Нити Жизни

18 Еще раз, еще один шанс

Я буду говорить откровенно, злобно и чересчур пессимистически — достало это место. Серьезно! Эти люди… каждый день меня морально и физически насилуют. Я становлюсь безумной. Каждый час превратился в ожидание. Но я не знаю, чего жду, и скорее всего, это не есть хорошее. Ведь только мелочи вокруг и никакого величия. На улице остатки грязного снега, солнце за тучами, не видно неба, сплошная серость. Всё это заставляет уйти в свой мир, в котором нет даже снов. Там пустота, и давящие мысли об операции.

Обычно, я не даю страху поглощать меня и быстро нахожу причины и поводы, чтобы не бояться. Но не сейчас. Почему-то, вот уже несколько дней внутри меня живет отдельная часть, которая ужасно боится.

Боится потерять, порвать ниточку, которую только что нашла, в которую днем за днем вплетаются всё новые и новые нитки, чтобы все стало крепче.

Я страшусь потерять общение, боюсь потерять доверие и понимание — именно то, в чем я так сильно нуждаюсь. Я боюсь потерять способность жить…

Последующие несколько недель шла подготовка к операции. Проводили лабораторные исследования: рентгенологические и ультразвуковые; брали анализы; постоянно делали кардиограмму и всё в таком вот аспекте.

В перерывах я занималась одним и тем же: ела, пялилась в телевизор, лежала под капельницей, ходила в туалет, переписывалась в сети, спала, утром просыпалась и всё начинала сначала.

Тошнота.

Затем, на очередном консилиуме врачей, на основании всех анализов и исследований, определили стратегию проведения моей операции.

Мама тогда только и повторяла: «в России такие операции люди жду годами, а у нас всё в течение месяца. Хвала всевышнему!».

Однако я, как-то, не сильно стремилась запомнить в каком порядке меня должны разрезать. Честно говоря, мне это уже будет малоинтересно, потому что в это чудесное время я буду спокойно спать и не факт, что очнусь.

Операцию назначили через две недели — на седьмое мая.

Тогда же, в присутствие родителей, я подписала договор о согласии на необходимое хирургическое вмешательство и возможные последствия. Я не горела желанием, но выхода-то нет — либо под нож, либо в ящик. Такой вот расклад.

И, тут-то, за меня взялись основательно. Группа медицинского персонала, которая обязалась быть мне сиделками в послеоперационный период, приступила к разъяснению и обучению правильного поведения в этот отрезок времени. Я ощутила себя снова в школе, сидящей на самых скучных уроках. И главное, ведь, что не сбежишь.

Меня инструктировали: как следует кашлять, учили приемам глубокого дыхания, показывали, как применять прижатую к груди подушку, помогающую правильно дышать и унимать грудные приступы, обучали упражнениям, которые надо выполнять уже в послеоперационной палате, а также правильному дыханию с помощью не только мышц грудной клетки, но и диафрагмы. Но, это еще была малая часть из того, что мне приходилось терпеть. Помимо всего, я теперь существовала по новому графику приема диетической пищи и лекарств, которые увеличились, чуть ли, не в три раза. Так, что мой бедный желудочек вынужден был выполнять функцию внутриутробного склада для медикаментов.

Мне же хотелось столько запретного: шампанского, сливок, клубники, мандаринов, кофе гляссе, поджаренного зефира и молока с топленым печеньем, перчика чили, меда. Да и вообще делать — что хочу, когда хочу и в тех местах, где пожелаю.

Так, в один из дней, когда меня в очередной раз запрягли обниматься с тренировочной подушкой, я не выдержала. Решила: пусть все катится к чертям! Вскочила. Откинула эту обузу от себя подальше. И скинув с ног тапки, на носочках стала вращаться по периметру зала, повторяя танцевальные движения «Сальсы», которые подсмотрела из роликов на «Ютьюбе». Вот смеху-то было! Потому что, покрутившись тут, я пришла к выводу: а площади-то маловато, чтобы, как следует зажечь, да и зрителей негусто. Не раздумывая, сразу переместилась в коридор и вдобавок, стала напевать, да прищелкивать пальцами в такт телодвижениям.

Вот здесь-то и началась масштабная эпидемия, переросшая в настоящий флэшмоб.

