Нити Жизни - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Эль Де Море (19 Такие люди, как мы

19 Такие люди, как мы — в вечной борьбе с самими собой

Со сбитым с резкости взглядом, вяло шевелящимися конечностями и подсоединенной дыхательной трубкой, я пробудилась и попыталась идентифицировать местонахождение своего тела. Невероятно. Но, оказалось, оно в палате интенсивной терапии, а не в морге или гробу, как я ожидала.

Чувствовала я себя жутко неприятно и дискомфортно, першило и точило в горле, мучила жажда.

Над моей головой сразу возникло лицо, состоящее: из двух точек, дуг, одного ромба и какого-то странно кривого прямоугольника. Приглядевшись, поняла, что этот набор черт принадлежит операционной сестре, которая все время караулила меня, наблюдая за давлением, пульсом и температурой тела.

Мне показалось или её рот задвигался? Нет, не показалось. Голос прозвучал для меня глухо, но порядком воспринимаемо:

— Ты очнулась после операции. Сейчас ты дышишь через аппарат, поскольку после наркоза была слишком слаба, чтобы дышать самостоятельно. С ним ты не можешь разговаривать. На вопросы отвечай кивками. Один кивок — это да, два кивка — это нет. Понятно?

Вопрос — за кого она меня держит?! Мне вроде, как операцию не на мозгах делали, чтоб сомневаться в моих умственных способностях и смотреть так, словно я умственно отсталая.

— Ты слышишь меня? — повторила она, заметив нулевую реакцию.

Я легонько кивнула.

— Ощущения сухости во рту, першит в гортани? — она замолчала, оставляя время для кивка.

Я её этим удостоила.

— Это временное ощущение, пройдет после извлечения аппарата. Относись к этому спокойно, старайся ровно дышать.

Я сузила глаза, думая — сама-то пробовала?! Она сделала вид, что её это не впечатлило, и продолжила допрос.

— Небольшая пульсация боли в области груди и разных частях тела?

Мах головой. И — очередная галка в дневник наблюдения.

— Характерное ощущение, не волнуйся. Тебе дают обезболивающее средство, при необходимости дозу увеличат.

Она отложила бумаги и склонилась надо мной. Я прикинула, что может мне, стоит уже начать паниковать, как красной шапочке при сером волке?

— Сейчас я отсоединю устройство, — сообщила она, — старайся глубоко дышать, но с медленным вдыханием воздуха.

Я моргнула. Почувствовала, как выдрали трубку и нацепили канюлю на корпус носа. Самостоятельно задышала. И вот загвоздка — не помню, что случилось после.

Усталость. Слабость. Тяжесть век.

Хлоп. Хлоп.

Шум в ушах и голове.

Спутанность сознания.

Пелена перед глазами. Расплывчатые очертания предметов.

— Где я? — хрипит мой голос, но я говорю.

— Всё в порядке. Успокойся. Видишь меня? — говорит мягко женский голос.

— Мари?!

— Да, я.

— Что со мной? — боль в гортани.

— Всё хорошо.

— Я ничего не помню, что случилось?

— Упало давление, но не беспокойся, сейчас всё нормализовалось.

— Я ватная и сонная, — шепча, я жалуюсь.

— Это последствия общей анестезии, пройдет в течение суток. Я рядом, как и врач — буду дежурить круглосуточно, так что, скучать не позволю!

— Ободряюще… — протянула я и меня начало рвать.

Мария экстренно, но аккуратно повернула мне голову на бок, ко рту подставила лоток. Мне было неудобно, и она, сообразив, тут же заменила его на полотенце. Я пыталась остановиться, но тщетно.

— Не сдерживайся, — сказала она, поглаживая мою спину, — я всё уберу.

Когда желудок прекратил извержение, она помогла удалить из полости рта остатки рвотной массы и протерла мои губы влажным тампоном.

Мне было отвратительно и внутри всё клокотало от беспомощности.

Через три часа, при затекших конечностях и постоянных обжимок с тарой, куда я отхаркивала мокроту, я попросила помочь мне поменять положение.

— Так удобно? — поинтересовалась сиделка, поднимая головной конец функциональной кровати.

— Вполне, спасибо.

— Хорошо. — Она закрепила механизм.

Тут я обнаружила, что могу уверенно двигать руками и ногами. И подумала — приятно быть способной хоть на какие-то действия, без посторонних вмешательств.

— Мари, а у тебя есть зеркало? — спросила я, любуясь отекшими и слегка посиневшими пальцами. Это часть жидкости из кровеносных сосудов перешла в ткани, а, следовательно — отеки под глазами должны быть еще хуже.

Она отрицательно покачала головой:

— С собой нет, но я могу принести позже.

— Я очень страшная, да?

— Ты видела нашу операционную сестру?

Я утвердительно кивнула. Ч-ч-ерт! — уже привычка.

— Тогда, о чем речь?!

Я засмеялась, но издала лишь хриплый стон, больше похожий на скрип ржавых петель. И тут же, умолкла — стало больно.

— Осторожно, — заметила моя собеседница, — пока рановато.

Я откашлялась, в голосе прозвучал досадный фатализм:

— Поздновато-то не будет?

