Нити Жизни

8 Те, кто не в курсе, а кто знают — молчат

Я решила не идти в душ и забралась в постель в одежде, даже не сняв. Спала, как убитая, от переизбытка непонятных и неожиданных эмоций, чувств, танцев, встреч и наличия алкоголя в крови вперемешку с глупыми мыслями и пугающими желаниями.

'Да' — подвела я черту во всех своих вчерашних похождениях или уже сегодняшних?! — И с трудом разлепила один глаз.

В доме было тихо. Окно было открыто, но не было холодно. Жалюзи собраны. На безоблачном небе висел яркий солнечный диск. Солнце щекотало лучами белую поверхность потолка, исследуя каждый сантиметр, пробираясь все дальше в глубь. А ветер, скрываясь в кронах деревьев, мирно наблюдал за ними оттуда.

Я сбросила с себя одеяло, соскребла свои размазанные косточки по кровати и, как лунатик, прошагала в ванную. Встала и с ужасом посмотрела на своё отражение в зеркале над раковиной.

Чудодейственность макияжа исчезла, не оставив и следа. Темные круги под глазами, покрасневшие глаза, волосы дыбом и врожденная бледность лица, говорили об одном — я точно приведение.

— Кто ты? — произнесла я, уставившись на отражение.

Оно хмыкнуло, скривилось и ответило:

— 'Ты!'

Я выкрутила кран на всю мощь, сунула руку под струю воды, подбирая нужную температуру — убавляя горячую и прибавляя холодную. Урегулировав, избавилась от вещей — скинув их с себя, и залезла под душ. Встала под его сильные, властные струи. Парная вода ручьями потекла по моему обнаженному телу. Кровь прилила к кончикам пальцев. В голове, кажется, немного просветлело. Я расслабилась и вся погрузилась в эту терапию.

Спустя полчаса я выключила душ и завернулась в полотенце. За окном уже чирикали птицы. Пока я переодевалась в пижаму, внизу, скорее всего на кухне, что-то громыхнуло. Я подошла к комоду, выдвинула верхний ящик и вытащила фен. Распутала шнур и впихнула штекер в розетку. Включила. Освободилась от махрового чурбана на голове и принялась сушить мокрые сосульки. Шум наполнил комнату, заглушив все остальные посторонние звуки.

Закончив, расчесала волосы, хотя щетка еще с трудом продиралась сквозь остатки спутанных кудрей. Но я расправилась с ними и собрала гриву в неряшливый кособокий хвостик, после заколола челку, чтобы она не падала на лицо.

В этот момент снизу опять раздался чмокающий звук. Мой нос уловил слабый запах свежей выпечки. Животик радостно забурчал. И держа нос по ветру, я стала спускаться. Прошла через фойе и, завернув под боковую лестницу, ведущую еще на один ярус вниз, оказалась около кухни.

— Тук-тук, — выдала я, раздвигая и втискиваясь через дверные створки.

Стоя ко мне спиной, сестра мыла под краном тарелку.

— А вот и ты, — сказала она, поворачиваясь ко мне. — Давненько не виделись, — на желтых резиновых перчатках виднелась мыльная пенка.

— Я тут вздремнула часок? — сказала я, опускаясь на табурет.

— Ты проспала пять часов. Скорее похоже на кому. — Она извлекла из мойки стакан и, ополоснув, положила в сушилку. — Лучшей перспективы даже представить себе не могу.

— Не говори так, — ответила она и вытерла губкой опустошенную раковину. Я продолжала наблюдать, как она выключила кран, избавилась от защитных рукавиц, повесив их на ручку духовки.

— По поводу вчерашнего, — начала я, дождавшись, пока она дойдет до конца стола.

— Судя по всему, тебе уже лучше. — Она старалась говорить, как ни в чем не бывало, но я улавливала скрытую обиду.

— Да, — зевнула я.

— Я боялась, что с тобой что-нибудь случится.

— То, что хуже смерти? — я судорожно рассмеялась. — Зря волновалась.

Она с минуту смотрела на меня, потом спросила:

— Хочешь чего-нибудь перекусить?

— Не откажусь, а чем угощаешь?

— Молоко и черничные маффины. Еще есть вафли, только что приготовленные. — Она кивнула в сторону приспособления для выпечки, где в пластиковых формочках лежали, поджаренные до хрустящей корочки, вафельки-сердечки.

— Я буду всё, — объявила я.

— Хороший выбор! — провозгласила Алина.

На улице кто-то промчался на быстром шумном мотоцикле. Мне показалось, что я даже уловила выхлопные газы.

— А чего это ты не в школе? — сказала я, вдруг, вспомнив о времени.

— Блин, — протянула сестра и вздохнула. — Ты, как мама, ну, честное слово! Содержание доверия на нуле. У меня «окно». Занятия после обеда — вторая смена. Правда.

Я поверила, но приняла отрицательный вид — сощурив глаза до щелочки.

— Тс-с-с… — цокнула она язычком. — Не веришь, да? Хочешь, могу принести распечатку расписания, убедишься сама.

— Вот уж не надо, — я рассмеялась. — Верю.

Сестра подошла к холодильнику и вытащила молоко:

— Держи!

— Спасибо. — Я налила себе стакан и дотянулась до маффина, рядом на блюдце Алина поставила те самые вафли.

Я облизнулась и принялась хрустеть, с наслаждением уплетая вкусняшки.

