Ничего кроме правды

СМЕРТЬ КАЗАКА

Зашел я как-то в «Олив Три», маленький ресторанчик в Гринвич-Вилладже. Я очень люблю это место за хорошую недорогую еду, приятную атмосферу, а особенно за Чарли Чаплина. Там его старые фильмы крутят без остановки с утра до вечера.

Сел я за столик, народа было немного. Рюмку выпил, поел борща. Фильм шел чудесный, там все на водах происходило, бегают, щипаются, толкают друг друга. На меня такой смех напал – не могу остановиться. Хохочу во весь голос, уже официантка оборачивается, тоже улыбается, а я смеюсь, даже слезы текут. И здесь ко мне подходит какой-то пожилой господин и говорит по-английски: «Извините, пожалуйста, за беспокойство, молодой человек. Не позволите ли вы мне пересесть за ваш столик, уж больно вы заразительно смеетесь, давайте посмеемся вместе».

Я про себя еще подумал – наверное, голубой, уж очень он выглядел интеллигентно, но настроение у меня было очень хорошее. «Садитесь», – говорю. Сел он напротив, заказал вина и мне предлагает. «Нет, – говорю, – спасибо, мешать не хочу».

Мы познакомились и, представьте себе, оказались земляками, перешли на русский, очень приятно.

Он родом из Речицы, зовут Айзик, а перед войной жил в Гомеле на Рогачевской. Иммигрировал из Москвы, работал там инженером. Сейчас на пенсии. А в Америке уже давно, жена умерла от рака, сын в Калифорнии, программист, хорошо устроен.

Я должен вам сказать, что я настоящий шпион. Если человека внимательно слушать и глупых вопросов не задавать, можно очень много полезного узнать. Я таким способом у Айзика вытянул одну очень занятную историю. Слушайте.

Во время войны Айзик был в концлагере, Аушвиц называется. Чудом выжил, светлые волосы, за русского себя выдавал. Когда лагерь ликвидировали, неделю пролежал под полом в бараке. Чуть не умер. Но дело не в этом.

Там в лагере был один казак Семен Батыра, невысокий, крепкий, старшим истопником работал в крематории. Кулаки, как из стали, чуть что – по зубам. Но не окончательный изверг как Васька Глыба. Сам не расстреливал, а только трупы сжигал, такая работа была.

В лагере еще много казаков служило, держались особняком. Немцы им доверяли, на самой грязной работе держали.

«Вы не думайте, Борис, что я к казакам плохо отношусь. Нет, я историю хорошо знаю, много читал. Я можно сказать казаков люблю, дух вольности в них есть, всегда были аполитичны, сами по себе. Их ценности простые: борщ, водка, галушки, да кусок земли. Работящие люди, самостоятельные, всегда легко меняли подданство и по-настоящему верны были только сами себе.

Но дело не в том. Я хочу вернуться к Семену Батыре, тому истопнику из Аушвица. Представьте себе, я его здесь встретил, уже в Америке. История эта давнишняя, почти двадцать лет прошло. Я подрабатывал на кеш у одного ортодоксального еврея, мой далекий родственник Абрам Штейн. У него была небольшая лавочка на Деленси: мед, капуста квашеная, огурцы соленые с чесноком. Я помогал ему по хозяйству, иногда за стойкой стоял. Смотрю, заходит как-то Семен, я его сразу узнал, постарел, но мало изменился. Он привез мед продавать евреям, у него уже тогда пасека была в Лейквуде. Но я не стал признаваться, не о чем говорить, воспоминания малоприятные. Хозяин попробовал мед. Хороший, настоящий, без обмана. Поторговались. Хозяин отсчитал деньги.

Семен уже, было, собрался уходить, но остановился в дверях. «Присылай, Абраша, – говорит, – работника своего ко мне на пасеку. Буду дешевле отдавать, а то мне некогда мотаться туда-сюда».

Карточку дал свою – Лейквуд, Нью-Джерси.

