Нити Жизни

9 Неизбежное и постоянное

Через парадную дверь с резными стеклами. Вниз по лестнице, не по всем ступенькам, налево и вперед по улочке, через два поворота и «зебру», по главной улице, виляя между парой старичков с клюшками, девочкой, на поводке с золотистым лабрадором и толстой теткой, с безвкусной сумищей под мышкой, трещащей по телефону. Я преодолела полосу препятствий и целой, и невредимой, заняла место в очереди, вытянувшейся посередине улицы, которая начиналась от столба с табличкой расписания движения. Чему можно не удивляться — это автобусная остановка, без лавочки и навеса над ней. «Все, как обычно, для удобства», — сказала я про себя. И саркастично улыбнулась рядом стоявшей сестре.

— Ну и для чего ты так ускорила шаг? Мы не шли, а неслись.

— Ходьба — это зарядка, полезно для пятой точки и мышц ног.

— Я ног не чувствую, — проскулила она.

Прибыл автобус и народ стал плотненько в него запихиваться. Пополняя монетами специальный автомат, который установлен прямо при входе рядом с водителем. Первая партия людей трамбовала уже упакованную внутри салона, последующая — тех, кто только что туда зашел, ну а мы, как довесок, потеснили всех остальных. Набились под завязку, как в бочку, двери закрылись, и мы поплелись на резиновых шинах по асфальтовой эстакаде.

Оказывается, что Вселенной около тринадцати миллиардов лет. Я этого не знала. Но журнал в руках впереди стоящего, страницы которого мне хорошо виднелись, меня просветил: «Диаметр видимой части вселенной около двадцати восьми миллиардов парсеков — это примерно девяносто три миллиарда световых лет. Световой год — единица длины, равная десяти триллионам километров».

Все эти числа просто не укладываются в моей голове. «Десять триллионов километров или девяносто три миллиарда световых лет» — это же немыслимо долго! Столько не живут даже бактерии, но живут планеты, звезды, галактики. И если сравнить, то, как коротка и скоропостижна человеческая жизнь, по сути. Она, как нитка на катушке, тянется, разматывается, путается и как-то случайно обрывается. Иногда это зависит от нас, иногда от кого-то другого, но чаще, потому, что пришло время. Но что такое время в масштабах вселенского простора? И что время для нас? Парадоксально, но теоретически мы можем рассчитать всю свою жизнь и даже предположительное её завершение. Но то, что кажется столь логичным на бумаге с чернилами, совсем не так уж и действительно в материи повседневной реальности.

Человек, читающий журнал, был не в восторге, что я буквально заслонила ему весь обзор, изучая шрифт — откашлялся, чтобы привлечь мое внимание. Я не отреагировала, тогда он перелистнул страницу.

— Ну, вы и сноб, — скривилась я. Сестра тронула меня за рукав.

— Что, простите? — Он поправил очки, съехавшие с его горбатой переносицы. Над верхней губой проступал пот. Лицо было овальным и имело второй подбородок.

— Прощаю, — просипела я и отвернулась.

Тут же «родная кровинушка» бросила на меня убийственный взгляд.

— Что ты творишь? — раздула она щеки, испуская явное недовольство, через носовые проходы. — Провоцируешь неприятности?

— Должна же быть у человека в жизни хоть какая-то радость! — Я включила улыбку-гримасу. И стала флегматично блуждать взглядом по контингенту, обосновавшемуся вокруг нас. Потомки — Гомо Сапиенса, на вид, как шпроты в банке — есть подлиней, есть покороче, кто-то потолще, кто-то худой, как прутик, с начинкой и без. Вот один из них с умным видом знатока переговаривался по телефону, доказывая кому-то на том конце свое главенство, за ним две девицы болтают между собой, демонстрируя яркий маникюр, мальчуган лет шести рядом с мамой прислонился к стеклу. Я выкрутила голову в другую сторону и наткнулась на того, кто потреблял очередную дозу кофе. Далее стоял среднестатистический клерк с сумкой через плечо и, читая газету, жамкал жвачку. Какая-то дамочка в сером пиджаке и юбке ниже колен строчила что-то в блокноте, около нее сидел мужчина в самом расцвете сил и копошился в ноутбуке, изрядно полоща глазами оттопыренное место за случайно расстегнувшейся пуговицей на её блузке. Я мысленно пожелала ему обрести косоглазие. Напротив, повиснув на поручне, парень с огромными наушниками слушал музыку и нервно подергивал головой в такт. Рэп доносился даже до нас. Надеюсь, он не оглохнет.

Все жили своей собственной жизнью, и во мне вдруг все перевернулось, зависть изнутри пнула меня, как ребенок в утробе, но никто даже не заметил.

Всё соединялось с мелькающими за открытыми люками — проспектами и улочками, площадями и парком со скамейками, урнами, магазинами и барами, кофейнями и бассейном, а люди ходили туда и сюда — пары за ручку, мадамы на шпильках, деловые люди очень занятыми.

Я завидую их свободе. Пусть сейчас они все прикованы к своим обязанностям, но вечером, когда рабочая часть жизни будет официально пройдена, все эти людишки вернутся в свою уютную, тепленькую, до обычности, привычную жилплощадь, а я в казенные, постылые хоромы. И не на свой любимый диванчик с пледом, а на пружинистую кровать, где буду думать о насущном. Потому что, когда я в мыслях наедине с собой, я ни на секунду не могу забыть о своих проблемах. Это, как личный геморрой — всегда при тебе. И знаешь, и отделаться не можешь.

Ведь вся моя жизнь представляла собой неравную борьбу со смертью за право жизни. И даже сейчас я подсознательно думаю о том, что случится, когда у меня не хватит сил тянуть эту ношу, и смерть перетащит мой конец каната в свою сторону, я полечу с ней в пустоту? А кто-то там, наверху, просто станет наблюдать, как одна из его «дочерей» будет угасать, в очередной раз, расплачиваясь за своих прародителей. Вот так и становятся капитально циниками. Но это уже мелочи жизни.

Однако я отвлеклась. Мотнула головой, отгоняя наваждение, а автобус уже свернул на улицу, в конце которой располагался спуск в метро.

— Пойду-ка я, пожалуй, — процедила я, про себя додумав: на все четыре стороны, без всяких угрызений.

— Что? — Вид у Алины был огорошенный. Она так и замерла с открытым ртом, выпучив глаза.

— Я выхожу! — сказала я и стала, маневрируя, перетекать к выходу, сквозь живой заслон.

— Че-го? — казалось, она просто не слышала меня.

— Выхожу! — повторила я уже громче.

— Что ты опять удумала?

Я спрыгнула с подножки автобусного трапа на остановке, сестра за мной.

— Что, черт возьми, ты творишь? — выкрикнула она по-русски моей спине. Конспекты из её рук свалились на тротуар. Никто даже не посмотрел на нас.

Я развернулась:

— Я не вернусь, не хочу, устала, — слова исторгались из меня, как вино из бутылки, которую откупорили. Они просто потекли рекой. Меня пробило на откровенность. — Ну же, пойми меня правильно?! — заканчиваю по-английски, словно, это что-то изменит, внесет новый смысл.

Лицо Алины стало потерянным — осунулось, на миг мне показалось, что даже посинело, как будто, она надолго задержала дыхание под водой, и мимолетом забыла вдохнуть или решила этого попросту не делать.

Но мои глаза были непроницаемы, мозг работал на полную катушку, я не намерена была останавливаться, надо было выговориться.

— Прости меня, но я просто не могу вот так претворяться и жить, изображая, что ничего не случилось, мне это не под силу, — я говорила на родном языке, но он казался мне чужеземным. — Рано или поздно, но это случится, и мы не можем этого отрицать. Тогда, какой смысл во всем этом: в таблетках, капельницах, обследованиях? Зачем делать из меня тепличное растение, держа под присмотром врачей? Набивать пестицидами и прятать от всего. Отрицать неизбежность, конечно можно, но это не спасет меня. Я знаю, что меня ждет.

Сестра судорожно качала головой, словно не веря, что всё это я говорю ей и сейчас. Она не принимала моих слов. Она выталкивала их из своих ушных раковин, выбивала из мозговых впадин и, сжимая челюсть, покусывала нижнюю губу.

Я причиняла боль, такое отношение с моей стороны было ей очень непривычно, но наверно, настал именно тот момент, когда ангел, вступая на другой путь, теряет свои крылья. И я была сейчас той самой — падшей.

Тишина. Многозначительная тишина — такая ощутимая и липкая, как смола, кленовым сиропом лилась с неба. В ней вязли машины, люди, животные и даже птицы застывали в ней, как песчинки пыли в струях солнца. Мир замер, все исчезло, и только мы остались на арене жизни — как перед страшным судом.

— Ты себя, вообще, слышишь? — выплевывает она.

Я прекрасно себя слышала. И сама себе внушала чувство отвращения, даже больше, чем когда-либо. Размазня!