Танцевали — все! Народ подтянулся поглазеть у кого очередной заскок, но втянулся по полной программе. Таким вирусом мне было приятно себя ощущать! Подключились пациенты из соседних палат: девочка двумя годами младше меня, с ишемической болезнью сердца, поставила на повторное проигрывание рингтон — «Shakira — Whenever, Wherever». Таким образом, мне больше не требовалось использовать голосовые связки. И я полностью погрузилась в свои па: двигала бедрами, махала руками и крутилась по проходу. В этот момент присоединился пацан с дефектом в перегородке, пару подростков с пролапсом митрального клапана, медсестры из дежурки, мои мучители и даже задиристый дедушка после инфаркта миокарда, в сторонке размахивал в такт музыке костылем.

В общем, картина такая: кто может, отчеканивает вместе со мной, кто не может, около стенки хлопает в ладошки. Отлынивающих нет!

Я счастлива так, как будто, только что в подарок получила весь мир. Но в нем кое-кого не хватает… Действительно, и нужно-то совсем немного — человек. Именно тот, который запал в душу. И я иду за ним.

Уплывая в танце, сквозь лица, смазанные стеной, я вихревым столбом пронеслась до кабинета — доктора И.

Раскинула руки и, кружась вокруг собственной оси, навострила лыжи к нему.

Но, не тут-то было. Когда из берлоги с табличкой «главный» — вылез медведь.

— Что здесь происходит?! — крякнул он, оглядев меня, а потом и остальных нарушителей спокойствия.

Медперсонал — притих. Но остальным-то терять нечего, кроме, как больничной койки, а мне и подавно.

Я прислонила палец к губам и шикнула на него. Подбородок у него упал в шейную выемку, там и остался.

Я отвернулась. И сунулась в нужную дверь, а когда мыс стопы зацепил край двери — толкнула. Дрейфующей походкой вплыла в кабинет с вытянутой рукой в жесте-вызове, слегка поманивая пальцем. Мол: вставай, вставай!

Он так и сделал: пошел на встречу.

Я улыбнулась ему: интересно, помнит ли он еще тот день?

Закинула руку на его плечо и летящими шагами обвила партнера, вытанцевав вокруг.

— Эй, дитя, успокойся! — подал он голос.

Я надула губы, сложила их в букву «о» и выдула:

— О-ш-и-б-а-е-т-е-с-ь!

Следом, толкнув его бедром, объявила:

— Я давно взрослая.

Он улыбнулся уголками губ и, испытующе прищурившись, заглянул мне в глаза.

— М-м. Вечности не хватит, чтобы ты повзрослела.

Хотела высказаться, но он взял меня за руку и сжал, переплетя мои пальцы со своими — раскрутил. Я зашлась смехом.

Из коридора нарисовался главный блюститель порядка. Ни кто иной, как — главврач.

— Это чистая провокация! — импровизированно оправдался доктор И.

На что каменное лицо, хмыкнув, ответило:

— Чтоб через пять минут все по кроватям были!

Итан Миллер кивнул, после его ухода покосился на меня:

— Зачинщица?

Я покачала головой.

— И что же ты вытворяешь, неугомонное создание?!

— Живу! — отозвалась я.

С каждой минутой во мне крепло чувство собственности. И я подумала — с какой скоростью я должна жить, чтобы создать немного новых воспоминаний? По крайней мере, чтобы почувствовать, что в этой жизни я хоть что-то успела сделать, чтобы дотянуться до счастья и разделить его с дорогими сердцу людьми. Мне казалось, я всегда буду непоколебимой, но что-то случилось. Начала мечтать о вещах, которые мне никогда не будут принадлежать, и нашла своё счастье в том, чем никогда не смогу обладать.

Но когда, кажется, что ты в тупике, невозможно дышать, и нет выхода, в конце пути всегда есть просвет. Мы просто не замечаем очевидности.

Любить — значит, жить в аду и сгорать каждый день, как пламенная свеча, охваченная огнем маленькой спички.

Пусть, даже это, так называемая — безответная любовь.

Сестра лежала поперек больничной койки, сучила ногами и вырисовывала пальцем ромбики на пододеяльнике. Я же, приковав себя к книге, с интересом пожирала глазами бестселлер прославленной ирландки Сесилии Ахерн — «P.S. Я люблю тебя», когда услышала:

— Он тебе нравится?

Я подняла на неё взгляд:

— Кто?

— Нейл!

Я перевернула страницу:

— С чего бы?

