Ночной гонец

Ночь вершит правосудие

Тьма спустилась снова и окутала закабаленную деревню. Она заползала в дома и оставалась там с раннего вечера до позднего утра. Ни один человек не входил в дом или в сарай без горящей сосновой лучины. Тьма следовала за человеком по пятам, и ветер старательно задувал пламенник. Но вот пук лучины на стене догорал, огонь в очаге гас, и люди спешили улечься на солому, чтобы убежать от тьмы в сон. Утром они просыпались, а тьма все еще лежала у них на одеяле, стояла у изголовья. Тьма, эта огромная жадная пасть, пожирала людей, как маленькие дрожащие огоньки. Крошечное неровное пламя лучины не могло противиться огромной всепожирающей тьме. Она заглатывала людей и всю землю своей громадной волчьей пастью, и маленькие, жалкие огоньки догорали и гасли.

Тьма, милостивица злых сил и недобрых людей, воротилась на землю. Ей были рады все, кто держал в тайне свои поступки, кто боялся, как бы тайные мысли и дела не вышли на свет. Ей были рады все, кто держал и мыслях разбой и злодейство, все, кто хотел нанести урон недругам и отомстить за обиды, все, кому приходилось ходить потаенными тропами. Но тьма укрывала также и тех, кто сам хотел творить суд и расправу, кто сам вершил правосудие ночью, раз днем его нельзя было добиться. Тьма приносила мучения и страх тому, кто ждал по ночам гостей из леса.

Тьма укрывала и тех, кто собирался на тайный сход, чтобы потолковать о своих бедах.

Один боялся тьмы, другому она была на руку. Под ее покровом ползла смута по Брендеболю. Страшные дела творились здесь, и не разгадать было, почему они творятся, — тьма покрывала все.

Одного крестьянина нашли поутру лежащим с перебитыми ногами в навозной яме на его же собственном дворе. Никто сам не бросится в навозную яму, никто не станет лежать там до утра по доброй воле. У крестьянина, лежавшего в яме, были переломаны оба бедра. Ему поломали ноги железным шкворнем. Чьи руки держали шкворень? Выйди ночью и крикни, спроси тьму — может, ей ведомо. Спроси старого филина, что сидел под елью в лесу, — может, он все видел и даст ответ. В барщинной деревне никто про то и слыхом не слыхал.

Зерно в закромах у брендебольских крестьян и дна не покрывало после того, как помещик забирал свою долю. Голодная зима стояла на пороге. Дней в зиме многое множество, а трапез и того больше. Недель в году много, а барщинных дней и того больше. Крестьяне ходили на барщину, строили господский дом с богатыми покоями.

Ведут на барщину мужиков под барабанный бой башмаков.

Но у бондов есть свой знак и свое слово: «Прокатим фохта!» Этот знак раздувает строптивость и непокорство, тоску по вольной жизни. Этот знак раздувает бунт, тлеющий в барщинной деревне. Этот знак объединяет всех тех, кто знает друг друга как свои пять пальцев, кто доверил друг другу свою жизнь и благоденствие. Ибо не во всех домах мог доверять теперь сосед соседу — появился в деревне барский прихвостень.

Он у них уже давно на примете: Матс Эллинг лебезил перед фохтом, был у него на побегушках, лизал ему зад. Люди видели, как он распивал пиво с фохтом на постоялом дворе в Бидалнте. Тут уж все поняли, что он продажная душа и барский прихвостень. Он по доброй воле вызвался идти облавщиком на Сведьебонда. Матс хотел нажиться, получив деньги за шкуру своего же брата. Он все равно что мясная муха, сосущая кровь из раны. Одно дело, когда тебя неволят, другое — самому Вызываться. Одно дело идти по принуждению, чтобы спасти свою жизнь, другое — идти по доброй воле, чтобы соблюсти свою выгоду и прокормиться. Матс по своей охоте стал холуем и получил за это мзду — ему скостили половину барщинных дней. К тому же фохт высватал ему дочку старосты. У Матса была теперь невеста, и в приданое ему обещали вола на тринадцать четвертей.