— Знаешь, что, — подняв глаза, выдала она: — я уже начинаю думать, что тебе это нравится! Пережевываешь своё состояние, как ириску, ты, что это, специально делаешь? Возвела себя в статус — писаной торбы и носишься, носишься… Знаешь, как это выводит! Ты хоть раз задумывалась, а каково остальным? Папе, маме, мне? Нет же, ты не думала, потому, что если б думала, то поняла, как всем хреново! Ты что, великая мученица? Еще не свихнулась постоянно чудить и делать то, что взбредет в голову. Решила, на тебя всем наплевать, что ли? Да ты для нас — центр мира. Родители не спят по ночам и уже полгода живут на успокоительных. Ну, тебе же невдомек, ты же у нас всем обделенная. Хочешь правду? Я тоже не каменная, у меня есть чувства и эмоции. И все мне это уже поперек горла! Я устала, пресмыкаясь, прыгать на задних лапках, и всё держать в себе, как это делают родители. — Она говорила на английском языке, поэтому люди уже оглядывались в нашу сторону, но мне было плевать. — Я тебя люблю, но я не могу смириться, во что ты превращаешься. — Она сглотнула и тяжело выдохнув, продолжила: — Может ты права и мне никогда не понять твоих чувств. Однако, мне не меньше больно от того, что ты вытворяешь, говоришь и думаешь. Я понимаю все перепады твоего настроения, но стараясь помочь, я почему-то оказываюсь в дураках. Почему все, кто пытается быть полезными, сблизиться и поддержать тебя, сразу зачисляются в статус врагов?!

У меня звуков на ответ не нашлось, бескрайняя пустыня простиралась внутри, в которой меня бросили одну. Я даже не подозревала, что сестра когда-нибудь заведет этот разговор или сразу исключила такую возможность. Глупое, наивное самовнушение. Бесспорно. Поэтому в недоумении, уставившись на неё, я продолжала стоять на месте, пока один из прохожих не задел меня плечом.

— Извиняюсь, — пробурчал пижон, но это был камень в мой огород. Походивший скорее на «свали с дороги», чем «извиняюсь, что налетел на вас».

Когда я раззявила рот, чтобы выложить всё, что я думаю по этому поводу, он уже растворился в толпе, как мыльный порошок в воде. Я спешно подавила желание продемонстрировать свои знания по ненормативной лексике английского языка. И тут прозвучал отстраненный голос сестры, в нем вибрировали нотки усталости и чего-то еще, чего я не смогла расшифровать:

— Знаешь, а я уже несколько месяцев, как созрела для этого разговора, но не хватало храбрости. А сейчас могу откровенно сказать тебе — хочешь, можешь ненавидеть весь мир, это твой выбор, но от этого только тебе хуже и будет. Я все сказала, — и с этим безжизненным тоном, она принялась соскребать с асфальта тетрадки и пособия.

Во рту внезапно пересохло. Я съежилась. Это был своеобразный шок и потрясение. Все усилия воли пришлось пустить на то, чтобы дышать и не отключиться. Подобное оглашение приговора должно было вызывать у меня более осмысленные эмоции, но вызвало лишь одну — тупую растерянность. На меня только что вывернули ведро с помоями или я получила бесплатный урок — «вся правда о вас!»? Да, жгучий характер и острый язык — эта наша коронная черта. Обижаться можно только на саму себя, как говорится, напросилась — пожимай теперь плоды своего деяния. Отчитали, как нашкодившего школьника. Без капли снисхождения. Еще немножко и я точно, начну обдумывать своё поведение. Младшая поучает старшую. И куда катится этот мир?

Подняв свои пожитки, сестра пошла на меня и на тебе — прошла мимо.

Я оцепенела, только и скрипнула челюстями, пытаясь выжить из себя хоть что-то, когда она всё же замедлила шаг и, развернувшись, подошла ко мне.

— На, — пихнула мне телефон. И тут же сунула мне в руку бумажку в сто долларов. — Хотела свободы? Можешь смело делать, что хочешь. Станет плохо — набирай «911». Но учти, тебя еще связывает обещание помочь мне с географией, так что, если надумаешь умереть, сильно пожалеешь. А я иду на занятия. Удачного дня! — Она отвернулась и, махнув мне рукой, держа спину, промаршировала в сторону подземки.

Такого поворота я и вообразить не могла. Вот так, думаешь, знаешь человека, а на деле-то выходит совсем наоборот, что ничего не знаешь. А ведь, что не говори, она права и от этого еще скверней. Возникает чувство вины за постоянную трату времени впустую, а это гадко. Будто мне тринадцать, сейчас вернется мама с работы, а я не могу оторваться от экрана телевизора с «Чародейками», чтобы закончить уроки и сделать уборку.

Хочется заткнуть ушки берушами от громких мыслей в котелке, что грызут меня, накрыться сверху подушкой и приступить к засыпанию — просто напросто отрубиться, выключиться, как не исправный прибор и забыть, что когда-либо существовал. Если бы можно было вот так взять и стереть себя из жизни, а потом переписать заново свою личность. Потому что, что такое личность — безликая, одна из многих, фигура и как много требуется лет, чтобы она превратилась в индивид. Некоторым и жизни не хватает. Но мы отчаянно стремимся к этому — обтачать, создав идеальную огранку для себя. Загоняемся, словно мы подарок, который вот-вот надо преподнести, и нам срочно нужна подходящая, оригинальная, модная упаковка, ведь так мы будем выглядеть дороже, выгоднее на другом-то фоне. Может, так оно и должно быть, в конце концов, во всем изначально лежит три позиции — это случай, конкуренция и наше желание первенства. И жизнь — не такая простая штука, обычный подход не подойдет, да и не должно быть все так просто.

Последнее время я была слишком эмоциональна, чтобы объективно что-то судить. Может, всего лишь иметь шанс на большее и лучшее — не это ли счастье?

Если подумать, то не так уж это и сложно: упал — поднялся, потерял — соберись и ищи, сломал — почини, больно — терпи, хочешь — делай всё, чтобы это заполучить и неважно, сколько сил потребуется растратить, а преодолел — выдохни и наслаждайся. Ведь главное, чтобы у проблемы было решение — возможность справиться или исправить.

Но с другой стороны, своими убеждениями мы только программируем себя, заставляем верить в хорошее. А где? Где оно — это прекрасное и совершенное?

Вся жизнь — это сплошная дилемма. Перед нами всегда возникает развилка — три дороги, три разных пути. Вот только выбрав какую-то одну, мы уже не узнаем, что бы произошло, выбрав мы две другие. И почему в нашей жизни нет кнопки — «перемотка»? Вот мне функция — «возврата» просто необходима. Тогда бы в моей жизни было меньше бед, ошибок, разочарований, да и другим в отношении меня было легче.

«Вот такая моя слезливая история, где в меня верят сильнее, чем я сама в себя» — подумала я. Пора менять тактику.

— Эй, — окликнула я сестру, поравнявшись и пятясь назад, как рак. — Значит, ты меня бросаешь? — сказала я, обдумывая: проигнорирует или нет.

— Ты сама себя бросила, и походу, даже этого не заметила, — сразу огрызнулась она. — Что ты имеешь в виду? — ответила я, хлопая ресницами. По моему лицу расплылась дьявольская улыбка, когда она перевела взгляд на меня.

— Ох, Полин, — выдохнула она, присмотревшись ко мне. — Ты просто не выносима. — Она улыбнулась и поддела меня плечом. — Ты переворачиваешь всё с ног на голову, и это кажется тебе в порядке вещей?!

— Мир? — я оттопырила мизинец.

Алина искривила брови, и они сошлись на переносице, она всё еще раздумывала, а потом со смехом произнесла:

— Мир! — и ухватилась за мой палец.

Я обняла её за плечи, и мы сделали несколько шагов в одну ногу.

— Можно, я всё же оставлю те деньги, что ты мне дала? — пропела я.

— Нет! — тут же отсалютовала она. — Это моя заначка на черный день, которой я с тобой щедро поделилась.

— Моя добрая фея-крестная, ну пожалуйста!

— Это чистой воды вымогательство, — заметила она.

— Ну и что, считай это пожертвование нуждающимся.

— Это ты про себя, что ли?

— Ага.

— Ты просто…

— Знаю! — я расплывалась в лукавой улыбке.

Она ответила тем, что обвила меня руками и сказала:

— Что теперь?

Я сжала зубы:

— Без понятия.

— Хочешь, ты можешь посидеть в кафе не далеко от школы. Я и Майкл потом планировали собраться где-нибудь, так что будем рады твоей компании. — Она тонко улыбнулась, почти призрачно.

— Третий лишний…

— Я же стукну тебя, если не перестанешь нести чепуху!

Я задрала подбородок повыше, проворачивая ее последнее предложение в уме. — Маловероятно, — в заключении парировала я.

— Думаю, ты права. Я тебя просто задушу!

Я расхохоталась на столь мнимые угрозы.

День был уже в разгаре. Стояла ясная погода и бескрайнее голубое небо простиралось над головой, под прямыми лучами солнца грели бока — здания, деревья, статуи, а мы тенью вползали в метро.