— Знаешь, милочка, я такие разговоры не терплю! — Вид у неё стал серьезным, но глаза по-прежнему горели детским азартом. — Будешь так говорить, отшлепаю по попе!

Я хило улыбнулась и уставилась в пустоту. И как-то, незаметно сомкнула глаза, словно меня куда-то призвали. Провалилась.

— Я уснула? — спросила я, приподнявшись от подушки.

Сидевшая на стуле — Мари, тоже поднялась, чуть заметно зевнув:

— Ага.

— В этом-то шуме?! — сказала я, намекая на пикающие аппараты.

— Снотворное.

— И чем меня еще накачивают? — я выгнула бровь.

— Всем необходимым. — Она улыбнулась.

В помещении потрескивали лампы освещения. За окном была темень.

Я помрачнела:

— Сколько времени?

Она ответила сразу:

— Почти десять, хочешь немного попить?

— Да, то есть, я хотела бы для начала узнать, мои родители здесь?

— Силами медперсонала, — она подмигнула мне, — их отправили по домам.

Я выдохнула:

— Славу богу! Можно мне воды?!

Она куда-то упорхнула и, вернувшись, протянула мне бутылочку с дозатором.

— Вот, спасибо, — сказала я, сделав пару маленьких глотков.

— Хочешь, я могу почитать тебе? — поинтересовалась она, принимая из моих рук сосуд.

Я с сомнением покачала головой: грудь горела, обжигая изнутри, на мне, словно рвались — то плоть, то кости.

— Помоги, пожалуйста, мне лечь, — прошептала я.

Приведя кровать в горизонтальное положение, Мари задержалась надо мной, потому что, я уцепилась за полу её спецформы.

— Кажется… — я начала тяжело дышать, — моя история окончится именно здесь и именно так.

Из какого-то подземелья вмиг донесся укорительный протест: — Придумай что-нибудь другое!

В конце чего, послышались шаги, и я стала ждать, когда их обладатель ко мне подойдет. Но…

Мир стремительно потемнел.

Моё повторное пробуждение началось рано утром следующего дня. Я проснулась, потому, что у меня страшно затекла шея, и стало гудеть в ушах. Но мертвые ведь не ощущают ничего? Тогда?! Я подозрительно открыла один глаз, затем принужденно, для четкости — другой. И уже с обоими широко распахнутыми очами, я обнаружила себя в стационарном отделении.

— Привет, — сказал доктор И. — Как спалось? — улыбнулся.

Я подняла брови:

— Я что, не умерла?!

— Это при стабильности-то состояния? — хмыкнул он.

— Так, я — жива?!

— Жива, насколько жив я.

Я цокнула языком, вздернула голову и проскрежетала:

— У моего сердца «черный юмор»…

— Сильный дух искал себе трудности, чтоб убедиться в том, что он силен, — деловито изрек И.М.

— Вот, только, давайте без ваших проповедей. Переключитесь в режим врача.

Он повиновался:

— Всего лишь подъем температуры, обусловленный раной и реакцией организма. Сейчас держится на 38.2, но постепенно снизится.

— «Всего лишь…» — процитировала я, помассировав виски.

— Поболтаем?! — он уселся на край палатной кровати. — Жалобы?

Я сощурила глаза:

— Одна — сползите отсюда.

— Отклонено! — сказал он и сделал вид, что поудобнее устраивается.

— Да, вы просто хам.

— Учусь у мастеров.

— И наглец, к тому же.

Он сел ко мне вполоборота и улыбчиво дернул уголком рта, но я покачала головой.

— Кожа и видимые слизистые обычной окраски, — он стал вслух заполнять журнал состояния: переводя глаза от меня к аппаратам. — Дыхание везикулярное, хрипов нет; тоны сердца ритмичные — семьдесят три удара в минуту; Язык? — он наставил на меня автоматическую ручку.

Я высунула и показала.

— Так… язык влажный, чистый, — зафиксировал он.

И тут я решила его подколоть:

— А вкусовые качества тоже снимать будете?

У него глаза по-мальчишески вспыхнули.

— Так будете или нет?! — я поспешила хулиганским тоном повторить, пока он не отошел от этого эффекта.

— Нет, — ровно ответил он, к моему разочарованию. — Это лишняя информация.

— Ну, как хотите, что дальше?

— На сегодня всё, — его рука ласково потрепала мою макушку, — отдыхай.

Я застонала от возмущения:

— Знаете ли… Вы просто…

Он открыл дверь и обернулся ко мне:

— Назначение: режим палатный!

Я нахмурилась. И подумала — чем бы запульнуть ему вслед.

Таким образом, утро закончилось хуже некуда.

— У тебя усталый вид, — шептала мама, сидя неподалеку от больничной койки, и убаюкивала меня своим голоском.

— Да? А я не заметила, я то и делаю, что сплю.

— Врачи говорят, что послеоперационный период протекает благоприятно.

«И как она может судить по прошествии всего-то трех дней!» — я мысленно поражалась.

— Да? Раньше некоторые утверждали, что Земля плоская и покоится на трех китах, а те на черепахе… — враждебно отсалютовала я. — Вот и верь людям.

