кружевные занавески, - и кот прыгает на подоконник, чтобы глянуть, кто только что подтянулся к нам по гравию подъездной дорожки. Позади него звезды, и кот оглядывается на меня. Слышно, как внизу бьется стекло в окне.