Нити судьбы

Глава 12

Ночь медленно стекала с безоблачного неба каплями падающих звёзд. Нэйджел сидел на краю утёса, закрыв глаза, и с упоением слушал, как море внизу с грохотом швыряет свои волны на неприступную каменную преграду. Болван… Чем он думал, когда отпустил жену, не спросив у неё, как быстрее попасть к реке из того волшебного места, где он впервые почувствовал себя по-настоящему счастливым? Звёзды – это замечательно, по ним тоже можно прекрасно ориентироваться, но они не показывают особенности ландшафта, из-за которых приходится возвращаться и тратить драгоценное время на поиски нового пути. И куда они его привели в итоге?

Утёс, на котором Нэйджел очутился, когда выбрался наконец из леса, некогда возвышался над портом, от которого теперь остались лишь бесформенные груды камней внизу и воспоминания. Вместо того, чтобы идти на север в сторону Латернона, он несколько часов шёл на восток, хотя был твёрдо уверен, что движется в правильном направлении. Небо на горизонте уже начало светлеть, и теперь нужно было думать не о том, как добраться до реки, а об убежище на грядущий день, где его не обнаружили бы рионские патрули, случайные путники или дикие звери.

Где-то там, далеко-далеко за его спиной, на большой кровати под балдахином сейчас спала его жена. Жена… Нэйджел улыбнулся, вспомнив, как впервые увидел её на почти таком же утёсе пытающейся успокоить испуганную лошадь.

Подумать только, тогда он запросто мог убить её, не чувствуя не капли сожалений. Избавить от боли увечий, причинённых острыми камнями на дне ущелья, которые если бы и не убили её, то уж точно искалечили так, что ей бы и самой жить не захотелось. Хладнокровно пустить стрелу прямо в сердце… А сейчас? Случись такое сейчас, смог бы он спустить тетиву? Не раздумывая. А потом сошёл бы с ума от горя. Он даже толком не был знаком со своей женой. Знал только, что она умна, честна, добра, самоотверженна до безрассудства… Но теперь он не мог представить без неё своей жизни.

Наградить её ребёнком и позволить умереть? Ни за что на свете! Всего за одну ночь она стала для него всем – его счастьем, его настоящим и будущим, его миром. Не желание обладать, нет. Это было много больше, чем просто зов плоти. Он не раздумывая отказался бы от близости с Мэй, если бы это было необходимо. Что это? Любовь?

С Мираной всё было по-другому. Её готовили к тому, что должно произойти. Будь Нэйджел её отцом, ни за что не позволил бы дочери добровольно отдать свою жизнь даже ради такой благородной цели, как спасение Сальсирии от дракона. Она сама решила, что хочет этого.

Жертва. Да, она принесла себя в жертву, как и многие до неё. Когда-то давно в Сальсирии даже храмы строились для таких, как она – благородных мучениц с фанатичным блеском в глазах, готовых на любые унижения и издевательства ради достижения великой цели. Правда, нужда в этих мученицах появлялась раз в двадцать-тридцать лет, и поэтому храмы довольно быстро прекратили свое существование. Один только остался, в Тсалитане. И цели, которые преследуют его «жрецы», к спасению Сальсирии вообще никакого отношения не имеют.

Рядом с первой женой Нэйджел чувствовал себя лишним в её жизни и в жизни Латернона. Тихая, спокойная, возвышенная… Она не требовала поклонения своей великой жертве, но её поведение заставляло окружающих видеть в госпоже чуть ли не богиню, отдающую себя ради них на растерзание дракону. И старший Хараган поддерживал эту иллюзию, полагая, что так лучше для всех. В конце концов Нэйджел и сам почти уверовал в то, что он – лишь жалкий носитель семени, удостоенный великой чести стать тем, кто заронит жизнь в божественное чрево.