Вступив на платформу, я внезапно почувствовала что-то леденящее, легкая дрожь сыпью выступила на коже, мне показалось, что чья-то рука прошла сквозь меня и сдавила моё сердце в своем кулаке. Люди с разными выражениями лиц, фигурами, очертаниями, характерами и внешностью сновали вокруг нас вровень движению поездов. Я посмотрела на телефон, который до сих пор находился у меня. На часах было — 13:28.

— Черт, я могу опоздать, — звучный голос сестры молнией сверкнул передо мной. — Этот профессор Хэйл — дьявол и предмет у него под стать — математический анализ, — продолжала она вещать. Я не переживу десятый класс! Его лекции, практика, для меня, как двухчасовая экскурсия по кругам ада. И я её наматываю уже не один месяц. Знаешь, сижу и думаю, как бы прикинуться бревнышком, чтоб он не вызывал меня к доске. Это же такой позор! Он просто любитель публичных унижений! И я — его любимая жертва. Так и слышу… а это на примере покажет нам мисс Айрина, еще и имя мое коверкает, — передразнивала она, показывая мне манеру препода. — Расстрелять его! — выдохнула она. — Я уверена, что такой злодей живет один, а вместо девушки у него книги, кот или попугай, и замороженная еда из морозилки.

Я тихо засмеялась, стараясь не обращать внимания на мой внутренний дискомфорт.

Сейчас нет ничего проще, чем сесть, закрыть глаза и помечтать. Пять секунд и где-то позади — город с его вечными проблемами и хлопотами, соседи с ремонтом, шум, гам, суета, толкучки и очереди — ничего нет. На миллионы миль — джунгли — зеленые, густые, непроходимые. Воздух такой чистый, что, кажется, у него даже есть вкус. Где-то журчит ручей — это бьющий ключ из земли делится своей энергией и силой. Молочные реки простираются по небу и высоко под солнцем парят свободные птицы. Все едино. Все живет в гармонии. Нет никого лишнего.

Но отпустив воображение, можно лишь грустно улыбаться. Ничто тут не отличается красотой и изящностью, скорее наоборот, попадая в подземку в первый раз, получаешь солидную дозу шока от грязи, запаха, царящего там, крыс, постоянно снующих по железнодорожным путям, а в безлюдное время даже и по платформе, я не видела, но считаю это оправданным слухом.

Проводя пальцами по железным перилам, краю обшарпанной обивки сидения, могла бы и по разрисованному граффити стеклу, но до него дотянулась только глазами.

Бесконечное хождение между вагонами во время движения поезда, выкладывание ног на соседнее сиденье беспринципными парнями и обливание соседей кофе, соком, содовой при встрясках. Поцелуи взасос, крепкие объятия и другие проявления очень дружеских чувств — вообще норма. Куда не погляди кто-нибудь обязательно стоит, приклеившись, друг к другу и лижется. Тошно. Я попросту презираю таких людей, никакой эстетики поведения. Почему то, что в девятнадцатом веке боялись показать, даже оставшись наедине, теперь запросто демонстрируют на каждом углу?! Неужели так трудно обойтись улыбкой и поцелуем в щеку? Они бы хоть раз подумали, а каково тем, кто стоит рядом? Мне вот, например, неприятно.

— Ты прожжешь в них дыру, — шепчет Алинка. — Не стоит завидовать, — её рот искривляется в полупрозрачной улыбке, тающей, как первый снег.

Я закатываю глаза и, уперев локоть в колено, вкладываю в него челюсть, выдыхаю, изучая пол. На нем втоптанные жвачки, отпечатки от грязных бутсов, наклеенная реклама, царапины. «Ну и как привыкнуть ко всему этому?» — думаю. Разве только загородиться равнодушием и вытащить засохшее терпение. Впрочем, мне не привыкать. Ведь я умею это лучше любого другого.

После четырех остановок в направлении по линии: Астория-Дитмарс-Блед, пешей прогулке до площади Юнион и очередного покачивания в вагоне с бесчисленным количеством остановок в направлении Парка Пелхэм-Бэй, мы добрались до конечного пункта назначения. Hunter College High School — это место, куда была переведена моя сестра после нашего переезда. Почему именно туда? Вы не поверите. Мамина одноклассница, с которой они еще в СССР сидели за одной партой в школе, оказалась там лектором и фигурой не последнего звена. А так как все эти годы они поддерживали связь, она сразу предложила помочь, дабы облегчить сложившуюся ситуацию. Поэтому особых трудностей с поступлением не возникло, да и прекрасное владение английским и отличные оценки по предметам моей сестренки, сыграли только на руку. Она всегда успевала во всем, ей мало что давалось с трудом, ну, не считая географию, какой она попросту не интересовалась и алгеброй, которую мы взаимно ненавидели вдвоем, но разница все же присутствовала — я её просто напросто не понимала, а её она утомляла. «Цифры и никакого полета фантазии» — утверждала она и недовольно фыркала. Хотя при надобности всё могла решить, чтобы там не утверждала, а я могла просидеть не один час за примером, так и не решив его. Да, что не говори, а папина любовь к точным наукам, увы, нам не досталась.

Я была гуманитарием до мозга костей и склонна к творческим начинаниям, а сестра попросту летала в облаках. Но даже в этом мы больше походили на мать, нежели на отца. Недаром в нас текла кровь далеких предков французской аристократии, принадлежавшая корнями к знатному роду — властительная, но утонченная натура была у нас в крови. Мы всегда оставались на плаву и выходили с гордо поднятой головой из самых сложных ситуаций — подчиняя себе, добиваясь своего, заставляя себя или находя компромисс. Всё проходило и забывалось. Может потому, что мы были друг у друга и старались держаться вместе, поддерживая в трудные времена, но я не всегда это ценила. Своего рода я была той самой паршивой овцой, не вписывающейся никуда. Слишком уж противоречива была моя семья, и каждый нёс что-то в себе. А мне так хотелось иметь волшебный ластик, каким можно было бы затереть за собой, создав идеальную биографию. Ведь я столько раз врала, что сама уже забыла, а где же настоящая я? Но в нашем мире даже время оставляет следы или скорее люди, живущие в нём, и это — те изъяны, раны и памятники о причиненной боли, которые «мы» оставляли своими собственными руками.

Сколько войн, сколько разрушений и жизней мы отбирали у себе подобных, усеивая костями землю? Но за что мы сражались? За землю, которая и так принадлежит нам. Неужели дележка её на более большие куски — это главная цель жизни человечества? Куда девается разумное мышление и почему раз в столетие люди забывают о предыдущих потерях, и начинают упорно двигаться к новым. Если кому-то так не хватает смертей, то почему бы ему не зайти на портал новостей и не посмотреть статистику смертности? В одном только моем госпитале в сутки умирает от двух до пяти человек, а сколько от аварий, несчастных случаев, катастроф, взрывов и терактов таких людей умирает по всей стране, а на всей планете? Столько, что и подумать страшно.

И вот с этими мыслями я смахнула с глаза слезинку, не понимая, как только подобное закралось в мою черепушку.

— Что такое? — тут же спросила сестра.

— Просто глаза слезятся, может, что-то попало: ресница или соринка.

— Серьезно, дай я посмотрю? — сестра наклоняет мою голову к себе. — Странно, я ничего не вижу.

— Всякое бывает, — я пожимаю плечами и натягиваю смайлик на свои губы.

— Ну, так мы договорились? — спрашивает она.

— О чем?

— Подождешь меня в кофейне?

И прежде, чем я успеваю сказать, что мне, конечно, будет очень приятно нюхать запах кофе и облизываться, глядя на попивающих его, как телефон в кармане моей длинной юбки начал вибрировать.

Я вытащила и передала его сестре:

— Думаю, это тебя.

Она приняла его и мельком взглянув, перевернула, выставив напоказ мне дисплей. Там красовалась физиономия Майкла с ней в обнимку. Это была фотка, напоминающая те, что делают в кабинке быстрого фото.

Она ответила:

— Да, привет. Что? Нет! Перед парой не могу, опаздываю, после. Ага, как договорились, — с этими словами она быстро отошла от меня и что-то еще сказала. После чего отключилась и вернула телефон мне.

— Зачем? — уставившись, спросила я.

— Чтоб не скучала, — она сделала прощальный жест рукой: — мне в душный класс, а тебе вниз по улице и по переходу налево. Да, и позвони мистеру Итану, его сотовый есть в истории звонков.

— Ага, сейчас, спешу и падаю, — на одном дыхании протараторила я.

— Увидимся, и веди себя хорошо! — подмигнула она, плавно смешиваясь с потоком школьников.

— Ага.

«У каждого тут текла своя жизнь, но лишь у меня — не по собственному выбору» — подумала я. И почему я всегда зависела от обстоятельств? Школа, тусовки, пустая болтовня, пижамные ночевки, поездки по обмену, запланированные встречи — это всё относительно, не так ли? Но, тогда почему, я всё равно этого желаю. Хоть и говорила себе, что это невозможно, сама от многого отказалась, решив, что так будет больней, а в итоге стало лишь невыносимее.