Она перспективно скосила глаза на тумбочку, где красовался букет.

Повода скрытничать не было, я сразу ответила:

— Обычный знак внимания… больному.

Она насупилась, выдав:

— Жестоко… я-то подумала, что вы… После того, как оказалось, что он и ты… — Она глубоко задумалась.

— Мы, что?! Пациенты одной больницы? Не смеши меня, ладно?

Она ненадолго умолкла, пока подползала по-черепашьи ближе ко мне, сидящей с подтянутыми к груди коленями. И приткнувшись к ним подбородком, невинно проговорила:

— Значит, не нравится?! Совсем? Даже, ни капельки?

В этот момент, я провела подушечкой пальца по краю страницы, словно отмечая, что добралась до двадцать второй главы.

— Ну, может… — сказала я уклончиво, подумав: как друг.

— Тогда, как на счет того, чтобы с ним встречаться?

— Встречаться?! — я прекратила чтение и рассмеялась. — Если бы! У меня нет уже времени, чтобы играть по правилам, ведь так? Переспать — возможно.

— Серьезно? — её сапфировые глаза изменились до темного синего оттенка. — Хочешь, я пойду, обсужу это с ним?

«Вот это да!» — подумала я, вложила закладку и сомкнула книгу. Она явно получает огромное удовольствие от нашего разговора, а я ей подыгрываю.

— Хочешь, я позвоню директору твоей школы и скажу: «у Алины М., ученицы десятого класса, роман с учителем по театральному мастерству?!».

Она хмыкнула:

— Нет такого! — И тут же взялась за мою личность: — А хочешь, я скажу твоему доктору, что ты прячешь таблетки под подушку, а потом спускаешь в унитаз?!

— Хорошая мысль! — Я прямо воодушевилась, ей богу. В голову столько всего завалилось: — Хочешь, я не буду умирать? Останусь старой девой, перееду к тебе и буду терроризировать твоего супруга. В очередной раз, талдыча о том, что он забыл: закрутить крышку от зубной пасты, заплатить вовремя по кредитке, о вашей годовщине свадьбы, о твоем повышении на работе, о запланированном отпуске. За то, что не помог с выбором гномиков для лужайки и не заплатил садовнику, чтоб тот подкорректировал ваш газончик, за то, что пропускает родительские собрания, опаздывает на матчи вашего сына и пропускает балетные тренировки вашей дочери, за то, что не заметил, как выросли ваши дети. И за то, что запретил дочери целоваться и назначил ей комендантский час, а сам прыгал, как заяц, когда сын первый раз поцеловал девушку и пришел к нему на откровенный разговор. Ну, как?

— Хочу, — говорит она, — пусть так всё будет! — И обнимает так крепко, что мне кажется, что кости издали странный хрустящий треск.

— Ясен пень, — вздохнула я, вновь погружаясь в чтение.

Секунды конфисковали минуты, которые поедали часы, а те в свою очередь забирали дни. Всё текло своим чередом. Оживало, плодилось, развивалось и умирало.

За два дня до моего официального расчленения, ко всему прочему, назначали — премедикацию. Для того, чтобы снять психологическое напряжение, оказать седативный эффект организму, а также, уменьшить бронхиальные секреции и усилить анестетические и анальгетические свойства наркотических веществ, которыми меня напичкают в день операции.

Достигалось всё это применением комплекса фармакологических препаратов: транквилизаторы, нейролептики, атропин, метацин и антигистаминные препараты.

Чувствовала я себя не то, что упокоёно, я парила, как наркоманка наяву. Потом спала, как беспробудный алкоголик, а потом блевала на очке от того, что мой организм решил, что такая добавка его не устраивает. Как будто, я от неё в восторге. Вот так и кочевала изо дня в день до часа операции.

— Милая, мы с тобой! — объявила мать.

Я закатила глаза.

— Это наша общая битва! — добавил отец.

«Сохраняй спокойствие… — приказала я себе. — Никакого нервного напряжения».

Сестра улыбнулась:

— Все хорошо, ты — справишься!

— Выглядишь лучше всех! — Майкл подмигнул из-за её плеча.

Нейл появился в дверях с шикарным букетом орхидей.

Все теперь знают правду, чтоб их! И побросав свои дела, толпятся около меня. Моральная поддержка? Чушь. Это — морока и груз. Может, прямо сейчас сказать всем «прощайте», прикрыть глазенки и сдохнуть. Сюрприз.