Когда Мирана забеременела, он сдувал с неё пылинки и защищал от малейшего ветерка, чтобы великая жертвенная Мать ни в коем случае не пострадала от какой-нибудь банальной простуды или чьих-нибудь завистливых взглядов.

А потом она умерла. Почти сутки оглашала своды замка душераздирающими криками и призывала проклятия на голову мужа, выворачивая его душу наизнанку, и умерла с ненавистью к нему и к ребёнку, которому дала жизнь. Шесть лет прошло, но от воспоминаний о том дне у Нэйджела до сих пор начинали шевелиться волосы на затылке, а внутренности завязывались в узел.

Любил ли он Мирану? Никогда. Но если бы мог повернуть время вспять, ни за что не позволил бы ей так глупо растратить свою жизнь. Девочка. Она родила ему девочку. И от этого её благородная жертва потеряла всякий смысл.

Мэй… Ни за что! Даже если она сама об этом попросит. Ни одна великая цель не стоит тех страданий, на которые обречены леди Латернона. А поскольку избежать этой участи нельзя, пусть наследника рода Хараган произведёт на свет сумасшедшая прачка-сирота, у которой всё равно нет будущего.

Нэйджел уже принял решение. Алимея будет его его женой до тех пор, пока богам будет угодно, чтобы она жила. А с первым снегом он, как и обещал отцу, возьмёт второй женой Талин и посетит её постель всего один раз, чтобы выполнить своё трижды проклятое предназначение. Если снова родится девочка, он найдёт ещё какую-нибудь и без того обречённую душу. Но Мэй – нет. Пусть она сердится на него, обижается, ревнует. Он не отдаст её дракону. Теперь он её никому не отдаст.

Гром прогремел неожиданно, заставив Нэйджела вздрогнуть и посмотреть вверх. Ветер нёс с запада тяжёлые тучи, готовые вот-вот исторгнуть на землю потоки воды, а он бесцельно сидел на утёсе над волнующимся морем вместо того, чтобы искать себе какое-нибудь укрытие. Нужно было прятаться хоть куда-то, раз уж заблудился, потому что грозы на севере Сальсирии никогда не заканчиваются быстро.

* * *

«Боги плачут…»

Король Хелигарг хмуро посмотрел в окно на затянутое тучами небо над Рионом и подумал, что при таком усердии за прошедшие часы боги должны уже были выплакать все глаза. Начинать поиски под таким ливнем не имело смысла – если в лесу и остались какие-то следы разбойников, напавших на Хараганов, их давно смыло льющимися сверху потоками божественных слёз. Да и гроза разразилась нешуточная. Раскаты грома были такой силы, что даже отлично тренированные боевые кони испуганно приседали на задние ноги. Садиться на них верхом было верхом безумия, а заставлять солдат пешком пробираться по грязи к месту нападения было глупо.

И всё же он отправил в соседнее с Рионом поместье десяток своих стражников с приказом доставить владельца в замок. Нужно было разобраться, почему разбойники до сих пор спокойно гуляют по северу Иллиафии, хотя он давно уже распорядился изловить их всех и выделил на это немало средств из казны королевства. Он обещал леди Мэй, что разберётся с этим, и сдержит своё слово.

Бедная леди Мэй… Мало было бед на её несчастную юную голову, теперь ещё и это… Король тяжело вздохнул, заложил руки за спину и снова принялся мерить шагами кабинет.

– Тогард, у вас есть хоть какие-нибудь предположения, кто мог это сделать?

– Нет, мой король, но я клянусь, что найду это животное и собственными руками разорву его на куски, – Тогард сжал кулаки и зло скрипнул зубами. Его взгляд был полон мрачной решимости, и Хелигарг ни на минуту не сомневался в том, что верный страж юной леди перевернёт Рион вверх дном, но выполнит свою клятву.

– Собаки ничего не нашли?

– Нет, они потеряли след на выходе к руинам. Из-за дождя там сложно теперь что-нибудь отыскать, но я своими глазами видел то место, где этот ублюдок… Он шёл за ней от самого замка. Не понимаю, как госпожа могла не заметить его присутствия.

– Что она вообще делала ночью в этих руинах?

– Она любит это место, мой король. В детстве постоянно пряталась там и играла. Думала, что никто об этом не знает, но мы всегда незаметно следили за ней, чтобы с госпожой не случилось ничего плохого.

– Недоследили…

– Да уж, – Тогард насупился и сжал кулаки ещё сильнее. – Следы в подземелье оставлены обувью, какую в Рионе кроме охотников никто не носит. Это кожаные поршни, наш скорняк Дарен делает их иногда и знает всех, кто их заказывает, по именам. Мы их всех проверили, но безрезультатно.

– Выходит, это был кто-то не из Риона. Вопрос только в том, как ему удалось сюда проникнуть.

– Должно быть, он пришёл вместе с крестьянами, когда мы всех сгоняли за замковые стены, узнав о приближении латернонского войска. Я знаю только одного человека, который мог сотворить такое с нашей бедной госпожой. Это Чарси Гарол. Он исчез после того, как леди Мэй приказала вышвырнуть его за ворота. А потом, похоже, вернулся. Я найду этого ублюдка и…

– Ты же только что сказал, что у тебя нет предположений. Кто такой этот Гарол? Леди Мэй тоже что-то говорила мне о нём.

– Ну как же? – удивился Тогард. – Это дальний родственник лорда Бавора. Вы не можете не знать о нём, потому что чуть больше года назад прислали вместе с ним человека из канцелярии, чтобы тот получил от лорда подтверждение родства.

– Ты помнишь, как звали этого человека? – Хелигарг нахмурился ещё сильнее, потому что был твёрдо уверен, что не знал никакого Гарола и уж тем более никого с ним никуда не отправлял.

– Да, его звали Роглан. Он представился помощником канцлера по наследственным вопросам.

– Кем-кем? – глаза короля полезли на лоб. – Тогард, в моей канцелярии нет такой должности и человека по имени Роглан. Что у вас тут вообще творится? Так, давай присаживайся вот сюда и рассказывай мне всё с самого начала.

Он указал Тогарду на стул с резной спинкой, а сам занял кресло за большим письменным столом, где сидел накануне, беседуя с Алимеей. Рассказывать было особенно нечего, и всё же их разговор затянулся надолго. В итоге король пришёл к неутешительному выводу, что его имя используют в своих грязных целях не только обитатели королевского дворца, но и мошенники в отдалённых провинциях. Тогард же обрёл твёрдую уверенность в том, что никаких дальних родственников у лорда Бавора нет. И вместе они решили, что в случившемся с леди Мэй несчастье виноват именно Гарол, который не смог сдержать своей ненависти к ней и разочарования от того, что Риона ему не видать, и потому выместил свою злость на ни в чём не повинной госпоже, лишив её невинности. Оставалось только придумать, как и где теперь его искать.

Выходя из кабинета лорда, Тогард столкнулся со стражем, который принёс для короля важное известие – вернулись воины из поместья с той стороны тракта. Они привели с собой шестерых не слишком приличного вида мужчин, каждый из которых уверял, что является хозяином соседних земель.

Как выяснилось, прежний хозяин пару лет назад проиграл в карты свои владения некоему Робу Белискаду, который оказался не только заядлым картёжником, но и мошенником, и потому продолжал ставить поместье на кон даже после того, как тоже его лишился. При этом он никогда не играл в одном и том же месте с одними и теми же людьми, предпочитая избегать ненужных проблем.

Он путешествовал, причём не только по Иллиафии, но и по соседним королевствам тоже. А пока он утолял свою страсть к игре, облапошенные им картёжники стекались в поместье, где отстаивали своё право на земли либо убийством конкурентов, либо очередной игрой. Крестьянские семьи продолжали жить своей жизнью, вести хозяйство своё и господское, возделывать поля, но они понятия не имели, кому принадлежат в данный момент. А поскольку их никто не обижал, то и жаловаться было не на что.

Хелигарг пришёл в ярость и первым делом высказал своё недовольство Тогарду, который по-соседски должен был иметь представление о том, что творится в поместье на той стороне торгового тракта. У начальника рионской стражи было этому объяснение – поскольку никто из крестьян не искал в Рионе убежища, то и совать нос в чужие дела лорд Бавор не счёл нужным. Его беспокоили только бесчинствующие на тракте разбойники, о чём королю была своевременно подана соответствующая жалоба. К тому же, крестьяне-соседи были не слишком болтливы и не тратили своё время на сплетни с любопытными рионцами.

Советники дружно пожимали плечами и клялись, что регулярно получают из поместья налоги и отчёты, не вызывающие вопросов. Если бы эти земли были частью обширнейших владений лорда Райскирла, замок которого располагался южнее Риона и даже немного дальше от него, чем столица королевства, спрос был бы с него, но, увы, приграничные поместья находились под прямой властью Гоотарна. Получалось, что претензии у короля Иллиафии могли быть только к самому себе.

Заявив «Всё, с меня хватит, я слишком долго терпел всё это!», Хелигарг сообщил своим советникам, что по возвращению в Гоотарн все они будут разжалованы в писари. «Или казнены за измену!» – гневно добавил он, чтобы прекратить возмущённые протесты.

Шестерых картёжников было приказано посадить под стражу в одну из камер, которые в подземелье замка присутствовали, но уже очень давно не использовались по назначению. Тогарду было велено записать полные имена, чтобы внести их в решение о дальнейшей судьбе этих людей, которое король намеревался принять позже, когда уляжется его гнев.

– Чарси Гарол, – первым уныло представился средних лет коротышка с кривым носом и налитыми кровью от беспробудного пьянства поросячьими глазками.

* * *

Мэй металась по комнате, словно запертый в клетку зверь, только прутья её клетки были такими же незримыми, как и она сама. Нора сказала, что лорду Бавору лучше, что он пришёл в себя и даже может немножко говорить, а она даже не могла навестить его, потому что… лежала на постели бледная, как смерть и почти бездыханная.

Быть призраком весьма неприятно – никто тебя не видит, никто не слышит. А самое ужасное заключается в том, что кто-то думает за тебя, делает выводы и принимает решения. Ты видишь всё это, слышишь, но ничего не можешь изменить.

Когда ночью Тогард вышиб запертую на ключ дверь в её комнату, Мэй стояла над своим собственным распростёртым на полу телом и радовалась тому, что многоголосый вой в голове наконец прекратился. Это было странно – видеть саму себя, но от коварной магии можно было ожидать и худшего. По крайней мере, её не вышвырнуло, как Эйридию, куда-нибудь в далёкое прошлое.

Они бегали вокруг и суетились. Тогард поднял тело госпожи с пола и уложил его на постель. Нора охала и ахала, разглядывая синяки на бледной коже, оставленные, видимо, в порыве страсти Нэйджелом. Потом прибежал Марен, который непрерывно жаловался на неумеху Харса, неправильно смешавшего ингредиенты сонного снадобья для лорда Бавора. Лекарь осмотрел тело леди и мрачно констатировал, что госпожа имела связь с мужчиной.

Мэй кричала, что никто её не насиловал, но без толку – они не слышали её.

Слуги, лекари, король, стражники, охотники, собаки… Она благодарила богов за бушующую за окнами грозу, смывающую запах и следы Нэйджела с травы и старых камней. При таком рвении её люди непременно нашли бы его, а этого нельзя было допустить.

А потом все ушли. У постели госпожи остались только верная Нора и травница Дира, которая всё время вливала из ложечки хозяйке в рот какую-то коричневую, дурно пахнущую гадость.

Во всей этой суете и беготне Мэй не заметила, куда подевался трижды проклятый гобелен, но потом вспомнила, что Нора свернула его и убрала в гардероб. Вот и хорошо, не нужно ему маячить на глазах у людей, не представляющих, насколько он опасен.

Теперь, когда всё немного улеглось и успокоилось, ей нужно было решить, что делать дальше, поэтому Мэй вышагивала по комнате из угла в угол и думала. Сквозь стены она ходить на могла. Проверила, не получилось. Выйти из комнаты через открытую дверь тоже не вышло – там будто стояла незримая, специально для неё возведённая преграда.

Единственное спасение Мэй видела только в Йакара-сэ, который до сих пор ни разу не заглянул в её комнату. Он был рядом с дедушкой. Дира рассказала Норе, что, когда лорд Бавор пришёл в себя, колдун выгнал всех из его комнаты и пробыл там один почти целый час, а потом вышел задумчивый и сообщил, что не представляет, как такое могло случиться. Магия, мучившая старого лорда, исчезла, но это не убило его, а, напротив, придало ему сил.

Мэй была рада, что её благодетелю стало лучше, но то, что она случайно натворила, приводило её в ужас. Её кровь и Нэйджела… На свою судьбу Мэй было совершенно наплевать, но она сделала судьбу рода Хараган зависимой от магии старых нитей, а этого никак нельзя было допускать. Почему нити восстановились? Почему создали новый рисунок? Эйридия утверждала, что полотно нужно переткать, но оно само себя изменило. Почему? Спросить было не у кого, поскольку Эйридия не откликалась на зов, и Мэй в конце концов пришла к выводу, что старая магия разрушилась полностью вместе с призраком Рионской Девы.

Вспомнив свой недавний сон, Мэй присела на край постели возле собственного тела и принялась ждать, когда Нора или Дира задремают – она хотела попробовать проникнуть в их сновидения и попросить, чтобы они позвали колдуна. Было странно и непривычно видеть себя со стороны. Не отражение в зеркале, а будто бы другого человека. Бледное узкое лицо, чёрные, слегка изогнутые брови, длинные пушистые ресницы, тонкий, немного курносый нос, бескровные губы… Мэй чувствовала себя чужой самой себе, и это было неприятно.

Вдобавок её сиделки вовсе и не собирались дремать, а шёпотом делились друг с другом сплетнями, от которых на душе Мэй становилось немного теплее.

Кухарка Кристи ждёт ребёнка. Срок ещё совсем небольшой, но она не собирается избавляться от этой беременности и не хочет рассказывать, кто отец. Кот Наглец облюбовал сапоги советника Фамгуса и пачкает их при любой представившейся возможности, за что накануне получил знатный пинок, от которого едва не издох. В конюшне лошадь по кличке Славная принесла двух совершенно одинаковых жеребят. Родник в роще за замком пересох, а из колодца в деревне достали мёртвого ягнёнка, и теперь за питьевой водой приходится ходить к лесному ручью. Девчушка Тарии и Дарена подвернула ножку, когда играла с братьями. Сын кузнеца решил жениться на дочери мельника, но мельник отказал ему, потому что парень кривой на один глаз. Петух на скотном дворе подрался с гусями, в результате чего лишился половины перьев и в конце концов отправился в суп…

Жизнь в Рионе текла своим чередом. Мэй было приятно видеть, что эти женщины не жалуются друг другу, а непринуждённо болтают. Будь она и лорд Бавор плохими хозяевами, темы для разговоров сейчас наверняка были бы другими. А раз так, нужно было поскорее вернуться обратно в своё тело, чтобы избавить этих людей от лишних волнений и тревог. Интересно только, как это сделать? И куда запропастился противный Йакара-сэ с его вечно шевелящимися пальцами? Странно было это признавать, но Мэй была бы безумно рада видеть его сейчас в своей комнате.