Ночной гонец

Человек из леса требует свои права

Ушли в деревню двое, а воротился только один. Другой остался и больше никогда не вернется в свою потайную берлогу. Тот, кто воротился один, его больше не ждет.

В землянке под поваленным дубом живет теперь один человек, и больше он к деревне близко не подходит. У него есть порох, пули и соль — все, без чего человеку в лесу не обойтись. Дни бегут, и ножевая рана у него на щеке заживает, на щеке остается лишь красный рубец.

В воздухе похолодало, задули ноябрьские ветры. Сухая трава шуршит под ногами, сырые, мозглые туманы лежат по утрам на трясине Флюачеррет. Здесь и там поблескивает красными звездочками спелая клюква — журавлиная ягода, нанизанная на короткие стебельки в белом мху, по журавлиного крика уже больше не слышно. Дни стоят все больше серенькие, тихие. Все лесные приметы предвещают приход зимы. Но в ясные дни, когда солнце освещает желтые стволы сосен, лес наполняется голосами, и стук дятла, долбящего кору, далеко разносится по лесу.

Сведье промышляет охотой. На островках в болоте он рубит молодые осинки и ставит капканы на зайцев меж поваленных стволов. Молодые тетерева, что попадаются в силки, к зиме подросли и разжирели. По утрам на заиндевелой земле легко рассмотреть следы глухаря между кочками. Иногда Сведье ищет другую птицу. Раньше он встречал в лесу удода и, завидев эту птицу, каждый раз останавливался. Ботилла сказала ему однажды: «Как увидишь удода, знай, это тебе от меня весточка!». В ясные тихие дни он слушал, как птица-вестница пела: «Обрученные! Неразлучные! На веки вечные!»

И вспоминал он тогда, как сладко и покойно было им вдвоем с милой. Но теперь, в осеннюю пору, он больше не встречает удода, перестала петь вестница, — верно, улетела вместе с журавлями. Зато теперь встречается ему коршун — птица лживая и разбойная, ее он слушать не хочет. Видно, у него есть худые вести, и он рад огорчить Сведье, только тот его не слушает. Сведье знает, что у него есть в деревне невеста, что сбудется все, о чем им пели птицы на верхушке дуба ранним утром, когда они были вместе: «Обрученные! Неразлучные! До гробовой доски! До смертного часа!» Пусть другие птицы поют, что свадьбе не бывать, но то птицы лживые. Солнце идет своим путем, наступит равноденствие и на другой год. Кто им поверит, что свадьбе не бывать?

Одинокий человек в землянке не подходит больше к деревне, он бросается прочь, заслышав в лесу шорох. Некому принести ему вести, а птицу лесовицы он не слушает. Птица эта злорадствует: «А невеста твоя, Сведье, за другого просватана!»

Но у человека, который никогда больше не вернется, остались в деревне друзья, добрые друзья и пособники, им знаком путь в землянку под поваленным дубом.

Однажды пришел туда человек, это был бродячий швец Свен. Он принес тайную весточку от хозяйки Сведьегорда: надобно им повстречаться, пусть Сведье укажет место и время. И Сведье посылает ей весточку: как стемнеет, у болота Гриммайель, в первый день новолуния.

И тут беглец услышал то, чего никак не хотел услышать: у старосты отпраздновали новое обручение! Кровь закипела у него в жилах. Но ведь обещание, данное Ионом из Брендеболя Матсу Эллингу, не отнимает у Сведье его законного права. Пусть Йон дает хоть тысячу обещаний тысяче женихов, пусть изменяет своему слову, его права у него никто не отнимет. По своей охоте Ботилла обручилась с ним и будет хранить ему верность до конца дней. Пусть староста хоть каждый день празднует новый сговор; пусть этот человек из деревни изменяет своему слову хоть раз, хоть десять — какое дело до того человеку из леса?

Свадьбу сыграют еще не скоро — жених лежит в постели с перебитыми ногами. Никогда не спать этому человеку в брачной постели с его невестой! Пусть себе кричит злорадный коршун: «Твоя невеста просватана!» Сведье знает — просватана за него на веки вечные.

Сведье придет к деревне, как велит ему матушка. Но тут же он говорит самому себе: «Если выпадет снег, я не приду, а то следы будут».

В перелеске между Хумлебеком и Гриммайерде пляшет слабый огонек, похожий на блуждающие огни. Это идет, спотыкаясь о корни и камни, старая женщина. В руках у нее фонарь с горящей сосновой лучиной. Идет она, наклоняясь вперед, будто ищет спелые лесные ягоды на мертвой ноябрьской земле, и тяжело опирается на ясеневый посох.