— Вижу, тебе понравилось? — заметила сестра, поглядев, как я поглощаю кекс и отламываю кусочек от вафельки.

— Угу, — облегченно промычала я и улыбнулась.

Позавтракав, мы поднялись в мою комнату. Почему? Просто так вышло. Алина разлеглась на коврике, подложив под голову руку и, включив телевизор, сказала:

— Не хочу на учебу! Это такая скука.

— А как же Майкл? — Я облокотилась на край стола.

— Ну… мы видимся в основном в обеденный перерыв, да и сталкиваемся в коридоре. — Она перевернулась на спину и стала писать что-то в воздухе.

В это время на экране по кабельному показывали рекламу зубной пасты.

— А тебе бы сразу хотелось за него замуж, медовый месяц и целый детский сад с детишками, да?!

Сестра покрылась красными пятнами.

— Не говори ерунды! — простонала она. — Просто, это естественно, хотеть находиться рядом с тем, кто тебе нравится или уже по уши влюбленная. — Она смущенно прикрыла ладошками лицо и засучила ножками, как карапуз.

— Не знаю, — холодно ответила я, и это было правдой. Я никогда особо не стремилась к завязыванию отношений с кем-то. Скажем так, этот период выпал из моей жизни, как ненужная карта из колоды карт. Время, когда у девочек и мальчиков начинают возникать первые, не совсем дружеские, но — теплые, трепетные чувства, я проводила за учебниками. Если в краткости, то выполняла программу по своему культурному образованию, составленную моей амбициозной мамочкой. И всегда пыталась понять, почему родители перекладывают на хрупкие плечи своих детей то, чего не смогли достичь сами. Все свои нереализованные мечты и собственные желания. Они, как олимпийские бегуны, вручают нам эту эстафету и всю дорогу продолжают гнать вперед — без отдыха и остановок. В этом они видят наше счастье? Делая за нас выбор? Определяя нам судьбу? Неужели так трудно, хотя бы один раз задать простой вопрос: «А что ты хочешь?» Один раз дать нам шанс выбрать самим, а не пренебрегать, ссылаясь на то, что они знают, что для нас более подходящее. Но так неправильно. Ведь мечты, как отпечатки пальцев — не бывает двух одинаковых, у каждого свои — сокровенные и желаемые. И важно найти ту самую искорку, поддержать её и вывести на нужный уровень. Почему многие не понимают таких простых вещей?

Я, конечно, не считала себя чем-то обделенной или слишком обремененной. Всегда все положенное выполняла, но без интереса, без того запала, который приносит ощущение счастья, но оно было в маминой улыбке, глазах, в хваленых словах знакомых, в грамотах и поздравлениях. Поэтому я просто не могла взбунтоваться и все бросить. У меня не было на это права. Я боялась принести разочарование любящим меня людям, так что, продолжала все держать в себе. Наверно, поэтому, мои дни были пусты и бездонны, хоть я и уверяла себя, что это не так. Все только ширма, за которой спрятано столько всего. Всякий раз мне не хватало той крохотной девочки, что жила внутри меня и мечтала о столь многом, порой нереальном, фантастичном, но столь удивительном. А потом все рухнуло, полетев в тартарары и как странно, я стала скучать даже по той расписанной, занятой и суетливой жизни, которую никогда не жаловала и от которой теперь оставались лишь ломкие напоминания.

— А тебе бы разве не хотелось того же? — сестра приподнялась и поймала мой замутненный взгляд, быстро вернув меня в настоящее. В её глазах плясало озорство.

У меня челюсть отвалилась. Хлебом не корми её, а дай поковыряться в твоей башке. Вот она, плохая наследственность — гены нашей матушки. Выуди все, что можешь и используй это в своих корыстных целях. Цены бы им вдвоем в разведке не было.

— Ну… нет, — выдала я. — Мне и одного недуга хватает, еще одну мороку хочешь свалить на меня? — вышучивала я. — Хотя, это довольно забавно, когда наблюдаешь за влюбленными парочками. Одного взгляда уже на тебя достаточно, чтобы сделать вывод. Пациент, ваш диагноз ясен — мозг ушел в бессрочный отпуск и забыл прислать замену, — я щелкнула её по носу. — Это печально и нечему тут радоваться!

— Вот, ты так всегда! Это все твоя защитная реакция! Я-то знаю, — кивала она, как китайский болванчик. — Все девушки мечтают об этом.

— Возможно. Но не я, уж очевидно. — Меня её речь не убедила.

Никогда толком не понимала, что это значит — «любить». И где пограничная полоса между — «нравится» и «люблю»? Все чувства похожи, все отображают наши эмоции в определенные моменты, но как определить, какие из них подлинные, а какие лживые?

Любить — как много заложено в этом слове и как мало осознаваемого. Если, это значит, постоянно думать о человеке, нигде и ни с кем не находиться, а лишь рядом с ним, то разве, — это не обычная привязанность, привычка или чувство долга за тех, кого мы приручили? Отдаем ли мы себе отчет в том, что нами движет? Или любовь превращает нас в слепых котят? Опиум для наших глаз и ушей, но у противоядия горький вкус, тогда задумываемся ли мы, употребляя этот яд?