— Снова цветы? — я облизала пересохшие губы. Изверги врачи запретили пить.

— Да, — ответил он тихо.

— Спасибо, — буркнула я, стараясь сдержать смех.

«Столько веников, как на похоронах. Готовятся уже заранее?» — думаю я.

— Как ты?

— Хуже некуда, — я принялась щёлкать переключателем. На экране замелькали фигуры.

Можно зажать голову руками и стонать: боже мой, боже мой.

Где то в подсознании всё время мысли об операции. На душе не по себе — ненужные образы внедрились и туда. И страх. Я гоню их. Еще будет время…

— Здравствуйте, — войдя, поприветствовала с улыбкой медсестра. — Здравствуйте! — собравшиеся в палате люди продублировали невпопад одно и то же слово.

Я же, заметив в руках медицинского надзирателя поднос с двумя лотками и набором шприцев, пакетиков, скляночек, промычала:

— Ну, и кто не запер дверь? Вызовите охрану.

— Не думаю, что это сработает, — ответила она и, подобравшись ко мне, шепнула: — Начальник отдела охраны — мой парень!

— Сочувствую — призналась я. Её это позабавило.

— Нам выйти? — поинтересовалась мама.

— Мужской половине следует, чтобы не стеснять пациентку. Остальным в этом нет необходимости, если вы не боитесь уколов, — ответила она, поворачиваясь к кроватной тумбе. — Ох, — выдохнула. — Цветы придется убрать, — предупредила она, смотря на родителей. — Не положено. Никаких посторонних предметов после операции.

— А, сейчас унесу, — мама торопливо вскочила и приступила судорожно хвататься за растения, как будто, узнала, что их запах заражен.

Это вызвало у меня приступ хохота.

Мама и медсестра переглянулись.

— Я думаю, это подождет, — ровным тоном отчеканила медработница, одарив благосклонной улыбкой за освободившееся место, куда и поставила набор медикаментов.

— Душ приняли, зубы почистили? — обратилась ко мне.

Я поморщилась, как при зубной боли:

— У меня что, запах изо рта?

— Нет, но я обязана уточнить, выполнили вы указание по предписанию?

— Да — буркнула я.

Она снова улыбнулась:

— Хорошо.

Я шмыгнула носом, обратив внимание, что она натянула перчатки и открыла упаковку со шприцом.

— Что вы в меня вколите?

— Инъекции: атропин сульфата, димедрола, диазепама.

— Звучит ободряюще…

— Будьте любезны, — она тонко намекнула на папу и двух братьев. Те понимающе кивнули и удалились.

— Начнем, — её голос прозвучал деликатно и мягко. Она помогла занять мне нужное положение на боку с согнутыми бедрами и коленями.

— Мари, а почему я раньше вас не видела? — поинтересовалась я, прочитав имя на её карточке.

— В больнице много отделений, вот нас и перебрасывают — то туда, то сюда.

— Ясно.

— Не переживай. Я своё дело знаю. Больно не будет, — пообещала она, а я подумала: сколько еще у этой девушки в запасе форм улыбчивости?!

Действовала она и правда профессионально. Собрала шприц и положила в стерильный лоток, далее сверилась с листом назначения, вооружилась стерильным пинцетом и, обработав спиртовым шариком горловину — вскрыла ампулу. Набрала оттуда бесцветную прозрачную жидкость в шприц, выпустила воздух и отложила.

Взглянула на меня и засекла, что я отмечаю её движения. Но, опять же, лишь тоненько растянув губки, продолжила работу: сменила перчатки, обработала ватным тампоном со спиртовым раствором, а затем, сбросила его в лоток для отработанного материала.

— Хорошенькое начало дня, — прошипела я, когда Мари повернулась ко мне с иглой.

— Расслабь мышцы, — приказала она, обрабатывая центробежно мою ягодицу.

На что я сразу брякнула:

— Слушаюсь и повинуюсь.

Секунда. Легкий прокол. И пункция сделана.

— Вот и всё, — доложил её голос, — как самочувствие?

Немного помолчав, я проворчала:

— Неописуемо.

В этот момент, мама облегченно вздохнула, наверняка подумав: раз я способна на гаденький сарказм, значит все в порядке.

Я драматично распласталась на матрасе, задрав голову к потолку.