Крадучись, идет хозяйка Сведьегорда по лесу, похожая в своем красном чепце на лесного гнома; есть еще сила в ее маленьком сухом теле; тело у нее — твердый комок жил и костей. Стоит ей пошатнуться — в тот же миг на помощь приходит посох. Она крадется тихо, словно лесная мышь, волоча ноги по земле, чтоб не стучали деревянные башмаки. Завидев блестящую черную болотную воду, она садится на плоский камень и вешает фонарь на березовую ветку. Следов видно не будет — значит, сын придет.

Он ждал ее в ельнике по другую сторону болота и пошел ей навстречу сразу, как только замигал фонарь. Лучина горела, трещала, пахла смолою, и при свете ее хозяйка Сведьегорда увидела, что у сына отросла борода, а волосы надают на плечи, как конская грива. Долго хоронился он в лесу. Тяжко ему пришлось.

Увидев его, она поспешила спрятать ясеневый посох, на который опиралась, — незачем сыну видеть его.

Вот и встретились Сведьебонд и хозяйка Сведьегорда. Много раз взошло и село солнце с тех пор, как они покинули свой дом, что поставлен посолонь, глядит с востока на запад. Их дом стоит еще на земле, и никто не повернул его вспять.

Сведье увидел, что скулы на лице у матери выступили еще резче, а виски запали. Ноги у нее дрожали, хоть она и не несла никакой поклажи. Он взглянул на ее впалые щеки, на дрожащие ноги и спросил, как она жила все это время и что ела.

Они с сестрой толкли почки с деревьев и варили взвар, отвечала матушка Сигга. Добрые люди давали им обглоданные кости, если кто забивал скот. А потом через бродячего швеца Свена прислан им был свиной бок. Ели свинину и благодарили господа. Мясо это им точно с неба свалилось. Сидели себе дома сытые, не надо было бродить по дорогам, где люди валились с ног и помирали на месте. Недавно нашли двух бродяжек, которые померли с голоду; никто не знал, откуда они родом, и на кладбище их хоронить не стали. А уж людям, приписанным к церкви, жаловаться не приходится, — хоть и помрешь с голоду, а вечного блаженства не лишишься.

— В лесу тебе сохранно, — сказала мать.

— Да уж, денег им на моей шкуре не заработать, — отвечал сын.

Огонь пожирал последний огарок. Матушка Сигга достала из кармана юбки новую лучину и зажгла ее от догоравшего пламенника. Лучина вспыхнула, и, когда матушка Сигга снова повесила фонарь на ветку, он осветил посох, лежавший у нее за спиной.

— Никак вы, матушка, с клюкой ходите? — спросил он с удивлением.

— Я нашла ветку в лесу, — сказала она неохотно. — Корни-то скользкие. Вот я и подобрала обломившуюся ветку.

Он взглянул пристально на ее палку — она была срезана на обоих концах.

— Что ты уставился на мою ветку? — в сердцах воскликнула мать.

Неужто он и впрямь думает, спросила матушка Сигга, что хозяйка Сведьегорда ходит с клюкой? Что он еще выдумал? Нельзя, что ли, ветку с земли подобрать? Ну, что ему за дело до этого?

Она только было собралась рассказать ему, какую весть принесла, а тут он уставился на ее палку, и она с досады умолкла. Вести-то, правда, были невеселые. Но, глядя на его суровое лицо, она поняла, что он вытерпит, как пристало мужчине, не станет хныкать да жаловаться.

— Я была у господина Петруса Магни, — сказала она. — Господам оставили право владеть всем, что они беззаконно отобрали у нас. Убеторпский помещик остается хозяйничать в Свсдьегорде.

Она услышала, как хрустнули его пальцы, увидела, как дрогнули его плечи. Но он не вскочил на ноги. Он уже не был таким горячим, как в былые времена.

Матушка Сигга говорила коротко:

— Права нам не вернули. Не день и не год пройдет, прежде чем мы вернемся в свою усадьбу.

Невеселые вести принесли Сведьебонду.

Он ничего не ответил, но слышно было, как его пальцы снова хрустнули.

Лучина в фонаре горела, вспыхивала, и обгоревшая верхушка с треском отваливалась. Хозяйка Сведьегорда приладила новую лучину и сказала:

— На то была воля божья — вернуть тягловому крестьянину Сведье его права, да ожесточились сердца у королевы и помещиков, яко у фараона в земле египетской. Да и от пастора Петруса Магни из Альгутсбуды помощь тоже невелика. Но господь изберет другого. А покуда фохт снимает еще один урожай с нашего поля.

Он замолчал, и молчание это показалось ей долгим и тревожным. Потом он сказал хмуро:

— Может, я помогу господу? Кто же поможет, как не я сам?

— Пастор Петрус Магни говорит, что господь пошлет к нам нового Моисея. Господь бог даст нам праведного короля.

— Может, врет пастор. Свое право надо отвоевывать самому. Мне оно ближе всех.