Мой отец, стремившийся взять от жизни многое, после девяти лет брака изменил моей матери. Просто исчез, не оставив ни письма, ни записки, ни хотя бы клочка — ничего. В один из вечеров не вернулся домой. Мне тогда и восьми лет не стукнуло, а что говорить о сестре — ей было пять. Одна, с двумя детьми на руках, в полной неизвестности. Что испытывала моя мать, я могла только догадываться. Мне было не постичь её чувств, мук и переживаний.

Это тоже любовь или какая-то её неотъемлемая часть? И почему эта старая боль до сих пор живет во мне и при каждой возможности начинает кровоточить и жечь мне душу? Нахлынет и ощущается, как горечь во рту от перца, случайно попавшего вместе с ложкой супа. А вам доводилось испытывать похожее? Спросите себя и вы получите ответ. Подобные воспоминания всегда колкие и их невозможно стереть, они пробираются в глубину твоей души, закрадываются в самые дальние уголки памяти и прорастают, как семечки. И от них не избавиться, не скосить, не вырубить — они как нашествие саранчи на поля, пожирают нас из года в год, — медленно, исподтишка.

Мама старалась скрывать свои страдания, понимая, что не должна перекладывать на наши плечи груз своего несчастья. «Командировка!» — вот так, одним словом, с выдавленной улыбкой, мать объяснила это моей младшей сестренке, предполагалось, что и мне, но я уже знала, что это ложь. Мне не забыть бессонных ночей, заплаканных глаз, бесконечных звонков в больницы, морги, обивания порогов милиции с заявлениями на розыск и череда поездок на опознание.

— Человек пропал, а вы ничего не хотите делать! — кричала моя мать в телефон в очередной раз, разговаривая с дежурным на посту.

— Трое суток, мадам, трое суток, — отвечал механический голос, словно зачитывая стишок.

Они прошли: на работе он так и не появился, ни у друзей, ни у знакомых. Заявление приняли. Прошло две недели, а новостей так и не было. Мама продолжала ходить, как опущенная в воду, впав в меланхолию, со всем забросив нас, тогда к нам и приехала бабушка, взяв всю хозяйственную работу на себя. Но все равно, холодом и запустением веяло отовсюду, казалось, у нас затушили жизненную свечу. Мама позабыла о себе и буквально жила возле телефона, судорожно вздрагивая каждый раз, когда от него раздавался малейший треск. Хуже всего было, когда ошибались номером, ведь после — она ревела каждый раз. Мне так хотелось сделать хоть что-то, но что? Перегрызть шнур, утопить его в ванной, сбросить с балкона?! И вот, в очередной такой звонок, голос в трубке попросил приехать на опознание — мол, где-то в депо электричек было найдено, похожее под описание, тело. У мамы случился срыв. В ту ночь я нашла её на кухне толи плачущей, толи смеющейся, но как-то не естественно — отрывисто, наигранно. Словно, это была не она, а кто-то в её облике потешался над ней. Она сидела на кафельном полу в окружении пустых бутылок, вытряхнутых фотоальбомов, а на полке буфета, выделенной под телевизор — крутились записи с их свадьбы. Звук разъедал пространство, как кислота. Сделав глоток чего-то пузыристого, она заметила меня:

— Иди спать, детка, — сказала она, кажется, улыбнувшись, — мама в порядке! Но это было не так, в туже минуту её вырвало. Я вскрикнула, испугавшись, и тут же, пулей полетела будить бабушку. Мне приказали сидеть в комнате и не выходить, а также не пускать сестру, но этого и не требовалось — она продолжала крепко спать. А я слушать крики, которые стихли лишь под утро. Позже мне тоже никто ничего не объяснил, просто собрались и уехали.

— Двое кроликов остаются дома, — ласково сказала бабушка и захлопнула дверь.

Я посадила сестру завтракать. А сама ушла в ванную, задвинула задвижку, включила воду и разрыдалась. В школу в тот день мы не пошли.

В обед они вернулись, мамино лицо ничто не выражало, я испугалась, но бабушка покачала головой и, поцеловав меня в лоб, погладила по голове и повела маму в спальню. Вечером мы ужинали все вместе, ну, почти все…

Прошло три месяца, кажется, мы привыкли к жизни без отца, только Алина стала чаще спрашивать про папу: «мол, скучаю я, где он, ну где же… где?». «В командировке», — повторяла мама, украдкой смахивая выступающие слезы. И снова запиралась в спальне. А потом от нас уехала бабушка, сказав: «берегите маму». Я не поняла почему, но это помогло — мама пришла в себя. Смех и улыбки снова стали гулять в нашем мирке. И вот однажды утром раздался столь долгожданный звонок. Мама подошла и посмотрела на телефон, словно решала — отвечать или нет, а он продолжал звонить, наполняя пространство раздражающими, угнетающими и неизбежными звуками. И вот она ответила — на том конце прозвучал голос отца. Я подошла ближе и прижалась к маме. Она всё поняла, что я знаю, что не был он ни в какой выдуманной командировке, но и где был, тоже.

— Ты жив? — спросила она.

— Жив, — глухо отозвался голос.

Повисла тишина, мама сглатывала слёзы.

— Домой вернешься? — наконец спросила она.

— Вернусь, — ответил он. Мне послышалось, что я услышала всхлипы.

— Тогда, на вечер твои любимые сырники с изюмом, да? — голос мамы прозвучал, словно она освободилась от мрака.

— Буду благодарен, — ответил отец.

— Тогда… до вечера? — с дрожью в голосе изрекла мать.

— Да.

