Ночной извозчик

Глава 2 ПОХИЩЕНИЕ

— Который час на твоем бимбере?

— А никакой, накрылся бимбер!

— Небось, пружину перекрутил?

— Заткнись, дубина… Фараоны его накрыли.

— Накрыли бимбер? Чего-то не секу…

— Где уж тебе усечь!

— Ну давай-ка, выкладывай.

— Так вот, братец ты мой, представь себе, не было у меня бимбера, а мне без него хреново… словом, пора мне было разжиться кой-каким добром, да заодно половить кайф, вот я и пошел на дело…

— Забрался к старому жлобу в карман?

— Натюрлих! Так вот, значит, работаю я у толстяка в кармане, как раз на Елисейских Полях, заметь, еще луна только-только нос высунула, — словом, кой-чего раздобыл, братец… бумажник, бимбер… Два платка с шикарными метками, связка ключей, кисет с табаком…

— А ведь недурно наработал, старик…

— Еще бы!.. Словом, только бы жить и радоваться, да вдруг мой толстяк как завопит не своим голосом…

— А легавые тут как тут…

— То-то и есть! Несутся, понимаешь, за мной по пятам, беговым лошадям на зависть… Ну, само собой, — «Держи вора» орут… И народ кругом, тоже, конечно: «Держи его!»… Тут у меня будто крылья выросли…

— Значит, ушел?

— Еле-еле ушел. Лишь бы ноги унести, плевать мне на весь навар, все побросал к черту, платок направо — бац! бумажник налево — бряк! Что твой фейерверк, так и посыпалось! Конечно, народ за мной уже не гонится, подбирают… Только бимбер я себе оставил — так вот, около Алькасара откуда ни возьмись фараон: — Стой! — говорит… Ну, понимаешь, тут уж не до смеху, швырнул я часы и был таков…

— Выходит, нет у тебя часов?

— Выходит, так.

— Ну и трепач ты, скажем прямо! Это когда дело-то было?

— Да позавчера.

— Жаль, да ничего не попишешь. Слушай, еще по одной пропустим?

— А как же! Да покрепче!

Апаш, по кличке Фонарь, прервал беседу со своим закадычным приятелем Глазком и что было силы стукнул кулаком по столику, за которым они сидели уже чуть не целый час.

— Хозяин! Эй, хозяин! Два пойла, да не разбавлять! Скажите-ка, сколько на ваших ходиках?

— Половина десятого, приятель!

— Порядок…

Хозяин отошел, чтобы налить заказанные порции абсента, а Глазок наклонился к Фонарю и таинственным шепотом спросил:

— Слышь-ка, ты уверен, что она приедет, Коломбинка эта?

Фонарь с надменным видом пожал плечами:

— Не шурши! Не шурши! — И будучи остряком или, вернее, считая себя таковым, добавил: — Коломбина, старик, живет в Коломбе; а раз мы с тобой сейчас в Коломбе, мы тут и застанем нашу Коломбину…

И произнеся это тоном, ие допускающим возражений, он принялся, как полагается, размачивать кусок сахара водой из дешевого грязного графина. Потом добавил:

— Ну, если она, чего доброго, не приедет, то-то хлебнем мы с тобой горя! Да приедет она, приедет, дельце верняк, дельце катится как по маслу, дельце круглое, как монетка… Нечего зря кровь себе портить…

Глазок, в свою очередь, взялся за абсент.

Между тем, пока апаши беседовали друг с другом, порой переходя на шепот и не вступая в разговор ни с одним из посетителей бара, хозяин уже готовился закрывать свое заведение — небольшой трактирчик под названием «Свидание машинистов», расположенный как раз напротив красивого чистенького вокзала Буа-Коломб. Посещали его исключительно железнодорожные служащие, которые к десяти часам вечера, как правило, расходились, и в этот час хозяин просто-напросто прикрывал лавочку.

— Я, конечно, ничего такого не требую, — сказал он, обращаясь к Глазку, — не сочтите за обиду, только я через минутку закрываю.

Дело было обычное, но Глазок немедленно пришел в ярость.

— Эго что же такое? — заорал он, сжав кулаки и вызывающе глядя на хозяина, — это ты, значит, выгонять нас намылился? Так ведь, водолей несчастный? Мы с Фонарем уйдем, когда сами надумаем, не раньше. — И тут вдруг замолчал.

Дело в том, что хозяин трактира «Свидание машинистов» сам когда-то водил паровозы этой железнодорожной Компании. Несмотря на маленький рост и довольно хилую внешность, он был на редкость крепким здоровяком. Едва Глазок договорил, хозяин подошел к нему вплотную, взял его за шиворот и без видимых усилий стащил со стула.

— Вот что, — сказал он, — ты, смотри, не возникай; во-первых, мне это не по нутру, а во-вторых…

Лицо Глазка налилось кровью, задыхаясь от злости, он заорал:

— Эй, Фонарь, что же ты? Он же набросился на меня, кишки ему надо выпустить, тоже мне трактирщик нашелся!

Но Фонарь только покачал головой. Пока хозяин тряс за шиворот его приятеля, Фонарь успел одним глотком опорожнить обе рюмки абсента, стоявшие на столе. Затем он бросил деньги на обитый жестью прилавок и обратился к Глазку:

— Эй, Глазок, парень-то в своем праве, нечего бузу подымать… Давай, вали отсюда, до поживей, нам уже вкалывать пора.

Глазок что-то пробормотал, бросил злобный взгляд на трактирщика, ко все же последовал за приятелем.

— Ладно, ладно, — ворчал он, — сам знаю, что пора идти вкалывать, только я вот загляну на днях к этому хмырю.

Едва друзья вышли на вокзальную площадь, как между ними Вспыхиула ссора. Фонарь сразу же обругал приятеля:

— Ты что, совсем чокнулся, да еще на трезвую-то голову — ну, парень, не ожидал такого от тебя… Это как же выходит? Идем на дело, надо, чтобы все было шито-крыто, а ты вздумал задираться с этим фраером, совсем одурел, что ли?

— Когда оскорбляют человеческое достоинство…

— Э! Знаешь, куда я суну твое достоинство? Скажите на милость, достоинство у него… А ну-ка, подайся сюда, покажи, где оно у тебя…

Фонарь еле держался на ногах. Глазок шел увереннее. Они прошли, будто случайно, через двор, отделяющий вокзал от первых домов Буа-Коломб.

— Куда теперь завалимся? — спросил Глазок.

Фонарь погрузился в размышления.

В неверном свете уличных огней он казался еще более тощим, изможденным, трагическим воплощением нищеты и порока. Какое-то время си беспокойно озирался по сторонам, но наконец принял решение.

— Ну чего там, выбора у нас нет, из трактира нас выперли, засядем в нужнике, шикарней места не найти, чтоб стушеваться.

Глазок кивнул в знак согласия, и они направились к уличной уборной, которая приглянулась им как наблюдательный пункт. Внезапно Фонарь остановился.

— Прочисти-ка дыры — приказал он.

И так как Глазок по-прежнему молчал, Фонарь ткнул пальцем в темноту.

— Не слышишь, что ли?

— Нет.

— Да вот он.

— Кто?

— Ну и дурень же ты!

Он схватил приятеля за руку и поспешно оттащил его в темный закоулок; мгновение спустя к платформе с грохотом подошел поезд.

— Это наш, скорый, — прошептал Фонарь.

— Думаешь, она приехала?

— Будь спок.

— Приметы-то знаешь?

— Есть картинка.

Фонарь вытащил из кармана дрянной снимочек и принялся рассматривать его, перечисляя:

— Шляпа — синяя, платье синее, а туфли-то, старик, серые, да не кожаные, пошикарнее…

— Все это не очень-то ясно.

— Тебе неясно, а мне наоборот.

И тут же он прервал себя:

— Заткнись! — сказал приятелю, — хватит языком молоть, разуй гляделки, видишь, все фраера из вагонов повылезли…

Действительно, из вокзала высыпала толпа пассажиров поезда, остановившегося в Буа-Коломб.

Большей частью это были рабочие, работницы, служащие, стремившиеся поскорее вернуться домой, в свое жилье, выбранное ими за пределами Парижа, потому что здесь оно стоило дешевле и воздух был чище, чем в большом городе, где они проводили весь день на работе.

Они торопились домой, чтобы получше отдохнуть до следующего утра, когда им предстояло встать чуть ли не на рассвете, чтобы вовремя попасть на работу. И пока они поспешно покидали вокзальную площадь, за ними внимательно следили Фонарь и Глазок, спрятавшиеся в своем закутке.

Время от времени Глазок бормотал:

— Эх, пропади оно все пропадом, спорю, что ее тут нет…

Фонарь упорно молчал. По-видимому, он был совершенно уверен, что та, кого они ждут, непременно появится с минуты на минуту. Он был настолько уверен в этом, что его голос почти не дрогнул, когда он сказал Глазку:

— Глянь-ка, старик, вот она, наша краля… Видно, не из нищих, верно? Да вон она, видишь, направо повернула…

Глазок проговорил с убежденным видом:

— Ну, смазливая девка…

— Да, смазливая, — по твердил Фонарь очень серьезным тоном, полностью протрезвев и обретя привычное хладнокровие, с которым всегда шел на задуманное дело.

— Главное, — продолжал он, — чтобы она нас не углядела… Иди-ка ты впереди, шагов на десять, а я за тобой. Лишь бы она нас вместе не приметила. Тележку-то найдешь?

— Еще бы!

И Фонарь с Глазком пустились вслед за девушкой.

— Скажите, мадам, это дом семнадцать по улице Перванш?

— Правильно, семнадцатый номер и есть, а вам что нужно, господа хорошие?

Человек, обратившийся к привратнице небольшого дома, в котором, по-видимому, жил рабочий люд, подозвал своего приятеля, стоявшего на мостовой возле тележки, на которую был погружен матрац:

— Слушай: Артур, твою заказчицу как звать-то?

— Мадемуазель Раймонда.

Привратница услышала знакомое имя.

— Мадемуазель Раймонда? Да, она здесь живет, а вам-то что надобно?

— Матрац ей привезли, мадам, взамен старого.

— В такой-то час?

Рабочий равнодушно пожал плечами.

— Наше дело маленькое, — сказал он, — нас сюда послали. На каком она этаже-то?

Но он не учел сопротивления привратницы, охранявшей дом.

— В такой-то час, — повторила она, — матрац привезли? Да что это на вас нашло?

— А что такого? Ее дома нет, что ли?

— Дома-то она дома… только я в такой час не пускаю поставщиков.

— Ну, вот еще!..

Тот, кто привез тачку, подошел к привратнице.

— Дайте нам подняться, — сказал он добродушно, — мы не нашумим. Минутное дело! Надо же людям друг другу помогать… Мы ведь не по своей воле припозднились — какой вам-то прок, когда нас хозяин облает, если мы не доставим заказ?

Это был простейший довод, но он тронул добрую женщину, и она посторонилась, пропуская их.

— Ладно, подымайтесь! Четвертый этаж, дверь справа… Только тихо, тут у меня все жильцы рано встают, не любят, чтоб им спать мешали…

— Ладно… ладно.

И оба стали подниматься по лестнице, подхватив матрац, привезенный ими на ручной тележке, которую они оставили внизу, на обочине.

Раймонда, красивая продавщица из «Пари-Галери», пообедала, как всегда, в закусочной «Бульон» и направилась на вокзал Сен-Лазар, откуда она каждый вечер отправлялась домой, в Буа-Коломб. По приезде домой она поднялась к себе, положила шляпку на убогий комод и стала раздеваться, но вдруг с удивлением повернулась к двери.

— Кто там стучит? — спросила она. И остановилась посреди комнаты, прислушиваясь. — Странно, — тихо проговорила она, — я точно слышала, как кто-то ходит по моей площадке. Ну, значит, почудилось.

И она собралась было готовиться ко сну, как вдруг что-то заставило ее вздрогнуть.

— Нервы, должно быть, разошлись, — сказала она и подошла к окну, но тотчас же замерла на месте, потрясенная, дрожащая, полумертвая от страха — в окне показался какой-то человек. В руке он держал револьвер, угрожая ей, и она услышала его приказ:

— Молчать — не то башку разнесу!

Раймонда в ужасе отступила. Пригрозивший ей человек прыгнул в комнату и повторил:

— Слыхала? Только пикни — пришью на месте. — И с этими словами он нахальной походочкой, вразвалку, прошелся по комнате, а затем приблизился к девушке, сверля ее злобным взглядом и не опуская револьвер.

Раймонда, бледная как смерть, отступила и прислонилась к двери; ей казалось — она вот-вот умрет от страха, но ни за что не сможет пошевелиться, двинуться с места, хоть как-то оказать сопротивление тому, кто так неожиданно проник в ее комнату. Словно зачарованная, она не могла отвести глаз от лица негодяя, стоявшего х ней вплотную. Наконец она сделала над собой нечеловеческое усилие и произнесла почти беззвучно:

— Что вы хотите от меня? Кто вы такой?

Незнакомец ухмыльнулся:

— Кто я такой? Фонарь! Что, съела? А вот чего я хочу — сейчас узнаешь.

Но чары были нарушены: как только незнакомец ответил ей, Раймонда почувствовала, что она понемногу оживает.

— Я… я отдам вам все, что у меня есть, — прохрипела она, — только не убивайте меня, сжальтесь…

В тот же миг она резко повернулась и, надеясь застать бандита врасплох, быстрым движением открыла дверь, чтобы выпрыгнуть на лестничную площадку.

Увы! Это ей не удалось. Едва она распахнула дверь, как Фонарь откинулся назад и с издевкой крикнул:

— Подбирай черепки!

Попытка бедной Раймонды была напрасной. Не успела она переступить порог, как страшный удар кулаком в лицо чуть не свалил ее с ног, а насмешливый голос Глазка объявил:

— Один-ноль!

И так как он любил драться, Глазок снова обрушил кулак на голову несчастной девушки. Раймонда, даже не охнув, рухнула на пол; измученная страхом и болью, она потеряла сознание. Фонарь быстрым движением подхватил ее, перенес в спальню и положил на пол. Затем он стал торопить своего сообщника:

— Давай, давай, Глазок, действуй, работа слажена — обошлось без пальбы… тем лучше… тащи сюда матрац.

Глазок вышел на площадку и приволок оттуда матрац, который они принесли в дом, выдав себя за рабочих-матрасников. Он втащил матрац в спальню несчастной Раймонды и закрыл за собой дверь.

— Ну, парень, — хихикал он тихонько, — что ни говори, чистая работа. Спасибо нам скажут — классно все сварганили.

Фонарь спокойно добавил:

— Монету зазря не дадут.

Глазок не унимался:

— Все-таки подфартило нам, что окошко на площадке было открыто и ты по трубе залез к крале в окно, пока я стоял на стреме.

— Да, подфартило, это точно. А теперь заткни хайло, давай шевелись.

Странная сцена разыгралась затем в спальне несчастной продавщицы из «Пари-Галери».

Кто же такие были Фонарь и Глазок? Что им было нужно? Чего они добивались? Ограбление, видимо, не являлось их целью. Они не были «домушниками» и ничего красть не собирались. Зачем же они притащили матрац?

Бедняжка Раймонда по-прежнему лежала на полу без сознания, а Фонарь с Глазком аккуратно раскладывали на полу свой странный груз.

— Раскрывай! — приказал Фонарь. — Ты начинай с того конца, я с другого.

И они занялись престранным делом. Аккуратно распоров матрац, они вытащили половину шерсти, которой он был набит.

— А все-таки, все-таки, — приговаривал Фонарь, как бы размышляя, — ловко мы все это обмозговали.

Наконец, матрац был распорот.

— Гоп-ля! Закладывай девчонку!

Совершенно спокойно, будто занимаясь привычным делом, они схватили красавицу Раймонду — один за ноги, другой за плечи.

— Раз, два, три! — скомандовал Фонарь.

— Готово! — произнес в ответ Глазок.

Бесчувственное тело Раймонды лежало теперь внутри матраца.

Так-то оно так, — заявил Фонарь. — Только колбаска требует обвязки.

— Как положено.

— Вот и гони сюда ленты-банты.

Минуту спустя Раймонда была связана по рукам и ногам, с кляпом во рту, и даже, приди она в себя, ей не удалось бы ни крикнуть, ни пошевелиться.

— А теперь, — распорядился Фонарь, — все это дело надо как следует умять.

— Ладно, старик, умять так умять.

И они старательно запихали в матрац всю вытащенную прежде шерсть, а потом заделали распоротый шов. Никому и в голову не пришло бы, что в матрац зашито тело женщины.

Теперь, когда не оставалось никаких сомнений в том, что Раймонда полностью в их власти и спасения ей ждать неоткуда, Фонарь на радостях хлопнул себя по бокам.

— Ну, откололи номер! Как подумаю — полный кайф!

На площадке, закрывая за собой дверь, он крикнул, чтобы привратница слышала:

— Договорились, сударыня, мы доложим хозяину и вернем вам матрац через четыре дня. До свидания, сударыня, спасибо!

— Эй, парни, что везете?

— Да ничего особенного, месье, всего-навсего матрац.

— А в матраце-то ничего такого?

— Ничего такого? А что там может быть, кроме шерсти?

— Спиртное!

— Э, вон оно что, спиртное! Да я его не в матрац заливаю!

Дело происходило у въезда в городские ворота Монмартра, и Фонарь, прикидываясь этаким балагуром-работягой, отвечал на вопросы чиновника по сбору пошлины, задержавшего его тележку.

Глазок подпевал ему:

— Вот беда-то, нынче, видно, с министрами надо знаться, чтобы привезти в город дрянный матрац?

Но эти шуточки на чиновника не подействовали.

— Ладно, ладно, — сказал он. — Хватит языки чесать, сейчас разберемся, есть там что в матраце или нет, — и он взялся за свою пику.

Э, черт возьми, как же быть, если он и впрямь ткнет острием в матрац и ранит Раймонду, а на холсте выступит кровь?

Тут Фонаря осенила гениальная мысль.

— Вы что же это? — сказал он, сохраняя видимость спокойствия, хотя дрожал от страха. — Вы, никак, собрались проткнуть мой матрац этой вашей штукой?

— Вот именно, — ответил сборщик пошлины.

— И холстину мне попортите, благодарю покорно!

— Ничего не поделаешь, надо проверить.

— Я не против, да только вам достаточно кулаком ткнуть, сразу поймете, что там одна шерсть, черт подери!

Совет был дельным., чиновник согласился. В конце концов, какое ему дело? И имеет ли он право проткнуть острием матрац и попортить его?

— Ладно, ладно, — сказал он и ударил что было силы по матрацу рукоятью своей пики. — Проезжайте, — сказал он, — там все мягко, и впрямь одна только шерсть.

Но он еще не договорил, а Фонарь побледнел как полотно — матрац пошевелился. Видимо, несчастная Раймонда от сильного удара пришла в себя. Что теперь будет? К счастью, положение спас Глазок. Заметив, что чиновник курит, он сунул в рот сигарету.

— Дайте-ка огоньку, — попросил он, отвлекая тем самым внимание сборщика пошлины. И тот дал ему прикурить. В это же время Фонарь впрягся в оглобли тележки и провез ее через ворота; Глазок подталкивал сзади, попыхивая сигаретой.

— Ну, дерьмовая твоя рожа! — заявил он. — Скажу без трепа: жду не дождусь, когда будем на месте… Хорошо бы мы влипли, черт дери, если б этот тип увидел, что за окорок мы везем!

Но Фонарь уже предался обычному философскому спокойствию.

— Будет тебе, не заводись, — сказал он, — через четверть часа будем дома.

Тележка повернула на пустынный бульвар позади фортов. Куда же везли они Раймонду? Что ожидало несчастную девушку?