Подлые дела творились в барщинном Брендеболе. Бог посылал удачу тому, кто старался подружиться с фохтом, кто ползал перед ним на брюхе. Тому, кто вызвался охотиться на своего же брата, достались невеста и откормленный рабочий вол. Одного барского прихвостня распознали в деревне, другой был на подозрении. Недоверчиво смотрели люди на того, кто отступился от своего слова и обещал отдать свою дочь за барского прихвостня. Этот человек уже не друг тем, кто знает товарищей как свои пять пальцев и у кого есть свое заветное слово: «Прокатим фохта!»

Не жить барским прихвостням в деревне, гласил закон, что был на устах у всех крестьян. Закон этот шел от предков. Барского прихвостня должно судить по этому закону, пусть получит сполна то, что заслужил.

Ночь была темной и долгой, много недобрых дел творилось в барщинной деревне. А мудрые старые женщины рассказывали о священных факелах, которые гонцы в былое время носили от деревни к деревне, из дома в дом. «Огонь принесли! Зажигай священный огонь!» И ликовали люди и зажигали новый огонь, и он горел в домах день и ночь. И теплился в очаге священный огонь, никогда не догорающий, и при свете его жили люди в согласии и единстве, в мире и покое. И пока горел этот огонь, людям не страшна была тьма.

Где светит теперь пламя священного огня? Никто больше не бежит по деревне со смоляным факелом в руках, никто не кричит под окнами: «Зажигай! Зажигай!» Или погас священный огонь на веки вечные? Или последние искры его задушены и землей засыпаны?

Так спрашивали друг друга мудрые женщины, на глазах у которых вырастали и гибли леса. Где горят они сейчас, священные огни?

Когда тьма сгущалась, крестьянин говорил жене: «Ступай спать одна, у меня нынче дело есть».

И в это самое время другой крестьянин говорил своей хозяйке: «Ложись спать без меня. Я нынче почивать не стану».

В одно и то же время такие же слова говорились в других домах Брендеболя. Жены ни о чем не спрашивали, а мужчины ничего не рассказывали, — не дай бог, доносчик стоит под окном, а кто промолчал, тот ничего не сказал.

Разными тропками выходят из дома крестьяне в темноту. Каждый обходит вокруг скотного двора, вокруг сарая, будто есть у него там дело, а потом незаметно возвращается и поворачивает в лес. Крадучись, идет крестьянин, а завидев во тьме односельчанина, пройдет мимо, будто и не заметил. Идут они разными тропками, что скотина протоптала в лесу. Когда же они выходят на большую лесную вырубку, становится ясно, что все тропки односельчан сошлись. Здесь на пожоге встретились все, кто сегодня ночью ушел из дома. Рог не трубил им сход, а они собрались. Староста не созывал их, а они взяли да собрались. Если рогу не звучать теперь громко и свободно над деревней, то шепот может передаваться из уст в уста. Слово, сказанное шепотом, может иметь такую же силу, как и громко сказанное. Шепот может звучать громче рога и созвать множество людей.

Крестьяне Брендеболя собрались на тайный сход в лесу. Здесь доносчику не спрятаться за углом, под окнами. Здесь некому подслушивать да подглядывать. Заяц, навострив уши, прижался к пеньку под березою, но он не знает про сход, да и к тому же он не прячется как соглядатай. Угрюмый старый филин спрятался неподалеку в еловых ветвях и слышит, о чем говорят на тайном сходе, но слух у него ослабел с годами, да и к тому же он не знает, стоит ли еще слушать.

Грозный, тяжелый гул катится над лесом. Глухой шорох в верхушках высоких деревьев предвещает ветер и непогоду.

Вдалеке стучит дятел по высохшему сосновому стволу.