Трубка опустилась на аппарат, руки быстро вытерли слезы, меня одарили улыбкой со словами:

— Папа будет вечером, обрадуешь сестренку?

— Да, — сказала я и ушла. Я поняла, что она захочет побыть одна.

Рассказав о приезде папы сестре, тут же попала в водоворот чумовых детских эмоций. Все и сразу.

— Папа! Папа! Папа приедет! — кричала она, прыгала, крутилась, вертелась и цеплялась за меня, вовлекая в свою чехарду. Радость переполняла её. — Как думаешь, а он привезет нам что-нибудь? — не унималась она. — Он всегда нам что-то дарил, как на Новый год — целый мешок конфет, а ту фарфоровую куклу на твой день рождения, а мой кукольный домик… помнишь, помнишь?! — шумела она. К тому моменту у меня уже болела голова, я далеко не разделяла её радости.

Что-то во мне оборвалось и исчезло. Беззвучно, неожиданно и навсегда. Может быть, любовь к собственному отцу?

Вечером того же дня, брякнувший дверной звонок не обрадовал меня, а напугал — на пороге стоял отец. Вроде, всё такой же, каким я его запомнила в день исчезновения и в тоже время, какой-то другой. Я ощущала в нем что-то такое, что отталкивало меня. И когда мама сказала: «обнимите папу», то сестра влетела в его объятия, как самолет с взлетной полосы, я же и шагу сделать не смогла. Мои ноги, словно вросли корнями в паркет, намертво пригвоздив меня к нему. Я стояла с выражением куклы и хлопала глазами. На лице мамы промелькнуло что-то тревожное.

— Ну же, солнышко?! — позвала она меня, но я не отреагировала. Она неосознанно потянулась ко мне, но не успела — это сделал отец. Присел на корточки и, уставившись в мои глаза, спросил:

— Ты не рада меня видеть?

Я молчала, обдумывая, изменит ли мой ответ что-то или нет. Решила, что нет, высказалась:

— Я не знаю… — сразу добавив: — нет. Прямолинейность — мой конек, если бить, то сразу между глаз, прямиком в цель.

— Понимаю, — отозвался отец и сглотнул, как будто в горле застряло что-то большое и затрудняющее говорить.

В этот момент, сестра, как единорог, врезалась в меня лбом.

— Фу, ты бука! — скривилась она, охарактеризовав меня и показав язык, прижалась к папиной ноге. Он взял её на ручки, и мы прошли за стол. За трапезой на кухне все молчали, кроме, конечно, неугомонного мелкого создания с косичками, которое то и дело размахивало ложкой то вправо, то влево, уплетая творожные оладьи, когда я только возилась в них. Есть мне не хотелось. После еды мама мыла посуду, сестра требушила свертки с подарками от папочки, а он смотрел на светильник над столом, а я на него. Естественно, опять была тишина. Картина такая, что бери мольберт и маслом пиши. Постановка — раздор в семье.

Позже нас уложили по кроватям, конечно же, соблюдая протокол — чмокнули в лобики, пожелали спокойной ночи, выключили свет и оставили. Сестра, свернувшись калачиком под пуховым одеялом, начала выдыхать посвистывающие звуки, практически по прошествии нескольких минут. Но, следовать ее примеру, я точно не собиралась. Вместо этого, я свесила ноги с кровати, сунула их в тапочки и на цыпочках направилась к двери. Приоткрыла и выбралась из нашей царственной усыпальницы. Проскользила по узкому коридорчику до родительских покоев, откуда слышался шепот, быстро переходящий в гомон на повышенных тонах, который утихал и снова начинался. Догадаться было не сложно — они ругались.

Слово — «измена» прозвучало чаще, чем я слышала его в классе от некоторых своих одноклассниц, которые произносили его до слова — «развод». После чего, их родители расстались. «Это что, как в плохом фильме?» — думала я, сидя под дверью, поджав колени и обхватив их руками. Неужели у папы не осталось тех особенных чувств, что соединяли его с мамой долгое время? Я совершенно ничего не понимала, наверно была слишком мала, чтобы уловить, в чем крылась причина. Однако, достаточно взрослая, чтобы не простить подобное, но мама смогла и приняла обратно. Последние слова, что я разобрала из их монолога, принадлежали маме:

— Надо попытаться — ради детей, ради нас самих.

А в неплотно закрытую дверь я увидела, как папа крепко обнял маму, она не отстранилась, но в ответ так и не обняла его. Так они и продолжали стоять вдвоем посреди комнаты, в полном молчании — мама с опущенными руками, как плети и папа, сжавший ее в своих объятиях так, словно боялся, что если ослабит их, то потеряет её уже навсегда. Может, так и было бы, но он не отпустил и они остались вместе. Стояли, как изваяние, прижавшись друг другу в потемках, и только лунный свет мягко струился по занавескам в их спальне.

Я поднялась и тихо вернулась к себе. Сестра лежала на боку и пускала слюнки. Ветки деревьев царапались и стучались в окно, но их никто не собирался приглашать. Отражались на потолке тени ползущих по чернильному небу густых и пухлых осенних туч. Наступал октябрь, таща за собой грузом еще один годик для меня. Я залезла в кровать, но уснуть не вышло, в голову лезли разные мысли. Слова, сказанные родителями — посеяли в душе сомнения, от которых мне не удавалось отмахнуться. «Что будет, если они все-таки расстанутся? Нас поделят, тогда, кто заберет меня, а кому достанется сестра? Но ведь мы не игрушки в магазине, как можно сделать такой выбор», — мелькало в моем сознании. Все это просачивалось в меня откуда-то, опутывало изнутри, лишая сна. Но, размышляя обо всем этом, сама не заметила, как глазки сомкнулись, и я ушла в мир дремоты.