Я его историю уже позднее узнал. Он попал в плен под Минском, кавалеристом служил у генерала Доватора, немцы их в болото загнали, а потом минометами выкуривали. Сперва с хлопцами, кто уцелел, в лагере для военнопленных сидел, а потом пошли на службу к немцу. Жить-то как-то надо было. Так он в Аушвице и оказался. И Семен и Витька Гошкодеря и Васька Глыба и Степан Есаулов и Ванька Деменюк – все довоенные дружки-приятели.

После войны в Германии помыкались, потом подсобрали денег и в Америку подались. Вначале батрачили, а потом часть осела в Лейквуде, в казацкой станице. Рова фарм называется. Семен купил хозяйство, обзавелся пасекой, экономный был, да и золотишко у него было припрятано. Дела неплохо пошли, женился на казачке, на вид здоровая, работящая была, а умерла при родах вместе с ребенком. Десять лет Семен прожил бобылем, трудно было одному, большое хозяйство.

И было ему уже под 60, как познакомился он с заезжей артисткой. Галина Волгина, известная певица, казацкие песни пела, на баяне играла красиво. Я ее в молодости знал, красивая, крупная женщина, на Зыкину похожа немного, колоратурное сопрано. Не везло ей в Америке, на сцену не брали, в основном, на вечеринках пела, больше за еду. Трудный был у нее кусок хлеба. Сошлась она с Семеном. Свадьбу сыграли в самой станице. На площади у реки накрыли столы, нагнали самогона. Много выпили. «За кого выходишь, Галя», – кричали казаки.

«За Семена Ивановича», – отвечает. «Не так говоришь, Галина, – атаман поправил. – За станичника выходишь, не забывай никогда».

Очень весело прошла у них свадьба. Галя пела старые казацкие песни, на аккордеоне играла, казаки подпевали на голоса. Семен сидел помолодевший, счастливый, очень гордился.

Наступили будни. Галина справно работала на пасеке, за домашней птицей смотрела. Семен уже стал подумывать, не пора ли кабанчика завести. Весь дом сиял чистотой и достатком.

Бизнес очень пошел вверх, много приезжало закупщиков из Нью-Йорка. Галя очень хорошо умела торговаться, даже цены на мед немного подняла.

По вечерам на аккордеоне играла, песни пела. Семен не мог нарадоваться: красивая, статная, работящая, что еще казаку надо.

А уж как он ее баловал: брошку золотую подарил, и гребешок черепаховый. Все для нее; еще с лагеря хранил. Расцвела Галина, разрумянилась. Я тогда к Семену за медом приезжал, с трудом ее узнал. До того на Брайтоне встречал один раз, уставшая была женщина, а теперь отъелась, посвежела, болтала без умолку. Одним словом–жили они, как голубки, любо-дорого посмотреть.

Только в какой-то момент замечает Семен, что казаки как-то неприветливо его встречают: смотрят странно, шушукаются, когда в церковь идет. Не подходят больше прежние дружки. Степка Есаулов, вообще руку не подал, сволочь эдакая, а Семен его много раз выручал и в лагере еще, и потом, деньги одалживал. Семену совсем непонятно было такое свинское поведение. «Завидует, гад, путы плетет», – думал Семен.

А жили они с Галей по-прежнему хорошо. Она вечерами все песни пела. Но Семену уже как-то не по себе стало. Что-то было не так, но он не мог понять, в чем дело.

И вот однажды Галя в город уехала, а Семен стал в шкафу бумаги разбирать и случайно натолкнулся на пакет. Небольшой такой, перевязан голубой ленточкой. А на пакете надпись: Гомель, 1939 год, а в нем карточки Галины, еще довоенные.

Она еще молодая, папа, мама, бабушка, вся семья какая-то семитская. А на одной фотографии молодой еврей лопоухий в очках и надпись: «На долгую память Гале Ривкиной от Цалика Вольфсона», и стишки пошлые: «Люби меня, как я тебя...»

Не знал казак, что Галина – жена его любимая – была еврейка. Волгина–ее сценический псевдоним, а настоящая фамилия – Ривкина, наша землячка из Гомеля. Я их семью еще по Гомелю знал, отец коммуняка, глупый человек, от еврейства нашего в стороне держались.

Долго сидел Семен, машинально перебирал карточки как во сне, не мог поверить своим глазам. Понял он, почему казаки на него так странно смотрели.

Ох, как стыдно стало Семену. «Как же я теперь пройду по станице, как казакам посмею в глаза смотреть. Ах, ты же, горе какое!»

Как будто пружина сломалась у него внутри, опустились плечи, за минуту постарел на двадцать лет. Он замкнулся, ушел на чердак, и с этого дня никого больше к себе не подпускал. Галя догадалась, в чем дело, когда карточки на кровати увидела, но она не знала, что сказать Семену, как оправдаться.

А Семен сидел на чердаке, на стуле и тупо думал. Он вдруг понял, что и раньше у него были подозрения. Она очень странно карпа варила, все кости мягкими были, а потом галушки тоже какие-то не такие. Галина, между прочим, их лепила из мацы, покупала в кошерном отделе. Семену они нравились, за раз дюжину съедал. Но странные, неправильные галушки, – это Семен только сейчас понял.

Одним словом, сидел он на чердаке, небритый, нечесаный, у дверей положил саблю, это знак такой у казаков, мол, не переступай, а то зарублю.

В стенку уставился, начал худеть, впал в прострацию.

Галя чувствовала себя в чем-то виноватой, принесет наверх еду, постоит, помолчит, не знает, что сказать. Борщ, рыба фаршированная, каша с мясом – все в гарбич на второй день выносила.

Семен, может быть, и убил бы ее, но не мог, любил очень, да и хлопцы все равно бы не простили. Сутками сидел на стуле, начал сохнуть.

Я так думаю, Борис, у него началось раздвоение личности.

Так и помер казак Семен Батыра от полного непонимания ситуации, сидя на стуле, как на коне.

Там и нашла его Галина, на чердаке, сидящим. Не упал, только лицо почернело. Сабля на полу и тарелка с фаршированной рыбой нетронутая, вся покрытая зелеными мухами.

Она похоронила Семена на казацком кладбище в самом конце, у леса. Никто из станицы на похороны не пришел. Пожила она еще с месяц в пустом доме, а потом нашла покупателя через агентство, продала дом и во Флориду уехала. Говорят, еще жива, только совсем стала старая, больше не поет».

Айзик задумался, глядя в сторону, и как бы про себя произнес: «Это была месть евреев».

Я поблагодарил его за рассказ, а он сделал мне комплимент: «Вы замечательный слушатель, Борис, –и извиняясь, добавил, –душу отвел, один живу, поговорить не с кем».

Мы попрощались. Я помог одеть ему пальто, а с экранов, умноженных зеркалами, виновато улыбался Чарли, наш любимый гений. Начинался фильм «Огни большого города».

Журналисту Вадиму М. не нравилось, как стоит его письменный стол. Они с женой недавно перебрались на новую квартиру и еще не успели распаковать все чемоданы. Но в рабочем кабинете все было, как положено. Книги и рукописи стояли на полках в алфавитном порядке, компьютер был уже подключен, фотографии в рамках заняли свои места на стенках и только письменный стол стоял как-то не так.

Вадим писал для русских газет, и они платили совсем немного. Чтобы как-то свести концы с концами, ему приходилось писать по две, а то и три статьи в день. Он только что закончил работу над большой статьей «Горячий пар и ледяная водка» – заметки о русских банях в Нью-Йорке – и собирался начать следующую. Но письменный стол стоял как-то неудобно, и это обстоятельство не давало ему сосредоточиться.

Сначала Вадим хотел передвинуть стол сам, но стол был тяжелый, и он решил подождать, пока Лора придет с работы. Стоя у окна и почесывая за ухом, он разглядывал угол дома напротив, улицу Gravesandnack Road, утопающую в жаркой дымке с бесконечной вереницей запаркованных машин, бакалейную лавку и одинокого прохожего в черном лапсердаке и шляпе, несмотря на стоградусную жару. «Любавичский, – отметил он про себя и задумчиво погладил кондиционер, который мерно заполнял комнату живительной прохладой. – Конечно, район здесь неплохой, по вечерам можно будет спокойно гулять с собакой, магазин на углу, да и досабвэя всего пару кварталов. Жить можно; конечно, не то, что наша квартира в Одессе».

Квартира на Дерибасовской была у них действительно великолепная, второй этаж, лоджия, пять комнат. Дело в том, что до переезда в Америку Вадим был преуспевающим писателем, членом правления Союза писателей, да и фамилия у него была другая, не та, что сейчас, и все называли его Дмитрий Павлович. Одними из первых его произведений, известными широкой публике, были «Рассказы о передовиках», «Черное море», «Урок доброты», позже была пьеса «Друзья и враги», и окончательное признание ему принесла книга «Осень Арафата» – роман в стихах, переведенный на 65 языков народов СССР. За этот роман он получил звание героя социалистического труда, медаль славы палестинского сопротивления и эту чудесную квартиру на Дерибасовской.

Вадим женился рано, он встретил еврейскую красавицу. Ее звали Лора, и ее глаза обещали так много, что у него закипела кровь. Кроме того, Лора была умница и хорошая портниха. У них родился сын Женя. Все у них шло как по маслу, пока однажды все это не кончилось.

Вадим увлекся восточной философией и спиритизмом. Он начал вызывать духов древних китайских философов-просветителей. Он начал искать смысл жизни. Его кумиром стал Лоу Шу, также известный под именем сенсей Гаэчи и Разбойник из провинции Сянь. Лоу Шу прожил большую жизнь, он был матросом, содержателем публичного дома, писателем, философом и разбойником, и во всем, что он ни делал, он достигал совершенства. Возвращаясь после спиритических сеансов, Вадим, несмотря на смертельную усталость, садился за письменный стол и записывал все, что ему удавалось узнать. Через полгода он составил серьезный труд. В 160-ти страницах содержались основные положения философии Лоу Шу. Главная идея Лоу Шу заключалась в том, что художник, достигнув вершины, должен все бросить, изменить имя и начать все сначала на новом поприще.

«Добравшись до вершины, – говорил Лоу Шу, – остановитесь, не старайтесь залезть на небо, вы можете упасть вниз и разбиться. Но, оставаясь на вершине и пожиная плоды своего таланта, вы уподобитесь свинье, которая не может оторваться от помойного корыта. Спуститесь вниз, –говорил Лоу Шу, попробуйте взобраться на вершину по другому склону; таким образом, вы избавитесь от однообразия жизни».

Он сравнивал художника с алмазом. «Шлифуя разные грани, вы постепенно превратитесь в бриллиант. Шлифовке поддается любой минерал. Не поддается шлифовке только дерьмо». Эта мысль Лоу Шу поразила Дмитрия, и он решил изменить свою жизнь на 180 градусов. Он решил начать все сначала. «Лора, собирай чемоданы, мы уезжаем в Америку». – «Мишугинер гой», – сказала Лора, но начала собираться в дорогу. Так они оказались в Нью-Йорке. Они сменили фамилию по совету Лоу Шу, и Вадим выбрал своим новым поприщем издательское дело. Прочитав несколько пособий «Советы начинающему издателю» Джона Фартмана и «Как издавать журнал» Билла Крейси, он с жаром взялся за дело. Вадим решил издавать газету и после долгих размышлений выбрал оригинальное название «Русский журналист». «Простенько и со вкусом», – похвалила его Лора.

Газета начала выходить 3 июня 1996 года и, несмотря на жару, в киосках стояли очереди. Вначале августа газету невозможно было достать. Вадиму пришлось увеличить тираж до двух миллионов, а в сентябре тираж составлял круглую цифру десять миллионов экземпляров. Газету читали не только русские, но и американцы, которые не знали русского языка. Даже неграмотные люди покупали газету в надежде, что им кто-нибудь ее все-таки прочитает. Я помню, когда в Вашингтон-сквере, сидя на скамейке и читая «Русского журналиста», я был окружен толпой черных американцев. Они умоляли почитать им вслух. Настолько была велика слава этой газеты. В это время «Нью-Йорк тайме» уволили 250 печатников и закрыли типографию в Нью-Джерси, они не выдерживали конкуренцию.

Но когда я увидел индуса, читающего «Русский журналист» со словарем, я понял, что Вадим достиг своей вершины. В это время мы уже сдружились с Вадимом, и как-то за чашкой чая я спросил у него: «Почему бы тебе не издавать газету на всех языках мира и сделать ее всемирной?» Вадим ответил мне словами Лоу Шу: «Не старайтесь влезть на небо, вы можете упасть и разбиться, спуститесь и начните все сначала».

Через два дня я узнал, что Вадим ликвидировал газету; да, именно, не продал, а ликвидировал. На этот раз Лора категорически отказалась менять фамилию. После долгих споров они сошлись на том, чтобы переехать на новую квартиру, где их никто не знал, и Вадим начал новую карьеру, он решил стать журналистом. Так они оказались на Gravesandnack Road, что в переводе на русский означает – шейная дорога могильного песка. То место, где мы и начали свое повествование.

Вадим отошел от окна и решительно сел за компьютер. На мониторе появилось название новой статьи «Проституция на Борнэо». Надо сказать, что Вадим никогда не был на Борнэо, но он многое слышал об этом острове от своего друга Бориса, который проводил там большую часть своего досуга. Статья явно не шла, слова получались вялые, безвольные, Вадиму явно не хватало вдохновения. Он промучился за компьютером два часа, но все, что он сумел выдавать из себя было: «За последние годы проституция на Борнэо достигла угрожающих масштабов...» Он посидел еще полчаса, разглядывая картинки из журнала «Пентхаус», и на самом интересно месте Лора пришла с работы. В этот самый момент Вадиму пришло озарение. Он выскочил из кабинета в прихожую навстречу жене. Лора только собралась снять туфли, чтобы одеть домашние тапочки. «Не смей, – закричал Вадим, – ты все испортишь. Раздевайся!» – строго сказал он жене. «Ты что, белены объелся», – спросила Лора с недоумением в голосе. Вадим обхватил жену за талию и, поглаживая ее рукой по крутым бедрам, заискивающе попросил: «Солнышко, куколка, пожалуйста, раздевайся. Так надо». – «Кому надо, мишугенер гой, я устала, не мылась. Даже и не подумаю». – «Ну, пожалуйста, Лорочка, я тебе дам двадцать долларов», – попросил Вадим жалобным голосом. «Давай, гони двадцатку, деньги вперед». Вадим достал из карману смятые десятку и две пятерки и протянул жене. Лора аккуратно положила деньги в бумажник и начала раздеваться. «Подожди, я сейчас включу музыку», – попросил Вадим. Он поставил свою любимую кассету «Deep Forest», которая по его мнению наиболее подходила к атмосфере острова Борнэо.

Лора раздевалась медленно, под музыку плавно покачивая бедрами, и, наконец, осталась только в черных чулках с подвязками и туфлях на шпильках. У Вадима засветились глаза, он ощутил себя в джунглях Борнэо. Стройная мулатка извивалась перед ним под звуки тамтамов. Страсть обхватила его, и он овладел Лорой, не приходя в сознание. Мулатка отдавалась страстно и жарко, и через пять минут все было кончено.

«Что это с тобой сегодня? – спросила Лора, одевая халат. – Опять, небось, насмотрелся порнографии».

Лежа на диване в прострации, Вадим глубоко дышал. Чувство реальности постепенно возвращалось к нему. «Лорочка, отдай двадцать долларов», – попросил он без надежды в голосе.

«Фига тебе», – коротко ответила Лора и ушла на кухню готовить ужин. Немного полежав на диване, Вадим вернулся в кабинет. С кухни доносился звон посуды. Лора накрывала на стол.

Вадим, не отрывая глаз от монитора, уверенно перебирал клавишами компьютера. Слова ложились ровно и уверенно. У него перед глазами проплывала душная тропическая ночь, переплетенная тонкими телами экзотических креолок и волшебными звуками джунглей.

Он закончил статью так: «Одним словом, вам не придется сожалеть о своих двадцати долларах».

В кабинет просочился тонкий аромат жареного мяса. Вадим поставил точку и откинулся в кресле, предвкушая хороший ужин и безопасную прогулку с собакой по улице со странным названием.