Крестьяне уселись и круг на обгорелых пнях. Густой мрак окутывает их, но светло-русые окладистые бороды крестьян выделяются белыми пятнами. Они сидят, положив тяжелые заскорузлые руки на колени. Они сидят, согнув спину, опираясь на локти. Это сыны земли, они часто ходят согнувшись. Это землепашцы, за работой они наклоняются низко к груди матери-земли. Земля притягивает их к себе, метит их своей метой, своим родовым знаком. Родовой знак земли запечатлелся в их облике.

Свободные сыны земли не станут носить родовой знак другого господина, они собрались здесь поговорить о своих бедах. Сгорбленные спины, тяжелые руки на коленях, ноющие поясницы, пустые, урчащие желудки.

Это порабощенные люди, но не рабы, ибо в душе у них непокорство и недовольство. Рабская душа лишь у того, кто легко и охотно примиряется со своей судьбой. А они не смирились с новыми порядками в барщинной деревне. Они не хотят терпеть своих господ и хозяев, они остаются непокорными. Есть у них свой тайный знак: «Прокатим фохта!»

Девять односельчан собрались на тайное сборище, Не хватает трех. Один из них — барский прихвостень, другой на подозрении, обоим им нет больше места в общине. А третий — человек из леса. Это он собрал их воедино. Это он не убоялся смерти и указал им верный путь. Они поняли наконец, что его дело — это их дело, что им надо искупить свою измену. Человек из леса незримо с ними, он подбадривает их, несет им веру и утешение: «А хоть бы нас и того меньше было, все равно правда наша». Человек из леса шел посолонь и научил их: правда пребудет правдой!

Клас Бокк стоит на поваленном пне в кругу своих односельчан; змеистый шрам у него на шее алеет в темноте; крестьяне, сидящие на пнях, слушают его. Ничего хорошего от сословного собора, видно, не дождешься, говорит он, нечего дожидаться, что у помещиков отберут незаконное право взимать с них подати. Не похоже на то, что их избавят от помещичьего ярма. Их увещевали добиваться своих прав послушанием и покорностью. Но что толку от того, что они были послушными и покорными? А чего добились крестьянские выборные в Стокгольме? Было бы больше проку, если бы они остались дома и возили телеги с навозом. Не надоело ли им быть послушными и сговорчивыми? Где это видало, чтоб можно было держать спину прямой, когда ходишь согнувшись? Кто сказал, что можно обороняться, кланяясь в пояс врагу? Кто сказал, что можно обороняться, не обороняясь?

Одобрительный гул голосов людей, сидящих на пнях посреди пожоги, сливается с тяжелым гулом леса. Они догадались, в кого метит оружейник. Кто давал им совет слушаться приказа помещика? Кто старается водить дружбу и с фохтом, и со своими односельчанами? О ком идет молва, что он господский холуй? Прошлой весной его выбрали в старосты, но нынче ночью нет его с ними на сходе. Человек этот из рода Стонге[39].

Клас Бокк продолжает:

— Во всех странах простой люд в кабале у помещиков. Только в нашем королевстве мы еще противимся заморскому рабству, только наше королевство еще держится. А нынче господа хотят и нас закабалить. Неужто мы станем по доброй поле гнуть спину на помещика, как присоветовал нам староста?

Эхо в лесу повторяет единодушный клич бондов. «Нет!» — вырывается из натруженных ожесточенных грудей. Заяц, что подслушивал под кустом, от страха еще теснее прижался к земле. Филин под елью навострил уши и стал всерьез прислушиваться к людским голосам, и тут он услышал такие слова, каких никак не ожидал:

— Добудем себе свободу!

— Вот бы пищалей и другого оружия поболе!

— Выкуем новое!

— Клас Бокк ковать умеет!

— Острых кос на копья хватит!

— Наточим топоры!

— Смастерим гвоздыри!

— Пропорет мужицкая пика барскую шкуру!

— Добудем себе свободу!

Крестьяне наперебой дают советы, вспоминают про оружие, которое верно служило им в былых сражениях. Тут уж выбирать не приходится. Помочь им может только блестящая твердая сталь. Многие еще не разучились ковать железные шипы для гвоздырей. Опять пришло время пустить и ход утреннюю звезду. Снова, как встарь, берется крестьянин за утреннюю звезду, к ее помощи он прибегал с отчаяния в тяжелые времена.

