Ночной дозор

Где ветер северный шуршит чертополохом,

все, что живет, в солончаках переморив,

вдоль ржавых проволок скользя с тяжелым вздохом,

где враны каркают и гладен даже гриф,

дозволь мне, Господи, хотя бы отдых краткий.

Мой сын, я знаю, мертв: пусть шепчут мне тайком,

что он матросом стал, что жив, что все в порядке,

быть может, у больших господ истопником

работает, что он корчмарь и славный малый…

Не больно верится! Уж вовсе ерунда,

что он удачливый контрабандист… Пожалуй,

он все-таки погиб, но, Господи, тогда

мне место укажи, где в грунт, от зноя жесткий,

он брошен и спасен от всех иных смертей,

и я могла бы знать, что два мешка известки

насыпаны давно поверх его костей.

Я так измаялась бессонницей полночной:

в церковной метрике, как рассказали мне,

его рожденья час не обозначен точно,

и гороскоп его понятен не вполне,

и не взойдет его звезда из дальней дали,

алмазом в небе не сумеет просверкнуть

всем тем, кто ныне ждет в Оранжевой, в Трансваале,

к борьбе обещанный указывая путь.

Нет, присчитать его давно пора к убитым,

поскольку, Смертью через всю страну гоним,

он слег в конце концов, измотанный плевритом,

на ферме, — и туда Она пришла за ним.

Он, брошенный в барак, потом в вагон, под стражей,

сквозь бред горячечный — штыков примкнутых строй

мог видеть в те часы, покуда лекарь вражий

подлечивал его для гибели второй.

Допрос подделанный, и вслед за ним — расплата

за жизнь, за Храфф-Рейнет и за свободу… Иль

не подлость посчитать преступником солдата?

Свобода Храфф-Рейнета… Иезекииль!

Прости сравнение, так сытая собака

несглоданную кость зароет про запас

в укромной рощице и прочь уйдет, однако

догрызть ее приходит в следующий раз.

А в полночь пятеро, такие же солдаты,

шли тело разыскать под известью, в холсте,

вдоль берега реки, взяв лампы и лопаты,

под розмарин, туда — затем, чтоб в темноте

отрыть и вновь зарыть… Во громах с небосвода

в ту ночь Ты, Господи, в наш мир, объятый тьмой

сошел поспорить со врагом людского рода

кому достанется из вас ребенок мой.

Он умер в третий раз, но кто умрет трикраты,

тот будет вечно жив: теперь и навсегда

он там, где грузчики, он там, где акробаты,

то в шахте, то в тюрьме, то в зной, то в холода

живет и не сгниет ни на каком погосте!

Могильный розмарин — позор моей земли…

Благослови, Господь, все тлеющие кости.

Я поняла за те полвека, что прошли:

весь мой родимый край — огромная могила,

над коей ветер шелестит со всех сторон,

и даже родники, журча, твердят уныло

о голоде собак, и грифов, и ворон,

народу моему, бредущему неторным

путем, позволь, Господь, навеки стать Твоим

зеркальным образом, и в белом, в желтом, в черном

в любом из нас Твой огнь да будет негасим.