— Хочешь дольку киви? — с полной невинностью мать ушла от выпада.

— Нет, спасибо, как-то не лезет в меня еда.

— Это естественно, что вначале аппетит понижен, но постепенно нормализуется. Тебе сейчас необходимы: фрукты, овощи, злаки. Кусочек?

— Мам, — возмутилась я, набирая воздух. — Пойми, я не могу! Меня и так, прошлые ночи и дни, только тошнит, грудь болит, голова трещит. И единственное, что я сейчас желаю — это впасть в стазис, а не напихаться едой, чтоб через два часа снова развлекаться рвотными позывами. Уж, извини, но есть, я не буду и точка!

Раздался тяжелый вздох и последовало:

— Так нельзя, немного, но поесть необходимо.

«Я что, на инопланетном языке разговариваю?!», — подумала.

Она отставляет тарелку и открывает коробочку с пудингом, зачерпывает кремовую массу и подносит ко мне ложечку:

— Открой ротик?

Ну, что сделаешь, когда такая забота?!

— Давай, не отвяжешься же! — буркнула я и протолкнула в себя шоколадную груду.

— Вот умница, — похвалила она меня, как грудничка, слопавшего детскую смесь и, не отрыгнув её. По-другому и не опишешь.

Я уже начала покорно настраиваться к пыткам едой, но ровно до тех пор, как:

— Ну, здравствуйте, — приветливо зазвенел голос, и лицо с улыбкой ввалилось в дверь.

— Мари! — чуть ли не вскрикнула я, посылая глазами сигнально-спасительные огни.

И тут же прикинула — интересно, с её смешком на мою реакцию, можно рассчитывать на помощь?

— Как вы тут?

— Мы нормально, — отозвалась я, и наигранно отчаянно застонала: — а вот я — не совсем.

— Потерпи, — сказала она, нагрянув над моей рукой, и в мгновение ока вколола мне что-то в вену.

— Ай… — мой вопль разнесся по палате. — Что такое больно колючее? Десерт? Добавка к ужину?

— Прости, это не от укола. Это лекарство, скоро пройдет.

— Ага, все вы так говорите, — надулась я, сжав локоть и потирая руку выше локтя. Сама же ничего уже не ощущала.

Она виновато улыбнулась.

Я, притворно выказывая возмущение, уставилась на неё, стараясь в полной мере продемонстрировать — «обиженных и оскорбленных».

— Что? Настолько больно?

— Да…

Серьезно озабоченным видом она начала размышлять:

— Странно, но уже должно было…

Я коварно растянула рот.

— Прикалываешься?

— Ага.

Действительно, хотелось мне просто подурачиться и забыть обо всём, окунуться в нирвану беззаботности. Потому, что иногда, это необходимо, как воздух, когда постоянно что-то давит и скребет в душе. А смех — всегда срабатывает, пока мы живы.

Вечером меня опять тошнило, и остатки пищи были с кровавыми пометками.

Шли недели, а вместе с ними и я, зачастую отставая днями. Моё время превратилось в крутящийся шар, повторяющий одни и те же движения.

Медперсонал постоянно мелькал перед глазами: следил за пульсом и давлением, брал анализы крови, делал перевязки, ЭКГ. Я сбилась со счета, сколько новых лиц я повидала за этот временной отрезок. Под контролем я упорно проделывала ингаляции и дыхательные упражнения для грудной клетки, которые назначали выполнять каждые два часа. Набор препаратов стал меньше и теперь мне их не кололи, а я их глотала: по три раза в день, горстями.

И в какой-то момент я поняла, что мне не выбраться из этой кабалы.

Мышечные спазмы и зуд в области ран терзали двадцать четыре часа в сутки. И не дай бог, я не сдержу чих, тогда всё, только выть, как волчара на луну. Просыпалась по ночам в поту, несмотря на то, что температура была нормальной, я хваталась за грудь, боясь, что грудина расползется, хоть меня и заверяли, что сшита я надежно. Но боли усилились и мне снова стали вкалывать обезболивающие. И всё же, мышечный ком в моей груди продолжал работать, а значит, я опять придавалась лишним опасениям.

И вот, на четвертой неделе реабилитационного периода, в отличие от многих других пробуждений, на сей раз дурного предчувствия у меня не возникло.

И в пятницу, на закате недели, дренажи были удалены, а еще через восемь дней — сняли швы. Раны зажили первичным натяжением.

«Чудо или замаскированные замыслы недуга?» — размышляла я в кабинете Итана Миллера.

— Несомненно, она продолжает лечение в кардиохирургическом отделении, — говорил он, отвечая на вопросы моих родителей.

— Ты о чем-то хочешь спросить? — воззвал его голос, заметив мою рассеянность и безмолвное движение губами.

— Да так, вот прикидываю, чем всё окончится-то? — сокрушенно заявляю я. Как в слёзной драме или тупой комедии, я склоняюсь к драме, а у вас какой вариант?

Он проигнорировал. Я так и знала.

— У вас еще есть вопросы? — обратился к моим родным.

Я уставилась в окно, решив пока не донимать его, и дать вдоволь профессионально побубнить.