После приезда в Нью-Йорк, как-то вечером папа зашел ко мне в комнату и спросил:

— Ты не хотела бы продолжить обучение в колледже?

«Это что, такая шутка?» — У меня живот ухнул в пятки.

— Нет, спасибо, — ответила я, стараясь не сорваться.

В голове сцена — зал, стулья, заполненные людьми. Микрофон. К нему подходит человек в костюме — это директор и сообщает: «Мальчики и девочки, я с прискорбием сообщаю вам, что одна из наших студенток ушла из жизни». Тут прозвучит моё имя и фамилия, но это ни к чему и так все знают, что речь идет обо мне. Он начнет рассказывать, какая я хорошая и ответственная была, но это все будет ложью. Потому что, я точно уже не была бы паинькой и той послушной, что когда-то. А скорее стала большой занозой для его задницы. После пламенной речи в мой адрес, объявят минуту молчания, а следом те, кто знал, начнут хором давиться слезами, и те, кто ничего не знал, наигранно плакать без остановки, как будто на них наложили миссию великой скорби. И кто-нибудь обязательно подумает, что-то наподобие: «надеюсь, это продлится подольше, как раз уроки закончатся. Вот будет клево!».

— Почему? — спросил отец и, сложа руки на груди — уперся в меня взглядом. Такую позу он принимал, намекая, что готов выслушать. Наивный!

— Не хочу и всё! — В моем голосе звучит раздражение. И он замечает это, но ему все нипочем.

— По-моему, было бы здорово, — спокойно произносит он. — Новый город, новое место учебы, новые друзья. Разве не заманчиво? — продолжает он распинаться.

— А я вот не считаю, что это — хорошая идея. — Я сдвигаю брови и смериваю его взглядом — пытливым, презренным, обвиняющим.

В комнате становится хмуро и промозгло. Даже отопление не спасает. Папа ежится, но не от холода, а от моих ершистых слов.

«Пусть — думаю, — тогда перестанет лезть ко мне с глупыми предложениями».

Я, молча, отворачиваюсь и жду, когда он свалит. Но вот незадача, он все еще здесь. Меня зло берет.

Я слышу шаги, и вот клетчатые тапки уже стоят возле меня и прежде, чем я поднимаю глаза на их хозяина, его рука гладит меня по волосам, словно я ребенок, который нуждается в ласке и обожании.

Мне не по себе, я чувствую в своём теле что-то такое, что отторгает всё это и, не испытывая его терпение, я отодвигаюсь.

— Перестань, — говорю, — я не белье, чтобы гладить меня. Да и ты, по-моему, не утюг! И если ты не заметил, то сообщаю — я давно уже не маленький ребеночек!

Похоже, он меня не слушает и, опустив руки на мои плечи, сжимает их. Я чувствую — он дрожит.

— Ты была и будешь для меня моей маленькой дочуркой.

Меня коробит, как будто температура под сорок и у меня жар. Достала вся их забота и опека — хоть в петлю лезь! Мой гипоактивный мозг истерит, но прикусив язык межу зубами, я удерживаю едкие слова в себе.

— Просто знай, что если захочешь поговорить, я здесь, рядом. И так будет всегда, всегда, — повторяет он, делая упор, словно дает какой-то обет.

Я смотрю на него таким взглядом, словно спрашиваю «правда?», но говорю:

— Спасибо, пап, я знаю.

Он похлопывает меня по плечу и, одарив улыбкой отца, той, с которой одаривают родители своих деточек, испытывая гордость за них, выходит. За закрытой дверью я слышу приглушенный голос мамы, который спрашивает: — Ну, что она сказала?

Я не слышу ответ, потому что папа скорей всего качает головой.

— Ну и хорошо, — успокоившись, говорит мать. — Ей ни к чему лишние волнения, надо подождать и всё наладится.

Я позволяю себе расплакаться и с каждой слезинкой ненавижу себя еще больше. Я улавливаю, как родители идут по лестнице и как кулак отца врезается в деревянный наличник, как ахает мама. Я, словно обретя рентгеновское зрение — вижу, как в нем образуется вмятина, как сыпется побелка с потолка и как сильный, неустанно работающий мышечный насос, размером немного больше человеческого кулака постепенно ослабевает, теряя функциональность. И это напомнило мне картинку из интернета, когда я изучала очередную статью с кричащим заголовком — «Пороки сердца». Там было изображено красное сердце, собранное из пазлов, но только в нем не хватало пары заполненных мест, вместо них были пустые белые пробелы…

Пристанище кофеманов представляло собой по планировке студию. Один этаж, большущие стекла, доска с мелком снаружи, где выписывали особенности сегодняшнего меню, несколько столиков, расположенных по бокам от входа и горшочки с пальмами, а сверху всего этого зеленый навес. Я зашла, ответственный сторож оповестил о моем присутствии, едва я переступила порог. Ох, уж мне, эти колокольчики, — мысленно я выговорилась.

Осматриваюсь, а народ тут просто кишит. Школьники и студенты — трепятся, пялятся в ноуты, листают журналы, перекусывают и так далее. Я вспоминаю, что недалеко тут, кажется, вдобавок, есть университет, а то и два. Иду к вытянутой витрине, до меня доносятся обрывки из разговоров и закрадываются ощущения, что я частично замешана в делах каждого из них. Обложки комиксов, фотографии Бруклина, Манхеттена, Нью-Йорка — украшают кирпичные стены, киносъемочные прожекторы в качестве светильников над всем этим, а по плазменным экранам, те, что прикреплены на колоннах, поддерживающих потолок, — крутятся лучшие пейзажи мира.

Кто-то идет мне на встречу и тащит с собой кофе, налитый в бумажный стаканчик. Запах свежесваренного напитка ударяет мне в нос. Это действует на меня, как на кошку, которой поднесли блюдце с валерьянкой. И я уступаю этому пагубному всепоглощающему желанию.

Тут меня замечают и парень с фартуком до колен, подходит ко мне:

— Добро пожаловать.

Я слегка улыбаюсь.

— Вы одна или с друзьями?

— Ко мне позже присоединятся.

— Хорошо — говорит официант. — Вы желаете, столик в зале или пройдете во внутренний двор на открытую площадку?

— Второй вариант.

Парень берет меню и идет вперед, я синхронно следую за ним. Пол превращается в каменную плитку квадратиками, солнце мягко перебирается по моим волосам, воздух сладок и бодр. Я сажусь на плетеный стул за указанный столик. Передо мной открытое меню.

— Я подойду позже, приятного отдыха, — говорит он.

Я встречаюсь с ним взглядом и слегка наклоняю голову — киваю.

Сижу и изучаю перечень предлагаемых мучных изделий, а также ассортимент кофе. В меню воплощены все традиции американских кофеен и их выпечки: чизкейки, различные салаты, пончики, тирамису, круассаны, сорбеты, милкшейки, бейглы с различными начинками.

Я ловлю себя на мысли, что хочу двойное мокаччино и тирамису. У меня буквально слюнки текут от одного представления, что я это поглощаю.

Через несколько минут, заметив мой блуждающий взгляд, ко мне подходит официант, спрашивает:

— Вы определились?

— Да, — говорю я и называю сначала кофе, потом десерт.

Он черкает это ручкой в мини блокнот, закрывает его и тянется, чтобы забрать меню. Но я мотаю головой, и он обрывает свои действия. Выпрямляется.

— Спасибо за ваш заказ.

Не зная, что на это брякнуть — мило улыбаюсь. Он отходит.

Я поднимаю глаза, через прозрачную синеву вглядываюсь в глубины неба, вперед, сквозь все семь слоев стратосферы — тропосфера, стратосфера, мезосфера, термосфера, экзосфера, ионосфера, магнитосфера. Дальше в космос, через девятую планету нашей солнечной системы — в темноту, в неизвестность, в другие миры и галактики. Если бы я только могла, но я не могу… Я заперта — здесь, в этом теле. Возможно, если б у меня был такой же охранный механизм, как у планеты Земля, который предотвращает проникновения вредных излучений, отражает радиоволны и уничтожает метеориты, проникающие в атмосферу из космоса, поддерживает необходимые условия для существования всех видов организмов — я была бы надежно защищена. Но наверно, как обычно, я много прошу. Не заслужили люди подобной мантии, окутывающей нашу планету.

Чашка на блюдце брякает о поверхность стекла, рядом же возвышается тирамису на плоской черной тарелочке.

— Приятного аппетита, — галантно произносит официант и удаляется.

Я беру ложку, наклоняю язычок сахарницы в чашку и сыплю на глаз. Затем мешаю. Пробую. Сладко кофейный вкус обволакивает язык, стремясь в мой пищевод.

Я закрываю глаза — дремлю в тени, окруженная беззаботными пальмами в огромных кадках, я не слежу за временем, а ведь оно непрерывно двигается, в каком-то искаженном смысле.

Лезу в карман и вытаскиваю сотовый. Брелок от него клацает, зацепившись за плетенку, удерживающую стеклянную крышку столика. В глянцевом экране я отражаюсь расплывчатой тенью, чернильном пятном, лужицей на асфальте.