— Куда тебе, бедняку, против господ!

— Сам свое право потребую.

— Не совладать тебе с ними.

— Совладаю, если жизни не пожалею.

— Нет тебе на то моего благословения!

— Сам, благословясь, пойду.

— Прежде ты не смел ослушаться матери.

— Стало быть, вы даете мне совет спасать свою шкуру?

Она не стала больше перечить сыну. Она теперь поняла, как ожесточилось его сердце с тех пор, как он ушел из дома. Что толку бить кулаками по скале? Когда он сказал, какой ценой хочет вернуть свое право, заныло сердце у той, что породила его, но ему она и виду не подала. Хватит и того, что он увидел ее посох.

— Господь бог пошлет нам короля справедливого, — горячо сказала она. — Явится Моисей и поразит господ.

— Я сам верну свое право, — повторил он.

— У кого ты его станешь требовать?

— Кто обездолил нас? Кто всему виной?

— Помещик, что выгнал нас из родного дома.

— К нему-то я и пойду.

Теперь она все поняла, и снова ей пришло на ум, что словами тут не поможешь. Что толку колотить кулаками по твердой скале? Он волен поступать, как ему вздумается, волен распоряжаться своею жизнью. Какую власть имеет над ним старая, изможденная женщина?

Она заговорила про другое. Вот догорит сейчас еще одна лучина в фонаре, и хозяйка Сведьегорда и Сведьебонд разойдутся каждый в свою сторону. Она сказала сыну, чтобы он ушел первым; ей, дескать, хочется посидеть одной; она знала, что не сможет подняться на ноги без посоха.

Она сказала, что придет к нему в землянку, если надо будет упредить его о чем-либо. Он велел ей не ходить по первопутку, чтоб ее следы не указали бы к нему дорогу. На это она возразила, что он, видно, забыл, как давно поседела у нее под чепцом голова, а то бы не стал ее поучать.

Она загадала — если он оглянется, когда пойдет прочь, значит быть худому. Он сказал ей: «Жизни не пожалею!» А ее скорбные глаза хотят видеть живым того, кто однажды вышел из ее лона. Если только он оглянется, значит, быть недоброму.

Он глянул на небо. На землю начали медленно падать твердые сухие снежные крупники.

— Погода ночью переменится, — сказал он.

Сведье пошел прочь, а матушка Сигга оставалась сидеть на камне, покуда он не вышел за круг снега, исходивший от фонаря, и не исчез в темноте. Пройди несколько шагов, он оглянулся и посмотрел на нее. Сердце у матери тревожно заныло. «И зачем он обернулся?! Зачем он только обернулся?!»

Почему чужой человек хозяйничает и Сведьсгорде, и почему он снимает чужой урожай? Почему Сведьебонд скитается по лесам, хоронится за кустами и за валежником?

Живет где-то на белом свете господин, что взял себе право распоряжаться его жизнью. Есть где-то господин, который хочет владеть его душой и телом, как владеет он другими людьми в Брендеболе, Рюггаму, Ростоке и Гриммайердс. Есть где-то господин, который своими указами не дает ему жить свободно на божьей земле. Этот господин хочет быть его хозяином, хочет повернуть солнце вспять, заставить его ходить по небу путем неправедным, хочет, чтобы правда обернулась кривдой. Этот неведомый господин и его прихвостни да приспешники хотят, чтобы вор назывался честным человеком, а честного человека звали вором; чтобы измена звалась верностью, а верность — изменою; чтобы трусость звалась мужеством, мир — враждою, а вражда — миром. Этот господин и его приспешники завели новые порядки во всех дворах этих деревень, обратили мир и спокойствие в тревогу, свободу — в рабство. Этот господин хочет заклеймить своим иноземным рабским клеймом всех крестьян свободной мили, где он хозяйничает. Этот господин забрал Сведьегорд, а усадьба эта поставлена посолонь и стоит так с незапамятных времен.

Сведье и в глаза не видел этого человека, но тот следует неотступно за ним о пятам, словно тяжелая, гнетущая тень, посылает за ним в лес своих наемников, батраков, крестьян, изменивших своим братьям.

Но господин этот — не бог всемогущий на небе, а земной человек, смертный, как и все люди. Он вышел из лона женщины голый и беспомощный и сосал материнскую грудь. Скелет у него не крепче, чем у всякого человека, рожденного женщиной. Тело его так же боится боли, как тело любого человека. Кровь его может вытечь из жил, как всякая кровь в теле человеческом. Кости его можно перебить топором, тело — искромсать острым ножом, кровь его можно пролить, всадив и него свинцовую пулю. Этого человека можно лишить жизни, как и всякое живое создание на земле. Этот господин может лежать распростертый на земле, будто подстреленный в лесу зверь. Он может лежать совсем тихо, не шевелясь, другие будут трогать его, переворачивать его тело, будто дохлую скотину, а он будет лежать недвижимо. Крестьяне и все подвластные ему люди будут проходить мимо него, не снимая шапки и не кланяясь, а он не сможет им приказывать, не сможет даже нахмурить брови. Не сможет он им больше приказывать, не сможет ни единого зернышка отобрать в уплату налогов.

Они станут делать все, что им вздумается. Не таясь станут говорить дерзкие, крамольные слова, за которые прежде их наказывали. И все новые порядки, что он насильно ввел в их свободной миле, сгинут, рабство вновь обернется свободой, а правда одолеет кривду. А господин этот ничего им сказать на то не сможет, ибо он будет лежать мертвый тихонько, терпеливо и помалкивать.

Человек из леса сам отберет у этого господина свои права.

Поздно ночью, когда служанки из Убеторпа только что заснули, их разбудил громкий стук. Кто-то изо всех сил стучал в стену и громко кричал грубым и грозным голосом. Служанки испугались, решив, что дом окружило множество людей. Батраки спали в людской, а в господском доме из мужчин спал один только управитель.

Он подошел к дверям, чтобы спросить, кто это нарушил покой ночью в господском доме. На дворе стоял человек, которого он и темноте не мог как следует рассмотреть. Человек этот колотил в стену топором, оттого и раздавался грохот, напугавший служанок.

Убеторпский управитель спросил человека, кто он таков и зачем стучит во всю мочь в ночную пору. Человек этот назвался Рагнаром Сведье, тягловым крестьянином из Брендеболя, к сказал, что ему надобно поговорить с господином Клевеном, до которого у него есть дело. Он громко кричал:

— Выходи, Клевен! Вызываю тебя на бой!

Услышав имя известного смутьяна, управитель не решился с ним связываться, покуда не подоспеет подмога. Однако сперва он решил урезонить его и велел ему убираться подобру-поздорову. Если он не уйдет и станет ломиться в дом, сказал управитель, то господские рейтары зарубят его насмерть.

Смутьян, однако, не подумал уйти; он снова стал стучать топорищем в дверь и кричать:

— Я вызываю Клевена! Выйдет этот господин или нет?

Управитель ответил ему, что его милость господин Клевен проживает в Стокгольме и домой его не ожидают.

Услыхав, что господина Клевена нет в усадьбе, человек тотчас угомонился и перестал колотить топором по стене. Потом он крикнул, что придет еще раз, как только Клевен воротится домой. Господину этому он всяко угрожал и сулил лишить его жизнн.

После того он ушел, и больше его этой ночью не слышали. Однако служанки в господской усадьбе так напугались, что не могли уснуть и просидели всю ночь на постели.

Убеторпский управитель немедля отписал своему господину и благодетелю о том, что случилось ночью в господской усадьбе, и сообщил, что человек из леса сулил прийти в другой раз в усадьбу; при сем он хулил его милость и грозился лишить его жизни.

В скором времени уездный судья в Упвидинге получил от его милости господина обер-майора и камергера Бартольда Клевена жалобу на беглого крестьянина и лесного бродягу Рагнара Сведье, который в ночную пору осмелился явиться к нему в имение Убеторп в Альгутсбуде и ломился в дом, помышляя лишить его, Клевена, жизни. Не застав его дома, насильник грозился прийти в другой раз, дабы исполнить свой злодейский умысел и совершить убийство. Прошлым летом этот беглый крестьянин прибил и изувечил наемного рейтара Нильса Лампе из поместья Убеторп, после чего сбежал в лес и промышлял воровством да грабежом. Коль скоро этого бродягу уличили на месте преступления, его господин и хозяин подает на него жалобу в уездный тинг Упвидинге, требуя настоятельно, чтобы тинг вынес ему приговор.

На третьем и последнем в этом году упвидингском уездном тинге был вынесен приговор беглому крестьянину Рагнару Сведье из Брендеболя, приписанному к имению Убеторп. Тинг и присяжные уездного суда по делу нашли, что pro primo[57], Сведье беспричинно учинил насилие над рейтаром из Убеторпа Нильсом Лампе и нанес ему увечье, после чего укрылся в лесу, где одичал и озлобился; pro secundo[58], оный Рагнар Сведье свел дружбу с известным лесным вором и злодеем по имени Угге из Блесмолы, которого недавно нашли убитым, и и сообществе этого вора промышлял воровством и грабежом; pro tertio[59], Рагнар Сведье в ночную пору ломился в дом его милости обер-майора и камергера Бартольда Клевена и грозился лишить жизни своего хозяина и благодетеля[60].

Коль скоро он был уличен на месте преступления, тинг уезда Упвидинге вынес означенному насильнику и лесному бродяге свой приговор: быть ему схвачену в лесу и зарыту живьем в землю без суда и следствия.