— Я умею мастерить гвоздыри!

Клас Бокк умеет изготовлять пищали. Бёрье Хенрикссон может насадить лезвия кос на древки пик, Симон Сиббессон выкует наконечники. Оружия хватит на всех!

Неподалеку под кустом дрожит заяц, а с еловых ветвей смотрит старый филин внимательно и строго. Кроны высоких деревьев тяжело и грозно дрожат под вечерним ветром, предвещая перемену погоды.

А Клас Бокк говорит: «Главная сила в единстве». Им, мол, надо держаться вместе, ведь все они братья, у них одни беды и горести, одни надежды и чаяния. Неужто они станут ждать, когда враг дозволит им обороняться? Кабы они с самого начала стояли как один, так им бы не пришлось мытариться. Надо немедля послать штафет, чтобы его передавали от общины к общине, — штафет соединит руки братьев, у которых одни беды и заботы. Штафет поможет им поддержать друг друга, защитить, укрепить силу духа.

Совет оружейника общине был таков: если ниоткуда не придет весть о штафете, то им самим надо будет послать его. И снова раздался дружный возглас, но на этот раз возглас был одобрительный:

— Пошлем штафет!

На тайном сходе в лесу община брендебольская порешила: быть начеку и втайне готовиться. Все они братья, они доверяют друг другу и свою жизнь, и доброе имя. А барского прихвостня они не потерпят в деревне. Когда он поселился у них в прошлом году, они приняли его как брата. Они не потерпят измены. Они собрались здесь, чтобы решить, какую ему положить плату.

— Всякому ясно, что он изменник! Он вызвался идти облавщиком на Сведье!

— Зад барам лижет!

— Не уйти от кары предателю!

— Знаем, как наказать изменника!

— Таков приговор прихвостню и подхалиму!

— Там ему и место, изменнику!

— Как постелил, так и спать будет!

Во мраке вынесли собравшиеся свой приговор. Так ночь вершила правосудие. Заяц, который сидел, прижавшись к пеньку, неподалеку, услышал приговор и громадными прыжками поскакал с перепугу во всю мочь. Филин на ели, выслушав ночной приговор, забился глубже в гущу еловых веток, сжался в комок и нахохлился в великом страхе.

Еще никто не зажигает священных огней, никто не бежит с ними от деревни к деревне, но утренняя звезда уже восходит; она светит во мраке крестьянам Брендеболя, и люди и звери содрогаются в страхе.

Разными тропками расходятся односельчане и по разным тропкам возвращаются домой. Никто не видел, как ушли, как воротились, никто не знает, где были.

Несколько дней спустя поутру нашли Матса Эллинга в навозной яме в его же собственной усадьбе. Оба бедра у него были перебиты, и сам он не мог выбраться из ямы. Никто по доброй воле не станет бросаться в смердящую навозную жижу, пусть даже в свою собственную, никто по доброй воле не станет ломать себе бедра. Чьи руки били его, чьи руки сбросили его в яму, знает только темная ночь; в закабаленной деревне никто об этом и слыхом не слыхал. Если бы спросили старого филина в лесу, он мог бы дать ответ. Он не спал и слышал, как ночь вершила правосудие, слышал, как изречены были страшные слова: «Навозная яма — вот место предателю. Вонь и гниль надо собирать в одно место, в одну кучу. Крестьянина, ставшего господским прихвостнем, надо бросить в его же собственное дерьмо, пусть лежит там и смердит. Эта пища в самый раз для жадной мясной мухи».

Но ведь Матс Эллинг должен идти под венец в первое новолуние будущего года. Матс будет стоять под венцом с Ботиллой Йонсдоттер в новогоднее новолуние; все счастливые приметы будут налицо, самое время для женитьбы. А теперь Матс лежит в постели, и вдова Анника Персдоттер варит снадобье из трав и смазывает ему перебитые ноги. Не годится новобрачному лежать в постели с перебитыми бедрами, а еще много дней пройдет, прежде чем Матс встанет на ноги.