«Замечательно» — думаю и отправляю кусок тирамису себе в рот. Жую. Параллельно снимаю блокировку с телефона, перехожу в журнал вызовов и, возя пальцем по сенсорной панели, натыкаюсь на номер без инициалов.

«Так, а вот и ты!» — говорю про себя. И подумав с минуту, делаю вызов. Гудки, а потом ответ.

— Доктор Итан Миллер, я вас слушаю.

Я молчу, испытывая его терпение.

— Я вас слушаю, — повторяет он. — Говорите. Вас не слышно.

Я отключаюсь.

Тут же проходит обратный вызов, я отключаю звук, но телефон продолжает ползти по крышке — вибрируя.

— Ну и дурак, — тихо произношу я.

Через девять звонков и восьми сбросов, я все же сдалась, ответила:

— Вы не устали? — заявляю я.

— Кто вы?

Вот те и приехали. Хорошо же врачи помнят своих пациентов.

— Ваше наказание, — ехидничаю я. Не знаю, почему, но не прет меня с ним на вежливость.

— Полина?

— Угадали, — говорю, а сама прокручиваю папину любимую присказку: «Возьми с полки пирожок, там их два, возьми тот, что на верхней полке, сдуй пыль и положи обратно».

— Ты знаешь, что ты нарушила правила госпиталя?

После этой фразы я стала думать, как бы тактично его послать. Не придумала и пока решила язвить в привычной для меня манере:

— А что, вам уже понизили зарплату или направили в кадры за трудовой?!

— Послушай, ты должна вернуться, как можно скорее.

— Ничего я не должна! Вам — уж точно.

— Подумай о себе, как твое состояние? — В его голосе есть тревога. — Покалывание в груди, затрудненность дыхания, отечность конечностей? — перечисляет он. Неужели ему не все равно?

— Нет.

— Хорошо, ты не одна? Помни, что никакого эмоционального напряжения и физических нагрузок не должно быть.

«Да, я знаю все это. И меня достало, что все мне об этом напоминают», — кричу я у себя в голове.

— Да, — подтверждаю я, скрипя зубами.

— Я надеюсь, ты понимаешь всю серьезность положения и будешь благоразумной и вернешься к вечерней смене? Иначе, мне придется сообщить руководству и связаться с твоими родителями.

«А вот и подвох. Бесит».

— Значит, шантаж?!

— Рациональные меры.

— Я взрослый человек. И имею право распоряжаться собой!

— Ты не совершеннолетняя.

Его слова цыкают в моей голове и доводят до невроза. Прежде, чем он произносит что-то еще, я почти выкрикиваю:

— Что?! Мне восемнадцать лет и я гражданка Российского государства, а не одного из отсталых штатов Америки, где взрослым человека воспринимают только после достижения двадцати, а то и двадцати одного года. Вы что-то попутали!

Я слышу, как он выдыхает.

— Послушай, госпиталь — это не клетка, и ты не подопытное животное, но почему тогда ведешь себя именно так?

Отношения врача и пациента — сотрудничество, поддержка, понимание, уважение, сочувствие, благодарность. Но сегодня у меня нет желания соблюдать надуманный этикет.

— Это не ваша забота! Хотя знаете, если со мной что-то случится, я надеюсь, вас замучают угрызения совести. Вас лишат лицензии, и закончите вы свои дни в доме престарелых, среди «уток» и манной каши.

Выговорившись, я сняла заднюю панель телефона, выдрала аккумулятор и выкинула мобильный — в горшок с землей. Но вспомнив, что он все же не мой, вытащила и в разобранных частях водрузила сбоку стола. «Наверное, на телефоне бактерий и грязи больше, чем на унитазе» — подумала я. Унитаз мы иногда чистим, а трубку-то нет. Трогаем ее грязными руками, кладем на общественные скамейки, забрасываем на дно сумки, держим в тепле, которое действует, как парник для заразы, а еще мы даем иногда кому-то написать сообщение или совершить звонок, а вдруг этот кто-то сходил в туалет и не помыл руки? Ужас. Потом к лицу, к уху, а кто-то ведь даже грызет свой телефон. Опасность везде. Но мне-то все равно. И зачем я вообще об этом задумываюсь?

Мой кофе успел остыть, а тирамису растаять.

Меня мутит, в голове что-то трещит и бумкает. Я роняю свою голову себе на руки. Тормошу волосы, пальцы проскальзывают сквозь плотные, но мягко стянутые пряди.

— Ну вот, вон там, видите. Я же говорила!

У меня галлюцинации, потому что я слышу голос сестры.

— А, теперь понятно, почему номер недоступен.

Я поднимаю голову и офигеваю. Сестра, ее парень и персону, которую я никогда в жизни больше не хотела увидеть — его брат, стоят передо мной.

— Хай! — говорит Майкл и плюхается на стул, сестра обходит столик и садится рядом со мной. Дядя степа с ростом в два метра усаживается напротив меня. Отрезвляющая картинка. Ощущение, что меня сейчас вывернет, и это было бы фантастично, потому что в моем желудке нет ничего, кроме глотка мокаччино и одного калорийного кусочка пирожного. Я гримасничаю.

— Ты вытащил меня, чтобы я любовался на эту алкоголичку с похмельем? — сказал Нейл, откинувшись на спинку стула и вытянув руку на стол. Именно тогда я заметила, что костяшки его пальцев на правой руке замотаны в несколько слоев бинта, через которые просвечиваются полоски от йода.

Майкл толкает брата локтем в ребро, моя сестра пожирает его взглядом гадюки, того и гляди запрыскает ядовитой слюной.

Меня посетила запоздалая мысль — какого хрена он вообще здесь делает? Ну, что ж, раз хочет попасть под раздачу, я как раз на нужной волне — уже ругаюсь сквозь зубы.

— Рот закрой, — прошипела я, оскаливаясь.

Его выразительные глаза, в которых намного больше можно увидеть, чем он показывает, опять выражают свое призрение мне, как почтение.

Кажется мы из тех людей, которые уже заочно ненавидят друг друга, а встретившись, создают что-то по типу мертвой зоны вокруг себя. И я не завидую тому, кто попадает в нашу воронку.

Мы смотрим друг на друга — игра в переглядки, кто кого, начата.

Я слышу, как сестра подает знак официанту и просит принести ей каппучино и чизкейк, как Майкл заказывает два «американо», как девушка за соседним столиком рассказывает о поездке на пляж, как самолет пересекает небо, оставляя серебряный след. А я, не отрываясь от карих глаз, думаю, что секунды тянутся, как дни. Но, иногда в жизни нет выбора, и все происходит за мгновенье. — Ба… — знакомый голос оглушает меня немыслимым хлопком. — Кого я вижу?! Вот так встреча.

У меня поплыли звездочки, в голове стрельнула резкая боль, попав точно в цель.

«На помощь!!!» — проорала я панически, подавившись воздухом. Мое сердце ухнуло в груди, а потом помчалось, сломя голову, в ритме марафона на короткую дистанцию. Этот баритон я бы узнала из сотни голосов, он, несомненно, принадлежал лишь одному человеку. Я подняла глаза и встретилась лицом к лицу с Джастином. Мне сквозь землю захотелось провалиться.

— И тебе, — недовольно отвечает Майкл, Нейл молчит. Однако его замаскированный взгляд заставил меня предполагать, что у него тоже имелись какие-то претензии к нему.

Пока часы тикают, образовывается пауза, я начинаю нервничать. Для меня было слишком много напряжения. Я не могла дышать, мои мысли разбегались.

— Привет, красавица! — Он фокусирует взгляд на мне и удостаивает широкой, нахальной улыбкой.

Его слова прозвучали, как тарабарщина. Я проглотила образовавшийся ком в горле. Я словно слышала то, что он еще не озвучил. Я тяжело дышу. Ужас. Стыд. Позор. Всё это — захватило меня.

— Здравствуй! — наконец выдавила я, бледнея с каждым мгновением. Но что это? Не вглядываясь, было хорошо видно, что у Джастина — помята физиономия. Замазанный фингал под глазом, разбитая губа. — Напряжение в моих плечах ослабло. «Это я так его?» — проскочило в мыслях. Да, быть не может. Не уж-то его еще кто-то отделал? — Мои глаза оценивали его рожу, и он понял это.

Взял и направился в мою сторону, я испугалась, но не сдвинулась. Вокруг столько людей. Он не посмеет и пальцем тронуть меня. Вчерашнее не повторится больше никогда. Никогда не позволю кому-то лапать себя против воли.

— Прошлой ночью мы не закончили, так? — он сказал это намеренно тихо, что даже сестра, находившаяся ближе всех ко мне, вряд ли расслышала хоть что-то.

Его слова ранили. У меня перехватило дыхание, и я сфокусировалась на том, чтобы спокойно сделать выдох и не казаться взволнованной. — Да пошел ты, — выплюнула я. На что он кинул мне усмешку и, упершись одной рукой в спинку моего стула, а другой об край столика, наклонился еще ближе, прошептал:

— Так что, обязательно доведем это до конца, — его пальцы потянулись к моим волосам.