— Что насчет нагрузок? — спросила мама.

— Естественно, физическая активность умеренная, избегать чрезмерных нагрузок.

И вот тут в мозгу щелкнуло, и я подчеркнуто медленно прокурлыкала:

— А как насчет с-е-к-с-а?

Цепкий пристальный взгляд:

— Если сможешь пройти триста метров со средней скоростью на беговой дорожке во время нагрузочного теста или подняться на один этаж без одышки, боли в груди, или слабости, то, пожалуйста. Половой акт возможен.

Я растянулась в улыбке до ушей. Значит, условие? Ну, ладно. Ха-ха. И хохот мой наполнил всё пространство. Не будем упоминать лица родителей, но, что в этом такого? Я же взрослая девочка… всякие мысли в голове роятся, особенно, в присутствие того, к кому у меня чувства, а шокировать людей — я вообще обожаю.

— Полина?! — вопрошает мать, явно не то, подумав… или то. Три ха-ха!

Прикидываться дурочкой у меня всегда выходило, я говорю:

— Просто интересно. Нет, ну, а что такого-то? Ведь, это атрибут человеческой жизни, в конце концов-то, вам ли не знать?

Моя мама стала пунцовой от смущения, как нашкодивший подросток.

И я порадовалась, что из-за моей ограниченной жизни, так сказать, мораль о сексе мне не читали, как другим детишкам «+ 16». Но, сейчас вполне могут, не знаю, но веселит меня это здорово.

Папа откашлялся, принимая невозмутимый вид. До меня дошло, что он понимал разговор с самого начала. Да, его английский стал за это время поразительно многообещающим. Но наигранное выражение, нечто в духе: «мол — это так, но я не знаю, о чем ты сейчас говоришь, и не признаюсь» — заставляют меня ехидно подхихикивать.

— Может, у тебя и кандидат на это имеется? — вдруг обрела мама голос. — Ну, что скажешь?

Я подавилась очередным шарообразным комком смеха. «Блин, ну, как сказать, — подумала я, скосив глаза на представителя фанатов белых хламид. — Может и так…».

— Не знаю, возможно, ли это, — фыркнула я, отбиваясь, — хотя… — Я играла в переглядки: то наставляя глаза на некую персону, то загадочно вращая ими по комнате в поисках чего-то незримого.

— Ушам своим не верю. Что ты несешь?! Что о тебе подумают, — перешла мама на русский язык, помотав головушкой. Она не была зла, просто не понимала, зачем я играю с такими вещами.

— Ладно, — закончил конференцию папа, хлопнув себя по коленям, — пора и честь знать.

Далее, он пожал руку врачу, мама кивнула, и они покинули помещение. Я же, задержавшись, сложив руки за спину и привалившись к двери — ладошками защелкнула её, а затем чинно произнесла:

— Ну, вы-то поняли, что я вполне серьезна?!

Ответа дожидаться не стала и в приподнятом настроении, гордо вскинув голову, ровной походкой выпорхнула за дверь. Кинула его с этой репликой одного. Пусть поразмышляет. Моя маленькая месть, какая никакая, а всё же — реванш за прошлый раз.

Наступало лето, принося с собой свет, тепло и целый водоворот событий.

Ночь с четверга на пятницу. Я в койке. Окно настежь. Духота в воздухе и в сумерках клубится лунный свет. Еще час — я двинусь по фазе.

Раннее утро субботы. Я в шезлонге. Нога на ногу, спиной к тени, лицом к солнцу — загораю.

Мысли ворочаются в моей голове и не дают по-настоящему забыться дремотой. Я вселяю в себя оптимизм: лето — это духота и пот; пляжи — это окурки в песке и инфекции в воде; парки — это клещи, собаки, пустые бутылки, затушенные костры от барбекю и бомжи по скамейкам; гулять вечером — цеплять маньяков и кретинов, мнящих себя в роли донжуанов и казанов; танцевать — стоптать все ноги и приползти домой с мозолями, упасть штабелем в кровать; колесо обозрения — идеальное место для преступления; прогулка на катере — качка, нос в пакете и желудок на изнанку, в довершение, можно утопиться; езда на велосипеде — слетевшая цепь, яма с крапивой, полет на асфальт, разбитые коленки; дача — шмели летают, стрекозы жужжат, а ночью гигантские мотыльки и надоедливые комары.

— Привет, — сказал Нейл, разглядывая меня с высоты своего роста.

Я удостоила его мимолетным взглядом:

— Скройся!

— Вижу, что меня тут ждали! — ухмыльнулся он.

Я сдвинула солнечные очки на кончик носа, и широко растянув рот в язвительной дуге, послала ему следующее:

— Добро пожаловать в клуб неудачников! Взнос за членство — болезнь средней тяжести, деятельность клуба — донимать всех без исключения, правило — никаких правил!

Он запрокинул горло и расхохотался, но за громким смехом последовал сухой кашель.

— Вот скажи, как можно умудриться заработать ремиссию в теплое время года?