Утром, открыв глаза, я увидела, как родители, держась за руки, стояли напротив кроватки Алины и умилялись. Она же, как обычно, с пятнами от слюнок на пижамном костюмчике, с разбросанными волосами по подушке, с поджатым под себя одеялом и в охапке с игрушкой, мирно посапывала. Мне сразу навеяло мысль: «Вот она, идеальная семья — вместе, рука об руку, до самого конца». Казалось, что всё, что я вчера узнала, было лишь видением, миражом в пустыне, который растаял, как сумеречная дымка.

Но, это был еще не конец. Ведь совершенные нами ошибки плетутся за нами, как тени по пятам, напоминают о себе и порой это не только наша совесть — то чувство вины, осознание собственной ошибки, горе от того, что причинил боль любимому человеку, но и что-то другое… Так произошло и с нами. Судьба испытывала наше семейное гнездышко на прочность, изрядно решив его потрепать.

Это были звонки и молчание в трубку, если подходили мама или я. И чей-то женский голос, когда поднимал папа. Я знала, это она — та самая. Его лицо, его слова о том, чтоб его оставили в покое, его руки, закрывающие передо мной дверь и его усталый голос: «доча, прости, но пожалуйста, подожди в комнате — папе надо поговорить». — И все это до сих пор обитает где-то в моей памяти.

И снова, как масло по противню — таил и растекался хрупкий мостик примирения. Мама пыталась держать себя в руках, но где уж тут, когда тебе периодически, пару раз на дню, напоминают о том, что твой муж ходил «налево». Начались скандалы, недомолвки и презренные взгляды метались, как молнии по нашей обители. Квартира превратилась в поле боя для непримиримых соперников, которых собрали под одной крышей. Спали они отдельно — мама в комнате, а папа в гостиной на диване. Как тяжко, должно быть им было. Но дать ответ на вопрос, когда всё это прекратится, никто не мог. От всей этой кипящей и разлагающей, как кислота атмосферы, меня мутило. Не хотелось никого видеть, и, не зная, что придумать, чтобы вернуть нашу в жизнь в прежнее русло, я все часы напролет мысленно изводила себя.

И вот вечером, точно по заказу, когда родителей не оказалось дома, я сняла телефон и, услышав проклятое молчание, не выдержала, высказала всё, что наболело — за себя, за маму, за папу.

— Шлюха! — задыхаясь от собственного откровения, раздражения и нетерпения, отвесила я. И продолжила, уже срываясь на крик: — Перестань сюда названивать! Здесь никто не захочет плясать под твою дудку. Ты никому не нужна — исчезни, сгинь, но отцепись от моего отца. Он любит свою семью, а ты лишь ошибка, черное пятно, которое он никак не выведет. Достала! Убирайся из нашей жизни! — прокричала я, что было сил, так что в горле засаднило. Я не ожидала, что во мне столько всего накопилось и от осознания только что сделанного, меня пробрало судорогой до самых костей.

— Я…я не буду больше звонить, — произнес голос из трубки. — Простите. Я хотела ответить, но не смогла — связь оборвалась. Стояла и молча, слушала прерывные, короткие, бессодержательные гудки. По стене в коридоре замелькали тени, и позади меня появилась Алиночка.

— Поля! — пищащим голосом прощебетала она, сжимая в руках куклу. — Почему ты кричишь?

— Все хорошо! Теперь у нас всё будет хорошо, — сказала я и улыбнулась самой яркой улыбкой и только я знала, чего мне это стоило.

Наш сказочный мир дал первую трещину, испытал себя на прочность и выстоял. Звонки больше не повторялись.

Для всех эти черновые страницы из нашей жизни, как старые рукописи, легли на полочку, забылись, пожелтели и медленно покрылись шершавыми пылинками.

Но никто из нас в то время и не подозревал, что это была лишь первая ударная волна. Цунами приближалось…

— Ты удивляешь меня! — сестра закатила глаза, вцепилась в пульт и стала расправляться со списком программ, нашла музыкальный канал и в комнату полилась песня Бритни Спирс — «Цирк». — Как так? Неужели, даже никогда не представляла свою свадьбу: белое пышное платье, фату, лимузин, и себя, медленно вышагивающую к алтарю. Вокруг собрались родные и близкие люди, церемония в самом разгаре и все восхищенные взгляды устремлены на тебя. А после церемонии тебя и твоего избранника забрасывают рисом и лепестками цветов с лучшими пожеланиями, а вы забираетесь в машину и уезжаете в свадебное путешествие. Я, так почти каждый день. Как сейчас помню, еще играя в барби, воссоздавая свадебную процессию, себя с ней олицетворяла. Ой, ну и денечки были.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь. Хватит витать в облаках и спустись с небес на землю. Романтизм — это уже пережиток, в жизни все далеко по-другому, нежели в сериалах. Пора бы это уже уяснить, и чем раньше, тем лучше.

— Ты всегда умеешь испортить момент. — Она обиженно закусила нижнюю губу.

Я непроизвольно хмыкнула, хотя вовсе не собиралась смеяться над её чувствами.