— Не прикасайся ко мне, — выпалила я, напрягая связки. Но заметив недоуменный взгляд со стороны, смягчила тональность и с улыбкой заявила: — Если сейчас ты не отвалишь от меня, и я услышу что-то еще в свой адрес, то я прямиком отсюда поеду в полицейский участок и накатаю на твою задницу заявление о попытке изнасилования. И это уверенно подпортит твою репутацию.

— Детка, не играй со мной.

— Играть с тобой будут в тюремной камере, во всех позах. — Я сделала жест рукой, якобы поправляя мешавшие пряди, тем самым продемонстрировав вчерашний порез. — Правда, мило? Но куда милее будет экспертам ползать у тебя по кровати, собирая мои волосы, которые там остались. Изымать кассеты с камер слежения и допрашивать тебя.

Я отстранилась, утонув в мягкой сидушке стула, и со злорадством заявила: — Рада была тебя видеть!

Его глаза сузились, он переменился в лице, довольная мина сползла, как краска с полотна. Я едва прочитала ругательство, которое он прошепелявил одними губами.

«Кусок дерьма и есть дерьмо!» — я мысленно высказалась.

— Ну, не буду мешать. — Он выпрямился и отошел.

— Кто это? — писклявым голоском спросило блондинистое тельце, пытаясь утолить собственное любопытство.

— Ага, нам интересно, — вторил её клон, занимая столик позади нас.

— Это же та самая! — сказал парень из их компании. — С твоей вечеринки.

— О, да, — довольно высказал Джастин.

В это время подошел человек из обслуживающего персонала, а вешалки в коротких платьях на платформах удалились в дамскую комнату.

— И вы с ней?

— Я переспал с ней. И не раз, поверь. — Он говорит это нарочно громко, так, чтоб не только я слышала.

После этого, я чувствую кучу глаз, сверливших взглядом огромные дыры на моем затылке. У меня горит лицо, дыхание сбилось, заставляя внутренности сжиматься от недостатка кислорода. Я пылаю, жую губу, подтягиваю пальцы руки к себе, ногти издают шкрябующий звук об стекло.

— И как это было?

— Ну… — Он играет на моих нервах. — Сказать по правде…

Я несусь по кругу на каруселях. Земля вертится, все мелькает и дребезжит. Я наслаждаюсь качкой. Моя гордость рвет и распирает меня.

Я вскакиваю и под взглядом отходящего официанта, заинтересованных посетителей, — предстаю перед этим сказочником. Я мысленно собираюсь, ожидая и не сводя с него глаз. Злоба и ненависть окутывают меня, пробираясь сквозь ауру.

— Может, хватит распускать слухи о том, что я с тобой спала? — Я держалась стойко, выдирая из себя слова.

К разгорающемуся трагодрамотичному представлению возвратились крашеные особи женского пола. Следом приехал и их поднос с заказом.

— Детка, чего ты стесняешься, ведь все, правда. Нам же было хорошо. — Его взгляд прополз по моим формам и уперся куда-то за меня. Улыбка оголила крупные зубы.

Я тыкаю пальцем ему в грудь.

— Ты придурок. Оставь меня в покое, — произношу я невнятно, кажется, начался отлив адреналина из крови, меня немного трясло, а зубы стучали от нервов. Мне было до жути омерзительно.

— Ну вот, а вчера твой голос не звучал так разнообразно. Только — ах, ох, и да, Джастин. — С его рожи не сходила потешная улыбка, а гоготание его друзей растаптывало меня, как маленького жучка.

Звук отчетливой пощечины раздался сразу же, как моя сжатая в железную линию рука полоснула по его самодовольной роже. Я дышала через раз, грудь тяжело вздымалась и опадала. Поэтому мне потребовалось собрать куда больше сил, прежде чем сделать глубокий вздох и сказать:

— Ну что, секс со мной был таким же классным, как эта пощечина?! Надеюсь, что моя пятерня оставит столь неизгладимый след на этой щеке, как и твоё воображение о проведенной ночи со мной.

Я развернулась, чтобы отойти, но легче мне не было, на самом деле хотелось схватить его и выбить душу.

— Ну, уж нет, постой! — это прозвучало, как приказ, его рука впилась в моё запястье. «Дэжавю» — это было моей первой мыслью, ударившей по моему самолюбию.

Я скосила на него глаза, словно метнула молнию. Игнорировать тестостерон, зловеще светящийся у меня в глазах, как минимум, недальновидно. Моя ярость выходила за пределы контроля. Но между этим, ужас прошлой ночи обдавал меня ветром живых воспоминаний и ощущений. От одной мысли того, что вчера почти произошло, у меня закружилась голова. Но я и виду не подала. Я предпочитала думать целенаправленно и, переведя взгляд от своей руки на его, решила, что если ему не хватит мозгов сейчас же отпустить меня, его руку я ему сломаю, не знаю как, но я постараюсь.

Он наверно прочитал это в моих глазах, потому что освободил меня от своих лап. Я тут же сдернула салфетку с их столика и отерла то место, где его пальцы касались моей плоти. Затем, свернув вовнутрь и скомкав, швырнула демонстративно перед ним.

Он поднял бровь и его рот съехал в искривляющее положение.

— Ты думаешь, что слишком хороша для меня, но ты просто шлюха!

Меня передернуло от его вульгарных слов. Он сказал это так спокойно, что мой разум оцепенел, утратив способность думать.

В это мгновение кулак Нейла пролетел в сантиметре от моего уха, со свистом, как в замедленной съемке и со спецэффектами. Не успела я понять, что происходит, как из носа Джастина хлынула кровь. Яркая, алая, словно закат, она окрасила его светлую рубашку. — Твою мать! — тут же выругался он, оправившись от удара. — Что за бля*…?! — его голос звучал, как звериный рык. — Да что с тобой, черт побери?! Так вчера ты врезал мне из-за этой шалавы?!

У меня челюсть отвалилась к ступням. Язык свернулся в трубочку и упал в пищеварительный тракт. Но кто обращал на меня внимание, когда тут разворачивались бесплатные кулачные бои. Чую — рейтинг этого заведения подскачет по популярности до верхних позиций. Все смотрят на нас. Я чувствую их взгляды своей спиной. Не удивлюсь, если уже сейчас кто-то из присутствующих строчит на своей странице в фейсбуке в подробностях, что тут творится, а кто-то отправляет рассылку по всем телефонным номерам своей адресной книге, мне показалось, я даже звук затвора камеры слышала. Или это был визг одной из блондинок, на топ которой попали брызги крови Джастина.

— Ну что, тебе-то она хоть дала?

Следующее что я увидела, после лестных слов Джастина обо мне, это как рука брата Майкла была задрана для еще очередной встречи с его фэйсом.

Но он поднял руку в останавливающем жесте, как будто это могло помочь ему, если б тот решил повторить свой атакующий жест. Подоспевший Майкл схватил брата, поместив себя между ними.

— Нейл! Остановись!

— Не лезь в это, — пыжась, хрипит Джастин, закатывая рукава.

В эту минуту загромыхали стулья, вокруг нас собралась толпа зевак, решивших поглазеть, и через них пробирались приближающиеся официанты с менеджером по залу.

— Что здесь происходит? — оглядывая нас, заявил худощавый мужчина с неровно подстриженными темными волосами и в очках. — Я не потерплю драку в подобном месте. Немедленно уходите или я звоню в полицию.

— Как скажете, сэр, — ровный голос Нейла звучал, как ни в чем не бывало.

В этой потасовке, я совсем забыла о сестре, поэтому стала ошарашено оглядываться по сторонам. Но, как и все, она стояла позади нас, и её лицо не выражало ничего, кроме полного шока и опустошения, когда другие с интересом и восторгом наблюдали за происходящим. Поймав мой взгляд на себе, она подошла.

— Это правда? — её взгляд терялся в моих зрачках.

— Нет, всё ложь! — отрезала я.

— Но… — её глаза наполнялись слезами, а нижняя губа дрожала.

— Ты веришь мне?

— Да. — Она протянула руки и, обвив их за спиной, прижалась ко мне. Я чувствовала, как взволнованно бьется её сердце в груди, как по венам струится кровь. Я улыбнулась сестре, смахнув слезинки:

— Думаю, нам пора.

Она кивнула и сгребла до сих пор разломанный телефон в сумку.

— Это еще не конец, — вдруг рявкнул Джастин.

— Нет, но нашей дружбе точно!

— Молодые люди, я вижу, вы не услышали моей просьбы! Вызывай ребят! — крикнул дежурный администратору.

— Брось, из-за какой-то девки, вертящей хвостом перед каждым, ты набиваешь мне морду, а теперь рвешь нашу дружбу?

Я повернулась, медленно склонила голову набок и посмотрела на Джастина со всей злобой, на какую только была способна, думая, что я хочу больше: дать ему в пах, облить его яйца горячим кофе или съездить еще раз по его харе?

— Мы со школьной скамьи вместе. Наши отцы коллеги и с одного братства.

— Именно из-за нашей дружбы я и набил тебе морду, а не сдал копам. Я не знаю твоего отца. Но знаю своего. И я не он.