— А… — протянул он, уставившись на лежак, стоявший в метре от меня. — Я просто решил, что тебе будет скучновато, — самоуверенно заявил он и подтащил деревянную опору ко мне. — А я джентльмен, — сказал и наставил на меня лукавые гляделки.

— И поэтому, ты жил в «холодильнике», вместе с арктическими пингвинами? — Я откровенно над ним потешалась.

Обе его щеки расцвели улыбкой. Он довольный бухнулся в шезлонг, заложив руки за голову.

Я не могла не поинтересоваться:

— Кто дает тебе пилюли счастья? Я тоже хочу!

— Спроси у своего доктора… — Отколол он, что вопросы у меня кончились сами собой. Слова набили оскомину. Он играл с огнем.

— Он не мой… — буркнула я, упрятав глаза за темные стекла.

Повисло молчание.

— Слушай… — начал он.

— Заткнись!

— Но, это что-то важное.

— Заткнись!!! — громко сказала я, давая намек, что посылаю далеко и надолго.

Он застонал от возмущения:

— Ты просто младенец, обижающийся на мелочи!

У меня дух захватило. У него природный дар доводить меня до точки кипения за секунды. Я села и начала говорить:

— А вот, что думаю я: вместо того, чтоб заниматься своими делами, торчишь тут за какими-то надобностями и злишь меня. Иди, — гаркнула я, — соблюдай свой постельный режим! Он зашевелился. Я стала надеяться, что победила в этом раунде. Но, не тут-то было. Он лишь перевалился на бок, чтоб лучше лицезреть моё опаленное яростью лицо.

— Знаешь, я никогда не любил азартные игры, потому, что они затягивают. Но в то, с чем играешь ты, я буду «играть» без правил и до победы.

Его слова я оставила без ответа. Сделала вид, что не знаю, о чем он. Но я знала. В этом-то и дело. Зачем нам это?

Жизнь — странная штука. Она обделяет нас, унижает, ставит на колени, отбирает последнее, но, даже заперев нас в водовороте отчаяния, посылает тех, кто протягивает нам руки помощи. И пусть у этих людей свои мотивы, методы и способы, но те, кому мы, действительно, не безразличны — всем этим вытаскивают нас, побуждая сбросить свою «старую кожу», и толкают к новой жизни. Итак, мы делаем свои первые широкие шаги на пути к «Раю», не смотря на маленькие ножки.

— Почему ты решил со мной познакомиться? — спросила я вдруг, после промежутка, за который я успела погрузиться в себя, а Нейл наковырять камушков и пометать их до борта здания.

— Насколько помнится — это ты предложила, а я согласился.

Я резко дернула головой:

— Нет, раньше.

Он задумчиво произнес:

— В сети?

— Да, — спокойно ответила я.

— Тебе многие писали, считай, что не прошел мимо.

— А по-честному?

— По-честному, — в его голосе прозвучала некая угрюмость, — тебе знать не надобно, — сказал он и запрокинул голову к лившемуся на нас свету.

Я последовала его примеру и откинула спину на лежак:

— Ты действительно — идиот!

— Почему это еще? — встрепенулся он, как ретивый конь.

— Вот, поэтому-то и идиот, раз понять не можешь! — язвительно выпалила я.

— Что-то я не…

— И поэтому тоже! — быстро перебила я, оборвав его.

Пара глаз с полным заторможенным видом была обращена на меня.

«Да! Мой организм послал неплановых «засланных казачков» в виде месячных и я зла, как стая волков, а тут еще и он, со своим покрывалом тайного противостояния» — отразил мой мозг, но рот, решив, что это уж слишком интимно — деликатно промолчал.

— Просто было время, когда мне было паршиво, — пробурчал Нейл, похоже, что тупо заполняя пробел в диалоге.

Я приняла самый обиженный вид, из тех, что были в запасе у мимики моего лица, так как, сносить завихрения его головы терпения не осталось. И высказалась:

— Раз говоришь, то говори прямо или не начинай вообще.

— Я и не начинал…

— Тогда и не продолжай! — я отвернулась, возводя бессловесный щит.

Разговор теперь было не склеить, с какой стороны не заходи. Мы напоминали два разных предмета, но для единой цели. Он — сухие дрова, а я — раскаленную топку. Вопрос в том, когда запустится процесс?

Я в курсе, что сама так часто себя веду. Но когда подобное отношение проявляют ко мне, меня доводит это до одурения, тем более, в этой ситуации мы не равноправны. Он втерся в мою семью, обаял мою маму, его брата кто-то занес уже в женихи моей сестре, папа, наверняка, в лучшие друзья после их баталий на исторические темы, а я открыла душу, хоть и неосознанно, а он, значит, отвечает «стеной». Вот, такое дерьмо!

— Эй-й-й… — глухо протянул он, похоже перебираясь на мой лежак. Вот же змей, исподтишка подползает!

— Ну, ни в какие ворота, — прошипела я. И тут же, не оборачиваясь, но скосив глаз, подцепляю деревяшку лежака и, напрягая мышцы — отталкиваю. Ну ладно, пытаюсь…

— Что ты делаешь? — изумляется его голос.

— Это ты что делаешь?! — весьма раздраженно отвечаю, нарушая забастовку своего молчания. И разворачиваюсь.

Его глаза изучают в моих открытую угрозу. И он спрашивает:

— Готовишься к войне?

— Занимаю самооборонные позиции, — грозно резюмирую я.

— Похоже, мы начали не с того…

— Нет, это мы закончили не тем, а точнее ты! — отпарировала я ему, словно плюнула. Что-то со мной сегодня не то и гормоны пляшут.

И тут он буквально ввел меня в стопорное состояние, сказав:

— Ты стала тем, кто побудил меня измениться…

Я только рот открыла, так сразу и закрыла. Похоже, наступал мой черед молчать. На его лице промелькнуло растерянное выражение, а потом:

— Мой отец властный человек. Они с дедом на пару умело управляют чужими жизнями. Вертят людьми по своему усмотрению, как ключами на связке. Я понимаю, что в мире бизнеса эта деловая хватка необходима. Но, такое отношение к собственной семье… Они слишком заигрались, считая, что могут выбирать за кого-то, что делать. Я не хочу идти по их стопам. Жить по их законам. — Он напрягся, словно собирая волю в кулак. Откровенность — явно не его конёк, как, впрочем, и не мой.

Я молчу и жду, а что мне еще остается.

— Я не такой, как Майкл, — наконец заговаривает он. — Ему проще, так как, адвокатство — его призвание. Его выбор совпадает с выбором деда, поэтому, тот в нем души не чает. Но, я к иному стремлюсь, нежели то, что они пророчат мне, — тут он притих, — наверно, всё дело в том, что я не родной в этой семье.

Тут, мне конкретно стало не по себе, я сменила выражение лица на более спокойное, миролюбивое. Он же, не отрывая глаз от моей перевоплотившейся физиономии, тогда, как я — от сосредоточенности выражения его лица, степенно продолжал:

— Моя мама и отец Майкла поженились, когда та уже была беременная мной. И хотя, он зовет меня сыном, а я его отцом, но с каждым годом наши противоречия лишь растут. Он не хочет понять меня, а я не могу его. Чтобы я не делал, это всегда в его глазах не так, неправильно, нехорошо. Однако, я слишком люблю свою свободу, чтобы идти у него на поводу. Я пошел против него. Подал документы не на факультет — бизнес образования, а на журналистику. Но наш отец слишком честолюбив. Ошибок не прощает. На корню всё и зарубил. И вот пришел ответ из университета, а в конверте — пожелание попробовать в следующий раз. Позже я узнал, чьи руки примешаны к этому делу, когда невольно подслушал разговор отца с матерью. Он так и сказал: «Журналист? Не, ну чего удумал? Ему все двери открыты, а он вместо мозгов добровольно ногами решил работать. Гончих собак я в своем доме не потерплю! Не сам это поймет, так я вколочу». Мать промолчала, потому, что слишком долго подчинялась его правилам. Ведь, все мы что-то да отдаем на семейный алтарь… Она — свою свободу и право голоса. Да, он бы и не понял, скажи она ему хоть что-то.

С каждым сказанным им словом, я по инерции скисала. В голове возникли подозрения и довели до мысли — любопытство меня погубит! Вот же, язва самонадеянная! А чего, в принципе, я ожидала? Правду мне подавай, так вот она — на блюдце без каемочки — чужая, но в чем-то знакомая и горькая. Вечная проблема — противостояние интересов и взглядов поколений, знакомая не понаслышке и каждому из нас.

А между тем, кое-кто подходил к сути моего вопроса:

— Что я делал на том сайте? Нервы сдали. Началось всё после того вечера. Стеной лил дождь, а я сел за руль и с открытым верхом гонял от одной заправки до другой, а когда пришел в себя, то был в больничке где-то в пригороде. С ужасной простудой и температурой под сорок. Когда же стало лучше, меня переправили в город, так я случайно оказался в той же больнице, что и ты. Появился отец, хотел перевести в семейную клинику, но я отказался. Сказал, что он и так уже сделал всё, что мог. Разругались мы тогда по полной программе. Он высказал все и даже больше, ну и я не сдержался, послал его к праотцам, со всеми его условиями. Грубо говоря, я отказался от него, а он от меня. Вот так, я и обосновался в больнице, состояние было хреновое, чуть ли не до пневмонии. Но дома, как, оказалось, было еще хуже. Отец рвал и метал, давая понять, что в таком сыне он не нуждается, не его кровь и от меня одни проблемы. Мать слабая, вот и окунулась в отчаяние, депрессанты не помогли. Что произошло дальше, догадаться не сложно…

Он этого так и не произнес, но я все поняла. Попытка суицида.

Я пересела к нему. Мне почему-то, непременно, надо было быть сейчас, как можно ближе к нему. Может, потому, что порицаемая совесть возымела власть надо мной, заставляя задуматься о том, каково же было ему в тот момент, когда я, полная решимости хотела, спикировать на его глазах с крыши, и вот так закончить жизнь. Для любого человека это был бы шок, а для него… страшно думать. Кажется, больше ненавидеть себя, как я сейчас, уже невозможно.