Мари собрала все использованные принадлежности и, задержавшись, проинформировала:

— Выключите все мобильные устройства и уберите их. У вас есть около двадцати минут, потом за ней придут и отвезут в операционную.

Женщины понимающе обменялись взглядами. И едва за Марией захлопнулась дверь, выгнанные изгнанники заняли прежние места.

Скосив на них оба глаза, я не удержалась от ехидной шпильки:

— Вам обязательно торчать надо мной, подобно изваянию?

— Да! — заверили меня голоса, пока мама расправлялась с моей техникой — обесточивая её.

И тут я задумалась — не слишком ли я тороплюсь с пропащими выводами? Накрутила, навела себя на дурные мысли и теперь катаюсь в них, словно в масле. Но. Я столько раз была свидетелем того, как мои чувства обманывали меня, уверяя, что всё выйдет так, а всё всегда выходило иначе. Интересно, а как на этот раз?

— По правде говоря, — со вздохом произнесла я, в груди отозвалась боль. — Даже, если у меня не было возможности выбирать, откуда начинать свой путь, я хочу выбрать, где его закончить.

Тишина со свистом рассекла воздух в палате. Все вскинули на меня ошеломленные взгляды и затаили дыхание.

Несколько секунд спустя, набравшись сил, я озвучила:

— Я не хочу лежать и гнить в Земле, не смотря на религию. Я не потерплю, чтоб какие-то мерзкие черви ползали по мне и объедали мою плоть. Даже, если исходить из того, что я буду трупом, и ничего не буду чувствовать, от одной мысли уже сейчас тошно становится. Нет, вы только представьте, что я — завтрак, обед и ужин для червей, бактерий и прочей паро-клеточной гадости. Фу. Мерзость. Нет, уж! Я не хочу. Нет. Я настоятельно требую, чтобы вы меня кремировали. Вы же не хотите, чтоб после смерти я осталась, и в виде призрака пугала бы вас всю оставшуюся жизнь!?

— Полина! — мать пробивает меня насквозь своим исстрадавшимся взглядом.

Вот, опять слёзы. А что я такого сказала? Выразила последнюю волю.

— Я же… — начала я, но меня оборвали.

— Не смей даже! Поняла?! Я запрещаю! — громогласно приказала она.

Больше никто так и не проронил ни слова.

В палату постучали и вошли: санитары и операционная сестра.

— Пора. Вы готовы? — сказала та.

— Нет, — ответила я. — Перенесем?

Она, не оценив моего расположения духа, сразу поторопила всех за дверь.

— Можете дать одну минуту? — донесся голос Нейла.

Операционная сестра с резонным недоумением, изучив его с ног до головы и подумав о чем-то своём, поинтересовалась:

— Обсудить позже нельзя?

— Мне надо сейчас.

Скривив половинку рта, она выдала:

— Но — только одну.

И с пугающей оперативностью оставила нас наедине.

Нейл, как-то странно посмотрел на меня, а потом, сглотнув слюну — наклонился. Его взгляд столкнулся с моим.

Я изогнула бровь:

— Не советую делать то, о чем потом пожалеешь.

— Я не…

— О'кей. По-другому: не делай то, о чем пожалею я, а бумерангом — ты.

— Почему?

— Ну, давай разъясню: я та, у которой нет свободы, и да, — я жажду глотка воли. Но, это — совсем не то и я совсем не та.

Он бессильно сжал кулаки:

— Я бы умер за тебя.

— Не глупи, — я дернула его за штанину. — Никто не должен умирать за кого-то другого. Я это поняла. У каждого из нас свой срок.

Он едва кивнул. Его губы склонились к моей щеке прежде, чем я успела вычислить, что за нами отварилась дверь.

Кое-кто заинтересовано уставился на Нейла, а он, оторвавшись от меня — оглянулся. Теперь они уставились друг на друга.

— Человек с портрета, — сказал Нейл.

Оппонент, стоящий перед ним, естественно не разгадал, что имел в виду незнакомый парень. Но, вот Нейл-то догадался, кто прибывает у меня в голове. И приблизив своё лицо к моему лицу, торжественно заявил:

— У тебя и, правда, хреновый вкус!

— Пожалуй, что так, — согласилась я, наслаждаясь каждым поворотом этой сценки.

— Ну, я благословляю тебя.

Я залилась веселым хихиканьем.