— Ты просто маменькин сынок.

— Хочешь проверить, — и с этими словами Нейл, вырвавшись из хватки брата, ринулся выбивать наглость из тела Джастина. На этот раз уже взвизгнула я, когда два резких удара были нанесены в плечо Джастина, а третий летел в голову Нейла, но он увернулся и Джастин влетел в народ, спешно разбегавшийся от такого «букета невесты». Ловить не собирался никто, но он устоял на своих «палках» и на этот раз никуда не загремел, и ничего не снес, а жаль. Наверно, на моем лице сиял триумф, за то, что он схлопотал по полной программе. Потому что, когда Джастин перевел на меня свои нахмуренные глаза, на его лице отразилась злоба в чистом виде. И как разъяренный бык, недолго думая, направил свой гнев на меня.

— Боже! — сказала я, когда его руки почти защелкнулись на моем горле. Внутри у меня все сжалось. Рядом прокричала Алина.

Как вдруг, одной рукой Нейл вцепился в футболку Джастина. В его глазах я вижу ледяное спокойствие, и он оттаскивает его от меня. Но воспользовавшись моментом, Джастин нанес удар в челюсть моему защитнику. Затем занёс локоть в воздухе для очередного удара, но тут же опустил. Ловким и выверенным движением, просчитав ход соперника, Нейл дал ему в ухо. Джастин осел. Бой был окончен, враг повержен.

«Он что, терминатор?!» — я в шоке.

Нейл уставился на менеджера, прочитав на табличке его имя.

— Мистер Брэйзон, — обращается он, — сколько мы должны вам по счету?

Тот аж посинел, а официант подсуетился — протянул ему счет. Мне показалось, он, и автограф у него попросит.

Покопавшись в кармане, он вытащил бумажник, а из него купюры и вложил их в книжечку, передав официанту:

— Сдачу не надо, спасибо.

Я оглядела дворик, народ постепенно возвращался к своим делам. Кто-то уходил, а кто-то, наоборот, только прибыл и пытался влиться в то, что же тут было, удивленными глазками изучая нас. А посмотреть было на что… Джастин поднялся с помощью парня, который был изначально с ним, а их подружки, что-то тявкающие в мою сторону, утирали его нос влажными салфетками. Ответственный человек по залу продолжал сотрясать воздух ненужными словами. Всё равно, его никто не слушал, но он настойчиво вещал. Даже молодой персонал втихую уже подхихикивал над его затянувшимся монологом о поведении, нравах и воспитании.

Я оглянулась через плечо перед тем, как выскочила на улицу, подумав, что глаза Джастина вонзятся мне в спину, как стрела, но сам он и не глянул на меня, только его дружок в паре метров от них, заглатывающий воду, одарил самодовольной ухмылкой.

Все было позади, но в голове не укладывалось многое. Вопросы штурмуют меня, в такие моменты у меня их целый вагон. И я ничего не могу с собой поделать. У меня нет ответов, почему этот невыносимый тип вступился за меня и как оказывается, уже второй раз. Когда мы успели стать союзниками? Они же друзья, давно знают друг друга, а сейчас это произошло из-за меня или я просто повод?

И тут прозвучал голос сестры:

— И почему полиция не приехала?

«Она это серьезно!?» — я расхохоталась истерическим смехом. Это было неизбежно после того, как все началось. Майкл и Нейл уставились на меня, оставив свою перепалку по поводу случившегося. Я сложила ладони клином и сжала крылья носа, большие пальцы уперла в подбородок — выдохнула.

— Всё, я закончила, — объявила я по-русски и снова закатилась смехом. Сестра тут же повторила.

— Я вижу, вам весело, может, переведете, я забыл свой словарик в библиотеке, — говорит Майкл, сканируя нас.

Мы игнорируем его.

«Я надеюсь, что когда-нибудь найду ответы на все!» — мысленно говорю себе, распрямляю плечи и встаю. А сейчас я просто приму всё как есть.

— Спасибо, — говорю я, обращаясь к Нейлу, — что бы там ни было. — Чтобы там ни было, пожалуйста. — Его глаза впиваются в мои, реальность намекает, но на что, я не пойму. Но почему-то, у меня закрадывается чувство, что этому парню еще не раз предстоит удивить меня.

Мы стоим там, просто пялясь друг на друга, какая-то невидимая сила не позволяет мне отвести взгляд.

— Что-то еще? — Подняв бровь, выдает он, уголок его рта, кажется, дрогнул, задев моё самолюбие.

Я закатила глаза.

— Нет.

— Ребята, а вы друг друга стоите, — кидает Майкл, расплываясь в загадочной улыбке. — Кажется, я это уже говорил, — чешет репу.

— Что? — сплелись наши с Нейлом голоса в один.

— Вот об этом я и говорю, — хихикнул он.

— Да, ничего подобного, — запротестовала я.

— Из вас выйдет отменная парочка. — Сказал он, а сестра поддержала его.

Я сердито посмотрела на них и помотала головой. Нейл отвесил брату легкий подзатыльник.

— Ну вот, уже и сказать ничего нельзя, сразу делаешь из меня боксерскую грушу, — надулся Майкл, якобы обижаясь, и положил голову на плечо моей сестре.

— Нытик, — окрестил Нейл братца.

— А ты просто заноза в заднице.

— Ха-ха, — вмиг вывалилось из меня. Глаза Нейла сощурились на мне, но я по-прежнему продолжала источать улыбку, и он, поддавшись моему заразительному примеру и на моё удивление, тоже развеселился.

А этот парень, оказывается, способен на выражения эмоций. Я моргаю, отгоняя свои заблудшие мысли. Что-то теплое и светлое касается моего сердца, но ему это не нравится, и оно пинает меня. Может, я перехожу черту, и срабатывает защитная сигнализация или у меня большие неприятности?

Мы прошли пару кварталов, когда я со вздохом уселась на бордюр и за минуту до того, как в городе официально наступил вечер. После выплеска адреналина из моего тела, навалилась невероятная тяжесть, и чем дальше уходило время, тем более зловещим делалось моё предчувствие. Я замечаю, как урезается сердцебиение и мне не хватает воздуха. Я дышу, но не чувствую, что кислород доходит до легких, как будто, на его пути образовалась пробка и пока он ищет объезд, я медленно задыхаюсь.

Сестра садится рядом и берет меня за руку, а я, почти рухнув на неё, шепчу:

— Сделай так, чтобы они ушли.

Она смотрит на меня и понимает. У меня глаза застилает и всё меркнет, но я держусь.

— Майкл, — почти вскрикивает она, но тут же берет под контроль голос, продолжает: — нам надо уйти, поймайте нам такси.

Майкл в недоумках оглядывает Алину.

— Пожалуйста, у Полины разыгралась мигрень.

«Мигрень», — повторяю мысленно я, как было бы хорошо, если только это была бы мигрень. Нет сил, чтоб удержать взгляд, веки опускаются.

Он изучает меня, а я, открыв глаза, улыбаюсь ему, вложив в эту улыбку, как можно больше оптимизма.

Майкл ловит машину, но, как обычно, когда надо, такси пролетает мимо — занято.

— Где твоя тачка? — спрашивает он брата.

— На стоянке, сам же знаешь, — отвечает тот.

— Черт. — Они смотрят на меня и взгляд их не такой спокойный.

Я изо всех сил изображаю напускное равнодушие, но выходит плохо. Я дышу открытым ртом, как будто, кто-то выпустил из меня воздух и я пытаюсь втянуть теперь весь окружающий. Зрачки сужаются, я фокусируюсь, но теряю четкость цели, словно смотрю через запотевшее стекло.

Наконец, им удалось поймать такси. Майкл машет нам рукой, сестра помогает мне подняться.

Казалось, всего-то пару шагов, но для меня они, как целые мили. Меня разрывает нереально жгучая агония. Грудная клетка пылает, как будто, в неё закачали лаву из вулкана. Я едва держусь на ногах и часто, хрипло дышу.

Несколько прохожих посмотрели в нашу сторону. У меня колени подкосились, закружилась голова, потемнело в глазах, и мир рассыпался на атомы…

Очнувшись, я поняла, что, держу голову на мужских коленях, обтянутых в льняные брюки. Что-то тяжелое давило мне на затылок. Я попыталась выпрямиться, но чей-то голос тут же прогремел:

— Полежите так с минутку, пожалуйста.

Через некоторое время ко мне вернулось нормальное зрение, шум в ушах стих, и я смогла рассмотреть, что надо мной завис человек в форме и фуражке.

— Осторожней, — повторил он.

Поскольку у меня всё еще кружилась голова, я выдвинула слабым голосом гипотезу:

— Я, должно быть, потеряла сознание?

— Да, мисс. Я офицер. Скажите, вы страдаете какими-то заболеваниями, сопровождающимися обмороками или принимали что-то противозаконное? — говорит он, а я чувствую себя подозреваемой.

— Нет, сэр, — отвечаю я, и начинаю придумывать, только это и остается: — у меня пониженное давление и малокровие. Я часто падаю в обмороки.