Тем временем, Нейл, тяжело сглотнул и кажется, уловив моё самоистязание, глухо и с какой-то не привычной тональностью, произнес:

— Ты… ты ведь понимаешь?

Последовал тихий ответ:

— Да…

После чего он только говорил, а я слушала, не перебивая.

— Мой мир встал на дыбы. Я словно, канул во тьму. Ведь, это получается не её грех, а мой. Я почувствовал себя отродьем, самым, что ни на есть. Лежал обессиленный в койке и думал, когда уже меня придет и прикончит кто-нибудь из родни. Мой мир в тот период был настолько сужен, что единственным окном оказалась — сеть. Набрал фразу — «я не хочу жить», а тут в первой строке сайт под таким же названием. Зашел. Листал бессчетно новости и темы, пробегал глазами по «постам», как у людей в жизнях все «зашибенно». Жалуются на все: от сломанного утюга до мужа алкоголика, от перелома пальца до комы, от девственности до переизбытка секса. И тут, моё внимание привлекла твоя запись, заглянул к тебе в блог и стал читать, и так до поздней ночи. Я не мог поверить, что среди всякой ерунды — такие чувства, эмоции, жизнь. Ты говорила четко и безо лжи, открыто выражала бурные, неприкрытые чувства. И о таком, о чем не будут врать или выдумывать, чтоб поднять свой рейтинг. Я так не умел никогда. Меня, словно потянуло через паутину виртуального пространства к той реальной, которой принадлежали эти слова. Но, ты была недоступна. Появлялась и пропадала. Я начал чувствовать себя одержимым. Ты ни кому не отвечала на комментарии, ты просто изливала душу и вновь исчезала. Но, ты ответила мне. Я был ошарашен. Я стал тебе писать, ты отвечать. Но, потом на меня что-то нашло, я стал думать, что ты просто развлекаешься, внушая людям то, чего нет, а ведь они ведутся и я с ними. Так и получилось, что тогда отправил обвиняющие фразы о том, что ты лжешь. Что я думал? Сначала, когда ты замолчала, что я оказался прав. Потом, что может я ошибся. А потом, я испугался, что из-за моих необоснованных обвинений может случиться что-то страшное. Я бы себе не простил. Но ты, истолковав мои слова, написала, что я — кретин. Я тогда так хохотал сам над собой, главное, что искренне.

Я мысленно улыбнулась, вспомнив этот момент, и мне захотелось сказать что-то насмешливое, но я сдержалась.

— Так мы и стали общаться, — продолжил Нейл. — И с тобой я стал воспринимать свой мир куда шире, научился смотреть не только изнутри, но также и со стороны. В семье у меня стало налаживаться, я стал контролировать внутренних демонов, а остальные не спускали на меня собак. В засуху нашей жизни мы, все-таки, пришли к водопою перемирия. Не скажу, что мы разом избавились от своих чрезмерных предсуждений, привычек поведения, тщеславной гордости, и превратились в ходячие образцы семейной идиллии. Нет. Но самые «активные» стали придерживать их при себе, считаясь с мнением других. Я не думаю, что отец не винит меня за мать, но он гораздо сильнее корит в этом себя. Может, поэтому и стал куда мягче, и теперь постепенно снимает навешанные им кандалы с других. Не знаю, но с последнего времени мне кажется, мы с ним научились прислушиваться друг к другу и внимать чужие желания, основываясь не на своей закоренелой логике устоев, а на чувствах в первую очередь стоящего перед нами человека.

Я посмотрела на свои руки, потому, что ладони Нейла легли поверх моих, а он, перехватив мой взгляд, добавил, спустя несколько минут:

— И этим я благодарен тебе. Ты можешь считать меня глупцом, но, именно знакомство с тобой привело меня к тому, кого ты сейчас видишь перед собой.

Мои зрачки расширились. Я не была готова понять и переварить все услышанное. Но Нейл лишь спокойно ответил:

— Это произошло не за день и не за два, но мои мысли постоянно стали возвращаться к одной тебе. Я пытался представить, какая ты в жизни, твой мир. Мне было интересно, как ты выглядишь, твоя фигура, волосы, глаза, улыбка. В тщетности попыток я собирал невидимые пазлы, стараясь разглядеть в них твоё лицо. Эти загадки не давали мне покоя, и я не мог понять, почему меня так влечет к тебе. Естественное свойство, что мужчина способен любить лишь глазами, а не чувствами. Я далеко не мальчик, и мне знакомо желание тела при виде красивой девушки. Но, в тот момент, я жаждал вовсе не этого, хотя… и этого тоже, не могу отрицать, но мои намерения были гораздо шире, мне хотелось не просто чего-то себе доказать, я хотел быть рядом и защищать тебя. Это было ново, как будто, кто-то другой, спящий во мне, вдруг пробудился и став моей частью, открыл во мне что-то большее.

Вот сейчас, честно признаю — у меня не мозги, а дешевый заменитель в голове. Его слова замораживают, а мое неведение изумляет.