Нейл двинул из палаты. Потом, остановившись напротив моего врача, кинул в него острую реплику:

— Чтобы не случилось, не позволяй ей умереть!

Тот же, проводив его бестрепетным взглядом, подступил ко мне.

— Доктор, — обратилась я, — человечество сходит с ума!

В следующую секунду меня повезли в операционную.

Вслед за скрывающейся каталкой в проходе операционной, мама, перекрестившись, проговорила:

— Господи, спаси, сохрани, да помоги нам!

Свет в глаза. Чужие голоса. Шоу экипировок и масок. Вокруг команда лекарей и ассистентов, облепивших меня, как стая хищных птиц-падальщиков.

Но он тоже здесь. И я смотрю на него — втихаря разглядывая и улыбаясь от лёгкой радости, что он рядом.

Мне вводят ряд препаратов, проделывая последние приготовления.

И пока я еще в сознании, я решаю немного поговорить.

— Знаете, — обращаюсь к маске со знакомыми глазами. — Это плохая идея позволять моим родственникам топтаться под дверями.

— Сюда им нельзя, — отвечает «маска», как будто, я глупенькая и сама не понимаю этого.

— Вы не поняли, — повторяю я, — их даже в больницу пускать было не надо! Так что,

если со мной что-то случится, вы — труп.

— Этого никто не допустит, — в разговор влез «светило» медицины. Я тут же укорила его достопочтенность:

— А подслушивать нехорошо!

Он по-доброму ухмыльнулся:

— Больше двух говорят вслух!

«Ну что ж, замечательно!» — подумала я и ляпнула:

— Может, вы все выйдите?!

По комнате послышались дружные глухие смешки.

— Вот приведем тебя в порядок и вместе отсюда выйдем, — он твердо возразил.

На что я, скаля ему зубы, трелью пропела:

— Удача приходит и сидит на моем плече, разговаривает со мной. Я ей верю, хотя, чаще она попросту со мной играется.

Он вовсе не удивился. И молча, отступил на шаг, уступая место анестезиологу.

Руки в перчатках рутинно выровняли мне локтевой сгиб, подложив под него специальный валик. На руку выше места пункции наложили венозный жгут.

— Сожми и разожми пальцы кисти, — отдал указ прокуренный бас.

Я не успела испугаться, как мне стандартно пунктировали периферическую вену, и начался мониторинг работы моего сердца и дыхания.

Следом подогнали и подключили наркозный аппарат.

С полным изнеможением я оглядела то, что позволял узреть лежачий взгляд. Призадумалась, а затем, словно со стороны, я услышала, как произношу:

— Знаете, а всё это место — Титаник, а люди в нем — пассажиры. Вопрос лишь в одном, кого найдут в списках выживших?

Сразу же почувствовала на себе мощные, гипнотические и расчетливые взгляды без эмоционально настроенных медиков. Они уже переключились в стадию роботов, точно знающих, что будут делать и в какой последовательности.

Голос у меня дрогнул, я приостановилась, чтобы оправиться. Опустила веки и ухватилась за шелковую ниточку, ведущую к самообладанию, закончила:

— Как думаете, я там окажусь?

Ответ дал Итан Миллер, оттянув маску и широко улыбнувшись:

— Ты будешь в первой строке этого списка!

Я скорчила ему рожицу, показывая, что у него на этот счет преумножен энтузиазм.

После этого, анестезиолог поднёс к моему лицу пластиковую маску и попросил спокойно дышать через неё. Это был ингаляционный наркоз. И я знала, что выключусь примерно через одну-две минуты. Однако, наряду с этим, упорно продолжала генерировать великие идеи, как обмануть действие препарата и под шумок уползти отсюда. Но, иммунитет не вырабатывался, и я плавно впадала в состояние опьянения. Всё отчетливее ощущая, как изменяется — сознание, пульс, дыхание, состояние фокусировки зрачков, тонус и чувствительность мышц, общие рефлексы.

И теряя ориентацию в окружающей обстановке, находясь в дремотном состоянии, я уловила телепатически.

— Оставайтесь со мной, Полина, — настойчиво повторил Итан. — Ставь на жизнь.

«Конечно», — прошептала я, поглотив слова в себя.

Потом всё вокруг озарила яркая белая вспышка и наступила кромешная тьма.

Я провалилась под общим наркозом в глубокий сон, без сновидений…