— Да… с ней такое бывает, — деловито утверждает сестра, но, я-то знаю, как нелегко ей это дается. Полисмен удостаивает меня еще более затяжного и пристального взгляда. Напряженная пауза.

Я сглатываю.

— Мисс, вы уверены, что с вами всё в порядке и помощь вам не требуется?

Я так привыкла к этому вопросу и тому, как его говорили, поэтому просто бесчувственно кивнула.

— Вы уверены? — повторяет он, осматривая глазами моих спутников.

— Благодарю, всё в полном порядке! — уверяю я.

— Это ваши друзья?

— Да, — сухо отвечаю я. — Мы гуляли, когда я почувствовала слабость, мы поймали такси, чтобы с сестрой отправиться домой, — я сжала руку Алины. — Мне уже лучше, офицер. — И с этими словами я стала вставать, сначала выровняла тело до сидячего положения, Нейл помогал, придерживая меня за плечи, а потом встала на ноги.

— Вот, видите, — я улыбнулась офицеру самой ослепительно-обворожительной улыбкой из своего арсенала. И мало кто знал, что в этот момент моё сердце, действительно, рвалось на кусочки — в прямом смысле этого слова.

— Хорошо, мисс, я попрошу вас, как можно скорее отправиться домой и не находиться на солнце.

Я кивнула, офицер ответил мне в том же духе и направился к напарнику, в припаркованной неподалеку машине с мигалками и приметной боевой раскраской.

— Ну и напугали вы меня, — подал голос, стоявший рядом таксист, открывая мне дверь. — Не каждый день видишь подобное.

Мне хотелось сказать, что больше не буду, но вместо этого я, молча, забралась в салон и запрокинула голову на сиденье. Держаться не было сил, казалось, что моя шея переломится под налившейся свинцом головой.

Выбившаяся прядь волос, вывалившись из моего растрепанного хвостика, свисала по щеке. И Нейл провел по ней пальцами, заложив её мне за ухо, я вздрогнула. Он на секунду замешкался, а потом сразу убрал руку.

Сестра села на переднее сиденье, Майкл пролез в окно:

— Может, нам поехать с вами?

— Нет необходимости, — выдавила я, как испустив дух.

Он глянул на меня, а потом, чмокнув сестру в щеку, сказал:

— Позвони мне, как доберетесь.

Она кивнула. Дверь со стороны водителя затворилась, издали звук пневматические тормоза, сдерживающие колеса. Машина медленно отчалила от поребрика.

— Куда направляемся? — водитель глянул на меня сквозь зеркало, но не обнаружил, я уже сползла на сиденье и старалась не думать, что происходит. Но разум полнился мыслями и не давал утешительных прогнозов.

— В больницу Кони Аленда и как можно скорей, — объявила сестра, дотянувшись до моей руки и переплетя наши пальцы вместе.

Я видела, как водитель обернулся и, заметив моё полумертвое состояние, — газанул, набирая скорость.

Я пытаюсь отогнать дурные мысли, думать о хороших вещах: кошачьи подушечки, щенячьи носики, пористые шоколадки, взбитые сливки, клубника с мюслями, ягодный морс, газировка. Но спасает ненадолго, как сорняки, страшные мысли пробиваются в мозговую коробку через тонкий слой пестицидов.

Хорошо, когда ты здоров, ты можешь строить свою жизнь так, как пожелаешь. Можешь работать, покупать красивые вещи, есть вкусную еду, путешествовать по миру или завести семью… Плохо, когда ты болен, ты можешь только жить постоянно в ожидании и с ноющей болью. Со временем, ты перестаешь чувствовать её и просто блокируешь. Но все это лирика, пустые рассуждения и никчемные заверения. Боль будет сильней, она будет душить тебя без перерывов на обед, и ты медленно начнешь сходить с ума от загнутого состояния. Вот тогда и начнешь подсознательно подсчитывать, сколько еще протянешь. И обнаружишь двойной смысл: ведь можно умереть, прежде чем состариться, то есть — остаться красивой навек. Тоже не плохо.

И если моя собственная жизнь должна остановиться, то, так тому и быть. Я не могу вечно бегать за призраками. Но, я лишь надеюсь, что это будет не сейчас и не сегодня. Хоть и устала находиться между небом и землей, словно ни там, ни здесь. Я, как в замедленном падении, когда тихий загробный мир уже прислал карету за мной.

Я слышу пикающие клавиши и бегущие ноготки в такт им, я замечаю телефон около уха и отчаянный голос — это сестра говорит кому-то обо мне. Я знаю, что в итоге останутся только те, кто действительно хочет быть рядом, но я не хочу такой правды.

Я сжимаю её руку, как будто, жду от неё чего-то, может того, что она поделится со мной силами и временем. И думаю, достанет ли мне мужества еще хоть раз позволить себе вздохнуть, услышать удар сердца, пусть и колючий, но мой.

Так много слов, что их концентрация уже позволяет облекать их не в форму фраз, а в форму целых предметов, миров, вещей…

Мне так хочется избавиться от той войны, которая во мне, чтобы всё там, наконец, затихло, о том цирке, на что похожа моя жизнь. Как хочется не верить во всё это, а всё так очевидно, так больно и реалистично, что мысли о смерти сами собой приходят, как самое логичное в этом случае.

А сердце бьется, я приказываю ему не оставлять меня, я обращаюсь к творцу, хотя не верю в него, я не прошу, я заключаю с ним сделки. Потому что, раз в нашем мире бесплатно или без выгоды никто и мизинцем не пошевелит, то почему, он должен быть щедрым, тем более, если он сотворил этот грешный мир, не думаю, что для меня он сделает исключение, сжалившись. Я обещаю ему, что если он позволит прожить мне еще год — я стану самой послушной, если два — я пожертвую все свои накопленные деньги на борьбу с раком, если три — я всю свою сознательную жизнь стану заниматься благотворительностью.

Я хочу домой, в Россию, в Москву, где очень сладко пахнет липами. Дома — большие деревья шумят. Там недалеко есть парк, в нем растут березы, ели и сосны, живут белочки в деревянных домиках и кружат птички возле кормушек с зерном, озеро в камышах спит, там усадьба Шереметьевых стоит, там детство мое прошло, там счастливой я была.

Слезы намыливают глаза и впитываются в обивку сиденья. Воспоминания, ностальгией взявшиеся за своё, снова поедают меня, нагоняя тоску. Мне хочется, чтобы об этом никто не знал. Даже я сама. Поэтому я гоню, гоню их, как могу. Хочется всего и сразу — солнца, тепла, запаха цветов, приключений, эмоций, чувств, свободы.

Мы заворачиваем, мимо шлагбаума и охранной будки, подземной парковки, карет скорой помощи, дяденек и тетенек в белых плащах, прямо к парадному входу. Останавливаемся.

Я лежу, не двигаясь, боюсь пошевелиться и что-то сломать в себе. И вот лежу и чувствую своё биополе. Оно может быть таким, каким я захочу: огромным или очень маленьким, но сейчас оно попросту отсутствует.

Распахивается дверь, сестра и водитель буквально выковыривают меня и волокут на себе, обхватив с двух сторон.

Серый пыльный асфальт перевоплощается в блестящий пол, который плывет перед глазами, а стены надвигаются. Работает кондиционер, люди в приемной ждут результатов обследования, по телефону беспокоят справочную, на ресепшене медсестры стучат по клавиатуре, смотря в монитор.

Все это похоже на какой-то кадр из фильма. Тебя раненую притаскивают в какую-то больницу. Естественно для остроты момента, там пусто. Тебя кладут на первый попавшийся диван, бросают и осматривают помещения. Одна дверь за другой. А ты чувствуешь, как перехватывает дыхание, как все вокруг становится, будто бы, бесконечным. Пока твои попутчики ищут для тебя помощь, ты уже знаешь, что никто тебя не спасет. Потому, что твой личный маньяк уже здесь, вот подходит сзади и наносит удар. И ты шепчешь: «Вот я и достигла конца своего путешествия. Нашла то, что искала. Смерть».

Я рисую в голове каляку-маляку и молюсь о другом сценарии. Этой боли, этой сердечной муке, кажется, не будет конца. Сердце колотится, его удары глухо отдаются у меня в голове. Ноющая боль ползёт по всему телу и приживается на новых местах, в тех закоулках, откуда её не достать.

Спазм, подобный тому, что я испытывала раньше, выдворил воздух из моих легких. Пол вдруг растворился под ногами, в глазах потемнело и всё, что было вокруг, сузилось до точки яркого света.

Мир опять взорвался от очередной ядерной ракеты. Неоновая вспышка украсила горизонт, потеснив заметно солнце и я — оказалась в эпицентре.

Думаю — значит, всегда есть что-то, что служит последним толчком.

Я лежу в холе на полу, язык не ворочается, и я молчу.

И тогда последнее, что увидела я, было его лицо. Последнее, что ощутила — его мятное дыхание на своей щеке. Последнее, что услышала — его голос, который сказал: «не сдаваться так просто!».

И всё… всё.