Темнота окутала дома, темный лес подступил под самые окна, страшные дела творятся в Брендеболе.

У Ларса Борре в Сведьегорде караулят по ночам два батрака с мушкетами на взводе. Крикнет неясыть в яблоневом саду — фохт сразу же вскочит с постели и схватится за пистоль: в глазах у бондов одно вероломство, они то и дело шушукаются да сговариваются о чем-то, и никому не ведомо, что у них на уме. Тот, кто покалечил Матса, ходит тут же по деревне и живет где-то неподалеку. Злодеи ходят на свободе, и без пистоля нельзя ступить ни шагу. Вот беда-то, что этого смутьяна Сведье еще не поймали и другие идут по его стопам. Как на грех, мушкеты все еще висят у них на стенах. Крестьянам из барщинной деревни надо дозволить стрелять только горохом в нужнике.

Прошел по деревне шепот, достиг он и ушей фохта: «Кой-кому раскроят череп темной ночью».

Чей череп постигнет такая участь? Кто сей человек, у которого глаза однажды ночью заволокутся мутной пеленой смерти? Кто же тот человек, чью голову раскроит топор? Имени его не называли, но фохт знает, кто тот человек, знает, кто еще носит эту голову на плечах. Оттого и караулят два батрака у него по ночам. Стукнет ли плотник топором по стене — фохт вскакивает с постели; загудит ли ветер в стропилах — он вскакивает опять.

Шипя, ползет угроза из мрака: скоро раскроят кое-кому череп. Люди, что творят ночное правосудие, невидимы. Человек с топором схоронился за углом дома, нанес удар топором и сгинул во тьме. Кто это был? Железный шкворень, брошенный во тьме, переломил бедро. Кто это был? Ночной приговор может свершиться в любой час и в любом месте.

Человек, что живет в усадьбе Стонгегорд, поставил на дверь двойные запоры и засовы. По вечерам он проверяет, хорошо ли закрыты слуховые окна, плотно ли задвинута заслонка в дымовой трубе. Все щели и пазы в стенах он законопатил паклей, чтобы ведьма-домовица не смогла проникнуть в дом. Но когда он ложится в постель, то не может заснуть. Он лежит с открытыми глазами час за часом и беспокойно теребит соломинки из постели.

Тому, кто не делал худа, нечего бояться. Но в эти страшные времена нельзя ни на кого надеяться, нельзя довериться ни другу, ни соседу. А всему виной этот бонд из Сведьегорда, — его считали степенным хозяином, а он стал бунтовщиком и подался в лес. Да еще связался с этим отпетым ворюгой Угге, вором Блесмольским. Эти два дружка пробрались в деревню и учинили грабеж. Сведье не постыдился ограбить двор, что прежде принадлежал ему самому. Глаза бы не глядели, как степенный крестьянин вовсе ополоумел, стал мошенником и вором. Эти лесные разбойники Угге и Сведье ничего не боятся. Не знаешь, к кому они теперь нагрянут. Потому-то и приходится проверять по вечерам дверные запоры и слуховые окна.

Крестьяне в деревне берут Сведье под защиту, говорят, что тот не вор, кто у самого себя крадет. Но раз Сведье сбежал со своей усадьбы, то теперь господин Клевен из Убеторпа — хозяин Сведьегорда со всем скотом, со всей животиной. Украденный боров — это тоже его собственность. Сведье украл борова у помещика, а кто украл, тот вор. Кто не согласен с этим, тот идет против правды и защищает кривду.

Теперь односельчане поносят Йона Стонге — зачем-де не отдает дочь за вора? Тяжкие обиды терпит он от бывших друзей и соседей.