— Я понимаю, почему ты это говоришь, — сказала она и замолчала, и в её тоне ясно прозвучал намек. «Да?! Ну и почему же?» — вспыхнуло в моей голове. — Давай, скажи же это! Но она не сказала, избежав контакта лоб в лоб.

При иных обстоятельствах, возможно, я бы продолжила спор. Но в этот раз я решила этого не делать. Смысл? Ей просто не хватает понимания того, что я уже никогда не стану одной из тех, кто может себе позволить мечтать и загадывать на будущее. Пожав плечами и отойдя от столика, я двинулась по траектории в коридор.

— Кстати, звонили из больницы, твой рыцарь в белом халате, — болтала она, увязавшись за мной.

— М-м-м… и что ты ответила?

— Сказала, что ты взяла меня в заложники и постоянно удерживала под дулом пистолета.

— Теперь меня посадят? — спросила я с присущим мне драматизмом.

— Нет, тебе дали время подумать и прийти с повинной. По-моему, он душка.

— Круто.

— Так, что подумай, правонарушительница, у тебя есть шанс — отделаться условно.

— Пойду, подотрусь им, — кинула я через плечо, двигаясь в туалет.

— И это говорит та, у кого предки аристократы, — всплеснула она руками.

— Ага, были когда-то, — сказала я, садясь на унитаз, пинком захлопывая дверь, таким образом, отгораживаясь от нее. Тактичного способа не было. Затем, дернув слив, подошла к раковине и включила кран — полилась вода, я стала чистить зубы. На ум пришла мысль о том, что смежный санузел — это упущение прогрессивного строительства. Нет, вы только представьте: кому-то в душ, а кому-то на горшок и что делать? Никакого тебе уединения.

— Мне нужен твой ноут, воспользуюсь? — сказала я, выйдя из уборной кабинки.

Она скорчила недовольную гримасу:

— В верхнем ящике письменного стола.

— Спасибо — пропела я, кликнув по вай-фай.

— Ты руки мыла?

Я дотянулась до кресла и, ухватив подушку, запустила ее в сестру.

— Ай! — подушка попала в плечо. — Ну, сейчас ты получишь!

— Промахнулась, — возгласила я. Перьевой снаряд, предназначавшийся для меня, пролетел со свистом и впечатался в шкаф, а следом и второй упал чуть подальше от своего соплеменника. — Я же говорю — мазила!

— Ну, ладно, — отдышалась сестра. Вскарабкалась на постель с ногами и вот самая увлекательная игра в «войнушку» уже идет полным ходом. Ведутся активные военные действия: в меня и обратно летят игрушки, одеяло, вещи и все те же подушки. Пух, перья, визг, хохотание, гонялки друг за другом по всем комнатам.

— Ой, всё, сдаюсь! — изнеможенная я грохнулась на кровать, закрываясь и маша руками.

— То-то же, — с королевским смехом заявляет сестра, плюхаясь рядом.

Мы переглянулись. Я умолкла, набрала в грудь воздуха и залилась смехом.

— Ты чего?

— Нет. Ничего, — задыхаюсь я от смеха. — Но, дом у нас кувырком.

— Э? — сестра приподнялась и оглядела местность. — Блин, — простонала она. — Мне мама и так приказала убрать свою комнату до их возвращения от бабушки, а из-за тебя я теперь до конца года не разберусь. Меня придушат.

Из-за меня? — я села на кровати и подняла подушку. — Ты ничего не путаешь?

— Нет! — сказала она, нащупывая что-нибудь для обороны.

Но второго раунда не было. Зажужжал телефон, и сестра скрылась в моей комнате, закрыв дверь.

Я посмотрела на часы, было уже без двадцати двенадцать.

— Ни дать, ни взять, — подшутила я сама над собой и, плюхнувшись за ноутбук, тут же забралась в паутину сети. Напечатала и отправила:

«Как правильно прожить с единственной попытки?».

В этой пустоте бескрайнего сетевого пространства. Я даже не заметила, что была не одна.

«Это словно, как поймать вспышку света — нереально!».

От неожиданности дернувшись и застыв, я прижалась к спинке стула. Придя в себя, помотала головой, пытаясь избавиться от оцепенения, только что охватившего меня.

«Чужак?».

«Да».

«Не ожидала».

«Вчера?».

«Что?».

«Ты пропала».

«Знаю».

«Ты в порядке?».

«Ты в порядке?» — сколько раз я уже слышала эту фразу. Столько, что и не счесть. Представьте, что вам, вместо доброго утра или просто, когда встречают, изо дня в день будут говорить: «Вы в порядке?». Вы не почувствуете себя кассетой, той самой намотанной пленкой, которую неудачно зажевал магнитофон?! А вот у меня это вызывает чувство неполноценности, как будто, в меня тычут пальцем, шушукаются за спиной и делают вид, что заботятся о моем состоянии. Но, о какой заботе может идти речь, если делают только хуже. Неужели не понятно, что я просто хочу забыться. Напрочь и обо всем: о бесконечных капельницах, исколотых руках, болезни, больнице, врачах и их пустых утешающих словах, лекарств, безвкусной столовой еде, о реальности вокруг меня, о жизни, которой у меня больше нет и о той жизни, которая могла бы быть… Все вокруг показалось мелочным, неважным, серым и обыденным. Не знаю, как долго я просидела неподвижно за столом. Но экран компьютера давно погас, и тишина в квартире обволакивала меня чем-то липким и вязким. В глазах все ползло и мигало — это предательские слёзы опять взялись за своё — катают меня на каруселях. В ушах гудит, сдавливает и корёжит. Что-то не видимое глазу, тяжелой бетонной стеной начало давить на меня. Появилось странное ощущение тяжести в животе, и это чувство было таким острым, что в меня, словно кол вонзили, тут же перехватило дыхание и снова затошнило.

