Ночной дозор

Здесь, в пустоте земли, я столько лет живу:

здесь черный воздух, черная вода,

я волосами весь зарос, и ногти, закруглившись,

длиннее пальцев стали;

по лезвию меж тем и этим миром

среди скелетов я ползу

ключицы, черепа… Живое в мертвом?

Помет нетопырей

единственное, что доходит с неба.

Я машинистом был когда-то… Где

старуха Берта? Черных пассажиров

я вез, когда она внезапно взорвалась

и пнула в никуда меня.

Но высший промысел меня преобразил,

мое растерзанное тело

с годами соками набухло: я пытаюсь

дослать на землю весть из-под земли.

Как Навуходоносор, я мычу,

на четвереньках ползая по кругу.

Я здоровей, чем в громком вашем мире,

и в одинокой тьме я познавать учусь

теперь иные чудеса:

миграцию мышей летучих,

и рост корней, и ползание жаб

слепых, скольженье рыб незрячих;

здесь из коросты черные цветы

растут и черные стрекозы

мелькают; здесь я изучаю речь

подземной жизни и людей подземных,

мычание подземного скота,

что здесь пасу я, на изнанке мира.

Когда ребенком был, я, помнится, играл

оправой от очков, отцовской формой

ведь и отец мой машинистом был,

влезал на ящики пустые из-под фруктов

и проповедника изображал,

который после мягкой речи вдруг

бранится и тупицам угрожает

геенной, — так и ныне,

не машинист я больше, я хочу

сам проповедовать, сам толковать.

Нет, сын мой, пусть полиция отстанет,

а сам иди к семье, иди к друзьям,

скажи: тебе я больше не отец,

и матери скажи: я ей не муж,

ни церкви, ни друзей не знаю,

я есмь не-человек, моя работа

ночная смена без конца и края.

Я — пустота: одна гортань сырая

и легкие, заполненные паром,

я эмигрировал в себя, я — вздох,

полузвучанье, полутишина.

О братья черные, мы были на земле

растеньями, питая птиц и коз,

но были вечно врозь, и только здесь слились,

где черви светятся, где красные грибы

сияют мрачным светом в темноте.

Всевышний, над баасом суд начав,

быть может, лишь того к себе возьмет,

кто ближе всех себя к земле приблизил.

Я постарел, и волосы мои

сейчас длинней орлиного пера,

и ногти как у птиц, и, слава Богу,

я — восстановлен, я — возобновлен,

прочь — камни. И — проклятье грубой силе.

«Прочь от мотора уголь отгреби».

«Здесь машинист, ван Тонцер, он сгорел».

«А, черт возьми, я думал, это шлак».

«Ах, доктор, это было очень долго?»

«О нет, мадам. Он умер в тот же миг».