За какие грехи выбрали его старостой в этом году? Он очутился между фохтом и общиной, между молотом и наковальней. Он желает жить в мире с фохтом и быть другом своим собратьям. А теперь фохт гневается за то, что он нарушил слово. Ведь он обещал, что крестьяне будут смирными и сговорчивыми. Он хотел потрафить и тем, и другим, хотел сделать лучше для общины, а теперь и фохт, и крестьяне винят его в измене. Теперь на него нападают с двух сторон: фохт с него глаз не спускает, наседает на него, и крестьяне его корят и винят в измене. Ведь он для пользы общины хотел угодить фохту и отдать дочь за Эллинга. Не могут они никак взять в толк, что человек разумный не станет гневить и задирать власть имущего. А теперь собратья винят его в злом умысле. Община его больше и слушать не хочет, крестьяне косятся на него со злобою, хулят и чернят на чем свет стоит. Черной неблагодарностью отплатили ему за то, что он уберег односельчан от насилия и кровопролития. Он хотел лишь защитить свое право, право всей общины, хоть таким путем, раз другого пути не было. Он остался верен клятве, которую они дали вместе. Он не раз уверял их в том, но они будто уши заткнули, не хотят слушать и бросают на него злобные взгляды, возводят на него напраслину, говоря, что он изменил своему слову. Его нареченный зять лежит в постели с перебитыми ногами. Это брендебольские крестьяне покалечили его в отместку за Сведье. Но за обиды, нанесенные вору, лесному грабителю, мстить не положено. Злодеи метят и в того, кто обещал свою дочь Матсу в жены. Недаром Йон из Брендеболя поставил на дверь новые надежные замки.

Однако он все же встает среди ночи и выходит, крадучись, во двор — черви не дают ему покоя. Он избавляется от нескольких прожорливых тварей, но на смену им быстро плодятся новые. Глисты у него живучие, они множатся, подобно тому как растут и расползаются белые корни пырея. Никак не вырвать эту изнуряющую сорную траву из утробы. Он наедается досыта утром, днем и вечером, но не успевает наесться, как опять голоден; как жердь стал он, вовсе отощал. Еды у него вдосталь, больше, чем у любого крестьянина в деревне. Не сожрут ли его живьем эти воры, что сидят у него в брюхе?

Долго тянется ночь, темнота окутывает деревню; староста лежит с открытыми глазами и сучит веревку из постельной соломы — ждет гостей из лесу.

Ночь собирается вершить правосудие над злодеями, но не фохты, не дворовые и барские прихвостни — самые страшные враги брендебольским крестьянам. Кто послал фохта к ним в деревню, кто задушил их налогами, кто принудил их ходить на барщину в господское поместье? Кто отобрал у вольного тяглового крестьянина Сведье его родовой земельный надел? Из-за кого он теперь скитается без крова, как лесной разбойник и злодей? Кто откупил подати брендебольских крестьян и присвоил себе право распоряжаться их жизнью?

Это человек, которого они еще и в глаза не видели. Это человек, что дает о себе знать лишь указами да повелениями через фохтов, через их приспешников, через нарочных и гонцов, через облавщиков и слуг. Это господни, который не изволит показываться своим подданным собственной персоной. Он отдает им приказания чужими устами, бьет их чужими руками, заставляет чужие ноги гоняться за ними по лесу. Он наставляет ружья и шпаги своих людей на непослушных. Этот человек владеет их душой и телом, а они его и в глаза не видели. Это их господин и хозяин, его милость обер-майор и камергер Бартольд Клевен, владелец Убеторпа, Скугснеса и Рамносы, иноземец, пришедший к ним из Неметчины.

Если брендебольские бонды хотят вернуть свои права, им нужно добраться до этого человека. Это он волен в их животе и смерти, в их делах и помыслах, это он властен им приказывать, как повернуться, как протянуть руку, куда ступить ногой, когда говорить и когда молчать. Это он хочет заткнуть им рты, чтоб они не говорили крамольных речей. Это он гоняет их на барщину ни свет ни заря и отпускает домой затемно. Это он заставляет их гнуть спины на полях и лугах. Это он велит им возводить хоромы. Это из-за него поднимаются они до света с соломы; из-за него болят у них натруженные поясницы, спины и плечи; из-за него валятся они замертво на постельную солому поздним вечером.