«Да что же это такое? — ловлю себя на мысли, — что за утренний токсикоз? Я же не беременная!».

И вот уже окунаю голову в унитаз. Один, два. Прощай вкусный завтрак, и да здравствует пустой желудок. Кое-как поднимаюсь, спускаю за собой и полощу рот.

— Ну и видок же у тебя, — смотрю в зеркало. Такое ощущение, что меня выкрутили, выжали и выкинули, словно тряпку.

— Бог мой, — раздается голос Алины, — я перезвоню, — говорит она и кидает телефон в корзину с грязным бельем.

— Давай помогу. — Подлетает ко мне, обнимает за талию, подлезает под руку и словно калеку тащит меня по проходу в комнату.

— Сама справлюсь, — возражаю я.

— Пустяки, — не обращает она внимания на мои неуместные замечания.

У меня ноги ватные, словно отнялись. Дышу и понимаю, что у меня одышка. Крыша едет. И почему эмоциональная активность, реакция организма на еду, лекарства и прочие превратности судьбы, осложняют и портят мне существование? Открываю глаза, голова сестры у меня на груди — ухом слушает биение сердца. Как-то, это смущает.

— Эй, — шепчу я ей. — Я вообще-то еще живая.

— Ты отключилась, — говорит она, не спуская с меня бегающих глаз.

— Не бойся, после такой-то ночки — это всего лишь утреннее недомогание. Спад. Скачок. Слабость.

По глазам вижу — не верит. Кажется, я теряю даже умение врать. Все — пора на пенсию, кости в ящик и пепел в урну.

— Комнату мою переоборудуешь под гардероб еще не скоро и даже не мечтай, — я пытаюсь как-то сгладить накалившуюся обстановку. Но, увы.

— Я вызову такси, тебе надо в больницу, — серьезный тон раздражает.

— Нет, не надо, — говорю я, приподнимаясь. — И не спорь со мной, я старше и это моя привилегия.

Ее взгляд смягчается, в уголках губ закрадывается намек на улыбку и она говорит:

— Да уж, я этого никогда не прощу родителям.

— Я улыбаюсь, слова сами выходят из меня, как по нотам струятся:

— Попроси родителей, пусть подарят нам еще младшую, вот и будешь ей командовать. Тогда будет честно, да?

— Не хочу! Мне нужна лишь ты, — говорит она и обнимает. — Ты ведь будешь всегда? — шепчет она у меня на плече. Я глажу её по спине.

— Глупая. Ну что ты, все хорошо. Все хорошо, — повторяю я, убеждая её и себя. Не помогает, не верю.

— Обещаешь? — искренние, доверяющие глаза младенца смотрят на меня и ждут. А что ответить, оригинальных мыслей нет, снова врать, а что делать? Иначе — боль, а это неприятно, сама знаю. Обнадежить, но, как и зачем? Опять боль. Сказать правду? Еще больней и трудней. Вот так и живет весь мир — во лжи, а где она, правда-то, тогда? В библии, в книгах по истории, в документальных хрониках? Нет, там её тоже нет. Да и если разобрать, что есть «правда», а что «ложь»? Если ложь, сказанная во благо, становится правдой, то искаженная правда во благо превращается в ложь? По-моему, тут все нейтрально, нет четкости. Мы сами определяем для себя, что и когда принимать за правду, а что за ложь. А если мы сами выбираем, значит, когда ошибаемся, нам некого винить, кроме, как самих себя.

— Постараюсь, — сказала я, надеясь, что это прозвучало, как можно правдоподобнее, нежели лживо. Что поделать, раз у меня не хватает духу сказать, и отсутствуют силы признаться, даже себе. Не хочу подвести, ведь обещала же выздороветь, еще очень давно. Но, увы, наши желания зачастую расходятся с нашими возможностями. И это убеждение застряло в моей голове, и давит мне на мозги. А что делать, у всех свои «критические дни». Абстрагироваться не выходит, я пыталась.

Сестра улыбнулась — вышло криво, но душевно.

Из ванной послышалась мелодия — это протестовал телефон, ему явно не нравилось его брошенное состояние среди бельевого хранилища.

— Я на секунду, — сказала она. — Скажу, что остаюсь и вернусь.

— Что? Нет! Ты идешь в школу и, это — не обсуждается. Или решила в выпускной класс не переходить, у тебя вроде, как экзамены скоро.

— Да, но…

— Никаких «но».

— Хорошо, — сдалась сестра. — Но это не конец разговора.

Я кивнула, и она скрылась за косяком двери.

Не теряя момента, я поднялась, тут же по голове что-то вдарило, хрустнуло и лопнуло, как мыльный пузырь. Голова болела, можно было даже не пытаться отрицать. Я отодвинула стул и взгромоздилась на нём — одну ногу под себя, другую перед собой. Ткнула на первую попавшуюся кнопку и экран монитора, порябев, выдал мне приемлемую картинку облика сайта. Как я и подумала, там уже красовался односторонний монолог. Глаза так и прыгали по строкам его содержания:

«Эй?».

