Незримые твари

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Перенесемся обратно, на съемки для журнала мод, на ту самую свалку, полную грязных разбитых машин, где нам с Эви приходилось лазить туда-сюда по обломкам, нарядившись в купальные костюмы от Германа Мэнсинга из таких узеньких ремешков, что приходилось носить "заклейку для щели" из изоленты, - а Эви начинает:

- Насчет твоего изуродованного брата...

И фотограф, и арт-директор - далеко не из моих любимых. И я отзываюсь на слова Эви:

- А?

Занятая выставлением задницы напоказ.

А фотограф зовет:

- Эви? А ну, хватит дуться.

Чем уродливей модная одежда, тем в худших местах приходится позировать, чтобы она хорошо смотрелась. Свалки. Бойни. Очистные сооружения. Пресловутая тактика уродливой подружки невесты, когда хорошо смотреться удается только в сравнении. На одной съемке для "Индустрии Джинсовой Одежды" я прямо была уверена, что придется позировать в обнимку с трупами. В этих машинах со свалки повсюду ржавые дыры, зазубренные края, а я стою почти голая, пытаясь припомнить, когда у меня в последний раз был припадок столбняка. Фотограф опускает камеру и говорит:

- Долго я должен впустую тратить пленку, пока вы, девочки, все же втянете животы?

Чем дальше, тем больше усилий требуется, чтобы сохранить красоту. Простых прикосновений бритвы достаточно, чтобы ты расплакалась. Простой эпиляции в области бикини. Помню, Эви пришла с коллагеновой инъекции губ и сказала, что в ад попасть уже совсем не боится. Есть вещь еще похуже - когда Манус отдирает твою заклейку для щели, а ты негладко выбрита.

А про ад я ответила Эви:

- Завтра у нас там съемки.

Так вот, сейчас арт-директор говорит:

- Эви, не могла бы ты влезть по куче на парочку машин повыше?

И это на высоких каблуках; но Эви лезет. Маленькие бриллианты триплекса рассыпаны повсюду, куда можно упасть.

Эви спрашивает сквозь большую широкую улыбку:

- Как именно твоего брата изуродовало?

Искреннюю улыбку можно выдержать лишь до того момента, когда она превратится в обычный оскал зубов.

Арт-директор поднимается к нам, держа маленький пенораспылитель, и ретуширует ржавый след, перечеркнувший мне ползадницы.

- Это был баллон с лаком, кто-то выбросил его в нашу бочку для сжигания мусора, - рассказываю. - Он сжигал мусор, а тот взорвался.

А Эви спрашивает:

- Кто-то выбросил?

А я отвечаю:

- Надо думать, это была мама, если учесть, как она орала и пыталась остановить кровь.

А фотограф просит:

- Девочки, вы не могли бы чуть-чуть привстать на цыпочки?

Эви продолжает:

- Большой баллон лака "Хэйр-Шелл" на тридцать две унции? Да ему, наверное, пол-лица снесло.

Мы обе встаем на цыпочки.

Отвечаю:

- Ну, не настолько все было плохо.

- Секундочку, - зовет арт-директор. - Нужно, чтобы ваши ноги были не так близко друг к другу, - потом командует:

- Шире, - потом:

- Еще чуть пошире, пожалуйста, - потом вручает нам большие хромированные инструменты.

Мой весит, наверное, фунтов пятнадцать.

- Это плотницкий молот, - говорит Эви. - И ты его неправильно держишь.

- Солнце, - просит Эви фотограф. - Ты не могла бы, пожалуйста, держать бензопилу чуть ближе ко рту?

Металл машин горячо нагрет солнцем, верх у каждой вмят под весом кучи лежащих сверху. Здесь машины со смятым передом, по которым видно, что живым из них не вышел никто. Машины со вдавленными в виде буквы Т бортами, в которых гибли целыми семьями. Машины, похожие на прицепы, у которых задние сиденья плотно вдавлены в приборную панель. Машины, не ведавшие ремней безопасности. Машины, не ведавшие воздушных мешков. Не ведавшие спасательной рамы. Не ведавшие санитаров. Здесь машины, развернувшиеся лепестками в месте взорвавшихся топливных баков.

- И что характерно, - замечает Эви. - Всю жизнь я работала для того, чтобы попасть в это самое место.

Арт-директор командует нам продолжать и прижаться к машинам грудью.

- Все время, пока росла, - продолжает Эви. - Я вроде бы считала, что быть женщиной не так... разочаровывает.

А я всегда хотела одного - быть единственным ребенком.

Фотограф говорит:

- Брависсимо.