Господин Клевен за несколько лет прибрал к рукам все деревни в округе, одну за другой: Росток, Хеллашё, Гриммайерде, Рюггаму и Брендеболь. Во всех этих деревнях живет много бондов с семьями, и все они теперь у него под началом. Все они барщинные помещика Клевена. Этот неведомый господин волен в животе и смерти всех этих людей. Под его началом живут они все на белом свете: крестьяне со своими домочадцами, мужчины и женщины, а с ними вся четвероногая скотина. Все эти живые существа, люди и животные, отмечены невидимым родовым знаком своего господина. Лошади господина Клевена! Волы господина Клевена! Овцы господина Клевена! Козы господина Клевена! Крестьяне господина Клевена! У скота и у людей одни владелец и хозяин. Сами по себе крестьяне господина Клевена ничего не значат, это хозяин дает им свое имя. Скотина не знает имени своего владельца, но люди его знают. Это имя они твердят денно и нощно, оно неотступно с ними, ибо оно начертано в их сердцах раскаленными жгучими письменами.

Нет, не вольные люди, не сами себе хозяева! Они собственность своего господина. Клеймо господина и хозяина жжет их огнем. Они не в силах больше терпеть этот родовой знак, прилипший к их коже, они проклинают ого, проклинают имя своего хозяина.

Во всех этих деревнях повторяют его имя — в Ростоке и Хеллашё, в Гриммайерде, Рюггаму и Брендеболе; они называют это имя вслух с руганью и проклятиями, называют его про себя, в потаенных обиталищах мысли, Клевен! Это имя редко произносят без проклятий, — для них это самое ненавистное имя на земле. Клевен! Это имя всегда произносят голосом, дрожащим от гнева, Клевен! Это имя у них на уме, когда крестьяне справляют нужду и повторяют свой девиз: «Прокатим фохта!»

В недосягаемой глубине души живут у них мятеж и ненависть непокоренных.

В глубине души борются они и проклинают своего господина, чужеземца, его милость господина обер-майора Бартольда Клевена.

Если брендебольские крестьяне хотят вершить ночное правосудие, не с фохтами и барскими прихвостнями надо им расправляться, а добраться до настоящего виновника. Но о нем они только слышали. Ни разу не доводилось им видеть его воочию. Их господин является им только в образе фохтов да их наемников. До него не достанешь ни топором, ни железом, ни сталью. И потому выносят они ночной приговор тем, кого он посылает к ним вместо себя. Клеймо господина жжет помещичьих крестьян.

«Но мы добудем себе свободу!»

Брендебольские крестьяне собираются на тайные сходы, чтобы потолковать о своих бедах. Никто не видит, как уходят из дома, никто не видит, как возвращаются, никто не знает, где были. Сгибаясь над пашней, они поворачивают друг к другу головы и говорят:

— Добудем себе свободу!

И земля, которую они топчут, слышит их слова и прячет эти слова глубоко в своем огромном сердце. Земля, что лежит у них под ногами, с ними заодно, она их не выдаст. Они могут без страха поверять ей свои самые сокровенные думы. Они ей верны и преданы, и она им платит тем же. Ведь это крестьяне возделывают ее и поливают своим потом, и только крестьяне должны безраздельно владеть ею, ибо она тоже владеет ими и отмечает их своим родовым знаком. Это сыны земли, она им строгая и любезная мать. Она вскармливает их своей грудью и сама она пьет не только небесную росу, но и ту росу, что падает с их натруженных тел. Без этой влаги земле не обойтись, ибо в ней любовь людская и жертва матери-земле.

Но ей не нужны объятия закабаленных людей, она не хочет пить пот рабов. Земля хочет носить лишь тех, кто по доброй воле любит и холит ее, кто свободно склоняется к ней, приблизив лицо к ее груди, чтобы взять ее и владеть ею.

Земля хочет носить на себе свободных людей, впитывать благородную росу, что падает со лба свободного человека.