— Что было дальше? — сказал он, обращаясь сам к себе. — Я бредил тобой, старался уловить «тебя», вглядываясь в черты каждой встречавшейся девушки, поймать хоть блик твоего открытого характера… Но, никого похожего на тебя я не встречал до того дня, как я познакомился с ней. Девушка, которая возникла ниоткуда и ворвалась в мою жизнь, как ураган, сметая всё на своем пути. И я не успел опомниться, как наши жизни связались сами собой. Я узнал её семью и её другую сторону, и она так напоминала мне ту, что вошла в моё сердце задолго до неё. Но, в какой-то момент моё подсознание стало соединять душу одной с обликом другой. Я сходил с ума, понимая, что это неправильно. Ведь, девушка передо мной и девушка из сети — совсем разные люди, пусть даже, у них так много общего.

Я растерянно моргнула и сглотнула его слова вместе с застоявшейся слюной в гортани.

— В те редкие минуты просветления от этой одержимой идеи, я хотел увидеть незнакомку по переписке, но она отпихивала меня и все мои попытки донести свои чувства. Считала, что я лишь играю. И это было вполне естественно, вспомнить хотя бы меня и моё отношение. А потом, мне стало совсем гадко, прежде всего от себя и того чувства обладания, возникшего во мне. И ведь я дал ему волю. Мне снилась «ты» — одна, не разделенная на две личности, мой мозг соединил две души, собрав в единый человеческий сосуд. И я принял его, отринув совесть и мораль, очнулся посреди ночи от фантазии, воссоздавшейся в воспаленном мозгу и с эрекцией в штанах. И, как бы, это пошло не звучало, я желал тебя так сильно, как никакую другую девушку. Я хотел, чтоб эта иллюзия была правдой, чтоб моя агония прекратилась. Но я понимал, что такого не произойдет. Поэтому, я сам себя рвал на части, метался от души к телу, от разума к сердцу. Я не мог понять: разве возможно любить двоих одинаково? Желать просыпаться и находить их рядом с собой, стать частью их жизни… жить их жизнью, а они твоей, быть единственным для них. Но их две, а я один. Из этого ничего не выйдет. Потому, что изначально все это — превратно и неестественно.

— Что думаешь, я сделал? — он слепо посмотрел на меня. — Вывод — я рехнулся! Потому, что на самом-то деле, мои чувства разбивались о суровую реальность. В которой, ни одной из них — я - не был нужен. А когда не смог найти телефон решил — вот и ответ. Конец. Разве я мог тогда представить себе, что за событие привнесет новый год в моё сумасшествие. Это было что-то из рода чудес, без утрирования. То твоё сообщение было самым лучшим подарком за всю мою двадцати трехлетнюю бессмысленную жизнь. Я стоял столбом, не веря в происходящее, и был счастлив до последней клеточки своего мозга.

Бесшумное и беззвучное затишье. Нет, это — не гармония, это — самопоедание. Он остановился. Обмен взглядами. Медлит. Ждет ответа? Я абсолютно ничего не понимаю. Но моими аналитическими способностями и трезвостью рассудка подозреваю лишь то, что мне близки его чувства, но, со всем с иной стороны и к другому человеку. Мы добровольно стали заложниками своей любви, без надежды избавления души от заточения. И сейчас он ожидает перемен, которые войдут в его жизнь с моим ответом, но я не могу гарантировать те, о которых он мечтает. Потому, как «нравишься» и «любишь» — это разные вещи, одно из другого не проявится, чтобы кто не придумывал себе. И, если он мне нравится, то люблю-то я другого. Это невозможно объяснить, это специфическая загадка нашего сердца. Головой я могу найти сотни оправданий и доводов, но когда сердце говорит кому-то — «да», вся эта аналитическая ерунда падает с грохотом, как книги с полки. И в твоей голове, душе, сердце будет только — он и ты, неразделимым целым. И не имеет значения, осознается это или нет.

Я хотела бы, не спеша, наслаждаться временем, думая о будущем и строя грандиозные планы вместе с дорогим человеком. Может быть о свадьбе, о совместной жизни; родить детей и дожить до старости, чтобы увидеть, что я что-то привнесла в эту жизнь. Однако, по многим причинам у меня просто нет права на подобное. У меня в жизни слишком много препятствий для счастья… и первая из них — это я. Тогда, как я могу обеспечить его кому-то другому? Мне просто не избавиться от своих противоречий. Потому, что я пропитана ими насквозь за свою жизнь.

Я с горечью выдыхаю:

— Я инвалид, но лишь физический. Устоит ли твоя мораль?

Осмысленный взгляд:

— Я люблю тебя…

У меня сердце сжалось, но я позволила себе благосклонно улыбнуться, дабы смягчить предполагаемый удар и тихо прошептала:

— Ты ошибаешься…

Его брови сдвигаются, глаза сужаются:

— И в чем же я ошибаюсь? В собственных чувствах?

— Нет, в их проявлении ко мне, — отвечаю я, — потому, что быть рядом со мной, это, как ввязываться в суицидальные авантюры.

— Тогда ты — это истинная находка, а я заинтересован в приобретении редкостей.

— Где ты набрался таких словечек? — Я не могу спрятать пробивающуюся усмешку. — Тебе в пору не в журналисты, а в рекламщики идти.

— Я подумаю, если и ты подумаешь, — отозвался он.