«Ты ушла?».

«Да в чём проблема?».

«Да, действительно, а в чем проблема?» — спросила я у себя. Я его не знаю, он меня тоже. Между нами могут быть сотни, тысячи, миллионы миль. Как ни крути, мы люди разные во всех отношениях. Я отправляю:

«Ты сидишь где-нибудь на травке в Калифорнии, уплетаешь свой паек, запиваешь колой и строчишь тут сообщения не понятно за какой надобностью, а что делаю я — зависаю над унитазом, прощаясь с поглощенной пищей, слушаю свою головную боль, как музыкальный плейлист и размышляю, как же в моей жизни все зашибенно. Ну как, еще интересно?».

«Ты ничего обо мне не знаешь, но судишь».

«Ты тоже».

«Ты не позволяешь».

Я прикусила губу. Но написала:

«Что ты имеешь в виду?».

«Закрылась, спряталась и убегаешь. Так ты всегда действуешь?».

Ком опять встал в горле. Бесшумный водный поток слов, волей-неволей обрисовал мне же мой портрет, бил наотмашь. И это же самое унизительное, сказал, как отрезал, а отголоски продолжают стучать маленькими молоточками в твоей голове. А ты продолжаешь сидеть и ждать, а потом бац! — и всё иссекается.

«Может, хватит на эту тему? С меня достаточно. Ты не священник, я не твоя подопечная. Исповеди не будет».

«Я и не прошу, просто давай разговаривать. Чего ты боишься?».

«У меня правило: не тратить время на пустую болтовню. Сама не знаю, зачем тогда ответила тебе. Помешалась наверно. В общем, это больше, чем нужно».

— Чем занята? — окликнула сестра, войдя, застав меня за писаниной.

Я не обернулась, а лишь глянула на нее через плечо.

— Да так… — Я закрыла вкладку страницы.

— У… — она подошла ко мне и оперлась о стол.

Я сразу же залезла в журнал событий и удалила ссылку на сайт.

— Подозрительно, — воззвала она, склонившись ко мне. — Уничтожаешь улики? — Она перевела взгляд с экрана на меня.

— Да, от вас ничего не скроешь, мистер Холмс. Знаете, чрезмерное любопытство — это недостаток.

— Ничего подобного. Энциклопедический словарь трактует определение этому слову, как бессознательную устремленность к познанию.

— Ба… ты, никак, начиталась «Википедии»!?

Сестра фыркнула — это дарило иллюзию защиты. Тонкие бровки нахмурились. Мне стало смешно.

— Ну, уже кое-что, — я кивала, набухлив губы, как делают модели на фотосессиях для глянцевых журналов. — Молодец, сестренка. Расширяй кругозор.

— Может, хватит уже подкалывать?

Я улыбнулась.

— А ты с кем-то флиртуешь по сети, так?! Колись! — Она уставилась в упор на меня.

Это уже слишком. Меня только что сравнили с орешком, что ли?

— Что еще за «колись», а? — недовольно спросила я. — Всего лишь обычный треп малознакомых людей и нечего тут размусоливать, — я захлопнула крышку ноутбука. — Не забивай себе голову подобным.

— Ну-ну, — протягивает голосом сестра. — Кстати, через полчаса мне надо выходить, если хочу успеть к началу лекций. Что планируешь делать?

Вариант развития событий два: выбрать то, на чем хочется сосредоточиться, и усилием воли стремиться к этому, или свыкнуться с мыслью, что придется удовольствоваться тем, что есть. Забавно, но в голове сразу всплывают картинки: прыжок с парашюта, полет на воздушном шаре, путешествие в космос, спуск по реке в каноэ, прыжок с тарзанки; поездка в Диснейленд, Американские горки, карточное застолье в Вегасе, побережье Испании, пирамиды в Египте, отель на Бора-бора, покои Лувра, Эйфелева башня, каналы Венеции, закаты Тосканы; красный диплом, собственный офис, магазины, квартира, водительские права, машина, сибирская лайка, воскресные посиделки около камина с родителями в их горном домике, где чистый воздух, лес и водопад за окном. Безмятежность и спокойствие. И, кажется, до всего этого лишь один шаг, но я не могу его сделать, что-то мешает, что-то цепью прикалывает меня и утаскивает за собой, не отпускает. Куча неиспользованных возможностей снится в кошмарных снах, и настигает в дневных видениях. Следом же, думаю — заезженная история! Если вдуматься, то черты дешевого драматизма есть в каждом человеке, а во мне, так даже с избытком, как эгоизма, злости, ненависти.

— Чем-нибудь себя займу, — отвечаю я. — Посижу в креслице, почитаю, повяжу, потом посмотрю телевизор и завалюсь баиньки. Как тебе такая программка распорядка сегодняшнего денька?

У сестры лицо каменное, плавно обтекающее жалостным настроем. Противно, даже думать не хочу, какие мысли роятся в ее голове. Это выводит меня из себя.

— Ты же знаешь, — говорит она, понурив глаза.

Я резко замолкаю, осознав скрытый смысл её слов. Мне не сразу удается обрести голос. Но, как ни странно — это не задело меня, лишь гниль почувствовалась внутри. Наверно, клетки сердца уже отмерли и стали разлагаться, как трупы без морозильника.

— Знаю, — шепнула, я, глубоко вздохнув, вернула стул на место — под стол.

Тут же в мыслях сложились слова: