Нити Жизни

15 Святая ночь

Традиционные зимние праздники в Нью-Йорке — неадекватный марафон, который завладевает всеми. В своём роде открытый вирус, которым все почему-то воодушевленно заболевают. Находиться в этом городе в этот срок — полнейшее безумие, не для слабонервных. Нужно иметь определенную закалку. Не знаю, кому как, а для меня — это не больше, чем сумасшедший дом.

Рождественский дух? Тьфу!

Все эти звуки, запахи, огни, ёлки, витрины, бродящие по улицам полчища клонов Санта Клауса, армии эльфов и фей в костюмах. Многие соседи вдруг мнят себя оперными певцами и демонстрируют это другим, воя во дворах. А что делают горожане с домами? Гирляндами здесь украшено всё: балконы и окна, козырьки подъездов и контуры зданий, безвкусные игрушки разных сказочных и мультипликационных персонажей на газонах и подъездных дорожках. Буржуи! Нет бы, поберечь электричество и собственный бюджет.

А чрезмерно счастливые рожи с радостным предвкушением чего-то необычного, что почему-то возможно только в декабре, могут довести кого угодно до дурки.

Из каждого угла доносится музыка: рождественские гимны, классические новогодние мелодии, джаз и песни Фрэнка Синатры.

И в каждый очередной раз, слыша и видя это, я хочу сказать этому безмозглому миру: Всё! Стоп!

Это случилось два месяца назад. С начала всей этой катавасии, а именно, после Дня благодарения, примерно в числах двадцатых ноября, меня отпустили на «каникулы». Оставаться в больнице больше причин не было. Точнее, они были, но с ними уже ничего не сделать. И так, с саквояжем в руках, комплектом таблеток за пазухой и бессрочным ожиданием в списке на квоту операции по пересадке сердца, я вернулась домой. С того момента и до сегодняшнего дня из дому я практически не выходила. Слишком уж был тяжек груз моих мыслей, чтоб с ним передвигаться. Поэтому, я лежала в своей комнате и медленно тлела за задвинутыми шторами, которые каждое утро приходила нахально раздергивать моя мамочка, как впрочем, и в этот раз.

— Доброе утро, доча, — сказанула она, выполнив ритуал, — пора просыпаться.

Луч солнца пробил стекло моего окна и заскочил недипломатично прямо в глаза. Я нахмурилась. От бессонницы, мучавшей меня череду ночей, глаза распухли и болели. Так еще и нападают ни за что, ни про что.

— Мам, — кричу я в духе обидчивого подростка и натягиваю на себя одеяло.

— Что? — вопрошает она, — вылезай из своего убежища! — её рука уже щекочет мои бока. И я думаю о том, как она может вот так вести себя, как будто, у нас обычная жизнь?

— Ну, блин! — я раздраженно отмахиваюсь: одновременно борюсь с пляшущими по моему телу конечностями и сползающим от этого вертежа одеялом.

Она — неугомонная. Не отступает от натиска, и вдобавок хихикает.

И почему всех так и подмывает «бульдозером» въезжать в мою жизнь? Нарушать моё уединение и загребать часть ломтя себе — не понимаю.

— Всё! всё! — повторяю я разгневанным голосом. Сажусь и смотрю в её глаза пристально-пристально, и на душе у меня — мрак.

— Ну, что ты… — Её голос меняет тональность. Это — жалость.

— Ни-че-го! — Я уронила голову в ладони. И кто-то пошел другим путем.

— Уже почти час дня, сегодня рождество, — лепечет мама, — не хочешь принарядиться и спуститься к нам? — Бодрость её голоса просто изумляет.

— Нет, — отвечаю я.

— А между тем, намечается что-то грандиозное! Твоя сестра сказала, что приведет гостей. Не знаешь, кто это может быть? Не уж-то её молодой человек, недаром папа разнервничался.

— Мне всё равно!

— А как же на счет того, чтобы проникнуться праздничным настроением?

Я вздыхаю:

— У меня просто вечный праздник.

Её выдавленная кое-как улыбка разбирает меня сказать: «Не притворяйся — маска прилипнет!». Но я не произношу этого вслух.

— Хорошо, милая, я пойду, а ты приходи. Мы тебя ждем, — сказав это, она чмокнула меня в щеку и после слегка потерла пальцами, видимо, оттирая отпечаток губной помады, нацепленную, как всегда, в виде правильного оттенка.

Повалявшись еще немного, я оторвала свою попу от кровати и заглянула в ванную. Там увидела себя в зеркале и ужаснулась — ну и чучело! И посмеялась: и ведь кто-то же целовал?!

Включила кран с горячей водой, и, дождавшись, когда зеркало запотело, написала — «ДУРА».

Разбавила воду и умылась, расчесала волосы и заплела в косу. Вытащила из косметички сестры пудру и нанесла на лицо, затем подводку для глаз, которой нарисовала себе маленькие стрелочки, слегка растушевав их в завершение.

«Ну вот, — подумала я: теперь можно в люди». Но, съехавшая с плеча лямка майки оголила мне неприятный вид — исполосованную грудь чудовищно отвратным шрамом.

И вглядываясь в зеркальное отражение, я вопросила:

— Ну, а тебя чем замазать, не подскажешь?

Шрам отмалчивался. Ясно дело, ему и так не плохо.

Переодеваться я не стала, осталась в привычной для себя пижаме.

Двигаясь еле-еле, как вареная, я сплавлялась по лестничным буграм. Войдя в гостиную и, проходя мимо телевизора, я обнаружила отца.

Приняв любимую позу: руки на подлокотнике кресла, ноги вытянуты на подставку, сам завернутый в халат, он наслаждался спокойным ленивым утром, смотря исторический канал. Но на самом деле это была лишь одна из записей, которые выходили в эфире российского телевидения каждую неделю в рамках документальной программы. И которые по просьбе папы, сестра скачивала после выпуска с интернета и загружала на диск, чтобы потом он мог изучить их в свободное время. Он этими документальными хрониками просто-

таки упивался.

Я оперлась о мягкую обивку спинки кресла и пропела в его лысеющее темечко:

— Привет.

— Привет, — поднял он голову, даже не вздрогнув. — Ты как раз вовремя. Тут о стоящих вещах рассказывают, даже я такое не знал.

— Правда? — Я наигранно подняла брови.

— Очень интересно! — Радовался он, что телевизор в полном его распоряжении. — Посмотришь со мной? Узнаешь что-то новое для себя. — Он махнул пультом, добавляя громкость.

Папа обожал всё связанное с историей. Это было его самое большое увлечение. Конечно, помимо многочасового, а иногда, и трехдневного загула летом на озеро в отдаленное Подмосковье, чтобы порыбачить. Хотя неизвестно, что его больше увлекало: рыбная ловля или выпитые бутылки водки с друзьями под уху. Куда ж без этого-то? Русскому человеку — никуда. И в этом он — не исключение.

— Нет, спасибо, — вернувшись к вопросу, ответила я. — Потом как-нибудь.

Не хотелось быть невежливой, но меня это совсем не волновало, как и никого из нашей семьи. Достаточно только вспомнить, как он восклицал, когда мы отказывались от очередной передачи о Третьем рейхе, И.В. Сталине или Великой Отечественной войне.

«Это ж мировая история! — Не забывал он о поучениях. — Ничего-то вы не понимаете, вам бы только шмотки, косметика, да всё в таком духе».

Ну что сделать, папочка — о вкусах не спорят. Он терпеть не мог шоу и слезливые мыльные оперы, что позволяла себе мама, разнообразные музыкальные каналы, под которые частенько вытанцовывала сестрица, а мы все — историческую белиберду, которую благодаря ему, слышали не один раз. Он же мог смотреть её нескончаемо.

И тут, в мысли закрались не детские размышления: сколько я еще пробуду рядом и, что оставлю после? Вот, папе например, образ вечно скверно настроенного человека, который, живя в обществе, так и не смог стать его частью? А может, это моё — быть лишней деталью? Я не умею демонстрировать чувства, я не могу перестать прятать голову в песок. Мне проще быть колючей, как ёж. Я плохая дочь и я отлично это знаю.

Я скидываю шлепки и в носках забираюсь на диван, закрываю глаза, прижимаюсь щекой к папиному плечу.

— Ты чего? — говорит он, слегка удивленный.

— Передумала, — улыбнулась я. И тут же свернулась калачиком.

— Как, вы еще не готовы? — в гостиной появилась мама.

— К чему? — мы одновременно разинули рты.

Мама побелела и преувеличенно всплеснула руками:

— Сговорились? Скоро гости прибудут, а вы в таком разобранном виде. Что о нас подумают!

Папа сделал вид, что не понимает, о чем это она и произнес:

— Я никого не звал и не жду. И подмигнул мне: — а ты?

— Ум… — протянула я, как бы раздумывая, а затем отрицательно покачала головой.

— С ума меня свести хотите, да?

Папа тотчас принял оскорбленный вид и пробурчал с истинным патриотизмом:

— Я же ясно дал понять, что отмечать Новый год я буду, как и раньше — 31 декабря, а Рождество — седьмого. И никак иначе! А сегодня какое число? 24 декабря!

Мама испустила печальный стон, точно нами был допущен какой-то промах. Коварный прием. И скатав губы в единую линию, выдала:

— Тумба с ушами! Ты хоть можешь по-человечески одеться и отлепиться уже от этого, — мама махнула посудным полотенцем на телевизор, — хоть в день праздника. Весь окружающий мир готовится к торжеству, а тебе только войнушку смотреть. Деревянных солдатиков не подарить, а?

— Уймись, женщина, — сказал папа с неподдельной улыбкой. И перевел взгляд на меня: — я вроде не на командире батальона женился? Или?

Мама покачала головой, и мельком бросив взор на потолок, сказала:

— И чем я «ЭТО» счастье только заслужила?!

Мы с папой посмотрели друг на друга и засмеялись, будто в нас прорвало запасы из радости.

— У тебя полчаса, иначе вход пойдет тяжелая артиллерия, — пригрозила мама, а ты — взялась она за меня, — марш за мной на кухню.

— Вот так, — объявила я, — болеть некогда. — Мэм, — обратилась я к матери, поднявшись, — рядовая Полина Мельникова по вашему приказанию прибыла для поступления в ваше распоряжение, — я отдала ей честь.

Она смерила нас двоих презрительным взглядом:

— Клоуны!

Я не удержалась и, топая за её величеством в царство кухонной утвари, насаждала смехом бока. Естественно — тихо, в кулак.

— Вам бы всё выставлять в смешном виде, — возглашала она. — Я не против шуток, но нужно думать, когда это уместно, а когда просто невежественно глупо.

«Да, с моей мамой — шаг влево, шаг вправо, и всё! Расстрел!», — с этой мыслишкой я драматично плюхнулась на стул.

— Так, ладно. — Она пододвинула ко мне стакан с водой. Вытащила с подвесных полок две банки и одну пластинку из картонной упаковки, положила передо мной. — Выпей.

У меня глаза засверкали. Я демонстративно облизнулась, глядя на это пиршество:

— А что, в моем рационе теперь только сублимированные химические субстанции?

— Хватит паясничать, — вызывающе сказала она, — я о твоем здоровье забочусь. У тебя предписание. И раз положено, то будь любезна — выполняй.

Слушая её речь, я упёрла подбородок в ладонь и начала строить гримасы, беззвучно повторяя слова. Знала, что играю с огнем, но мне нравилось заводить её в разумных пределах, конечно.

Заметив мои невинные проделки, мама остановилась:

— В тебе хоть худо-бедно, но капля здравого смысла есть?

— Кто знает?! — я раздула щеки. — Во всяком случае — вскрытие покажет.

После этих слов она уставилась на меня сердитым взглядом.

— Ой, да ладно тебе, — сказала я, заводя руки за спину, соединяя. — Ну, подумаешь, что такого-то?! По-моему, всё логично. И мам, не гипнотизируй так меня — это дело не окупится. — Я заулыбалась.

— О-о-о… ну раз так, то ничего, найдем другое применение твоим талантам, — произнесла она, озарив меня узкой улыбочкой.

Для «другого» времени не осталось.

Зазвенел звонок и за дверью послышались болтовня, и хихиканье, побудив мамулю аж встрепенуться.

— Я дома, я вернулась! — закричала Алина, моя младшая сестра. — И я не одна, — Она влетела в дом, ведя за собой двух особей мужского пола.

«Ну, а как же иначе…» — я сползла вниз по стулу, оглядев возникших в кухне персонажей.

Раздался радостный голос Майкла:

— Привет, Полин!

— Салют! — я помахала ему рукой. И зацепилась глазами за человеческий обелиск за его спиной.

— Привет, — безразлично поздоровался столб, который, похоже, едва сносил моё присутствие.

В ответ я одарила его ненавидящим взглядом и отвернулась. Никто кроме нас эту неприязнь не улавливал.

— Имбирное печенье, пряные кексы, шоколад, вишневый и абрикосовый джем, засахаренные фрукты, — начала весело перечислять сестра, выгружая из бумажных пакетов разнообразные сласти. — Горячий сидр и глинтвейн, — добавил Майкл, звякнув стеклянным набором.

— А где же пряничный домик? — не удержалась я от сарказма.

В этот момент пунктуально зашел папа, с явным стремлением показать — кто в доме хозяин. Мама закатила глаза. Он все еще был в халате.

Нахохлившись, отец обратился к собравшимся персонажам, без всяких — по-русски:

— Это те, с кем я должен встречать праздники?

— Пап, — хмуро одернула Алина.

— Exactly, — сказала я, направив в его сторону пальцы-пистолеты. Давая осознать, что моё слово и жест выражают, что он попал в точку!

— Да, даже мысль об этом меня уже приводит в ужас, — изрек папа. Видок у него такой, что понять не сложно: либо они уберутся сами или он им поможет.

— Да, мам! — подхватила я, констатируя: а еще говорят Рождество — это семейный праздник, а у нас тут посторонние.

— Утихни, — прошипела сестра.

— И не собираюсь! — заявила я.

— Может, вы все успокоитесь?! — предложила мать, говоря на родном языке, и вернулась к английскому: — Алина, представь нам своих друзей! Мы все, — она подчеркнула это слово, — хотели бы познакомиться с нашими гостями.

— Конечно, — она немного отступила, чтобы их было лучше видно.

— Это — Майкл. Мы друзья, учимся в одной школе.

Тут я чуть смехом не прыснула. «Друзья?» Ага, держите карман шире! Бойфренд, Бойфренд!

— А это… — Она хотела представить Нейла, но не успела.

— Самый главный олень! — подстегнула я, заметив на его красном джемпере вышитую эмблему оленя. Экстраординарно!

— Что ты сказала? — спросил у меня папа, поняв по моему голосу, что я отморозила что-то веселенькое.

— Она сказала, что он олень, — перевела мою фразу мама. — У твоей дочки нет абсолютно никакого уважения ни к своей семье, ни к чужим людям.

На что папа ответил:

— А, что? По-моему, вполне, похож… на оленя-переростка.

Я покатилась со смеху.

— Если вы немедля это не прекратите, я передушу вас, как курей — одного за другим! — говорила мама, еле сдерживаясь от злости и вкладывая в голос мягкость, чтобы у «лишних ушей» не сложилось впечатление, что у нас тут назревает семейная стычка.

Сложно было поверить, что эта атмосфера кануна Рождества.

— А… — выдала Алина, — мы совсем забыли!

— Точно! — сказал Майкл.

— Я принесу, — отозвался его старший брат.

— Что, кого принесет? Вы о чем? — стала переспрашивать наша мама.

— Сюрприз! — пропела сестрица, улыбаясь.

Подозрительный шорох около парадной двери заставил нас переместиться ближе к источнику шума. Первым в коридор выскочил папа, затем все присутствующие.

— Мы слышали, что тут ёлки не хватает? — голос Майкла, уже принявшегося подсоблять своему гениальному братцу, заставил наши глаза выкатиться от увиденного.

— Что вы, не стоило, — засуетилась мать, удивляясь зеленому пушистику в иголочках. — Мы как-то закрутились и решили оставить на последний день, — отговорилась она. На самом деле, мы не собирались ставить ёлку в этом году. Настроение было не совсем праздничное, как бы, многие из нас не старались это опровергать.

— Готова поспорить на миллион, что следующим в эту дверь постучится Дед мороз, — выцедила я, разбавляя этот коктейль умилений.

Втащив разлапистую особу в холл, Нейл сказал:

— Мадам, куда её ставить?

— Ох, — выдохнула мать, как будто, на нее возложили решение самого важного для мира вопроса. Но, сообразив, что это не так, ответила: — Вот туда, к окну.

— Ну, разве не чудо? Какой божественный запах, словно в еловом бору. — Радовалась она, как ребенок, любуясь, а потом сказала:

— Но, вряд ли у нас найдутся украшения…

— Не беспокойся, — заверила её сестра, — мы позаботились и об этом.

— Ну, какие же вы молодцы, — она просто сияла, исторгая этот свет всюду.

Отступив на пару шагов, я включила музыкальный центр, откуда полилась рождественская песня — «Jingle Bells». Сомнений, что именно её крутят целый день во всех радио эфирах, у меня не было. Нет, была возможность попасть и на сотню других гимнов, но это не важно, раз я попала именно на этот.

— Вот, теперь полный набор! — объявила я.

— Милая, — ласково улыбнулась мама, обернувшись.

На её фоне Алина стала пританцовывать, увлекая за собой и Майкла, а следом, глупым телодвижениям уступила и мама, даже папа смягчился от такого реалити-шоу. Наверно, всё же, решил впустить в нашу стаю чужаков.

«Кажись, жизнь налаживается, почему же мне так неуютно?» — подумала я, стоя в стороне. И сразу сама себе ответила — потому, что между мной и ими — такая пропасть, что ни одного моста не хватит, чтобы соединить.

— Давай с нами! — вдруг крикнула сестра.

— Хо-хо-хо! — пропыхтела я и направилась на второй этаж.

— Таблетки, — голос матери в русском диалекте догнал на подступе к ступеням, и вместо подъема, пришлось ковылять на этаж ниже.

Задурить никого не вышло, она пришла проверять и не одна.

— Что ж всю свиту не взяла? — поинтересовалась я, глядя на вновь прибывших.

— Они здесь не ради тебя.

— А, ну тогда хорошо, а то я-то уж начала напрягаться от столь внезапной популярности к своей персоне.

— Принимай, — сказала она, используя последний раз в этот день русский язык.

— Не жизнь, а малина — изрекла я.

— Что это? — спрашивает Майкл, оценив мой недовольный вид. Конечно, он еще не в курсе.

— Витамины, — говорю я и выдавливаю две красные капсулы в ладошку. Беру стакан и, закинув их в горло, запиваю. Затем откручиваю крышку с другой банки и вытягиваю белую таблетку. Пораженное лицо Майкла меня забавляет. Я выжидательно смотрела на него и не ошиблась.

— А это? — вновь интересуется он.

— Пищевые биодобавки. То, — я тыкаю на другую пластинку с мелкими горошками — нейролептики, а вот это, — я задумываюсь, чтоб еще такое отколоть, — просто противозачаточные.

На своё выступление я получила набор недоуменных взглядов и обескуражено поднятых бровей. Майкл даже поперхнулся, а мама застыла с ложкой в салате, прямо посреди перемешивания ингредиентов. Алина же посмотрела на меня и покрутила пальцем у виска, показывая, что я окончательно двинулась.

— Что есть, то есть, — я пошевелила плечами. И с полным спокойствием, довольная собой, я сгребла все таблетки в одну кучу, засыпала в рот, и жадно глотнув воды, отправила в плавание по пищеводу.

Мама открыла рот, чтобы отчитать меня, но я ей помешала:

— Что-то я неважно себя чувствую, пойду ненадолго прилягу.

Однако, уходя, в свой след я все же услышала от неё:

— Невозможная девчонка! И что за бес в неё вселился?!

Мой котелок подумал, что может, надо больше стараться выглядеть «нормально»? Но нет — решила я, что и так сойдет.

Свесившись с кровати вниз головой, я прибывала в своей комнате, когда на её пороге возник Нейл. И как возник! По-хозяйски оперся спиной на косяк и сложил руки на груди.

— Ты потерялся?! — я воззрилась на него. — Тубзик — прямо по коридору и налево, — возмущенно огрызнулась я, напомнив себе, что надо научиться запирать дверь.

— Не думаю, что когда твоя мама говорила, что я могу осмотреться, она имела в виду заведение для удобств.

— А-а-а… так это её идея. Поди, начни с родительской комнаты. Это тебе туда же! — я жестом указала в сторону коридора.

— Это ты?

Мои брови поползли вверх, я чуть не подавилась собственным возмущением. Он явно понятия не имеет о неприкосновенности личной жизни.

— Куда это ты уставился?!

А уставился он на ту самую фотку, где я мелкая и голая. Я понимаю, что для детей это позволительно и у каждого найдется такое почетное фото в альбоме. Но оно, уж точно, не приклеено к обоям и на него не пялятся всякие тут, разные. Мне было так стыдно, словно это я сейчас раздетая, а он осматривает моё тело и далеко не с медицинской точки зрения.

— Да… — изрек он, — я поспешил с выводами. — Эта малышка такая миленькая, она не может быть тобой, определенно!

— Педофил! — выпалила я на русском, разгневанная от его наглости. Торчит тут, как у себя и еще чёт тявкает!

— Что бы это не означало, я явно не оно, — спокойно ответил он.

— Да… неужели?! — я поднялась с кровати и подошла к нему вплотную, — я вот вижу все задатки!

— Ну, спасибо, Полина.

Я состроила соболезнующую мину.

— На здоровье, Нейл.

В полной тишине мы стояли лицом к лицу. Я смотрела на него снизу вверх уничтожающим взглядом, а он сверху вниз — изучающе разглядывая. И как будто, хотел что-то сказать, но не решался. У меня по спине побежали мурашки.

— Что? — ёжусь я.

К этому вопросу он остался пассивным. Его глаза не отрывались от моих, и я не выдержала натиска. Пытаясь избавиться от ощущения какой-то невесомости, словно меня вытягивали из собственного тела, я отошла к окну.

На соседней стороне улицы группа из четырех ребятишек лепила снеговика. Вот, маленькая девочка лет семи держит морковку, а вон та девочка с рыжими волосами, в шапке с огромным помпоном, катает одну из частей будущего снеговика. Двое мальчиков ничуть им не помогают, а лишь закидывают снежками. Отчего девчонки, забросив не долепленного снеговика, и вооружившись веточками, как кочергами, гоняются за этими вредителями. Засмотревшись, я невольно улыбнулась и забыла обо всем прочем. Особенно, о чужаке, который вторгся без разрешения в моё личное пространство и оставляет тут свои следы.

— Ты совсем не такая, какой казалась в ту ночь, — голос из пустоты напомнил о своем присутствии.

— О чем ты? — растерянно озираясь, переспросила я.

— О Джастине и тебе.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы перестали трястись руки. Боясь представить, что он еще собирается сказать, я чувствовала себя, как на иголках. Досадно было снова ощущать себя остатками еды в мусорном ведре. Участвовать в этом я не желала. Но отрешиться от всплывших невольно воспоминаний тоже не смогла, и они ударной волной сокрушили меня. К горлу подступила дурнота, а в голове начала пульсировать боль, с прежней силой, морально раздавливая. И дабы не взорваться от внутренней революции, я устремила взгляд в окно и стала считать до десяти. На цифре — пять, я развернулась, чтобы высказать ему всё, разумеется:

— Ты слабоумный? — я преисполняюсь отвращением.

— Что тебя так рассердило? — спокойный тон его голоса разжигал во мне гнев, который мутил рассудок. Это были уже не старые и не новые раны, это была одна большая язва, которая после долгого гниения вскрылась, но процесс гангрены уже всё покрыл со злым умыслом. Единственный способ избавления — отрубить этот хвост начисто, чтобы больше не мучил.

— Тебе отлично известно! — сердито ответила я. — Если вы с ним привыкли к девушкам - шлюшкам, которые вот так, с любым готовы, — тараторю я. — Я… н-н-не, — запнулась я, заставляя голос снова окрепнуть. — Вовсе не такая! Я другая! — Я покраснела. — Совсем. И никогда бы не позволила ему такой мерзости. Чтобы он там не говорил, но ничего между нами не было! Я не собиралась заниматься с ним сексом!

— Серьезно? И когда же ты планировала ему об этом сообщить? До того момента, когда напилась в хлам и согласилась поехать посреди ночи с ним на квартиру, или все ж после?

Я воззрилась на него. Комната завертелась перед глазами, и я вдруг разглядела что-то, чего не ожидала: было видно, что он сам не согласен со своими словами, тем не менее, он их произнес. Причина? Искать её было некогда, его нападок замкнул во мне всё. Мне хотелось лишь одного — сделать ему, как можно больнее. Пока не знала, как морально, но как физически — уж точно. Я устремилась к нему и, поднеся руку к лицу, со всего размаха полоснула по щеке. Его передернуло. Кровь прилила к лицу, демонстративно выделив мою пятерню красным оттиском на его коже.

— Ради этих слов тащиться за тридевять земель не стоило, — вкрадчиво проговорила я. — Хотел унизить меня, то мог сделать это еще тогда или в больнице, но не в доме моей семьи.

Я сделала паузу, чтобы перевести дух. И подумала, что раздавать оплеухи у меня вошло в привычку. Но, разве в этом моя заслуга, что на пути у меня вечно оказываются придурки, требующие жестких мер?! Хотя, если рассуждать здраво, то абсолютно невиновных людей не бывает, так или иначе, но все мы в чем-то да замешаны, к чему-то да причастны. И я, похоже, к тому, что умею закладывать основу для проблем в будущем, просто, так и притягивая к себе неприятности, как магнит.

— Да, конечно, я это знаю, — промямлил он. — Нет, я в том смысле, что…

— Ну да, конечно, — язвительно заметила я, подбирая более точную метафору, дабы охарактеризовать его еще непристойней. — Урод!

— Черт, — выругался он, — да у тебя паранойя! — Я совсем не собирался кого-то оправдывать или винить, а ты, не разобравшись и не дослушав меня, просто отвесила пощечину. Я без тебя прекрасно знаю, что Джастин — тот еще бабник! Умеет запудрить мозги девушке. И связи на одну ночь для него — это в порядке вещей. Но, он такой, какой есть. И тебя никто не просил впрягаться в эту кабалу, разве тебе не говорили свернуть с этой дорожки?! Ты же упрямо настояла на своем. В итоге, получила то, что ему всем своим видом и продемонстрировала.

Его слова сковали меня, и моё тело опять недвижимо, словно выведена из строя вся моя система обеспечения. Да и ругаться — сил нет. Да и на что? Правду никто не любит, а в отношении себя, так уж, точно.

Эх, жаль, что время нельзя поделить на отрезки: нужное и лишнее. Расформировать по папкам, сохранить, а весь хлам удалить. Жаль, что нет машины времени. Я бы вернулась в прошлое и строго сказала себе: «Остановись!». И свела все неприятности на нет, а так — это сводится к нулю.

Жаль, что у людей лишь одно сердце и одна жизнь. Очень жаль.

Неожиданно пространство разряжается от ужасного кашля. Свистящие и жужжащие хрипы вырываются из его бронхов. Нейл, пытаясь унять буханье, обуявшее его горло, начинает перхать, и красные, тягучие, с чем-то вперемешку болотистые капли крови, тут же пачкают мой ковер.

Не поймите меня превратно, но вот здесь я по-настоящему пугаюсь. И тяжело сглотнув, одариваю его озабоченным взглядом.

Он не подает виду, как будто, это в порядке вещей, и держать глаза навыкате мне нет повода.

— Ладно, твоя взяла, — говорит он, дохая в промежутке, как паровоз, — все-таки придется заглянуть.

— Что за… — вскрякиваю я, и тут же останавливаюсь: он поворачивается быстрее, чем я успеваю что-то добавить. Секунда, — и уже юркнул в уборную.

Повинуясь внезапному импульсу, я отыскала ноут, включила, и пока он загружался, мельком поглядывала, чтоб кое-кто не вышел из сартира и не засёк меня. Двумя щелчками вызвала страницу интернета «google» и вбила в поисковик — «кровохарканье», нажала пальцем клавишу «Enter». На мониторе высветились ссылки на десятки сайтов, могло быть и больше, но размера страницы не хватало.

«Ну-с, что тут у нас?!» — выбрала я наобум и перешла. Как по заказу, наткнулась на столбик из медицинских терминов с названиями болезней, их причинами и примечаниями. Мне очень не понравилась его верхняя строчка, содержащая следующий список потенциальных «виновников»: Туберкулёз, Пневмония, Абсцесс лёгкого, Мицетома, Рак. Дальше я уже ничего не читала. Было трудно концентрироваться на словах, всё расползалось. Я свернула страницы, рабочий стол удостоил меня фотографией, над которой явно кто-то из домашних подсуетился. На ней была запечатлена рука со скрещенными пальцами, демонстрирующая знак «О'кей», а сверху надпись: «Все непременно будет хорошо!». В этот момент лицо моё посерело, и я с содроганием посмотрела в коридор. Узник до сих пор оставался там. Может, он помер? Ну и что с того, чего мне-то переживать? Но, даже эти уговорные мысли не возымели никакого действия, и усидеть на месте я не смогла, пошла бомбардировать туалетную цель, а точнее, принадлежащую к этой цели — дверь, а если еще точнее — то того, кто пропадал за ней.

Постучалась, когда он открыл, буквально втолкнула его обратно, прямо на стиральный агрегат. Дверь хлопнула за нами. Хотела столько сказать, но как не пыталась, не получалось. Слова, как зайцы, попрятались во рту среди зубов. Какая-то мокрота застыла в глазах, я прикусила нижнюю губу, дрожа от переполняющих меня эмоций и, готовая уже ретироваться из этой зоны дискомфорта.

Но его рука, мягко коснувшаяся моего локтя, приостановила.

— Ты чего? Ты это так из-за ковра?

— Я не знала… — произношу я хриплым шепотом, — об этом.

Ну вот. Высказалась. В этот момент слезинка скатывается из-под век, которые я сжимаю, чтобы не устроить водное пати.

Карие глаза с серыми вкраплениями удивленно изучают.

— Эй, ты чего там сама себе напридумывала?

— Но… твоё кровохарканье? — говорю я, давая ясно понять, что прочитала всю корреспонденцию, имеющую отношение к делу.

— Р-р-р-м-м, — уклончиво рычит он, — вижу, даром время ты не теряла, перерыла интернет и выбрала наиболее паршивое? И чем это только я заслужил-то?

На этот раз негодую я, чувствуя себя простушкой, внезапно возомнившей себя доктором наук.

— Тогда, это? — спрашиваю я, подбоченившись.

— Лишь остатки острого Бронхита. Можешь не кепишиться! — его довольная ухмылка просто-таки вынуждает ощущать себя законченной идиоткой. Он, наверняка, пришел в восторг от моей публичной самоказни перед ним.

Я уже упоминала, что мне надо отрезать язык? Нет? Так вот — надо и срочно!

— Но тогда, в госпитале? Я видела… — Я продолжаю цепляться за соломинку, с какой целью, самой не ясно.

Он качает головой и, приподняв одну бровь, выдает:

— Копание в грязном белье доставляет тебе удовольствие?

Его слова заставляют меня слегка ощетиниться.

— Кто бы говорил, — высокомерно отвечаю я, — просто у меня на этот счет иное мнение, как и у тебя на многое. Не так ли?

— Ну, этого можно ожидать, — сказал он и склонился ближе, — когда вокруг тебя столько противоречивого. Например, еду я в ту самою больничку, из которой удачно смылся, а тут звонок от брата с вопросом: «Куда мог Джас утащить тебя?». И я же, с какого-то хрена, в тот же миг, становлюсь ответственным за то, чтоб притащить тебя обратно. Думаю, что вот только, постельной сцены под конец мне и не хватает. Прусь через половину города за какой-то туристкой, возжелавшей острых ощущений. И в довершение, она же вылетает, как ошпаренная, мне на встречу в неадекватном состоянии. Решил — опоздал. И пора готовиться к очередному заседанию суда. Только, вот кого оправдывать на этот раз, уже не уверен. Поднимаюсь и не знаю, что думать. Там разгром, а несчастный и злой Джастин матерится на всю округу, упоминая твоё имя. Ладно, может «несчастный» и неподходящее слово. Но суть в том, что после, я за каким-то, наваливаю ему вдобавок от себя за девчонку, которая уже через полчаса будет считать меня самым конченым человеком в истории. Но это что, ведь мы разбежимся и больше не пересечемся. Как же… я сталкиваюсь с ней опять, а потом нос к носу там, где и подумать немыслимо. Так еще и рождество отмечаю в её обществе. Ну и, что ты на это скажешь?

Я слишком ошарашена, чтобы хоть что-то соображать, тем более говорить. Я уже была в курсе, что он вступился за меня, но если причина не ясна даже ему, куда уж мне со своими теориями. И ведь правда, то, что я записала его в неотесанного самовлюбленного нарцисса, некоего хозяина жизни, заставляющего всех остальных ощущать себя вторым сортом. Но на самом-то деле, я в очередной раз познакомилась только с одним содержанием из всей книжки под названием человек, оставив главы кому-то другому. Вот и всё.

Я молчу. Нейл терпеливо ждет, пока я приведу в порядок свои мысли. Я поднимаю лицо навстречу его глазам и наконец, произношу:

— Я так больше не считаю.

Вот так открытие, я и не знала, что у него в арсенале есть и такая заразительная улыбка, от которой я наливаюсь румянцем.

— Значит, с фундаментальными разногласиями покончено?

— Считай, что да.

— Отлично, меньше мыслить обо мне станешь. — Говоря, он выглядит очень довольным.

— К чему ты клонишь? — даю я задний ход. — Можешь думать, что хочешь обо мне, но я о тебе вообще не думала. Если честно, то причина того, что я вообще тут — это мой ковер. Ковер! — я неосознанно повышаю голос, выглядев еще глупее.

Нейл хохочет.

— А, так в нем всё дело???

— Да, а как же? До твоей шкуры, после твоих наговоров — дела нет.

— Да, а где тогда моя компенсация за отвешенную оплеуху?

— Там же, где и мои, по всей видимости, — я развожу руками и растягиваю губы, хлопаю ресницами. — Хочешь, сходи, поищи.

— Сарказм — низшая форма остроумия.

— Зато, исключительно острая, — цежу я.

Минутное молчание. Создается впечатление, будто мы подошли к логическому концу. Но не тут-то было.

— Что такое? — из-за двери раздался пронзительный голос, а следом треск, было ощущение, что медведь лез через кусты — это папа ломал заклинивший замок. Тут дверь раскрылась, и он ввалился в ванную.

— Что тут происходит? — Он вперил в Нейла ястребиный взгляд.

И я могу сказать, что сейчас он гораздо солиднее выглядит, потому, что уже не в затертом до дыр клетчатом халате. На нем вполне опрятно отглаженная рубашка, поверх вязаная безрукавка и нейтральные черные джинсы под пояс. Папа может быть элегантным, если над ним поработает мама, а она уж это умеет! И устрашающим, если какой-то объект находится ближе десяти метров около его дочерей.

— Упс, — вырывается у меня.

— Без комментариев, — Нейл в шаге от меня, коротко посмеивается.

— Обхохочешься, — добавляю я, собираю пальцы в кулак и грожу им из-за спины. — Хватит фыркать смехом — это просто не уместно и не прилично! — шиплю я, вспоминая мамины уроки этикета.

Естественно, ни одного слова из нашего содержательного разговора папа не понимает. И от этого, враждебность просто разливается в воздухе. Ну, ничего, будем решать проблемы по мере поступления.

— Пап, дашь нам минутку, — я махаю пальцем, указывая на нас двоих.

У папы брови ползут на лоб от моей вульгарности, но он выполняет просьбу. Я прикрываю за ним дверь. И с полной серьезностью на лице поворачиваюсь к Нейлу и… захожусь в истеричном хохоте:

— Ты попал! Попал! Попал!

Он расплывается в широченной улыбке:

— Только не говори, что теперь я должен на тебе жениться?

Мы заливаемся гоготанием, как стая гусей.

— Нет, — говорю я, — хуже! Советую сменить имя, эмигрировать в другую страну и не высовываться!

— Да? Тогда, как тебе имя Паоло? — говорит он, наверно решив заделаться в итальянца.

— Паоло Максимильяно?!

— В жизни хуже не слышала сочетания.

— Блин… ты права, — драматично выдыхает он, — мне конец.

Разделавшись со смехом, я говорю:

— Значит, мы…

— Женимся?! — повторяем мы хором.

Я смотрю на него и думаю, что случилось с человеком, известным, прежде как Нейл? Где этот неприятный, гордый, невыносимый и раздражающий меня тип? И откуда этот — простой, веселый, легкий в общении человек.

Наигранный кашель папы за дверью, дает мне понять, что он на нервах и не в восторге от нашего беспечного веселья. Я снова толкаю Нейла, на этот раз — за дверь.

— Ваша дочь, просто сокровище, — произносит он, подмигивая мне и протягивая руку отцу.

— О да… — я задыхаюсь от восторга, с которым он это произнес. — Шутник.

Папа в смятении, но руку пожимает.

— Я очень рад знакомству с вашим семейством и хотел бы побеседовать с вами позже. Думаю, что вы очень интересный человек.

Зашибись. Он чё, серьезно?! Опомнившись, я беру на себя роль закадрового диктора и спешно начинаю переводить фразы Нейла на родной для нас язык — русский. Затем ответные слова — на английский.

— Что ж, польщен, — говорит отец, — постараюсь оправдать ваши ожидания.

Все это время я стою, прислонившись к деревянной основе, которая болтается на петлях — меня не видно, но отчетливо слышно. Я ужасно фальшивлю, понимая, что речь у них идет обо мне, но потом сворачивает на отстраненные темы. И вот, спустя пару обменных фраз, я слышу, как Нейл спускается вниз. Моя роль переводчика окончена. Я выхожу, а папа нетерпеливо поджидает меня.

— Всё в порядке? — спрашивает он.

— Да!

Лицо у меня пунцовое, я слишком много за сегодня смеялась. Перевыполнила, так сказать, план с лихвой! Вот и выгляжу, как томат!

— Да-а-а… — протягиваю я, как на приеме у стоматолога и, приподнявшись на цыпочки, чмокаю отца в щеку. — Всё типично!

— «Типично» — это запираться с посторонним парнем в ванне?

Ну, вот на счет «постороннего», я бы поспорила. Ну ладно, так уж и быть, не буду посвящать папу в подробности нашего давнего знакомства.

— Мы не запирались! — возражаю я. — Она случайно захлопнулась.

— Случайно? Поверь, я был в его возрасте и знаю, о чем молодые люди думают.

Этот глупый разговор веселит меня.

— А-а-а… пап, заверяю тебя — на мою честь никто не посягал! Вопросы есть? Вопросов нет! Превосходно!

Исчезаю из поля зрения отца, прежде чем он успевает устроить мне допрос.

Я падаю на постель, слабея от облегчения, что всё обернулось именно так, а никак-то еще. И кажется, кое с кем, всё же, можно иметь дело. Может, можно рассчитывать, что праздничная удача повернется в этот раз и к нам передом, а не задом.

Шкряб-шкряб.

Что я только что сказала? Забудьте!

— Что ж, прости за вторжение, — хмыкнула возникшая Алина и продолжила сценическим приторно-сладким голоском, — но правда, что ты ворковала наедине с Нейлом в нашей крошечной ванной?!

Я закатываю глаза:

— Нет, в этом доме невозможно уединиться! Кругом любопытные уши и глаза!

Но моё недовольство просто игнорируют.

— И о чем? — она плюхается на край кровати, глаза блестят, как у кошки, налакавшейся валерьянки. От неё веет оливковым маслом и какими-то пряностями.

Немного помолчав, я говорю:

— Как насчет секрета?

— Д-да… — настораживается она.

Я придвигаюсь ближе и цежу сквозь зубы:

— Мы говорили о том, как хотим избавиться от младших надоед! — и тут же пытаюсь спихнуть её со своего лежбища.

Она щурит глаза:

— Ну и ладно, не рассказывай! — хмурится она, — а папа вас, всё равно, застукал!

Фантастика! Думаю — всё, к вечеру нас обручат, к Новому году поженят, а потом отправят в медовый месяц и начнут подбирать имена нашему потомству. Можно не удивляться, они могут!

— Слушай, — говорю я, — а у тебя нет других дел?

— Ой, точно! Знаешь, мы там такой кулинарный шедевр задумали, мама нашла в интернете рецепт. Это салат под название «Блюз». В нем столько ингредиентов: разнообразные овощи, грибы, мясо курицы, инжир с пряной заправкой. А еще — специальный секретный соус, который автор поведал только сегодня у себя в блоге, в честь скорого наступления праздника. Поговаривают, что это какой-то известный шеф-повар, а ты как думаешь?

Иногда Алина проявляет совершенно неуместный и чрезмерный энтузиазм к мелочным вещам. Таким, как выбор заколки, пояса или к первоисточнику, придумавшему салат по средству смешивания всей огородной растительности, чьё творение, повторив раз, больше и не вспомнит ни о поварешке, ни о его блюде.

— По-моему, это не важно, — не заинтересовано бурчу я.

— Еще как! — её уверенности нет предела. — Вот посмотрим, что ты скажешь, когда за ужином будешь уплетать эту вкуснотищу.

«Ничего», — думаю я, а с языка срывается:

— С чего взяла, что я намерена быть на этих посиделках?

— Придешь, придешь! Мама это просто так не оставит.

О, ну да, если за это возьмется вселенский двигатель, то остаться на месте — не выйдет.

— Всё-то у вас схвачено! Ну, давай, топай уже отсюда, — тормошу я её, — не сачкуй! Иди, замешивай великий соус великого гения!

И когда мы почти расстались, она делает мне замечание:

— Только вот, пижаму сними!

— Что, совсем? — ехидничаю я.

Она цокает языком в духе нашей мамы, но говорит в привычной мне манере:

— А не замерзнешь?!

— Да, существенная загвоздка, а если отопление на всю?

Она качает головой.

Я вытягиваю губы в трубочку и соединяю взгляд на кончике своего носа, затем перевожу на сестру.

— Э… я что-нибудь придумаю. Например, выкрашу тело баллончиком краски, обмажусь глиной или покрою себя клеем и обваляю в вате, ну как, вполне празднично?

— Давай, — заявляет она, — так и сделай. В этом что-то есть! Я позвоню в один из бутиков, поведаю о твоей концепции и думаю, тебя в аренду возьмут — выставят в качестве оформления для витрины. Впишешься идеально!

Вот же, я просто на стенку лезу, когда она вот так высказывается! А ведь быстро схватывает!

— Вот тебе! — я хватаю полотенце, поглаженное и оставленное на моей подушке, явно не для того, чтоб я закидывала его в сестру, но что уж теперь, когда дело сделано.

— А я всё расскажу! — выставляет она язык и швыряет махровый кусок обратно.

— Ябеда! — кричу я ей вслед. И когда она уже, должно быть, кляузничает на кухне о моем поведении, я нажимаю указателем мышки в середину черного экрана, и пока тот, нехотя, выходит из ждущего режима, я разворачиваю жвачку и запихиваю её в рот. Затем, захожу на сайт — мой знакомый по переписке в сети и я печатаю ему личной эсэмэской пару слов.

«На что нужны родные?!».

Через полминуты приходит ответ:

«Чтобы ты не чувствовал себя слишком комфортно?!».

Я выбираю смайлик и отправляю.

Тишина, затем я наблюдаю это:

   (здесь рожицы-улыбки, просто сайт не отображает)

Ухмыляюсь этой довольной триаде. И набираю.

«Где ты?».

«С тобой».

Я оглядываюсь по сторонам, вдруг он, как воображаемый друг и правда здесь, а я и не заметила. Но, кроме меня тут никого. Я настукиваю:

«СВИСТУН!».

«Нет, просто для тебя я еще на пути в твоё сердце».

Я смеюсь и пишу:

«Торопись или опоздаешь».

«А впустишь?».

«Нет».

«Вот, я уже жалею о договоре правды».

Прочитав, отсылаю:

«Расскажи мне о своей жизни».

«Серьезный разговор?».

«Типа того…».

«Ok».

Пауза. После которой приходят сообщения, одно за другим.

«Моя семья: отец медведь, мама медведица, дед, бабушка, многочисленные медвежьи тетушки и дядюшки, кузины и кузены… я, мой брат. У брата есть подружка!».

Я сгибаюсь от хохота, пробегая глазами текст.

«Она тоже из сородичей косолапых?».

«Ну… не факт».

Я отправляю ему собранную знаками рожицу.

«^_^».

И добавляю:

«Ты часто видишься с семьей?».

«Иногда».

Я еще много чего выспрашиваю у него, пока не замечаю, что время уже почти докатилось до десяти вечера. И как я смогла вынести общество одного человека — я начинаю подсчитывать: четыре часа?! Невероятно! Проболтала с человеком, которого знаю всего ничего! Да и знаю ли?! Как можно судить о ком-то по его словам? Но с другой стороны, от этого и легко, что всё так поверхностно. С ним нет нужды притворяться или изображать из себя что-то такое… нет смысла прятать эмоции, слова, а можно делиться всем, выкладывать всё то, о чем я никогда не поведаю другим. Ведь он и я никогда не встретимся.

Тишину прорвал голос с первого этажа:

— Милая, спускайся, время садиться за стол. — Эта была мама. — Мы все ждем тебя!

— Не пойду… — возносящимся к потолку голосом тихо тяну я, но тут же ощущаю какую-то предательскую пустоту в желудке. Поэтому решаю всё же пойти, очень быстро проглотить еду и свалить.

— Минутку! — кричу я в ответ.

— Хорошо — доносится до меня.

Я обращаюсь к клавиатуре, и пальцы начинают бегать по кнопкам:

«Мне пора».

:(.

«Бай!».

«СТОЙ!».

???.

«Баш на баш».

«Чего?».

«В следующий раз роль «Опры» играю я!».

«Ха-ха-ха».

«:))))))))))))».

«Ну, я пошла…».

«Подожди».

«Что?».

«Merry Christmas!».

Я отвечаю:

«Mеrry Christmas, too!».

И отсоединяюсь. Какое-то время слежу за гаснущим монитором, а затем встаю и осознаю, что я, блин, по-прежнему в своей байковой пижамке, разрисованной протыканными сердечками.

— Ну, и что? — спрашиваю я, оглядывая себя, — всем им не нравится?

Включаю свет и подхожу к шкафу, открываю и обнаруживаю поверх прочих вещей, прикрепленное на вешалке, красное платье.

«И когда только мама успела?!», — думаю.

Снимаю с балки и пока подхожу к кровати, разглядываю это швейное изделие. Оно темно-красного цвета. Кладу его на одеяло, делаю шаги к двери, клацаю замком. Тут же стягиваю с себя спальное одеяние и направляюсь к комоду, вытягиваю бюстгальтер, одеваю, закрепив крючки и, вернувшись к исходному пункту, — обряжаюсь в платье. Застегиваю верхние пуговицы и приглаживаю растрепавшиеся из пучка волосы.

Нажимаю выключатель, закрываю за собой дверь и иду по узкому перешейку, далее через фойе в гостиную и, оказавшись там, я поднимаю голову. Замираю.

Быть не может! Зимняя сказка в доме.

Ёлка вся в атласных бантах, игрушках, «хрустальные» гирлянды с ветвей стекают разноцветными огоньками, словно струи дождя. На окнах развешаны снежинки. Стол полон яств. Повсюду на паркете серпантин, по-видимому, вместо снега.

Продолжаю оглядываться. В углу, оседлав стулья, компанейским тоном ведут беседу мой папа и Нейл. Майкл — вертится неподалеку. Прислушиваюсь. Кажется, разговор у них начался с взаимной дискуссии о Второй мировой войне?! Точно, так оно и есть. У меня челюсть к ступням упала. В голове — чистое поле и ветер свистит. Мыслей ёк. Не возникло, значит, не возникло. Ладно, думаю, в подробности вдаваться не будем. Все равно, для моего мозгового сервера этот факт информации не обрабатываемый.

— Фью-ю-ю-ю… — свистит Майкл с угла комнаты, заметив меня, и поднимает большие пальцы обеих рук.

Не пойму, чему он веселится? Это какое-то досадное непонимание! У меня закрадывается подозрение, что я только что, была оценена, как лот на аукционе. Но злиться не могу. Кхм… приятно!

Появляется мама, за ней Алина — девочки при параде!

— Наконец-то, — выдает отец, держа паузу, — такое стоило ждать!

Мама улыбается, сестра хихикает, а я думаю — не съемки ли это какого-то шоу, и как я не уловила слова «мотор»?!

И честно говоря, если бы, не мой урчащий от голода живот, я бы не села за стол.

— Как тебе ель? — лепечет сестра, усаживаясь напротив меня и наряду с этим, тыча в игольчатую кумушку. — Это мы с Майклом оформляли!

— Да, они хорошо поработали — вторит им мать.

Но мне дела нет до всей этой декорационной деятельности, потому что, я еще не разобралась, чёй-то Нейла усадили рядом со мной?

Я смотрю на папу и также хочу узнать, кто его подменил? Сидит, перебрасывается словечками с Нейлом, и это наблюдение дает мне еще два вопроса: кто начал учить папу английскому и, черт возьми, когда они все успели так породниться?

— Это что? — вдруг спрашивает папа, обращая взор на стол.

— Это почетный салат «Блюз», — вступает Алина, — мы его с мамой готовили!

Есть люди, которые гордятся своими чемпионскими достижениями на олимпиадах и соревнованиях, есть деловые люди, которые успешно продвигаются по карьерной лестнице, благодаря своему упорству и хватке, а есть те, кто гордятся копиями салатов…

— Да, а вот вы, — мама с ухмылкой указывает на меня и папу, — лентяи!

Я по-прежнему нема. Только брови от всего этого, уже давненько, где-то под волосами заныкались.

Три часа спустя, встреча все еще продолжалась: увлеченная болтовня, смех, жующие рты. У меня же складывается ощущение, что я прокручиваюсь через терку электрического привода, и при каждом последующем обороте её неоднократно заедает, и меня еще больше корежит.

Весь вечер я наблюдаю за нашей семьей. Алина без умолка болтает о её одноклассниках, о приготовлении сегодняшних блюд, с которыми она возилась полдня, но ей было интересно. Мама раскраснелась и громко смеется, участвуя во всех обсуждаемых темах. Даже папа расслабился. Он успел уже сыгрануть в «Дартс» с Нейлом и Майклом, рассказать пару анекдотов и устроить домашний армрестлинг. Как не посмотри, но все благополучно нашли общий язык друг с другом и наслаждаются обществом.

И только я воспринимаю всё через какое-то стекло, вроде я здесь, и в ту же секунду — меня нет. Я не могу ощутить себя с ними в одном мгновении, я, как какой-то сторонний наблюдатель — слежу, слежу, а поучаствовать не могу. И кто назначил мне статус смотреть на мир с его событиями со стороны?!

Еще не успев, как следует обдумать эту мысль, я начинаю спешно подбирать варианты, как бы всех натолкнуть на идею сворачивать это застолье.

Провожу рукой по лицу и у меня полное восприятие себя, как выжатого лимона.

А тут еще…

— С Рождеством! — воскликнула мама, поздравляя всех, но почему-то обнимает именно меня.

— С Рождеством, — подхватывает сестра со своим парнем. Они слегка обнимаются, но притяжение между ними видно не вооруженным взглядом. И о да! Папа метает в Майкла предупреждающий взгляд, от чего тот невольно начинает ерзать на стуле.

В этот момент ко мне подходит Нейл.

— С Рождеством! — говорит он, наклоняясь над моим ухом.

— И тебя! — отвечаю я, неосознанно подтягиваясь на цыпочках. Ведь я без каблуков и сейчас ниже еще на десять сантиметров. В своем роде, карлик — против его роста.

— Знаешь, у тебя замечательная семья, чувствуешь себя уютно и своим, — улыбается он.

На заднем фоне звучит звон… бокалов? Нет, они чокаются чашками с горячим шоколадом.

Я наклоняю голову чуть набок, и смотрю на свою семью — глазами, словами и чувствами Нейла. И ведь он прав!

Течение времени говорит о многом, и много запутывает. Мне хочется говорить о стольком, но все это настолько лично, что я сама боюсь себе признаваться в том, о чем думаю. Это тоже самое, как невозможно сказать о реальности несуществующего. Потому что, я этому миру не принадлежу. Уже не принадлежу. Я перестала быть одной из них. Это мой временный дом, мне здесь не место. Окна и комнаты, через которые я прохожу — это лишь остановка по дороге туда, куда я держу путь.

— Это тебе, — вдруг говорит он и протягивает мне маленькую бархатистую коробочку.

Я так обалдела, что едва не села на пол посреди зала.

— О! — я нервно сглотнула, запершило в горле. — Что это? — Я озадаченно покосилась на него, пытаясь собраться с мыслями. — А я ничего не приготовила.

— Эта не важно.

Я начинаю произносить любые, приходящие в голову, оправдания для отказа. Но так как, он все их отверг, я в итоге приняла подарок. Вот только в уголке сознания не переставал звучать тоненький голосок: «Что ты делаешь?».

— Я могу посмотреть?

— Разумеется.

У меня перехватывает дыхание. Я открываю упаковку и вижу — цепочку с подвешенным кулоном в виде четырехлистного клевера.

— На удачу, — говорит он. — С ним у тебя обязательно случится что-то особенное.

— Ну да… — протягиваю я, но он не слышит, потому что, произносит для всех:

— Пусть в этом доме будет еще много-много таких же счастливых дней!

Мама буквально тает от этих слов, но не забывает перевести их для папы.

Одно-единственное мгновение — я почти потеряла контроль над собой. Я крепко зажмурилась, стараясь отогнать незваные мысли — горькие, тоскливые. У меня душа обливалась кровью, я тонула и захлебывалась, но ничего не могла с этим поделать.

Позже пришло время собираться.

— Может, вы останетесь? — спросила мама, явно намериваясь оставить гостей на ночь.

— Если только в подвале, — бякнула я, описав прерогативу.

— Нет, что вы, мэм. Спасибо за прекрасный рождественский ужин, за время, что позволили провести вместе с вами, все было замечательно.

— Мы тоже очень рады.

Алину еле разлепили с Майклом, заставив прибрать со стола. А папа, пожав парням руки, сказал, что рад знакомству — по-английски! Я чуть ли не прыгала на месте!

После официального прощания я держусь за ручку входной двери, чтобы закрыть её, а тут Нейл оборачивается и произносит:

— Можно, я все же спрошу, что ты делала в кардиохирургическом отделении?

Я поднимаю глаза, и сердце падает, собственный пульс отдается громом в моих ушах.

— У меня порок сердца в неоперабельной стадии.

Вот так. Я даже не соврала.

И медленно закрывая дверь, вглядываясь в сужающуюся щель, добавляю:

— Счастливого пути.

Щелчок.